Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 54 страниц)

– Зараз товар сбросим – и скорей отсюда! Тут же три золотых прииска было, золота стоко добывали, куда той Колыме! А зараз всё брошено, порушено… А где золото, там тебе и радиация, – всё объяснял вертолётчик, пока не остановил машину на торговой площади.

И, бросив на ходу: «Посиди, я счас», скрылся, прихватив какие-то бумаги. Пришлось, опустив стекло, оглядеть окрестности: справа был рынок, но там было пусто, только какой-то упрямый одинокий старик торговал картошкой, вся жизнь кипела у магазинчиков. Там сновал народ, бегали дети, группками стояла молодежь – ничего интересного, успокоился беглец и прикрыл глаза. Но через минуту истошные крики заставили выпрямиться: что случилось? Случилась драка. Две полуголые девушки били друг друга сумочками и кричали такими высокими голосами, и не сразу можно было разобрать, что это были изысканные ругательства. И оранжевая пыль, поднятая ногами, и неистовые женские крики, и гогот парней взбудоражили всю округу. Не хватало только милиции! А тут фургон без номеров стоит на виду…

Он уже хотел выпрыгнуть из машины и притвориться таким же праздношатающимся гражданином, как и все вокруг, но тут драка кончилась, будто ничего и не было. Разгорячённые девчонки ещё выкрикивали ругательства, ещё кидались друг к другу, но когда одну из них посадили в машину, представление и завершилось. Ну, и хорошо, ну, замечательно, все целы и невредимы, радовался он, когда на подножку взобрался какой-то обширный мужчина в панамке, казавшейся детской на его большой голове, и, задыхаясь, спросил: «Мужик, а чё привезли, водяру, нет ли?» И, не дожидаясь ответа, приказал: «Ты это… отъедь, отъедь, а то встал, понимаешь! Не по делу, слышь, встали!» Беглец замешкался, прикидывая, стоит ли слушаться чужого дядю, но тут из дверей магазина показался вертолётчик, рядом, не поспевая за ним, длинноногим, бежал человек в синем халате.

– Давай к той двери! – распорядился синий халат, и Анатолий, вскочив в кабину, подогнал машину к боковой двери магазина. Будут разгружать?

– Я помогу! – соскочил он со ступенек.

– Сиди в кабине, без тебя управятся, – бросил компаньон, открывая дверь фургона. И не успел он откинуть створки, как его позвала женщина в белом халате. И разгрузку начали два полуголых парня. Беглец тоже замельтешил, но был тут же остановлен: «Погодь, мужик, погодь».

Но когда был снят первый ряд, он всё-таки запрыгнул в фургон и стал подавать ящики. На десятом или пятнадцатом спину скрутило так, что, охнув, он чуть не уронил груз. «Чё такое?» – на ходу спросил один из парней. – «Всё нормально, нормально, оступился» – «Тогда отойди! Мешаешь!» И не успел он прислониться к металлической стенке, как появился вертолётчик. И вежливо так, с улыбкой попросил: «Дай руку!», вроде как: помоги подняться. Пришлось оторваться от стенки и протянуть. И компаньон, крепко ухватившись, за руку и стащил его вниз.

– Иди в кабину! – злым шепотом приказал вертолётчик. – Ты мне там нужен! Нельзя оставлять её без присмотра!

В кабине, отдышавшись, беглец снял футболку и, вывернув наизнанку, вытер мокрое лицо, шею, потом снова натянул пропотевшую тряпочку. «И как не жарко?», – удивился он двум парням, одетым в чёрное. Они, застыв, сидели на корточках у стены магазина: одинаково худые лица, закатанные по локоть рукава, сигареты на отлёте, бутылки пива у ног… Вот в таких поджарых от многолетней привычки недоедать, коротко стриженых, одетых в немаркое мужчинах, имевших привычку чуть что, садиться на корточки, опытный человек сразу опознает бывших зэков. И он опознал. И позавидовал: вот откинулись, сидят себе вольно, пиво пьют, курят на свежем воздухе, сцены жизни наблюдают. Нет, нет, они не из Красноозёрска, эти прошли не одну колонию и отбывали не один срок, на той же Оловянной есть учреждение строгого режима… Чёрт, он ведь в этой дурацкой кабине, как на сцене. Обзор из неё хороший, но и снаружи, через большое стекло, видны все внутренности. Пришлось сползти по сидению и прикрыться козырьком кепчонки – пусть думают, человек в кабине дремлет.

