355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Лебеденко » Красный ветер » Текст книги (страница 3)
Красный ветер
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 15:49

Текст книги "Красный ветер"


Автор книги: Петр Лебеденко


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

Глава вторая
1

Прошел еще месяц – месяц томительных поисков работы, тридцать дней надежд и разочарований, унижений и отчаяния.

Может быть, именно в эти дни Шарвен со всей отчетливостью и ясностью начал понимать гнусную лицемерность общества, которое неустанно кричало о своей демократии, гуманности и свободе.

Толкаясь в длинных очередях биржи труда, Шарвен встречался здесь с людьми, чье человеческое достоинство как будто специально втаптывали в грязь. Будто невидимая сила задалась целью во что бы то ни стало сломить в человеке не только его гордость и самоуважение, но и волю, духовно обескровить его и опустошить – с униженными и до предела отчаявшимися легче иметь дело, они становятся куда сговорчивее.

Разворачивая утренние газеты, Шарвен читал: «Правительство социалиста Леона Блюма создало в стране положение, где нет (или почти нет) ни одного безработного. Правительство раз и навсегда заявляет: с любыми формами экономических кризисов покончено бесповоротно…»

У Шарвена было такое ощущение, будто от всей этой лжи его постоянно тошнит.

Как-то, это было уже в конце августа, к толпе у биржи подошли два парня с жестяными кружками для пожертвований. На каждой висела табличка: «В помощь испанским республиканцам. Фашизм не должен пройти!».

Парни в смущении остановились, и Шарвен услышал, как один сказал другому, почти до шепота понизив голос:

– Слушай, Николь, это же безработные, ни у кого из них не отыщется и одного су.

Они повернулись, чтобы уйти, но в это время человек с густой проседью в волосах крикнул:

– Эй вы, а ну-ка вернитесь! Слышите, это вам говорят!

Парни нерешительно топтались на месте. Их обступили плотным кольцом: бывшие рабочие кирпичных заводов с въевшейся в поры лиц красной пылью, разносчики зелени в стоптанных башмаках, землекопы с узловатыми руками и с твердыми, точно железо, мозолями на ладонях, штукатуры, каменщики, бетонщики – все бывшие, все с голодными, но сейчас с добрыми и теплыми глазами.

Тот, с густой проседью, взял у одного из парней закрытую сверху кружку и, порывшись вначале в карманах пиджака, затем брюк, извлек наконец несколько су и опустил в прорезь. Потом крикнул в толпу:

– А ну, миллионеры, короли финансов, фабриканты и заводчики, подходи, у кого завелись наличные! Несколько наших су – это патрон для винтовки, несколько франков – это уже граната! Ну, денежные мешки, подходи, не стесняйся, выкладывайте нажитые капиталы… Или думаете, что расщедрится Леон Блюм?..

Это был обычный французский рабочий: даже когда живот от голода прилипает к спине, он не лезет в карман за острым словцом и шутку не променяет на кусок хлеба. Он балагурил, смеялся, но Шарвен видел, что и те, кто подходили к нему с мелкими монетами в руках, и он сам воспринимают все это очень серьезно, точно так же, как воспринимали известие о начале войны в Испании докеры Марселя.

Тем временем рабочий с кружкой подошел к Шарвену и, взглянув на его чистый, хорошо отутюженный костюм, смешно потянул носом воздух, словно к чему-то принюхиваясь, сказал;

– Вы, конечно, не сможете поддержать Испанскую республику, мсье? Вы, наверное, слишком бедны, чтобы отыскать в карманах своего драного пиджачка несколько су, не правда ли?

У Шарвена была кое-какая мелочь – он рассчитывал в середине дня купить пару бутербродов и перекусить. Но еще когда рабочий взял у парня кружку для пожертвований, Шарвен и сам решил, что бросит в нее все имеющиеся у него деньги. Он уже держал их в руке и при первых же словах рабочего опустил монеты в прорезь кружки. Потом вдруг подумал, что, судя по его внешнему виду, все эти люди могут решить, будто его бумажник набит франками, а он отделывается мелочью. Ему даже показалось, что в глазах рабочих он увидел скрытую насмешку. Насмешку и неприязнь. И тогда, не отдавая, отчета в своем поступке, Шарвен вывернул наизнанку карманы брюк.

