Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 54 страниц)

Эскуэро – бледный, подавленный, растерянный – прокричал в ухо механику:

– Теперь домой?

Механик пожал плечами:

– Как решит командир.

А тот вдруг увидел толпу людей, сгрудившихся на площади небольшого городка. Может быть, пилот и пролетел бы мимо, но, взглянув вниз, заметил, как два или три человека из этой толпы, среди которой было немало женщин и детей, подняли руки и угрожающе замахали руками.

– Ах вы, красные сволочи! – громко выругался командир. – Ах вы, недоноски!

Однако и этот городишко, и толпа на его площади уже остались позади, и Эскуэро с облегчением вздохнул Он-то ожидал, что сейчас на его глазах разыграется трагедия. Перекошенное яростью лицо летчика, зловещая улыбка штурмана, что-то крикнувшего командиру самолета, – нет, Эскуэро не сомневался в их желании наказать тех, кто посмел выразить свою ненависть. И теперь, взглянув на бортмеханика, сказал с нескрываемой радостью:

– Пронесло…

Вряд ли тот расслышал его слова. Скорее всего, он проста понял, о чем говорит Эскуэро. И, нахмурясь, отрицательно покачал головой.

«Юнкерс» пролетел по прямой не больше двух минут, потом, подобрал высоту и вдруг крутым полувиражом развернулся на сто восемьдесят градусов. Воздух был прозрачен, видимость отличная, и Эскуэро, посмотрев вперед, снова увидел тот самый городишко, который они пролетели, и темные фигурки людей, сгрудившихся на площади. А пилот уже прижимал машину к самой земле, и Эскуэро стало ясно, что через мгновение он откроет по людям огонь из пулеметов.

Эскуэро весь напрягся и стал похож на зверя, готовящегося, к прыжку.

Бортмеханик не спускал с него глаз. И когда раздалась пулеметная очередь и Эскуэро, не отдавая себе отчета, что делает и что хочет сделать, рванулся было со своего места, бешеными глазами глядя на пилота и штурмана, механик обхватил его сильными руками и словно приковал к сиденью. А пулемет все строчил и строчил, там, впереди, люди падали, скошенные свинцовым дождем, метались по площади, нигде не находя спасения, женщины сбивали с ног своих детей и прикрывали их своими телами…

Эскуэро, продолжая вырываться из рук бортмеханика, не своим голосом закричал:

– Не надо! Слышите, не надо! Это же люди! Слышите? Сволочи вы, ублюдки!

Штурман оглянулся, посмотрел на него не то удивленно, не то со злой иронией и ничего не сказал.

И опять все осталось позади. Плыла внизу широкая долина, мелькали холмы с прилепившимися домишками, ползли по едва различимым сверху дорогам люди-муравьи. Эскуэро, опустошенный и притихший, сидел с широко открытыми глазами, точно окаменев от горя и бессилия. Все, что он сейчас увидел, казалось ему нереальным, будто было каким-то наваждением, внезапным, как приступ острой боли, от которой темнеет в глазах. Вот пройдет немного времени, наваждение исчезнет, и все встанет на свое место…

Но стоило ему взглянуть на пилота, спокойно и беззаботно сидящего за штурвалом, увидеть холодное, с едкой усмешкой на губах красивое лицо штурмана, как он почувствовал, что его бьет мелкая лихорадочная дрожь, и, чтобы не закричать, не завыть, Эскуэро сжал зубы и закрыл глаза.

4

– Так…

Пилот стоял перед Эскуэро в перчатках, шлем он отдал штурману, и его густые черные, с пробивающейся сединой, волосы шевелил ветер. В зубах он держал сигарету, дым от нее лез ему в глаза, и он прищуривался, отчего казалось, будто на лице его блуждает ироническая улыбка.

– Так, – повторил он, глядя на Эскуэро. – Кто же это сволочи и ублюдки?

Эскуэро не отвечал. Смотрел на пилота и думал только об одном: «Если он меня сейчас ударит – я вцеплюсь ему в глотку – и буду душить до тех пор, пока меня не пристрелят…»

– Я спрашиваю: кто сволочи и ублюдки? (Эскуэро видел, как багровеет его лицо.) Я у тебя спрашиваю, скотина!

– Они ни в чем не были виноваты, эти люди, – тихо проговорил Эскуэро. – Там были женщины и дети, я видел их своими глазами. И они ни в чем не были виноваты… А вы убивали их, как кроликов на охоте… Зачем?