Если бы не эти, несколько запоздало предпринятые меры предосторожности, он наверняка заметил бы, как совсем близко от машины и на некотором отдалении от неё прогуливаются несколько разнообразного вида граждан. Прогуливаются и не спускают глаз с машины. Поначалу не обратил на это внимания и вертолётчик. Вернувшись из магазина с большим пакетом провизии, он достал два стаканчика и разлил кефир. И, цедя его небольшими глотками, рассеянно посматривал по сторонам, как вдруг, насторожившись, весело известил: «А нас пасут!» – И подопечного этой новостью как подбросило:

– Что ты имеешь в виду?

– От этого бачишь? – показал Толя на толстяка в детской панамке. Панамка, прислонившись к столбу, разговаривал с худощавым, аккуратно одетым парнем. Рядом стояли две белые машины со спущенными стёклами, там тоже были люди.

– А те? – кивнул беглец в сторону парней в чёрном.

– Может, и те. Но эти точно пасут, – кивнул он на парочку, что не скрывала своего интереса к чужой машине.

– Это – разведка, а на хапок пойдут другие, – спокойно анализировал Анатолий. – Работы у народа нет – от и промышляют. А у меня всё ж, какие никакие, а деньги. И машина нулевая, на транзитах. Я, может, зря мандражирую, но мы покинем этот городок прямо зараз.

Пора! Давно пора! Не будут же за ними гнаться. Да, может, вертолётчику только показалось: людям скучно, вот и рассматривают новую машину.

Через пять минут они уже мчались по широкой улице, и мимо проносились смазанные скоростью отдельные части городка. А потом Балей закончился, и оживлённая дорога снова пошла вдоль хребта, мимо речки, мимо деревенек… За спинами громыхал кузов, будто не поспевал за стремительным мотором, резкий ветер гулял по кабине, и вертолётчик, довольный удачно проведённой сделкой, мурлыкал что-то себе под нос. А потом предложил:

– Ну, шо, вдарим песняка! Запевай!

– Не могу, слуха нет. – И вертолётчик поднял густую бровь: как это нет? И тут же во весь голос затянул: По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

– Ты другой не знаешь? – с досадой выкрикнул беглец. И вертолётчик про себя с готовностью отозвался: «Знаю: Ты вчера был хозяин империи, а теперь сирота…» Но вслух невинно так удивился:

– Так эта ж, про бродягу – один в один, прямо про тебя написано, скажешь, нет?

– Ну, на то она и классика! Вот и соответствует иным периодам в жизни любого человека.

Песня и в самом деле была нарочито иллюстративна. Насмешка судьбы состояла в том, что в той далекой теперь жизни похожие песни под гитару любил петь отец. Матери, любительнице филармонических концертов, это бренчание претило, тем и она каждый раз повторяла: «Ну, вот опять завёл. Ты даже не представляешь, как слово может отозваться». Будто предвидела!

Мать всегда боялась за него. Боялась, что он упадет с качелей, с дерева на даче, попадёт под поезд в метро, рано женится, но хуже, если заберёт милиция и там его искалечат, как случилось с сыном приятельницы. Парня забрали с дискотеки и стали избивать, когда тот дерзко ответил на какой-то милицейский вопрос. А потом вывезли и оставили умирать где-то в Сокольниках. Боялась его занятий бизнесом, безумных, как ей казалось, денег… Не успокоилась и тогда, когда он стал жить за забором с прожекторами. Злословили, будто там за забором, на вышке, стоят пулемёты, а у каждой въезжающей машины днище осматривают особыми зеркалами. Что правда, то правда – охране он уделял особое внимание. Ведь и обожаемые народом вожди отгораживаются от подданных тройным кордоном и снайперами. Что же оставалось ненавидимым?