– Больше у меня нет ни гроша, – словно оправдываясь, проговорил он.

Теперь в глазах рабочих не было ни насмешки, ни неприязни – Шарвен это видел, и чувствовал. И еще он почувствовал, что теперь все, кто стоял с ним рядом, смотрят на него совсем по-другому: он стал для них своим человеком, они как бы приняли его в свое братство…

* * *

В этот день Шарвену снова не повезло – биржа закрылась раньше обычного, а людям объявили: можно расходиться по домам, ничего не ожидается.

Голодный, усталый, на грани отчаяния Шарвен вернулся домой. Взглянув на него, Жанни грустно улыбнулась:

– У меня тоже пустой номер. Но все равно сегодня в честь безработного бродяги Арно Шарвена я даю обед. Будут даже спаржа и твое любимое «шабли».

– Что-нибудь опять отнесла в ломбард? – спросил Шарвен.

– Какое это имеет значение?! – сказала Жанни. – Главное – мы еще живем, дышим и любим друг друга. Все остальное – преходяще.

Она усадила его за накрытый стол, Арно налил в бокалы вино, однако прежде чем выпить, неожиданно сказал:

– Они все ближе подходят к Мадриду. Все ближе и ближе… В конце концов они затянут на его шее петлю, и тогда все будет кончено…

Жанни пожала плечами:

– Тебя это действительно очень волнует? Что, собственно мы знаем об Испании? Картины Гойи и Веласкеса, романы Бласко Ибаньеса и «Дон-Кихот» Сервантеса?.. А что еще? Ну, коррида, матадоры и пикадоры, мортеруэло – паштет из гусиной печенки, любимое блюдо не то каталонцев, не то андалузцев… Давай выпьем за наше будущее…

– Давай, – согласился Шарвен. – Говоря об Испании, я в то же время думаю о будущем.

– О нашем? – усмехнулась Жанни. – Или о будущем человечества?

– А разве это не одно и то же?.. Погоди, кто-то звонит.

Он подошел к двери, резко распахнул ее:

– О, Гильом Боньяр! Каким ветром тебя занесло? Проходи, старина, Жанни тоже будет рада тебя видеть.

Гильом был в штатском костюме, лицо его осунулось, когда-то озорные, веселые глаза сейчас казались потускневшими и утомленными. Жанни взяла из его рук шляпу, проводила к столу: – Садитесь, господин лейтенант военно-воздушных сил, мы сейчас выпьем за бывших и настоящих летчиков.

Гильом поморщился:

– Если к числу настоящих вы относите и меня, Жанни, то допускаете ошибку.

– В чем дело, Гильом? – спросил Шарвен. – Что-нибудь случилось?

– Уже две недели, как меня вышвырнули из полка, – ответил Гильом. – Ты, конечно, спросишь, за что? И я сразу отвечу, чтобы больше не касаться этого вопроса: за грубейшее нарушение дисциплинарного устава. В чем это выразилось? Я сказал нашему другу Тенардье, что он самое настоящее дерьмо, что, если бы вернулись старые добрые времена дуэлей, я с наслаждением проткнул бы шпагой его шкуру, что он и его папаша – типичные фашисты и прочее и прочее… Но все это уже в прошлом, Арно, я пришел поговорить с тобой совсем о другом. Ты всегда был серьезнее и умнее меня и лучше разбирался во многих вещах. Черт подери, моя голова часто была забита не тем, чем нужно… Но, кажется, сейчас я тоже чуть-чуть поумнел. Знаешь, что я решил?

– Прикончить капитана де Тенардье?

– Ты не смейся. На этого ублюдка мне наплевать. По крайней мере, сейчас… Скажи, Арно, что ты думаешь о войне в Испании? Не кажется ли тебе, что каждый человек, если он считает себя порядочным, должен что-то сделать для Испании?

– Например?

– Например? Ну хотя бы переползти Пиренеи и расквасить морду какому-нибудь мерзавцу из банды Гитлера или Муссолини. Неужели мы сможем молча наблюдать, как они топят в крови все живое?.. Слушайте, Жанни, у меня все время перед глазами такая картина: вот стою я на какой-то возвышенности и вижу, как земля вокруг меня покрывается черной краской. С каждой минутой все меньше остается светлых пятен, и скоро их совсем не останется. Черт подери, думаю я, так ведь это не черная краска подступает к моим ногам, а кровь – я даже чувствую ее запах, – кровь убитых фашистами старух и стариков, детишек и их матерей.