Пилот ударил его в переносицу. Удар был настолько сильным, что Эскуэро тут же упал на землю и, закрыв лицо руками, долго лежал неподвижно в какой-то неестественной позе, и началось, что он уже вообще не встанет.

Штурман усмехнулся:

– Кажется, готов? Хлипкая скотинка…

И в это самое время Эскуэро поднялся на ноги и двинулся на пилота. Вид у него был страшный. Из носа сочилась кровь и растекалась по верхней губе, отчего и губа казалась кровоточащей. Бешеные его глаза тоже покраснели, спутанные волосы топорщились в стороны.

Пилот продолжал стоять, все так же щурясь от сигаретного дыма, а Эскуэро, не сводя с него глаз, приближался дюйм за дюймом, и штурман начал расстегивать кобуру. Делал это он медленно, спокойно, его лицо с точеным римским профилем ничего не выражало – ни злобы, ни ненависти, даже особого раздражения нельзя было прочитать на этой холодной маске, но бортмеханик, хорошо знавший своего штурмана, не сомневался: если Эскуэро посмеет поднять руку на пилота, штурман, не задумываясь, разрядит в него пистолет.

И тогда механик быстро шагнул к Эскуэро, обхватил его руками и, бросив на землю, навалился на него всем телом.

– Молчи, парень! – шепнул он ему. Громко же закричал: – Я из тебя душу вытряхну, скотина! Я тебе так пересчитаю ребра, что ты станешь похож на половую тряпку.

Потом поднялся и обратился к пилоту:

– Господин капитан, разрешите, я займусь им сам. Мне кажется, он просто перетрусил в воздухе и не отдает себе отчета в том, что говорит и делает. Это, наверное, бывает, когда человек впервые вылетает на боевое задание.

С минуту подумав, капитан ответил;

– Чтобы он пришел в себя, ему надо поголодать. Отправьте его в наш «санаторий» на три дня и прикажите там, чтобы – ни крошки…

* * *

«Санаторием» они называли конуру без окон в одном из бараков, куда отправляли провинившихся нижних чинов.

На грязном, заплеванном полу была разбросана старая солома, служившая постелью, – ничего другого в помещении не было. Когда часовой закрывал дверь, здесь наступала такая кромешная тьма, что человек не мог разглядеть свою руку, поднесенную к глазам. Тот, кто однажды здесь побывал, называл конуру склепом. Времени в этом склепе как будто не существовало: никто не мог знать – утро сейчас, день или ночь…

Эскуэро провел в склепе пока лишь сутки, а ему казалось, что заточили его сюда уже месяц назад. Вначале он несколько часов подряд валялся на соломе, тупо глядя в темноту и ни о чем не думая, потом начал метаться по конуре, натыкаясь на стены и на чем свет кляня Буилью, сыгравшего в его судьбе роковую роль, командира «юнкерса» и штурмана, а заодно с ними и всех этих сволочей фашистов. Затем, подойдя к двери, начал колотить в нее кулаками и ногами и кричать невидимому часовому:

– Открой, ублюдок, я должен увидеть эту суку – капитана! Открой или, когда я выйду, перегрызу тебе глотку!

И услышал в ответ глухой, словно из потустороннего мира голос:

– Успокойся, парень. Я такой же солдат, как и ты, и такой же, как ты, подневольный человек. Если я выпущу тебя отсюда – сам займу твое место. Это в лучшем случае. А в худшем…

Еще через несколько часов Эскуэро сказал часовому:

– Слушай, солдат, я ведь голодный… Сколько меня тут держат?

– Сколько тебя тут держат – я не знаю, – ответил часовой, – а насчет того, что ты голодный, так это конечно. Когда человек долго ничего не жует, он всегда голодный. Потому что у него пустой желудок… Я как-то сидел вот в таком же склепе двое суток, и мне не давали даже сухой корки. И знаешь, что я тебе скажу, парень? У меня началась такая икота, какой тебе и во сне не снилось. Ик, ик, ик – через каждую секунду целый залп. И будто выворачивает меня наизнанку… Зато когда, я выскочил на свет божий – в первую очередь побежал на кухню, там у меня знакомая была, вдовушка, я с ней, сам понимаешь, не только про луну разговаривал…