Но матери казалось, что под охраной его жизнь была в ещё большей опасности. Не выказывая напрямую своих страхов, она часто говорила: «Что это за жизнь, когда мы с дедом не можем прийти к тебе просто так?» Он отшучивался: «Ну, зачем ходить? Ты позвони, я пришлю за вами машину». Но однажды, после очередного покушения, когда страшно убили знакомого ей банкира, мать не выдержала: «По мне так лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою!» Он как мог её успокаивал, но и ему было тревожно. Нелепо было умереть, ведь столько всего незавершенного! Он должен успеть закончить одно, другое, пятое, десятое и двадцатое. Но смотрел на окружающую действительность трезвыми глазами и понимал: с ним может произойти всё, что угодно. Вот и произошло…

Задумавшись, он не заметил, как встревожился вертолётчик и повёл машину несколько нервно. И, что-то определив для себя, толкнул его, не ко времени прикрывшего глаза.

– Слышь, за нами «тойота» едет и не отстаёт, зараза!

«Это что же, настолько всё серьёзно?» – вскинулся беглец и припал к дверце. За ними и в самом деле шла серая легковушка. Только вот китайский грузовик вряд ли сможет оторваться от иномарки. Но о том, что может случиться дальше, лучше не гадать.

– Может, она просто едет за нами?

– Да какой там! Я эту лайбу у магазина заметил, – не отрывал взгляд от зеркала вертолётчик. – А ты не переживай! На этих «Фотонах» китайцы ставят английские или японские моторы, так что исходные данные у нас одинаковые. Ну, давайте, давайте, попробуйте, догоните! Ещё посмотрим, кто кого! – пообещал Анатолий и прибавил скорость.

Но серая «тойота» не отставала и, как собака, вцепившаяся в пятку, висела за фургоном. И чувствовалось, как напряглась машина, ещё не бывшая в таких передрягах, как сжался в пружину шофёр и теперь не пижонит, а держит руль двумя руками, будто хочет удержать от непродуманных действий. Кого – машину, себя, компаньона? А тот всё больше нервничал, крутил головой, пытаясь определить, как всё будет происходить, если дойдет до… До грабежа? Заставят остановиться? Выкинут из машины? Свяжут? Но тогда без милиции никак не обойтись. Так, может, это сами органы и гонятся. Чёрт, так и знал! Эта езда в незнаемое и должна была закончиться чем-то подобным. Да, весело будет, очень весело…

– Что делать будем? – глухо выдавил он. Вертолётчик собрался сказать что-то ободряющее, но тут перед капотом появилась серая округлая крыша легковушки. Проехав далеко вперед, машина встала поперёк дороги и помигала фарами: стоп! Но вертолетчик, закусив губу, и не думал тормозить. Он что, собирается идти на таран? Но это только в кино дорога бывает совершенно свободна, и поединки такого рода проходят без всяких помех. А тут, откуда не возьмись, справа на бешеной скорости промчался автобус, и тойотка, отвернув капот, прижалась к обочине.

Они проехали мимо преследователей так близко, что показалось: фургон чиркнул по серебристому боку машины. Что он делает? Может, машина хотела просто развернуться и поехать обратно, злился беглец. Но, вглядевшись в пыльное закабинное зеркальце, увидел: тойотка, как ни в чём ни бывало, снова припустила за ними. Её округлая крыша то появлялась в зеркальце, то скрывался за фургоном, и тогда казалось, что преследователи оставили охоту и убрались восвояси. Но машина вдруг обнаруживалась снова и дразнила: а вот и я! Когда она вынырнула в очередной раз, из открытого окна иномарки торчало что-то длинное и узкое: автомат? И тогда он повернулся и предупредил:

– Толя, они, кажется, собираются стрелять…

– Зараз будет поворот… Я рвану, а ты держись! И глянь, глянь, шо там! – предупредил вертолётчик. И, схватившись одной рукой за большую ручку на дверце кабины, другой за маленькую на стойке, беглец припал к стеклу, пытаясь высмотреть, поймать угрозу, не упустить опасность. А машина неслась всё быстрее, и так, не сбавляя скорости, проехали какой-то посёлочек. Казалось, что ещё немного, и они взлетят и понесутся не на колёсах – на крыльях. Но едва выехали на окраину, как вертолётчик повернул баранку влево и сделал это так неожиданно и резко, что машина тут же завалилась на правый бок. И в то мгновенье, когда она встала на два колеса, правая дверца и распахнулась. Распахнулась, и он повис над дорогой…