Жанни отхлебнула глоток вина и настороженно посмотрела на Шарвена. Арно легонько постукивал пальцами по краю стола, меж бровей у него прорезалась глубокая складка. Глаза его были широко раскрыты, но, кажется, он ничего сейчас не видел. «Или, как и Гильом Боньяр, Арно видит сейчас расплывающееся по земле черное пятно, – подумала Жанни, – и чувствует запах крови – крови растерзанных и расстрелянных детей, старух и стариков…».

– И ты решил?.. – подсказал наконец Шарвен.

– Да, я решил перебраться через Пиренеи и ввязаться в драку. Или я перестану себя уважать.

– Короче говоря, Гильом Боньяр решил защищать Испанскую республику. – Это сказала Жанни. В голосе ее звучала насмешка, и Шарвен посмотрел на нее с укоризной. А Жанни, перехватив взгляд Арно, все же продолжала: – Если Гильом Боньяр не переберется за Пиренеи и не ввяжется в драку, Испанская республика погибнет. А вместе с ней и Франция.

Гильом вспыхнул. Он вообще был крайне вспыльчив и взрывался иногда по таким пустякам, которых можно было и не замечать. Сейчас же Гильом считал, что, может быть, впервые в жизни принял правильное решение, и – черт возьми! – он никому не позволит, даже этой милой красавице, подсмеиваться над тем, что для него стало, как никогда, близким и важным.

– Кое-кому, конечно, безразлична кровь испанских крестьян и рабочих! – бросил Гильом. – Она ведь не такая голубая, как у них. Даже если фашисты придут во Францию и начнут расстреливать французских простолюдинов, кое-кому и это будет безразлично. А может, они и обрадуются: чем меньше на земле простолюдинов, тем чище воздух.

– Как вы смеете! – крикнула Жанни. – И вообще – зачем вы сюда пришли? Кто вас звал? И не думаете ли вы, что я не разгадала вашу хитрость? «Арно Шарвен умнее меня; Арно Шарвен лучше меня разбирается в сложных вопросах; именно с Арно Шарвеном стоит посоветоваться…» Все это – словесный туман, не более… Вы пришли, чтобы увлечь Арно Шарвена своей авантюрой. Но вам это не удастся, слышите? Арно не так наивен! И можете на него не рассчитывать!

Арно, опустив глаза, – сидел, разминая пальцами сигарету. Поглощенный своими мыслями, он, казалось, оставался безучастным к этому спору. Словно ему было все равно: пусть этот трижды грешный мир летит в тартарары, его, Арно Шарвена, больше ничего не волнует.

Жанни резко спросила:

– Почему ты молчишь, Арно? Почему ты так спокойно слушаешь этот вздор?

Шарвен пожал плечами:

– Ты не прав, Гильом… Ты ведь совсем не знаешь Жанни…

– Да я не об этом! – сердито сказала Жанни. – Какое мне дело до того, что думает обо мне твой Гильом!

– А о чем же ты?

– Скажи ему, что нас не касаются такие вещи, как война или мир в Испании. Пусть они там сами разбираются. Слышишь, Арно? Скажи, что для нас с тобой сейчас главное – это не умереть с голоду! Вы слышите, Гильом, о чем я говорю? У нас с Арно не осталось ни одного су, завтра мне не на что будет купить хлеба… Испания! А если через неделю фашисты, нападут на Грецию? Или на Голландию? Вы помчитесь воевать и туда?

Гильом молчал. Смотрел на Жанни, кривил презрительно губы и молчал. Потом медленно поднялся, отодвинул на середину стакан с недопитым вином и глухо проговорил:

– Я пойду, Арно. Извини, что нарушил ваш покой. – И Жанни – Между прочим, мадемуазель де Шантом, если через неделю или через год фашисты придут в Грецию, в Голландию или во Францию, не думаю, что ваше дворянское происхождение спасет вас от их лап. Эти мастера инквизиции очень любят вкус и запах любой, слышите, мадемуазель, любой крови…

Он снял с вешалки шляпу и уже приоткрыл дверь, когда Шарвен встал и сказал:

– Я провожу тебя, Гильом.