– Чего ты понес! – выругался Эскуэро. – Я тебе про голод, а ты – «вдовушка», «луна»…

– И я про то же, – солдат-часовой был, наверное, из тех, кто не прочь поболтать по любому поводу. – И я про то же, парень… Она, вдовушка эта, говорит: «Ты, Орестес, сразу много не ешь, потому что если сразу – окочуриться можно». Ну а я смеюсь. Уплел с килограмм вареного мяса, вот такой кусок сыру да еще яичницу из семи яиц… Ничего, а? После этого пошли мы с вдовушкой в кладовушку – у нее там постелька. Когда у тебя брюхо не пустое, откуда и сила берется, сам понимаешь…

– Дай хоть ломоть хлеба, – попросил Эскуэро. – Человек ты или кто?

– Где ж я тебе возьму? – удивленно спросил солдат. – Чудной ты какой-то парень. «Ломоть хлеба»! Да у меня в карманах, кроме крошек гнилого табака, давно уже ничего не валялось… А правду говорят, что ты хотел господину капитану в морду дать? Вот была бы потеха! Он, конечно, живо тебя прикончил бы, но… Кое-кто тут у нас шепчется про тебя. Смелый, мол, парень, этот баск, настоящий, мол, человек… И знаешь что? Скоро меня сменит мой хороший приятель, он тоже, как ты, баск. Если он согласится, я попробую раздобыть чего-нибудь на кухне, там ведь сейчас работают простые крестьянки, они к нашему брату солдату жалостливые. Так что ты потерпи, парень… Икотка у тебя еще не началась? Когда начнется – задержи дыхание. Не дыши – и все. Говорят, помогает. Хороший глоток вина из поррона, конечно, лучше, но…

Эскуэро отошел от двери и опять лег на солому. Икотки у него не было, но от голода мутило все сильнее. И ничем не отвлечешься. Вот разве, все время думать о капитане и штурмане… Да еще о скупщике рыбы Буилье. Все они, наверное, вылупились из одного тухлого яйца. Разве женщина могла родить на свет таких скотов?! «Почему я не летчик? – с горьким сожалением подумал Эскуэро. – Поднял бы в воздух машину, сделал бы над аэродромом круг – над самой землей! – отыскал бы глазами капитана и штурмана и – из пулемета! Как они там, на площади. Чтоб и следа от них не осталось! А потом – к Буилье. Все бомбы в одно место – на дом этого паука. Почему я тогда не пристукнул его на берегу?.. А если б не механик, можно было бы придушить в воздухе и капитана. Машина, конечно, врезалась бы в землю, так разве ж это плохо? Потом люди сказали бы: „Это сделал баск Эскуэро“».

Эскуэро заснул с этими мыслями и во сне видел себя за штурвалом «юнкерса», который стремительно несся к земле, а земля была похожа на разноцветный шар – не очень большой, но страшно красивый, и Эскуэро видел, как бьются о скалы зеленые волны Биская, а на них покачивается его «Альбатрос»; потом шар медленно поворачивается, Бискай исчезает в наплывшем тумане, и теперь перед глазами появляется маленький городишко, тот самый, на площади которого… «А-а, вот они!» – кричит Эскуэро. Сошлись все вместе: Буилья, летчик и штурман! Стоят, взявшись за руки, смотрят на падающий с неба «юнкерс» и смеются. И громче всех смеется Буилья – прямо-таки захлебывается от смеха, поганая сволочь! И кричит: «Эй, рыбак, ты ж не знаешь, как сбросить бомбы, а пулемета и в глаза не видал!..»

Под руками у Эскуэро десятки рычагов, на приборной доске видимо-невидимо кнопок, а какой рычаг дернуть, какую кнопку надавить – рыбак Эскуэро не знает. Но Буилья и его дружки смеются зря – «юнкерс» падает прямо на них, не пройдет и минуты, как от этих поганок не останется и пыли. Правда, от Эскуэро тоже ничего не останется, да ведь он к этому готов. Хотя, если по правде, умирать ему не хочется. Почти еще и не жил… Никогда больше не увидать Биская, никогда не посмеяться, не почувствовать огромной радости в тот миг, когда вытаскиваешь полные сети сардин, – это, конечно, страшно. Холодеет у Эскуэро тело, останавливается сердце, горит мозг… Но все равно, все равно он сделает свое дело… Вот только успеть помолиться перед смертью… «Пресвятая дева Мария, прости все грехи мои, все, что совершил я плохого в жизни…»

– Эй, баск!..