Серое крапчатое полотно асфальта разматывалось под ним как лента, неотвратимо летело ему навстречу. И с той же неумолимостью его тянуло вниз. Тянуло с той силой, с какой тянет к открытому окну на двенадцатом этаже, как тянуло в чёрный котлован. И, как он ни силился, не мог поднять непослушное тело, не давали физические законы, чёрт бы их побрал… Подняться он не сможет, а вот вывалиться из кабины – запросто… Или оторвутся все эти пластмассовые штуковины, и его перевернет, и он спиной рухнет на дорогу… Он понимал это так ясно, но зачем-то до боли в слабеющих пальцах держал дверцу, не давая распахнуться ей до упора… И, хватая воздух, пытался закричать, но голоса не было, только что-то сипело и клокотало в горле… Но, когда казалось, вот-вот хрустнет спина, разожмутся онемевшие пальцы, что-то больно впилось в загривок и подъёмным краном втянуло в кабину.

– Ёханый бабай! Ты… ты шо ж робышь! На гада ты её открыл, а? Я ж токо сказал: глянь! – обдавая его горячим шипеньем, ярился вертолётчик. Он сбавил скорость и, больно ткнув его локтем в живот, захлопнул дверцу. И всё крутил головой, зло скалил зубы и строчил ненормативом как из пулемёта.

А беглец, раздавленный картиной собственного конца, всё не мог прийти в себя, был ещё там, по ту сторону. Не мог отдышаться, не было сил вытереть мокрое лицо и растереть набрякшие кровью руки, и ответить этому… этому… Он чуть не перерезал ему горло краем тишотки! Впрочем, ему было всё равно, что там кричит этот ненормальный, пусть кричит! А у него перед глазами всё мелькали и мелькали придорожные столбы… Он мог рухнуть на них грудью, головой… Голова бы раскололась о такой столбик как орех… И что за дурацкая машина? Столько ручек на дверце, а замок слабый. Он ведь закрывал дверь, закрывал! А если нет, то почему этого не заметил этот… Должны же были приборы показать… Нет, нет, хорошо, что здесь целых три ручки. Одна точно спасла ему жизнь…

– Я не… не открывал… она сама… сама на по… повороте… открылась, – толчками выдыхал он слова.

– Какой, ёпана, сама, какой сама! – взвился вертолётчик. – Не закрыл ты её, понял? Ты ж меня заикой чуть не сделал!

– А ты! Предупреждать надо… Давно дрэг-рейсингом занимаешься? И что там с преследователями? – защищаясь, посыпал вопросами подопечный.

– Ччто-ччто! Они как раз и перевернулись!

– Это ты их задел? С ума сошёл!

– Кто ещё сошёл! Они ж тоже поворачивали и, как говорится, не вписались в поворот, встали на уши!

– Но там, наверное, жертвы есть!

– Какие жертвы… Жертвы! Ничего с ними не случилось! Все пятеро по дороге бегают. Ты глянь, глянь! Токо не вывались!

Беглец досадливо дёрнул головой: что теперь смотреть, когда отъехали! Но не утерпел и стукнулся лбом в стекло: за фургоном катили редкие машины, но серебристой «тойоты» среди них не было. И что с преследователями – неизвестно. Вот так и он остался бы лежать, безвестный и неопознанный. Нет, почему не опознанный, у него паспорт есть, там всё про него написано… А если этот Анатолий из спецагентов? Но тогда зачем он так долго с ним возится? Хороший вопрос. А зачем его сняли с этапа, убили конвоиров, бросили с трупами в безлюдном месте? Да и вертолётчик ли этот Саенко А. А.? Никакой он не вертолётчик, не инженер, а неизвестно кто!

Нет, нет, так можно стать параноиком. А кто виноват? Сам и виноват, разумеется, сам. И хлеб отравил, и воздух выпил. Стой! А чтобы стал делать этот безумный Толик, если бы он, и в самом деле, вывалился? Оставил бы на дороге, как тех, что за ними гнались? Или оттащил подальше, и бросил среди камней? И, повернув голову, он пытался определить, на что способен человек, что сидел рядом с ним. И сразу стали неприятны и блестящая дорожка пота, стекавшая по загорелому лицу, и полуоткрытый рот, и выступившая рыжеватая щетина, и длинные мускулистые руки. Вот этими руками в перчатках он и закопает… закопал бы. И как раз такие перчатки носят спецназовцы…

– Останови, пожалуйста, машину…

– А шо такое? – всполошился Анатолий. – О, личико зелёное! Признавайся, шо втихаря схарчил, а? – Но остановил машину метров через триста, когда скалы отступили от дороги.