– Нет! – Жанни тоже поднялась и преградила ему дорогу: – Нет, Арно! Ты останешься здесь. Слышишь? Я никуда тебя сейчас не пущу. Гильом и сам найдет дорогу. Чего же вы ждете, Гильом? Идите же, никто вас не держит…

Шарвен взял ее за плечи, повернул к себе:

– Не надо, Жанни. Все будет хорошо…

Она посмотрела в его глаза и сразу все поняла. Гримаса не то боли, не то отчаяния пробежала по ее лицу. Сгорбившись, она устало присела на край кушетки, закрыла лицо ладонями и беззвучно заплакала…

2

Гильом спросил:

– Ты помнишь полковника Бертье? Вояку, который пел твоей Жанни о «подвигах» в Африке или где-то там на Ближнем Востоке?

– Помню. А почему ты вдруг начал об этом ублюдке? Он играет какую-нибудь роль?

– Весьма большую. Без него мы не сделаем и сотой доли того, что можем сделать.

– Темно, – заметил Шарвен. – Говори пояснее.

Они сидели вдвоем в кафе мадам Лонгвиль, перед ними на маленьком столике стояли стаканы с дешевым вином, которое они изредка пригубливали, стараясь не морщиться, чтобы не обидеть хозяйку. Сама мадам Лонгвиль, сидя на высокой скамье за стойкой, щелкала костяшками счетов и что-то записывала в своем гроссбухе, время от времени поглядывая на Шарвена и Боньяра. Кроме них, в кафе никого не было, и все же Гильом говорил полушепотом, поближе наклонив голову к лицу Арно.

– Бертье нашел меня сам, – рассказывал он. – Вначале я хотел дать ему пинка под зад, но что-то меня удержало. Послушаю, думаю, за каким дьяволом его ко мне принесло. Ведь неспроста же он явился к человеку, которого с позором вышибли из авиации. Может, думаю, там переиграли и решили Гильома Боньяра вернуть назад, в строй?

– Ошибся? – хмыкнул Шарвен.

– Все обернулось как нельзя лучше. Знаешь, что он мне предложил? Лететь в Испанию! Да, да, старина, не хлопай от удивления глазами: Бертье предложил лететь в Испанию! Драться! На наших «девуатинах». Он так и сказал: «Будем драться за правое дело, мсье Боньяр. И поверьте, мы заслужим не только славу, но и заработаем хорошие деньги. Там не жалеют их для тех, кто пришел на помощь…» Вот видишь, ты уже ерзаешь от удивления. А дальше еще больше удивишься. Бертье сказал: «Было бы неплохо, мсье Боньяр, если бы к нам примкнул и ваш приятель Шарвен. Насколько мне известно, он находится в весьма затруднительном финансовом положении. Что же ему помешает заработать солидный куш?» – «А господин де Шантом? – спросил я у него. – А Франсуа де Тенардье? Они ведь…». Он не дал мне договорить: «Во-первых, меня не касаются их личные дела. А во-вторых, вряд ли такие уважаемые люди, как Франсуа де Тенардье и господин де Шантом, будут против того, чтобы честные французы выполнили свой долг перед человечеством…».

– Какой-то бред, – сказал Шарвен. – Какой-то бред, в котором я не улавливаю ни крупицы здравого смысла. Бертье, Испания, долг перед человечеством…. Ты был трезв, когда встречался с Бертье?

– Послушай-ка до конца, старина. Я спросил у этого типа: «А где же мы возьмем „девуатины“? Купим на сбережения бывшего летчика Арно Шарвена? Или их на блюдечке преподнесет нам Испанская республика?» Бертье так и прыснул: «Вы туго соображаете, мсье Боньяр! Испанская республика находится перед последним издыханием. Она уже агонизирует. И мы с вами отправимся в Испанию лишь для того, чтобы избавить ее от мучительных конвульсий. Чем скорее это случится, тем легче будет участь испанского народа. И за это генерал Франко воздаст нам должное… А „девуатины“ я беру на себя…».

Гильом до дна выпил свое вино и спросил:

– Теперь тебе все ясно?

Шарвен смотрел на своего друга, словно впервые его встретил. Теперь ему все было ясно, но он ничего не понимал. Кто же перед ним сидит? Двойная душа? Дегенерат, который за деньги готов продать свою совесть?