Голос будто с того света, куда Эскуэро собрался на вечные времена. Глухой, издалека, голос.

– Слышишь, баск, очнись ты наконец. Или уже богу душу отдал?

Ничего хорошего Эскуэро не ожидает, но сладостно возвращаться к жизни, с которой будто бы уже распрощался. Жаль только, что не успел прикончить этих выродков. Да ничего, всему свое время…

В узкой полосе света он увидел женщину, а за ее спиной солдата-часового. Не того, болтливого, с кем разговаривал накануне. Этот был приземистый, широкоплечий, лицом похожий на рыбака Баутисту, когда тот был помоложе. Глаза приветливо улыбаются, и смотрит солдат на Эскуэро сочувственно, по-дружески. А женщина… Откуда она тут взялась, такая мадонна?

Солдат-часовой вышел, оставив дверь приоткрытой. И, уходя, сказал:

– Вы тут недолго… Чтоб не было беды…

Женщина молчала, с нескрываемым любопытством разглядывая Эскуэро. А он тоже смотрел на нее, не отрывая глаз, и вдруг подумал, что все это опять происходит во сне, и стоит ему открыть рот и произнести хоть слово, как все сразу исчезнет и он опять останется один в этом проклятом склепе, откуда ему, наверное, никогда больше не выбраться.

А еще через минуту он подумал совсем о другом: никакой это к черту не сон, эту красотку подослали к нему специально, чтобы выведать у него, раскаивается он или нет. Таких красоток у фашистов, наверное, немало, они подбирают себе именно таких… шлюх….

– Ты кто? – спросил он неожиданно.

– Лина. – Она ответила ему совсем просто и улыбнулась так, словно они были приятелями. – Я – Лина. А ты?

Эскуэро только теперь приподнялся с соломы, сел, обхватив колени руками, и долго сидел неподвижно, о чем-то раздумывая. Потом глухо ответил:

– Кто я – ты знаешь. Небось, тебе обо всем уже рассказали… Ну? Зачем они тебя ко мне подослали?

– Подослали? Это как – подослали?

– А так… Пойди, мол, пронюхай, чем баск Эскуэро дышит? Стоит его поставить к стенке сейчас или повременить…

Лина рассмеялась:

– Ты тут, в этом склепе, того, немножко тронулся. Я у них работаю на кухне. «Подослали»! Не стыдно тебе? Сперва надо думать, потом говорить. Держи вот…

Она подсела к нему на солому, развернула сверток. Хлеб, сыр, ломтик вареного мяса. Эскуэро глотнул слюну и отвернулся.

– Ты чего? – Лина дотронулась до его плеча, опять засмеялась. – Или тебя уже накормили?

– Накормили, – проворчал он угрюмо. – Кулаком в морду. Те, на кого ты работаешь.

– Ты тоже на них работаешь, – беззлобно заметила она.

А Эскуэро мгновенно взорвался:

– Я – другое дело! У меня не было выхода. А вы тут… Улыбаетесь этим ублюдкам, заигрываете с ними. Подмигнут вам – вы и в постель готовы, знаю я вас таких!

Он не успел даже отвернуться, как Лина влепила ему пощечину. Эскуэро никогда не подумал бы, что у этой миловидной женщины может быть такая сила. Не удержавшись, он упал на спину, но тут же вскочил, замахнулся на нее. И закричал:

– У них научилась?

– Дурак, – сказала Лина. – Вот уж дурак так дурак!

Они в упор смотрели друг на друга, и Лине казалось, что этот полусумасшедший баск сейчас собьет ее с ног и так измолотит, что она отсюда и не выползет. Но продолжала все так же смотреть в его бешеные глаза и, странно, совсем не чувствовала к нему ни злости, ни даже легкой неприязни. «Довели человека, – думала Лина. – Довели, изверги, до такого вот бешенства…»

И вдруг Эскуэро рассмеялся:

– Вот ты какая, Лина. А я-то думал…

Лина улыбнулась:

– Чем думал?

– Ладно, – сказал Эскуэро. – Все в порядке. – Потер горевшую от оплеухи щеку и добавил: – Молодец.