– Кефир, наверное, был несвежий, – поморщился беглец, сползая по ступенькам на землю. Ему надо побыть одному, совсем одному и, прижавшись битой спиной к горячему железному боку фургона, он закрыл глаза: сил не было никаких. Хотелось лечь в придорожную пыль и просто лежать на теплой земле – не двигаться, не чувствовать, не думать. Но попробуй избавиться от навязчивых мыслей! Что, если бы преследователи действительно начали стрелять? Но ведь не стреляли! Что хотели те, что за ними гнались – неизвестно, а вот упасть головой на асфальт он мог совершенно реально. Ну да, самое непереносимое – его замечательные мозги растеклись бы по безвестной дороге… Так, может, и лучше безвестно лежать под сопкой, чем… Чем быть застреленным! Его потом долго возили бы по моргам, замораживали, размораживали, резали, пилили или что там делают с трупами… Перезагрузись! Хватит! Ты и так выглядишь совершенным слабаком…

Когда он взобрался в кабину, вертолётчик сидел, положив голову на баранку, был виден лишь один внимательный глаз. И этот большой серый и насмешливый глаз будто считывал его мысли.

– Ты шо, обиделся на меня? Извини, но я ж смотрел в другую сторону, боялся, а вдруг стрелять начнут. Тут, понимаешь, как на Диком Западе, долго не думают. И таких случаев по три на дню. Ото ж и я подумал: а на гада нам под пули? Жить же хочется!

«Ещё как хочется! До тошноты, до рвоты, до безумия…»

– У меня такое впечатление, что мы попали в прифронтовую полосу, – выдохнул беглец, когда машина тронулась с места.

– Яка полоса – самый натуральный фронт!

– Тогда скажи, если там все остались живы, почему они не стреляли?

– Может, повернем назад и спросим? – вскинулся вертолётчик, и его руки были готовы крутануть руль влево. – Может, у них и оружия не было, а? Про ружьё ты сказал. А если это была бита, а не…

– Думаешь, я не могу отличить ствол автомат от бейсбольной биты?

– Ты? Ты можешь! Вчера как раз показали по телеку, как ты в Чечне развлекался. Камуфляж, вертолёт, автоматы… Хорошо погуляли? – И, не дождавшись ответа, пошёл на приступ. – Адреналину захотелось? Теперь этого адреналину хоть залейся! – кричал он компаньону. И тот, глядя перед собой, пробормотал:

– Говоришь, показывали? Но это старая агитка, могли бы что-нибудь новое придумать.

– Так там же всё в кассу, про то, как ты банду создавал и сам, как главарь, тренировался в боевых условиях… Разъяснили нам, дурачкам, шо твой побег – не случайность, давно всё организовал и готовил. Короче, народ предупредили: человек ты вооружённый и очень опасный.

– Ну, да! Сами заговор придумали, сами и раскрыли, – пытался рассмеяться беглец. Получилось вымученно и ненатурально. Всё было ненатурально: и залитые предзакатным солнцем древние камни, и сизая, теряющаяся вдалеке дорога, и редкие, клубящиеся облака…

– Не, на гада вас в ту Чечню понесло?

– Какая Чечня! Это был Кавказский заповедник.

– А на кой стреляли?

– Так на гору взошли, вот и салютовали. Знаешь, тренажёрный зал – это только зал, а когда по-настоящему что-то преодолеешь, то кажется… – замолк он на полуслове. Ничего не хотелось объяснять. Зачем? А тут ещё дорога пошла на подъем и, казалось, именно поэтому было так тяжело дышать. Заметил эти трудности и вертолётчик.

– Сердце? – встревожено всматривался он и, схватив за руку подопечного, стал считать пульс.