Как всегда в минуты волнений, он поднял руки к вискам и долго тер побелевшими пальцами взбухшие жилы, потом закрыл глаза и сдавленным голосом сказал:

– Уйди, Гильом Боньяр… Ты меня слышал?.. И запомни: если ты еще раз попадешься мне на глаза – я сверну тебе шею.

– Замечательно! – Гильом схватил Шарвена двумя руками за плечи и что есть силы встряхнул его. – Замечательно, старина! Ничего другого я от тебя и не ожидал. И если бы ты ответил по-другому, я раз и навсегда отказался бы от такого друга, как Арно Шарвен. Потому что… потому что Арно Шарвен остался Арно Шарвеном, и если это не так, пусть меня познакомят с мадам гильотиной.

– Болтун, – сказал Шарвен. – Выкладывай все до конца.

* * *

Старая, довольно обветшалая вилла была похожа на полуразрушенный замок.

Четыре башенки по углам этого причудливого строения стояли как немые часовые, а узкие, снаружи забранные железными решетками окна напоминали бойницы.

Место, где расположилась старая вилла, тоже как нельзя лучше соответствовало назначению замка-крепости: позади естественная стена – крутой каменный обрыв, слева и справа – заросшие непролазными кустарниками тамариска, овраги, впереди – хотя и не глубокая, но довольно широкая речушка, через которую на виллу перекинут мост.

Когда-то, как ходила молва, эта вилла принадлежала одному из придворных Людовика XVI, и здесь, король частенько любил тайно встречаться со своей фавориткой графиней Дюбарри. Теперь же сюда вела отличная шоссейная дорога, перед мостом была оборудована стоянка для автомашин; и хотя за многие годы никто не удосужился подновить ветхие стены строения, внутри, за этими стенами, все было сделано со вкусом и не вызывало сомнения, что здесь поработал талантливый архитектор: изящная лепка на высоких потолках, мозаика на стенах, колонны из естественного красного камня, камины с чугунными решетками…

Мрачного вида тип – не то камердинер, не то швейцар, – встретив Шарвена, Боньяра и доставившего их сюда тщедушного на вид человека, молча указал летчикам на занавешенную плотной шторой дверь, а хилому человечку приказал:

– Жди на своем месте.

В комнате, куда вошли Шарвен и Боньяр, стоял густой мрак: свет шел лишь от камина, в котором горела тусклая электрическая лампочка. Вначале Шарвен ничего не мог разглядеть, но попривыкнув к этому сумраку, увидел посредине комнаты большой деревянный стол, десяток грубо сколоченных табуретов вокруг него, и на столе, прямо на чисто выскобленных досках, несколько бутылок вина, коньяка, тарелки с сыром, зеленью, блюда с жареной дичью, высокие глиняные кружки и такие же глиняные, но значительно меньше рюмки. Никого из людей – ни хозяев, ни гостей, кроме Арно и Гильома, – в комнате не было.

– Довольно загадочно, – вполголоса произнес Шарвен. – Не удивлюсь, если сейчас в эту комнату войдет рыцарь в латах и с мечом в руках… Сюда ли нас доставили, Гильом?

– Сюда, именно сюда, дорогой лейтенант Шарвен! – из боковой двери, скрытой за портьерой, вышел полковник Бертье, о котором говорил Гильом. – Вы изволили сказать. – загадочно? Немножко фантазии, немножко старины и самую малость экзотики – моя болезнь, совершенно не опасная, но неизлечимая. Надеюсь, вы не осуждаете меня, Шарвен? Настоящий летчик не может быть засушенным рационалистом, не правда ли? Он и мечтатель, и фантазер, и… Простите, мы, кажется, еще не очень знакомы? Полковник авиации Бертье… О вас я знаю от лейтенанта Боньяра. Прошу вас к столу, господа.

Необыкновенно короткими, словно обрубленными, руками он сделал жест гостеприимного хозяина и сам первый опустился на табурет, спросив у Шарвена:

– Вино? Коньяк?

– Вино, – ответил Шарвен. – Кажется, это «шабли»?

– О да! Настоящее «шабли», его присылает мне отец из Бургундии, из своих собственных подвалов… А вы, мсье Боньяр? Предпочитаете напиток более крепкий? Прошу вас, господа, будьте как дома, без всяких условностей.