Теперь они снова сидели рядом, Эскуэро с жадностью голодного человека уплетал принесенное Линой и рассказывал ей обо всем, что случилось с ним с тех пор, как Буилья угнал его суденышко. И когда произносил это ненавистное ему имя, то вдруг замирал и, не донеся куска хлеба до рта, смотрел в пустоту с такой злобой, будто и вправду видел там скупщика рыбы.

– Ты ешь, ешь, – поглаживая его по плечу, говорила Лина. – Дело не в Буилье. Пауки – они и есть пауки… Плетут, плетут свою паутину, всех людей хотят ею опутать. Давить их надо, этих пауков. Не раздавим – высосут из нас кровь до последней капли.

– Кто ж их раздавит? – покачал головой Эскуэро и невесело усмехнулся: – Я, ты?

– И я, и ты! Думаешь, таких, как мы с тобой, мало? Там, – махнула рукой в неопределенном направлении, – такие, как мы с тобой, уже схватились с ними. Сама слышала, пьяные летчики орали: «Эти красные фанатики зубами вцепились в Мадрид, костьми ложатся, но не отходят ни на дюйм…»

Эскуэро слушал Лину и все больше проникался к ней уважением. Черт возьми, а он-то думал, будто все женщины похожи друг на друга и горазды только строить глазки да заманивать дураков мужчин в силки. Попадешься – и конец тебе. Пока не вытрясут последние песеты – ты хорош, а потом – под каблук! И не пикни! Нагляделся на них Эскуэро, повидал в свое время… Но Лина…

Солдат-часовой просунул голову в двери, предупредил:

– Пожалуй, довольно вам. А то и сам я в склеп попаду…

5

Выслушав рассказ Лины, Эмилио Прадос сказал:

– Не сомневаюсь, что на этого человека можно положиться… Вот если бы только удалось…

– Привести Эскуэро к нам? – спросила Лина.

– Да. Но согласится ли он?

– А почему нет? Я скажу, что приглашаю его пообедать.

– А комендант? – заметил Денисио. – Не проследит ли он за баском?

– Эскуэро улизнет от него без особого труда, – ответила Лина.

…Баск явился в конце следующего дня. Лина встретила его во дворе и заранее предупредила:

– Мы с Мигелем не одни, Эскуэро. У нас гости, хорошие наши друзья. Бояться тебе этих людей нечего.

– Они из вашей деревни? – спросил Эскуэро.

– Нет. Они издалека. Но ты не бойся, слышишь?

Эскуэро засмеялся:

– Когда-то я боялся колдунов. В детстве. С тех пор прошло много времени…

Накануне Лина умудрилась принести из столовой кое-что из еды и, хотя это была не ахти какая снедь, сумела по-праздничному накрыть стол. Мигель, ввиду особого случая, достал из подвала бутыль прошлогоднего вина и банку консервированных оливок. Белая скатерть, старинные, с затейливыми узорами, фужеры, подаренные Лине крестной матерью в день свадьбы, до блеска начищенные ножи и вилки – все это создавало торжественный вид, будто здесь должны были принять именитого гостя.

Даже старик Матео подстриг бороду и выглядел намного помолодевшим – он, точно не зная, что замышляет Эмилио Прадос и Денисио, был уверен, что приглашение в дом солдата, работающего на аэродрома у фашистов, связано с немаловажным событием.

Они все – Денисио, Прадос, Мигель, Росита и Матео – уже сидели за накрытым столом, когда Лина ввела Эскуэро. Баск лишь на секунду-другую задержался у двери, но потом решительно шагнул на середину комнаты и, поочередно оглядев незнакомых людей, сказал:

– Здравствуйте.

У него был цепкий взгляд, и, хотя его глаза ни на ком долго не задержались, он как бы ощупал каждого из сидевших за столом, прикидывая, кто есть кто. Однако Денисио заметил, что на него и Прадоса он посмотрел особенно внимательно. Может быть, в эту минуту в нем и шевельнулось какое-то подозрение или, вернее, сомнение.

Денисио, а вслед за ним и Прадос встали из-за стола, подошли к баску и по-дружески крепко пожали ему руку. А Мигель сказал:

– Садись с нами, Эскуэро. Садись и будь как дома.

Тот сел между Прадосом и Денисио, Мигель налил ему вина, Лина поставила перед ним тарелку и положила на нее кусочек поджаренного мяса, сыр и оливки.

Денисио предложил:

– Выпьем за Испанию. И за наш честный, мужественный народ…

Он так и сказал: наш. Он действительно чувствовал себя в кругу этих людей своим человеком, ему теперь часто казалось, будто невидимые нити настолько прочно связали его с ними, что никакая сила эти нити разорвать не в состоянии.

Правда, с каждым днем Денисио все чаще и чаще вспоминал свою Родину, тоска по ней все острее входила в его сердце, порой же он начинал испытывать такое ощущение, точно здесь, в далекой от России Испании, все ему так же близко и дорого, как и там, откуда он приехал: и люди, и земля, и реки, и небо – то пронзительно синее, то сплошь затянутое тучами, сквозь которые неделями не проглядывает солнце.

– Да, и за наш честный, мужественный народ, – повторил Денисио и посмотрел на Эскуэро: – Давай, друг.

Эскуэро кивнул:

– Давайте.

Выпил, закурил сигарету и неожиданно спросил:

– О чем будем говорить? Что будем решать?

Эмилио Прадос улыбнулся:

– Разве обязательно надо что-то решать? А если посидеть просто так, о том о сем поговорить?

Баск сделал еле уловимое движение головой и коротко взглянул на Прадоса. Такое начало ему не нравилось. Просто так к незнакомым людям солдата в гости не приглашают. А незнакомые люди, особенно вот эти двое, которых Лина назвала Денисио, и Прадосом, – их Эскуэро раскусил без особого труда. По их виду. По скупым жестам, как правило, присущим военным. Наконец, по их глазам. В них и настороженность, и желание тут же определить, чем, мол, этот баск дышит, можно ли ему полностью довериться. И еще… Похоже, что эти люди попали в беду… И думают лишь об одном – как из нее выбраться. Для этого Эскуэро им и понадобился… Он вдруг спросил:

– Вы офицеры? Республиканцы?

Ответил Денисио. Ответил прямо и твердо:

– Да. Я и капитан Прадос – летчики республиканской армии.

– Ого! – Эскуэро воскликнул с такой непосредственностью, что даже Росита, в последнее время как-то замкнувшаяся в тягостном предчувствии, рассмеялась. А Эскуэро продолжал:

– Летчики республиканской армии! В первый раз таких вижу. На фашистских летчиков насмотрелся вдоволь, а вот таких… Значит, я правильно подумал – Эскуэро вам понадобился не зря…

Мигель встал из-за стола и сказал Лине, Матео и Росите:

– Мы тут не очень сейчас нужны. Людям надо поговорить.

* * *

Денисио снова налил вина, но Эскуэро отодвинул фужер:

– Потом.

– Хорошо, потом, – согласился Денисио. – Нам Лина рассказала о тебе. И мы тебе верим. Если б не верили…

– Мы хотим попросить тебя, Эскуэро, – сказал Эмилио Прадос, – чтобы ты нам помог. Мы еще не знаем, как ты сможешь помочь, но… Мы должны отсюда улететь. На одном из их самолетов. Улететь к своим. Нас, меня и Денисио, сбили в бою фашистские летчики. Уже давно… Ты сможешь нам помочь, Эскуэро?

Баск ответил не сразу. Сидел, положив руки на стол, и думал. Колебался? Боялся? Размышлял, к чему все это приведет?

– Почему ты молчишь, Эскуэро? – спросил Денисио. – Считаешь, что из нашей затеи ничего не получится? То, что мы задумали, неосуществимо? Или ты не хочешь во все это ввязываться?

– Я думаю не об этом, – ответил Эскуэро.

– А о чем же?

– Сейчас никто не может взлететь. Взлететь – значит, сломать себе шею. Так говорят все фашистские летчики. Два дня назад приезжал на аэродром генерал. Ругался. Кричал: «Франко никому не простит трусости!» А когда уехал, летчики смеялись. Дурак, мол, набитый, даже птицы в такую погоду сидят по гнездам.

– Мы взлетим, – твердо сказал Эмилио Прадос. – Но нам надо быть уверенными в исправности самолета. И чтобы он был полностью заправлен горючим. И чтобы рядом с ним не было караульных.

– Самолеты исправны все. И полностью заправлены горючим. Летчики ждут хорошей погоды – больше ничего… А караульные… Бродят вдоль границы летного поля.

Денисио обнял баска за плечи.