– Всё нормально… нормально, – вяло отбивался тот. Но и сам почувствовал, как на лице выступила испарина, как онемели руки…

– Слышь, тут есть одно местечко, давай заедем, переночуем. Я так думаю, на сегодня приключений хватит, а? Местечко глухое, Ургучан называется. А с утречка поедем на станцию и попробуем на харьковский… Как ты на это дело смотришь? – требовал Анатолий ответа.

– Тебе виднее, – глухо отозвался беглец. Пусть поезд будет завтра. Что уж теперь? Один день туда, один день сюда. Разбаловался, однако!

– От и я такой же! Не люблю, когда долго уговаривают, – рассмеялся компаньон.

А скоро дорога пошла на тягучий подъем, долгой лентой рассекая хребет. И вертолётчик всё боялся, что пропустит поворот на Ургучан. Не пропустили. И съехали с асфальта, и понеслись укатанной грунтовкой среди леса. Солнце напоследок золотило верхушки деревьев, и в открытые окна веяло не горячим ветром, а прохладой. Но скоро и лес, и сопки отступили, и в распадке, среди причудливых склонов, среди красноватых утесов возникли вдруг строеньица. И если бы у домов были островерхие крыши, то издали селение сошло бы за деревушку в Альпах. Но только издали. Серое бетонное здание и несколько крашенных деревянных домов – это и был курорт Ургучан. Деревенские избы живописно теснились по другую сторону. Интересно, в какой из них предстоит провести ночь? Снова прикидываться инженером Колей? Не нравится? Тогда надо было настоять, и поехали бы на станцию.

Машина вырулила на ровную площадку под деревьями недалеко от санаторных построек, и Анатолий, сняв перчатки, спрыгнул на землю и стал разминать ноги.

– Шо-то последнее время левая нога стала отниматься. Не знаешь, шо это может быть?

– Как ты догадываешься, я не доктор. Надо пройти обследование.

– Какое обследование, когда?

– Но это может быть чем-то серьёзным…

– Не пугай, сам боюсь! Ты как, тут побудешь, или на пару сходим? А пойдём, тут такая глухомань, – будто поддразнивал вертолётчик, кружа вокруг машины, то трогая борта, то стуча ногой по колёсам. Была у него, видно, неистребимая привычка пробовать транспорт на зуб.

– Но телевизор-то смотрят…

– От этой заразы спасенья нету. Ну, ладно, посторожи, а я на разведку…

И, запустив руку за ремень, разведчик поправил рубашку и, чуть отогнув наружное зеркальце, заглянул туда. И, что-то высмотрев, достал расчёску, выудил влажные салфетки и дезодорант, а ещё надорванную упаковку жвачки…

Надо бы отвернуться, пусть прихорашивается, но вот уставился и наблюдает. В камерах такие моменты пропускались мимо глаз автоматически, а тут почему-то любопытно: как это делает ровесник. К тому же Анатолия это, кажется, нисколько не смущает. Интересно, какие вершины он собрался покорять?

И скоро вертолетчик, вооружившись последними достижениями парфюмерии, подмигнул веселым глазом и двинулся на разведку. Но не к деревенским избам справа, а к домам, что были слева. Беглец дёрнулся: он что, с ума сошёл, проситься в санаторий?

Но тут и компаньон что-то почувствовал и обернулся, и сделал успокаивающий жест: мол, всё нормально, и припустил дальше. Но отмашка вызвала и досаду и тревогу. Вот только приготовиться к опасности не давала спина, её нельзя было отрывать от опоры, и приходилось сидеть откинувшись. А при таком положении тела только и остается расслабленно наблюдать: что будет дальше. Вот длинная фигура спасателя всё уменьшаясь в размерах, скоро скроется в каком-то из двух строений. Одно – серое и безликое выглядело бы бараком в зоне, если бы не унылые балкончики.

Неужели кто-то платит деньги, чтобы жить за этими серыми бетонными стенами? Он обретался точно в таком же бесплатно… Веселей и приветливей выглядел дом, что стоял ниже, деревянный и крашенный густой синей краской. Анатолий скрылся за коричневой дверью барака.

Нет, нет, место совершенно не подходит для ночевки. Новая машина наверняка вызовет интерес… Кто-то из персонала или охрана может поинтересоваться, что за приезжие… Должна же здесь быть какая-то охрана? Да и без охраны… Вон сколько отдыхающих бродит, сидят на лавочках – целых двенадцать человек. Это же сколько любопытных глаз!

Нет, летун совершенно не понимает как это опасно, тоже мне компаньон! Надо было ехать на станцию! Там до поезда можно было пересидеть в машине… Но, если он и впрямь всё усложняет, сам преувеличивает и статус своей особы, и степень монаршей раздражительности… Как там вертолёчик говорит, дурью мается? Да, может, его никто и не ищет…

Компаньон вынырнул из дверей неожиданно и, размахивая руками, припустил к машине. Ещё издали по его весёлому липу можно было определить: вопрос с ночлегом решён. И точно, влетев в кабину, он запыхавшимся голосом известил:

– Всё, нормально! Там медсестра, такая деваха, скажу тебе, и, шо характерно, Галочкой зовут! Все за пять минут решила…

– А на каких условиях? Ты уверен, что всем распоряжается медсестра… Должно ведь быть какое-то руководство, какой-то персонал…

– А ты про свой персонал богато знал? От и тут начальство уже сидит по домам, – показал рукой на пёстрые домики вертолётчик. – А на ночь остается токо дежурная медсестра. И запомни, в такие места пускают на условиях личной симпатии или материальной компенсации… А тебе шо, подтверждающий документ нужен, как тому маляру в Шилке? Думаешь, расходы оплатят?.. Я б тем обезьянам в обязательно порядке счёт предъявил!

– Каким обезьянам?

– Ну, тем, которые всё видят, всё слышат, всё знают, а не знают – от себя припишут. Это ж они себя скоко годов рекламируют: у нас всё чистое, у нас всё горячее… А шо в натуре? Глаза холодного копчения, руки и с бензином не отмыть, а хвосты в таком дерьме – осталось токо оторвать! Так не дают же!

– И после такой аттестации, ты предлагаешь мне с ними связываться? Хотя, поверь, и там есть приличные люди…

– Верю! Токо, если отбились от стаи…

– У тебя к ним что-то личное?

– Личное было у деда…

– Понятно… Ты лучше скажи: есть здесь какая-то охрана, участковый…

– Видел, машина навстречу попалась, ну, жигуль красный? Так то милиционер поехал на свадьбу… Всё понял? Народ, разойдётся, и мы двинем до хаты. В каждом монастыре свой воинский устав: попросили подождать – подождём. Давай перекурим. Я тебе сигаретки купил, ты говорил, «Парламент» куришь, от их и купил… – кинул на колени пачку вертолётчик. Закурили.

– Слишком людно… – показал сигареткой на фигурки беглец.

– А ты шо, каждому отдыхающему хотел представиться? Давай эту процедуру отложим, сделаешь это попозжа, договорились? Слушай, а с какого бодуна ты – Коля? Ты ещё б Ваньком назвался, – хихикнул развеселившийся вдруг компаньон.

А ведь секунду назад беглец был готов рассказать и про оловянинский сон, и про женщину, что назвала его этим именем. И рассказал, если бы не насмешливые вертолётные глаза. Пришлось застегнуться:

– А что, Николай – плохое имя?

– Ну, как скажешь, Коля! – с нажимом заключил вертолётчик и, потеряв интерес к теме, раскинул руки и потянулся. – Я тут якось весной был, так багульник цвел – красота! А воздух какой, чуешь? Там внизу и речка есть…

– Как называется? – зачем-то надо было знать и эту географическую подробность.

– Так и называется – Ургучан. Тут в тайге какого только зверья нет. И вода – родоновая.

– Странно как-то, что ни курорт, то рядом рудник с радиацией.

– А как ты хочешь? Тут только копни – разные металлы, как их называют? Редкие…

– Редкоземельные…

– Во-во! Цены этой земле не сложишь. Всё есть: золото, серебро, свинец, бериллий и всякая другая редкоземельная херня! А люди живут как последние… Ты раньше о таком и не догадывался…

– Ты думаешь, я раньше этого не видел?

– Откуда, Колюня, из окошка мерса? – ласковым голосом спросил вертолётчик.

– Из него, из него, – не стал спорить Колюня.

– Та я ж не вообще про жизнь, а про жизнь земляную, с огородами, навозом, с печкою и дровами, с курями и сортиром на улице, с мордобоем и матерщиной…

– Ты думаешь, она чем-то отличается от… «Знал бы ты в какую гущу жизни меня окунули!»

– …Отличается. Ещё как отличается! Ты когда в том изоляторе сидел, так вся Чита знала: токо в твоей камере окна были новые, пластиковые…

– Да, у меня там была замечательная жизнь! Только мало кто из сокамерников её выдерживал, некоторые бросались на тормоза… – начал беглец и замолчал. Действительно, что рассказывать? Зачем? Кому? Все уверены, что он был вип-заключённым, и это уже ничем не перешибёшь…

– Понятное дело, им открыточек никто не писал, за них с плакатиками никто не стоял, от они и бросались… Это иду я как-то по центру Читы, ну, знаешь, есть у нас площадь Революции, и, шо характерно, иду с дамой, и бачу: столы стоят, пироги раздают, шарики пускают и чужие женщины пристают: мол, день рождения… день рождения… напишите заключённому открыточку… поддержите политического узника! А я…

– …А ты отказался. Я даже знаю, что ты при этом сказал: «Нужны ему ваши открыточки».

– Ну, ты и змей! А шо я ещё сказал? Ну?

– Да что ты можешь сказать? Какую-нибудь гадость…

– Почему сразу гадость? Сказал: боритесь за то, шоб вашему узнику разрешили свидания с девушками, хотя бы раз в неделю. Ну, тут бабы на меня набросились, закудахтали: как вы можете… человек так страдает, так страдает… А я отвечаю: так от шоб не сильно страдал… Не, ей богу, тётки были заполошные…

– А вот этих женщин, пожалуйста, не трогай! – тихим голосом приказал беглец. И вертолётчик притушил улыбку.

– Ну, извини… Извини, говорю!.. И не вибрируй! Шо ты такой серьёзный, а?

– Я не так серьёзный, как занудный. Ты имей это в виду!

– Должен и у тебя быть какой-то недостаток…

– У меня их много. Перечислить?

– На бумажку в столбик выпиши. И спасибо, шо предупредил! А то не знаю, с какого бока до тебя подойти. – И, не дав ответить, с какого именно, сменил направление. – Жрать сильно хочешь?

– Трошки…

– Потерпишь? А то могу хлебца выделить… Жаль, конечно, шо это не Шиванда, и нету тут Нинки с её блинами, но ничего, перебьёмся… Я ж её, козу, с Федоровичем и познакомил, – хохотнул вертолётчик. – Пристроил, можно сказать. Лет семь живут, а так спелись: Борис Федорович, Борис Федорович…

– А зачем же ты с ней, замужней, играешь?

– Я? Та я без всякого якого… Это для тренировки, шоб квалификацию не теряла. Ей нравится, а мне не жалко пару ласковых сказать.

– Вот такие, как ты, чужих жён и…

«За свою переживаешь?» – готово было уже сорваться с вертолётного языка, но удержалось. Мужик в таком положении шуток касаемо жены точно не поймет.

– Ничего я с чужими женами не делаю. Я с ними… это… бесконтактно. Ты лучше вспомни, как ты со своими секретаршами… Шо, не было? Никогда не поверю!

– Хорошего же ты обо мне мнения! Не хватало ещё использовать служебное положение в таких делах… Это понуждение с использованием зависимости…

– Кончай ты со своим кодексом! Но зараз, наверно, жалкуешь, шо такие моменты упускал! Скажешь, нет?

– Думаешь, мне и жалеть больше не о чем?

– Ну, понятное дело, и мы его для ясности замнём… Но ты знаешь, нам пора! – перебил сам себя Толя. – Народ ломанулся на ужин. Ото бачишь сарайчик, там у них столовка… Ты давай прыгай, а я барахло достану!

И, подняв сиденье, вынул из рундука две небольшие спортивные сумки, одну кинул подопечному: это тебе вместо старой! Они быстро пересекли как-то враз обезлюдевшее пространство, и на пути к санаторному корпусу им встретился только тощий мужичок со шлангом через плечо. Мужичок, мазнув компаньонов сонным взглядом, быстро прошмыгнул мимо. А за дверью улыбкой их встретила молодая черноглазая женщина в белом халате, он оттенял и её желтоватое лицо, и чёрные глаза, и оранжево накрашенный рот.