Он налил Шарвену полную кружку вина, себе и Боньяру – коньяку в рюмки и, зажав свою в пухлой ладони, торжественно произнес:

– За солдатскую честь, господа, за честных французов, которые всегда были готовы выполнить свой долг перед настоящим и будущим человечества…

– Хорошо сказано, господин полковник! – Гильом выпил и подвинул к себе блюдо с дичью. – Но уж если речь пошла не только о будущем человечества, а о настоящем тоже, то я скажу по-солдатски прямо: человечество в целом меня интересует мало. Франки, песеты, доллары – вот божок, перед которым я снимаю шляпу. Особенно в те печальные дни, когда в моих карманах посвистывает ветер.

– Браво, Боньяр! – засмеялся, захлопал в ладоши Бертье. Кесарю кесарево, лейтенанту Боньяру Боньярово! А что скажете вы, лейтенант Шарвен?

Шарвен видел и чувствовал: за напускным весельем, за добродушием гостеприимного хозяина полковник Бертье скрывает настороженность. Настороженность по отношению к нему, Шарвену. Он исподволь, украдкой все время за ним наблюдает и изучает его.

«В конце концов, – подумал Шарвен, – это естественно в закономерно: откуда полковнику Бертье известно, что за птица бывший лейтенант военно-воздушных сил Арно Шарвен, чем он дышит и что у него на уме? Не для того ли он и пригласил Шарвена вместе с Гильомом на эту необычную виллу, чтобы раскусить орешек и понюхать, чем он пахнет?.. Ну что ж, нюхайте, господин полковник, вряд ли вы останетесь недовольны».

– Отличное вино, – вслух сказал Шарвен. – Если вы не возражаете, полковник, я налью еще… Гильом Боньяр, конечно, слегка упрощает: по-настоящему честному французу, как вообще по-настоящему честному человеку, не могут быть безразличны судьбы людей, в какой бы стране они ни жили. Скажу даже более прямо: судьбы стран теснейшим образом зависят друг от друга. Но… Есть ведь правительства, есть государственные деятели – они-то пускай и думают о человечестве вообще… А я думаю так: моя родина – Франция. За нее я готов драться до конца. С любым противником… Ваше здоровье, полковник, вино действительно отличное… Что касается Испании… Она – наша близкая соседка, а я не желаю, чтобы соседи меня тревожили. Не хочу, господин полковник. Хочу, чтобы у соседей был добрый порядок. Сейчас его там нет. Поможем его навести? Я к этому готов, господин полковник.

– Я рад, что нашел единомышленников, – сказал Бертье. – Сказал без особого подъема, и Шарвен почувствовал, что его слова не рассеяли прежней тревоги. Тогда он добавил:

– Но это не все, господин полковник. Разрешите мне быть таким же откровенным, как и мой друг Гильом Боньяр. Для вас, как мне известно, не является секретом, что я оказался в довольно затруднительном материальном положении. Поэтому вопрос о вознаграждении за мою работу в Испании является для меня очень существенным… Вас не шокирует моя откровенность? Я не хочу, чтобы между нами осталось что-нибудь до конца не выясненным. Скажите, господин Бертье, какие перспективы в этом отношении нас ожидают? И какие, простите за прямой вопрос, гарантии?

Бертье оживился:

– Отвечу на ваши вопросы с такой же солдатской прямотой, дорогой лейтенант Шарвен. Если бы вы не заговорили о вознаграждении, я мог бы подумать, что ведете не совсем чистую игру… Так вот, как только мы приземлимся… ну, скажем, в Бургосе или в Сарагосе, нам предложат подписать договор. Оплата за каждый боевой вылет и приличная, в несколько сот тысяч песет, страховка. Ну, наградные тоже не исключаются… Уверяю вас, лейтенант, за два-три месяца войны вы заработаете там столько, сколько не заработали бы здесь за два-три года. Это – перспективы. А гарантии… Без договора никто из нас и не подумает подняться в испанское небо. Вы удовлетворены? Простите, господа, к нам, кажется, пожаловали наши друзья..