– Значит, ты согласен, Эскуэро? Ты поможешь нам пробраться к самолету? Не к тому, на котором работаешь ты, – мы не хотим накликать на тебя беду…

– Я не сказал, что согласен. – Эскуэро снова закурил сигарету и посмотрел на Денисио. – Так не пойдет.

– Не пойдет? – Денисио явно не ожидал такого ответа. И в голосе его, и во взгляде, которым он окинул баска, сквозило не только разочарование, но и вспыхнувшая сразу неприязнь.

Черт возьми, что это за человек сидит рядом с ними! И как они могли вот так, за здорово живешь, открыться перед ним!

Эмилио Прадос, уловив перемену в настроении Денисио, мягко сказал:

– Спокойно, Денисио. Нам не надо сердиться на Эскуэро. Вероятно, он действительно не может нам помочь.

– Я не сказал, что не могу помочь. – Эскуэро нервно передернул плечами и добавил: – Я сказал, что так не пойдет. Пойдет по-другому: вы должны меня взять с собой. Ясно? Я хочу воевать! По-настоящему! Чтоб рядом с вами. Чтоб когда-нибудь вцепиться в глотку Буилье, летчику-капитану и штурману. Вот чего я хочу!

В тот же вечер, оставшись наедине с Роситой, Эмилио Прадос сказал:

– Росита, мы должны на время с тобой расстаться. Вместе с Матео ты вернешься назад, а потом…

– Нет!

Вот и сбылись ее тягостные предчувствия! Недаром все эти дни она жила так, словно с минуты на минуту ожидала неведомую беду. Куда ни пойдет, на что ни взглянет, а видит рядом с собой мрачную тень, которая не оставляет ее ни на шаг и сквозь которую она различает конец дороги. Той самой дороги, какую Росита видела в своих мечтах: идет она по ней рядом с Эмилио и даже думать не хочет, где и как оборвется их путь. Лишь бы идти рядом с ним, лишь бы видеть его, слышать его голос, знать, что ты ему хоть чуточку нужна.

Значит, не нужна? Больше не нужна? А была ли она нужна ему раньше, не обманывала ли она себя с самого начала?

Сколько раз Росита старалась понять, какая сила заставила ее вот так бездумно связать свою судьбу с человеком, которого она по-настоящему никогда и не знала. Кто он для нее, кто она для него? Случайная встреча, чувство, вспыхнувшее под влиянием детских воспоминаний! Не слишком ли этого мало?

Для нее – нет, не мало! Она знает это твердо. Для нее Эмилио – все! Она любит его болезненно, в ее любви больше страданий, чем радости. Душа ее, внезапно раскрывшаяся для любви, полнилась муками не ревности – муками сомнений: рано или поздно Эмилио прозреет, одумается, что Росита, дочка безвестного пастуха, не принесет ему ни счастья, ни утешения. Сейчас он не гонит ее от себя лишь потому, что жалеет ее, и еще, может – быть, потому, что его собственная душа ищет забвения: не так-то, наверное, легко порвать со своим прошлым и, ожесточившись, поднять руку на близких людей.

Росита – забвение для него. Ее близость помогает ему бороться с раздвоенностью своих чувств, Росита – бальзам для его душевных ран, она служит как бы мостиком между прошлым Эмилио и настоящим: с одной стороны – сам Эмилио и все, что-было раньше, с другой – Росита и все, что есть теперь. Но долго ли это может продолжаться?

И все же Росита не откажется от этих мук. Их не отогнать, от себя, они вошли в ее жизнь вместе с любовью к Эмилио, значит, она должна принимать их как должное, как единое – и свои, муки, и свою любовь…

Правда, глядя на Лину и Мигеля, Росита не может не испытывать зависти. У Лины и Мигеля все по-другому. Они равны. Пусть их любовь не так остра, не так горяча – нелегкая жизнь притупила страсти, – но зато им неведомы и тревоги, которые не дают покоя Росите.

«Но ведь они – муж и жена, – с горечью думает Росита. – А я и Эмилио…»

Она не хочет додумывать эту мысль до конца – ей больно…

…Эмилио, обняв Роситу за плечи, улыбнулся:

– Не надо так категорично, Росита. Ты ведь еще не знаешь, что я хочу сказать. Не знаешь, почему мы должны на время расстаться.

– Знаю! – Росита подняла на него умоляющие глаза и повторила: – Знаю! Ты улетаешь. И Денисио тоже. Туда, к ним. А я… Куда я пойду? Опять в горы? Без тебя? Зачем? Что я там стану делать?

– Я потом вернусь, Росита, – мягко проговорил Эмилио. – Если хочешь, я поклянусь тебе…

– Нет, ты не вернешься. И вообще… Нет, я не хочу… Почему ты не возьмешь меня с собой?

– Это очень опасно, Росита. Очень! Посмотри за окно, что там делается. Видишь? Даже только взлететь в такую непогоду – уже большой риск. А кто знает, что будет потом… У нас нет карты, мы с Денисио не так уж хорошо знаем машину… Нет, Росита, это очень опасно.

– Вы можете погибнуть? – вдруг спросила она прямо.

Эмилио Прадос пожал плечами:

– Как тебе сказать… Конечно, такая возможность не исключена.

– Но ты ведь говоришь, что готов дать клятву, будто вернешься. Как же ты можешь вернуться, если погибнешь?

– Я говорю, что есть большой риск… Почему надо думать о самом худшем?

– Правильно, Эмилио, не надо думать о самом худшем… Дай я за это тебя поцелую.

– За что? – не понял Эмилио.

– За то, что ты больше не станешь меня пугать. Ты ведь не погибнешь, Эмилио?

У него отлегло от души: слава богу, она повеселела. И Эмилио ответил:

– Конечно, не погибну. Мы с Денисио опытные летчики. Как-нибудь выкарабкаемся из этой передряги.

– Но вы плохо знаете машину, – заметила Росита. – Это не очень для вас опасно?

– Видишь ли, чтобы взлететь, долететь до Мадрида и сесть, – для этого не обязательно хорошо знать машину. Притом я когда-то ползал по «юнкерсу», кое-что запомнил.

– Прекрасно, Эмилио! – Росита несколько раз горячо его поцеловала. – Прекрасно, мой дорогой Эмилио. Теперь я буду спокойна. И ничего не стану бояться.

– Вот и хорошо. Я рад, что ты правильно все поняла. Ты у меня, умница, Росита.

– Я тоже рада, Эмилио. Теперь я не буду волноваться ни за тебя, ни за Денисио, ни за себя. Вы с Денисио – опытные летчики, а чтобы взлететь, долететь до Мадрида и сесть, – не обязательно знать машину очень хорошо. И ничего с нами плохого не случится. Я буду молиться за всех нас, я стану на колени перед образом святой девы Марии и попрошу: «Пресвятая дева Мария, помоги нам взлететь, долететь до Мадрида и благополучно сесть… Пронеси мимо нас опасности и несчастья, сжалься над нами, пресвятая дева Мария, и благослови нас…»

На какое-то время Эмилио опешил: как это он так просто попался на удочку? И что он теперь должен сказать Росите? Послушать ее – она уже все решила. Окончательно и бесповоротно.

– Послушай, Росита…

– Я проберусь на аэродром с помощью Лины, можешь не беспокоиться. И не стану вам мешать, вот посмотришь! А этот Эскуэро – он тоже полетит с нами? Его обязательно надо взять с собой, правда, Эмилио? По всему видать, что он честный и мужественный человек.

Вошел Денисио. Росита бросилась к нему, схватила его руки, с обезоруживающей улыбкой заглянула в глаза.

– Мы с Эмилио уже все решили, Денисио. Мы полетим все вместе: ты, Эмилио, Эскуэро и я. Эскуэро мы ведь тоже возьмем, Денисио?

– С билетами все в порядке? – Денисио в полном недоумении поглядел на Прадоса. – Багаж упакован? Надо приказать, чтобы подали карету – не тащиться же сеньорам и сеньоритам пешком до аэродрома. – С минуту помолчал и спросил у Эмилио: – Я ничего не понимаю. Может быть, объяснишь?

Тот растерянно пожал плечами:

– А что объяснять? Эта сумасбродная женщина ведет себя так, словно взяла на себя роль командира. Она не хочет и слышать, чтобы вернуться снова в горы. Если ты сумеешь ее переубедить, я поклонюсь тебе в ноги.

– Я сама поклонюсь ему в ноги, если он меня не станет переубеждать, – сказала Росита. – Денисио – умный человек и понимает, что все равно это ни к чему не приведет. Я хорошо говорю, Денисио?