Бертье вышел в боковую дверь и через некоторое время возвратился в сопровождении четверых господ, один из которых – худощавый, с военной выправкой старого служаки – показался Шарвену знакомым. Где-то он его видел, но где и при каких обстоятельствах – вспомнить Шарвен не мог. Второй – толстяк, в шевиотовой тройке, с алмазной булавкой на галстуке – наверняка был дельцом-промышленником, хотя скорее походил на коммивояжера. Третьего Шарвен окрестил «профессором»: солидная залысина над крутым красивым лбом, острый и в тоже время какой-то блуждающий взгляд карих глаз, очки с золотыми дужками, но без оправы, довольно тонкая шея, чудом державшая крупную голову с холеным породистым лицом. На четвертого Шарвен не стал обращать внимания: серая, бесцветная личность заурядного клерка с мутными глазами пропойцы, подобострастно следившая за каждым движением того худощавого типа, в котором Шарвен признал военного.

Спокойно, без суеты и шума, гости уселись за стол и, когда Бертье наполнил кружки и хотел было произнести тост, его прервал «профессор».

– Господа! – Голос у него был сильный, но в меру властный, движения руки, в которой он с едва скрываемой брезгливостью держал массивную глиняную кружку, напоминали движения проповедника. – Господа, – повторил он, – позвольте мне выразить искреннюю благодарность хозяину этой гостеприимной виллы… Мы благодарим вас, мсье Бертье, за вашу инициативу начать движение французских авиаторов, которое направлено на пресечение некой заразы, угрожающей человечеству потерей тех духовных ценностей, что оно приобрело в течение многих столетий. Вы, конечно, знаете, господа, о какой заразе я говорю – о той заразе, против которой восстал испанский народ во главе со своим вождем генералом Франсиско Франко. Никто из нас не сомневается, что движение это будет разрастаться с невиданной быстротой, но тысячу раз слава тем, кто первым готов принести в жертву и свой покой, и свою жизнь…

«Профессор» умолк, свысока обвел взглядом сидящих за столом и остановил его на Шарвене и Гильоме Боньяре. Изобразив на лице подобие улыбки, он продолжал:

– Я счастлив был узнать от полковника Бертье, что молодое поколение Франции и лучшие ее представители среди авиаторов не остались в стороне от той борьбы, которая уже охватила многие народы. Франция – нейтральная страна, мы за полное невмешательство в дела Испании, но кто смеет запретить честным французам-добровольцам стать на сторону правды и совести?!

Шарвен вдруг поймал себя на том, что с трудом вникает в смысл напыщенной речи «профессора». Кто же все-таки вон тот тип, который наверняка всего час назад снял военный мундир и облачился во фрак?

И совсем неожиданно вспомнил: это же генерал д'Уарон! Жанни, как-то указав на него Шарвену, дала очень меткую характеристику: «Высший класс подвида Бертье. О простом народе говорит как о насекомых, которых надо периодически наполовину уничтожать, чтобы они не поглотили весь предназначенный настоящим людям кислород…»

«Ну и компания!» – усмехнулся про себя Шарвен.

Он не уловил момента, когда «профессор» закончил свою речь, и лишь зычный голос генерала д'Уарона вновь заставил прислушаться. Генерал говорил отрывисто, точно с трудом выталкивая из своей утробы слова, тяжелые и неуклюжие, как чугунные болванки:

– Правильно, это – начало. Потом пойдет дальше… Мы поможем… Здесь – вы не против, полковник Бертье? – мы создадим штаб… Люди найдутся… Слышите? Найдутся! Много!.. Конечно, Франсиско Франко справится с голытьбой и без нас… Но солидарность! Общая цель! Общая борьба!..

Он шумно вздохнул, залпом осушил полную кружку, прокуренными пальцами смахнул с коротко подстриженных рыжих усов капли вина и заключил:

– На этом закончим. К делу. План такой: аэродром в Тулузе, северная его оконечность. Три «девуатина» с полным боевым комплектом. На чехлах – буква «т». Это наши «девуатины». Охрана подготовлена… Я правильно говорю, мсье Телье?

Толстяк в шевиотовой тройке кивнул:

– Мои люди все сделали, мсье д'Уарон. Деньги я уже передал.

– Отлично. Вылет двадцать шестого в четыре ноль-ноль. Маршрут полковнику Бертье известен… Желаю успеха, господа. И за этот успех выпьем. Как положено истым солдатам.

* * *

Жанни не находила себе места.

Арно не посвящал ее в свои планы, но по тому, как он в последние дни замкнулся, с какой нервозностью, а подчас и с плохо скрытым раздражением отвечал на ее вопросы («Что с тобой происходит, Арно? Почему ты такой? Что ты надумал? Куда ты так часто отлучаешься?»), Жанни чувствовала: он готовится к какому-то важному шагу, и этот шаг наверняка связан с посещением Гильома Боньяра.

Наконец, накануне отъезда в Тулузу, Шарвен попросил Жанни посидеть с ним полчасика и кое о чем поговорить:

– Жанни, дорогая, я понимаю, что тебе сейчас нелегко – я действительно веду себя не так, как всегда. На это есть причины. Я не хотел тебя расстраивать раньше времени, но настала пора, когда ты должна обо всем узнать.

– Ты уезжаешь в Испанию, – отчужденно проговорила Жанни. – Ты уезжаешь в Испанию с этим проходимцем Боньяром. Эту тайну ты хотел открыть?

– Да, Жанни. Мне очень хотелось бы, чтобы ты правильно все поняла. Есть вещи, которые порой не совпадают с нашими желаниями или нежеланиями…

Она усмехнулась:

– Долг перед человечеством?

– Не надо смеяться, Жанни.

Шарвен ощутил, как в нем поднимается новая волна раздражения против Жанни. Черт возьми, неужели она действительно ничего не понимает? Неужели она совсем равнодушна ж тому, что волнует миллионы людей?

И все же Шарвен сумел подавить в себе назревшую вспышку. Достав из шкафа старую, потертую карту, он разложил ее на коленях и, теснее придвинувшись к Жанни, сказал:

– Посмотри сюда, дорогая. Вот сюда. Это – Сан-Себастьян. Это – Ирун. А рядом – наша Франция. Наша родина, Жанни. Когда-то Бисмарк мечтал «приложить горчичник к затылку Франции». Фашизм Германии и Италии руками Франко уже извлек этот горчичник из своей страшной аптеки. А что делаем мы? Наше правительство издало декрет, запрещающий экспорт оружия в Испанию. Ты думаешь, оно не знает, что Гитлер и Муссолини посылают туда тысячи своих солдат, сотни самолетов и танков, пушки и пулеметы? Это крупная и грязная игра! Они хотят задушить Испанскую республику. Все эти де тенардье, дуароны, бертье и подобные им только об этом и мечтают.

Шарвену казалось: наконец-то Жанни начинает понимать, наконец-то она прозревает. Вот сейчас она посмотрит на него затуманенными от горя глазами и скажет: «Прости меня, Арно, я знаю, что иначе ты поступить не можешь, но мне страшно за тебя и страшно остаться одной…»

Он протянул руку, чтобы обнять ее, он уже приготовил слова, чтобы утешить ее, ободрить, но Жанни резко от него отстранилась:

– А мне до них нет никакого дела!.. Гитлер, Муссолини… Испания!.. Слышишь! Я бросила ради тебя дом, наконец, свое благополучие. А теперь?.. Что теперь? И не похоже ли все это с твоей стороны на предательство по отношению ко мне?.. Ты – благородный, мужественный, честный человек! Почему ты не задал себе вопроса: «А что же будет с Жанни? Как и чем она станет жить?» Или мне завтра же обрезать юбку выше колен и отправиться на панель?!

Жанни закрыла лицо руками, и Арно услышал, как она застонала. «Наверное, – подумал он, – так стонут люди, которые знают, что они обречены». Острое чувство жалости нахлынуло на него с такой силой, какой он еще никогда не испытывал.

– Жанни!

Шарвен обнял ее и снова позвал:

– Жанни! Зачем ты так?

Не отрывая рук от лица, подавляя рыдания, она сказала:

– Я, кажется, схожу с ума. Мне так страшно, Арно. Лучше бы мне умереть…

– Успокойся, Жанни, прошу тебя. И выслушай меня до конца.

Когда Шарвен увидел, что Жанни мало-помалу приходит в себя, он объяснил: завтра же ей надо будет уехать из Парижа. Недалеко от Монпелье, в небольшом местечке, живет сестра Гильома Боньяра со своим мужем, фермером. Гильом обо всем с ними договорился – они встретят Жанни, как близкую родственницу, отведут ей комнату, и она будет жить у них до тех пор, пока вернется Шарвен. Денег они не требуют. Муж сестры Гильома сказал: будет помогать, как может.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю