Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)

Глава вторая

1

Мигель сказал Матео:

– В сарае у меня много сена. Запасал для лошадей и коров. Вот там, на сеновале, я и устрою твоих друзей. Будет безопаснее. А ты можешь жить в доме, тебя в деревне знают.

– Жить мы тут долго не собираемся, – заметил Матео. – Нам надо идти туда.

– Нет, мы тут поживем, отец, – сказал Прадос. – Если, конечно, Мигель нас не прогонит.

– Зачем же я буду вас прогонять? – улыбнулся Мигель. – Живите, сколько надо…

А Матео удивленно спросил:

– Поживем здесь? Торопились, торопились а теперь – поживем?

– Так надо, отец, – ответил Эмилио. – Потом мы все обсудим и решим.

Мигель оттащил на сеновал три хорошо выделанных овчины, два больших одеяла, подушки, даже кувшин с вином и кружку. «Если захочется пить, – сказал он, – будет под рукой».

Они уже собирались отправиться на отдых, когда пришла Лина. Чуть приоткрыв дверь и еще не заглянув в комнату, она крикнула:

– У нас в гостях Матео, я узнала его Урбана! Где ты там, Матео, показывайся, старый греховодник, сейчас я тебе задам, чтобы в другой раз помнил! Не появляться целых сто лет, разве это по-родственному?

Потом, переступив порог и увидев незнакомых людей, Лина остановилась и улыбнулась:

– А я-то думала, что здесь только Матео… Здравствуйте, дорогие гости… – И сразу же обратилась к Мигелю: —Ты хорошо покормил людей? Или ничего, кроме паршивых бобов, не нашел? Господи, когда мужчины хоть немного поумнеют?

Мигель засмеялся:

– Я хотел подать на стол манченского сыру, мортеруэло [21]21
  Паштет из гусиной печени.


[Закрыть]и жареную индейку, но, понимаешь, Лина…

Лина махнула на него рукой:

– Зубоскал! В крайнем случае, мог бы согреть чаю.

Лине было уже за тридцать, но все в ней оставалось по-девичьи юным. Тонкая талия, лицо без единой морщины, живые глаза, толстая коса, спускавшаяся почти до пояса, – она и вправду отличалась необыкновенной красотой и свежестью, которые характерны для крестьянок Испании.

Но все же главным достоинством Лины был ее характер. Она умела смотреть на мир совсем просто: все, что происходит в этом мире, считала Лина, ниспослано людям судьбой, а на судьбу жаловаться так же грешно, как и богохульствовать.

Когда у них с Мигелем выпадали черные дни, и он, хотя это и случалось с ним крайне редко, начинал роптать, Лина говорила:

– Ты прав, Мигель, сейчас нам плохо. Но разве плохо нам одним? И разве не могло быть хуже?

В первый же день прихода франкистов в деревню у них забрали лошадей. Мигель неистовствовал.

– Ублюдки! – кричал он. – Бешеные волки! Давить их надо, как крыс!

Лина, обняв его за плечи, успокаивала:

– Сейчас не до лошадей, Мигель. Поблагодарим пресвятую деву Марию за то, что оставили нам коров и мула. Как-нибудь проживем…

На третий день фашисты увели и коров. Казалось, горю и гневу Мигеля не будет предела. Он достал с чердака старенькое ружье, поставил на печку сковородку и начал отливать из свинца картечь.

Делал он это молча, лишь изредка поглядывая на Лину сумасшедшими глазами. А она сидела за столом, положив подбородок на сцепленные пальцы, и тоже молчала, не сводя с Мигеля глаз. Потом спросила:

– Собираешься на охоту?

Он бросил через плечо:

– Да. Решил прикончить хотя бы пару диких кабанов.

– А если они прикончат тебя?

– Кто?

– Дикие кабаны… Их много, а ты один. Один, слышишь? – Встала, приблизилась к Мигелю и, положив руки ему на плечи, улыбнулась: – Ведь не всегда у нас были коровы, Мигель. И, когда их не было, мы обходились. Обойдемся и теперь. Хорошо, что еще не выгнали нас на улицу. Как-нибудь проживем…

Когда она смотрела на него вот так, как сейчас, Мигель терялся. И гнев его затухал. Никого и ничего дороже у него не было на свете, кроме Лины. Пускай эти сволочи фашисты сожгут их дом, пускай они пустят его по миру, лишь бы не отняли у него Лину. Лишь бы она всегда была с ним. А уж он постарается, чтоб и волосок не упал с ее головы.

Он сказал:

– Ладно, Лина. Я подожду. Видно, мой час еще не пришел…

* * *

Лина едва умела читать и писать, но природа наделила ее живым умом и сообразительностью, свойственной людям пытливым и любознательным. Однако, когда Денисио и Эмилио Прадос спросили, сможет ли она начертить хотя бы примерную схему аэродрома, Лина развела руками: нет, о схемах она не имеет никакого понятия.

То же самое ответил и Мигель. Рассказать, как доехать до кухни, куда он возит дрова, – это пожалуйста, а насчет схемы – он вообще никогда не держал в руках карандаша.

По просьбе Прадоса на следующий день Лина принесла несколько листов чистой бумаги, и летчики, усадив ее за стол, начали показывать, как чертится схема. Лина схватывала все на лету. Уже через час-полтора она сама, без подсказки, сумела: сделать хотя и примитивный, но все же понятный чертеж улицы, протянувшейся вдоль речки Тахуньи, своего дома и двора, правильно расположив в нем кривоватыми линиями сарай, птичники и даже туалет, к которому вела дорожка.

Глядя на листок, Мигель радовался так, будто это не она, а он сам блестяще сдал экзамен, и гордился этим бесконечно. А Матео, два-три раза обойдя вокруг стола, чтобы видеть чертеж со всех сторон, сказал:

– Вот схватит у Мигеля живот, посмотрим, как он по этой картине отыщет отхожее место. Смех один…

Старик догадывался, к чему готовятся Денисио и Эмилио Прадос. Когда Мигель сказал, что за деревней фашисты построили аэродром и там стоят самолеты, Матео увидел, как переглянулись летчики. А потом Прадос сказал: «Мы тут поживем…» Вначале Матео удивился: чего им тут жить? Но тут же сообразил: наверняка станут обмозговывать, как угнать самолет… Вот только Росита… Что они будут с ней делать? Оставят ее здесь, у Мигеля? Или она вернется назад, в горы?

Мысль о Росите еще в большей степени тревожила Эмилио Прадоса. Имеет ли он право подвергать ее опасности, предложив попытаться улететь вместе с ними? В том, что риск предстоит огромный, Прадос не сомневался. Денисио правильно говорит: если и можно надеяться на удачу, то лишь в такую непогоду, когда фашисты и не помышляют о полетах…

Да, это, конечно, правильно. Потому что фашисты не допускают и мысли, что кто-то может захватить самолет и взлететь. Кому взбредет в голову поднимать машину в небо, если уже в полусотне метров над землей висят тучи и ничего дальше своего носа не видно? Следовательно, бдительность их притуплена. Это – как дважды два.

Но непогода есть непогода. А у них не имеется даже карты. По рассказам Лины, на аэродроме стоят «юнкерсы». Ни Денисио, ни Прадос на «юнкерсах» никогда не летали. Правда, Эмилио приходилось не только видеть эту машину, но и посидеть в ее кабине… А летчик, забравшийся в кабину незнакомого самолета, не может удержаться от того, чтобы не расспросить о главном: где какие секторы, рычаги, приборы, как машина ведет себя на взлете и посадке и тому подобное… Но достаточно ли таких знаний для того, чтобы взлететь, совершить перелет и благополучно приземлиться?

Обсуждая планы с Денисио, Прадос поделился своими сомнениями. Денисио был настроен более оптимистично:

– Взлетим, – сказал он, – взлетим хоть на дьяволе. А потом… Потом возьмем курс на Мадрид. Порыскаем, в крайнем случае. Но Мадрид никуда от нас не уйдет. Слева – Тахо, справа – Сьерра-де-Гвадаррама. Так или иначе, а на Мадрид выйдем. И сядем или на аэродроме Хетафе, или «Куатро вьентос». Вначале пойдем за облаками, а поближе к Мадриду пробьем. Возьмем, на всякий случай, левее, чтобы не воткнуться в горы.

– Ты так говоришь, Денисио, – заметил Прадос, – будто все просто и никакого риска.

– С каких пор капитан Прадос, летчик военно-воздушных сил Испанской республики, – улыбнулся Денисио, – стал бояться риска?

Прадос пожал плечами:

– Я имею в виду не капитана Прадоса… Я имею в виду Роситу.

– Ах вот оно в чем дело! Росита! Конечно, у нас немало шансов сыграть в дубовый терем-теремок, как говорит Павлито. И брать ее вряд ли стоит. Но остается-то она не одна. Вместе с Матео вернется к своим, а уж потом… Потом будет виднее, что вам делать.

– И опять все у лейтенанта Денисио просто, – с улыбкой произнес Эмилио Прадос.

– Да нет, я не думаю, что все просто. Я понимаю: Росите будет больно, да и капитану Прадосу не менее. Но что же делать? Где выход?

– Если бы я знал, где выход… – Прадос потер висок и повторил задумчиво: – Если бы я знал, где выход. Но Росите, конечно, придется остаться…

2

С тех пор как они явились к Мигелю, прошла уже неделя.

Каждый раз, когда Лина возвращалась с аэродрома, Денисио и Прадос спрашивали:

– Есть что-нибудь новое?

Лина виновато отвечала:

– Эта собака комендант все время за нами наблюдает. А когда отлучается – оставляет вместо себя солдата-итальянца. Стоит лишь выйти за порог кухни, как тот или другой уже тут как тут: «Куда сеньора хочет идти? Что сеньора хочет делать?» Относишь подальше ведро с помоями – глядят во все глаза. Идешь в туалет – провожают до самой двери…

Время между тем шло, со дня на день можно было ожидать, что погода улучшится и фашисты начнут летать. Тогда все осложнится.

Денисио и Прадос нервничали, Лина и Мигель смотрели на летчиков так, будто были перед ними в чем-то виноваты. Росита, точно предчувствуя беду, поникла и молчала. Лишь Матео оставался невозмутимым.

Но вот как-то вечером, когда Денисио и Эмилио Прадос вместе с Мигелем сидели за столом и без особого желания потягивали из стаканов вино, а Росита и Матео оставались в сарае, подкармливая Урбана, Лина, вернувшись с работы, сказала:

– Сегодня Эскуэро опять напился. И опять болтал такое, что если бы услышали офицеры, ему несдобровать.

Мигель, взглянув на Лину, заметил:

– Это тот самый баск? Рано или поздно они его прикончат…

– Если не поумнеет, то и прикончат, – согласилась Лина. – А человек он хороший.

Денисио спросил у Лины:

– Кто такой Эскуэро? И почему его могут прикончить?

Лина подсела к столу, налила себе вина, выпила. Немного помолчав, начала рассказывать обо всем, что однажды услышала от Эскуэро. Рассказывала она с увлечением, возможно, домысливая какие-то картины, но и Эмилио Прадос, и Денисио слушали ее с огромным вниманием. Особенно Денисио: здесь, в Испании, находясь среди людей, жизнь, обычаи и характеры которых он знал мало, ему все было интересно, он как бы впитывал в себя малейшие подробности и потом долго размышлял над судьбами этих людей.

Эскуэро – моторист, парень лет двадцати, родом из Бильбао. Горячий и взрывной, как все баски. Было у него моторное суденышко, на котором Эскуэро совмещал все должности: капитана, матроса, механика…

В позапрошлом году ему не повезло: во время шторма суденышко – он назвал его «Альбатросом» – потеряло руль и вынеслось на мель. Всю ночь волны били его о камни, и к утру, когда шторм еще не совсем затих, трюм и, кубрик наполовину залило водой. Эскуэро, конечно, понимал, что в любую минуту может случиться катастрофа, но покинуть свою посудину не хотел: любой ценой он решил спасти хотя бы двигатель, деньги на который копил целых три года. К счастью, в моторное отделение вода не зашла, и Эскуэро, рискуя жизнью, один за другим стал отвинчивать болты крепления.

Как ему удалось вытащить двигатель на палубу и погрузить в скачущую на волнах шлюпку, он не помнил. С великим трудом добравшись на шлюпке до песчаного берега, Эскуэро оглянулся на кипящие, вспененные водовороты и застонал: от его «Альбатроса» остались лишь плавающая на волнах мачта и выброшенная на камни изуродованная рубка.

И все же Эскуэро не отчаивался: двигатель он сохранил, а деревянную посудину, пускай даже старенькую, он купит. Главное, чтобы скупщик рыбы дал ему денег, расплатиться с ним можно уловом.

Скупщик, тоже баск, сразу пошел навстречу, заявив, что всегда готов помочь земляку, попавшему в беду. Правда, Эскуэро должен был написать обязательство, что выплатит долг в ближайшие шесть месяцев деньгами или рыбой.

Но когда человеку не везет, беда приходит за бедой. Не только Эскуэро, но и все рыбаки в тот злосчастный год терпели неудачу. Бискай словно взбесился: шторм за штормом, ураганные ветры вздымали на заливе такие волны, что и крепким кораблям не выйти на промысел, а уж о такой старой посудине, какой владел Эскуэро, и говорить было нечего. Да и рыба ушла черт знает куда, в сети попадали лишь водоросли, похожие на зеленые космы.

Между тем скупщик все чаще стал напоминать: срок обязательства кончается, а Эскуэро не торопится выплачивать долг. Что он думает делать дальше?

– Но где же я возьму рыбу? – оправдывался Эскуэро. – Разве сеньор Буилья не видит, что творится на море?

Буилья – так звали скупщика рыбы – пожимал плечами:

– В обязательстве ничего не сказано и не оговорено насчет погоды… Если Эскуэро боится ходить в море, зачем ему иметь судно? Пускай он его продаст и вернет взятые взаймы деньги.

– Но как же я тогда стану жить! – в отчаянии восклицал Эскуэро. – У меня, кроме этой посудины, ничего нет… И прадед мой, и дед, и отец – все были рыбаками. Я тоже ничего другого не умею делать.

– В обязательстве сказано, – снова пожимал плечами Буилья, – что Эскуэро погасит долг в течение шести месяцев. Осталось две недели.

Через две недели Эскуэро, придя на берег, обнаружил, что его посудина, которую он также назвал «Альбатросом», исчезла. Он – туда, он – сюда, бегает, ищет: может, ветром унесло? Может, тем же ветром прибило в другом месте?

На берегу пустынно. С севера катят сизые волны, ветер срывает пену, швыряет в лицо Эскуэро. Тучи ползут над водой так низко, будто на них сверху давит неведомая сила. Несколько чаек мечутся над заливом, порывы ветра бросают птиц с крыла на крыло, и они тревожно кричат. Эскуэро поднимает камни, в бешенстве бросает в чаек, ему кажется, что это они накликали беду. «Чтоб вы околели, проклятые!» – орет он в исступлении. Потом обессиленно опускается на песок, обхватывает руками колени и в долгом оцепенении сидит как неживой. И в душе его, кроме тоски и отчаяния, ничего не остается…

Вдруг он услышал чьи-то шаги. Оглянулся и увидел старого рыбака Баутисту. Лет семь назад Баутиста рыбачил вместе с отцом Эскуэро – суденышко, которое они совместно приобрели, имело красивое название: «Бискайские волны». На нем стоял пятидесятисильный мотор, и можно было поднять два паруса. И Баутиста, и отец Эскуэро были мужественными людьми – даже в непогоду уходили за десятки миль от берега и, как правило, возвращались с богатым уловом сардин.

И вот однажды их застиг небывалой силы шторм. «Бискайские волны» трепало так, что уже через час или два с палубы посносило все надстройки, в клочья изорвало паруса, а потом заглох мотор.

Рыбакам ничего не оставалось делать, как только молиться. А их все несло и несло к скалистым берегам, и они знали, что скоро «Бискайские волны» швырнет на камни и посудина разлетится в щепки. И выбраться из того кипящего ада, куда их несло, не будет никакой возможности…

Но Баутиста выбрался. Как ему это удалось, один бог знает. Скорее всего, просто помог счастливый случай. Очнулся он на гладком, покрытом скользкими водорослями валуне, вокруг которого бесновались водовороты. Старого Эскуэро поблизости не было. А уже наступала ночь…

Баутиста так и провел ее на этом скользком валуне, дрожа от холода и каждую минуту рискуя свалиться в воду. К утру, когда шторм утих, рыбак долго бродил вдоль каменистого берега, ища своего товарища…

Но море не возвращает жертв…

С тех пор Баутиста стал нищим. Он возненавидел море, а оно притягивало его к себе непонятной силой. И Баутиста, опустившийся, весь в лохмотьях, с глазами, в которых навсегда застыли страх и отчаяние, с утра до ночи бродил по берегу, бросая проклятия угрюмым волнам.

…Баутиста подошел к Эскуэро, сел рядом с ним, набил крошками табака прокопченную трубку, закурил. Потом, несколько раз затянувшись и прокашлявшись, сказал:

– Не горюй, сынок. И уж если так случилось – уходи отсюда. Море еще никому не приносило счастья. А эта акула Буилья рано или поздно подавится.

Словно очнувшись, Эскуэро спросил;

– Буилья? При чем тут Буилья? Проклятый шторм унес мое судно.

Баутиста отрицательно покачал головой:

– Это не шторм, сынок. Это Буилья. Он прислал своих людей за твоей посудиной, они ее и угнали к его причалам. Я сам слышал, как Буилья говорил: «Чтобы получить с Эскуэро долг, другого пути у меня нет. И судья сказал, что закон будет на моей стороне». А ты, сынок…

Эскуэро даже недослушал старика Баутисту. Стремительно вскочив, он побежал вдоль берега за небольшой мысок, где находились причалы скупщика рыбы Буильи.

У Буильи было пять или шесть посудин – они достались ему так же, как теперь «Альбатрос» Эскуэро. И он разрешал рыбакам пользоваться ими с условием, что половина улова будет принадлежать ему.

Причалы Буильи были огорожены колючей проволокой, вдоль которой прохаживался старик с ружьем. Увидев приближающегося Эскуэро, сторож закричал:

– Эй, парень, поворачивай назад! Тебе говорю, слышишь?!

«Альбатрос», стоя на якоре метрах в ста от причалов, покачивался на некрутой волне – здесь, за мыском, было более или менее спокойно.

На палубе Эскуэро разглядел сети. Много сетей, чужих – свои Эскуэро хорошо знал. Значит, кто-то уже готовится выйти на промысел на «Альбатросе».

И тут Эскуэро увидел Буилью. Скупщик не спеша шел в направлении Эскуэро, размахивая тростью. Он тоже заметил Эскуэро остановился, хотел, кажется, повернуть назад, но раздумал и теперь уже решительно направился в его сторону.

– Гуляешь, Эскуэро? – Буилья еще издали начал приветливо улыбаться, будто встретил приятеля. – Смотри, шторм утихает, скоро можно сниматься с якоря.

Эскуэро молчал, угрюмо глядя на приближающегося Буилью. А тот продолжал:

– Ты ведь знаешь, парень, я всегда готов помочь, бери мой «Альбатрос» и отправляйся за рыбой. Конечно, что добудешь – пополам. По-братски…

– «Альбатрос» – мой! – сказал Эскуэро. И повторил, сдерживая гнев: – «Альбатрос» – мой! И я его возьму.

Буилья засмеялся:

– Ты плохо знаешь законы, парень. Ты не выполнил обязательство – значит, я имею право…

– Я расплачусь с вами в ближайшее время, – сказал Эскуэро. – Даже с процентами.

– Ничего не выйдет, Эскуэро. За шесть месяцев ты не смог заплатить мне и одной песеты. И никогда не заплатишь, я знаю. Такие, как ты, только обещают.

– Паук! – Эскуэро с нескрываемой ненавистью посмотрел на скупщика рыбы. – Ты самый настоящий паук, Буилья. И ты еще пожалеешь!

Эскуэро повернулся и пошел прочь…

3

Той же ночью он снова пришел на берег.

Остановился у самой кромки прибоя, положил у ног завернутый в мешковину топор и опустился на корточки.

Шторм еще не утих. Ветер по-прежнему со свистом разгуливал по заливу, бросая на берег черные крутые волны. И тучи продолжали низко ползти по небу, рваными краями цепляясь за гребни водяных валов. У невидимого горизонта небо прочерчивали молнии, раскаты грома сливались с грохотом прибоя, и вокруг непрестанно гудело, точно где-то вдалеке на землю обрушивался с гор камнепад.

Холодный ветер, насыщенный солеными брызгами, продувал Эскуэро до костей. Зябко поеживаясь, рыбак снял всю одежду, потом выдернул из брюк широкий ремень, туго стянул его на себе и заткнул за пояс топор. Одежду он отнес подальше от берега, накрыл ее мешковиной и сверху придавил тяжелым камнем. Затем опустился на колени, сложил на груди руки и поднял лицо к небу.

– Пресвятая дева Мария, – тихо сказал он, – помоги мне исполнить то, что я задумал. И прости меня, если я перед тобою виноват…

Несколько раз перекрестившись, Эскуэро шагнул в воду. Вначале ему показалось, будто его обдало кипятком, однако уже через мгновение он почувствовал, как холод от ледяной воды проникает к самому сердцу. И еще он почувствовал непреодолимое желание вернуться на берег, одеться и бежать домой, где топится печь и от раскаленных углей пышет жаром. Но он продолжал удаляться от берега и, когда потерял дно под ногами, поплыл против волн.

Топор за поясом не был таким уж тяжелым и не столько тянул вниз, сколько мешал движениям. Временами пальцы ног начинало сводить судорогой, и тогда Эскуэро, погрузившись в воду с головой, с остервенением массировал икры, впиваясь в них ногтями, – этому давным-давно его учил отец. Судорога отпускала, и Эскуэро плыл дальше, отплевывая попадавшие в рот соленые брызги и всматриваясь в темноту ночи, туда, где мутным, неясным пятном едва различался «Альбатрос».

То, что на берегу находится сторож и у него есть ружье, Эскуэро совсем не беспокоило: даже, самый зоркий человек не мог разглядеть в этой кутерьме волн и брызг то появлявшуюся, то исчезающую в бурунах голову. Да вряд ли сторож вообще станет глядеть на море – чего он там не видел!

И вот – якорная цепь «Альбатроса». Эскуэро вцепился в нее руками и долго висел на ней, переводя дух. А потом ловко начал подтягиваться и через минуту ступил на скользкую палубу.

Здесь все ему было знакомым и близким. В крохотной рубке, где находилось рулевое управление, стекла были выбиты и ветер свистел так, точно вырывался из узкого ущелья. Поплавки, прикрепленные к сетям, стучали по палубе, и казалось, что кто-то суетливо бегает по мокрым доскам, стуча каблуками.

На дверце, ведущей в трюм, висел замок. Эскуэро вытащил из-за пояса топор и одним ударом сбил петли. Дверца со скрипом распахнулась, из трюма пахнуло плесенью и теплом. Эскуэро спрыгнул вниз и долго сидел на корточках, привыкая к темноте.

Топор он держал в руках. Сейчас он прорубит в днище дыру, вода хлынет в трюм, и «Альбатрос» погрузится на дно. Здесь глубоко, под водой скроются даже верхушки мачт. Утром Буилья взглянет на залив и, не увидев «Альбатроса», заскулит от злости. Конечно, он подумает, что судно угнал Эскуэро. И начнет искать. Туда, сюда – нигде ни щепки. Никаких следов… Ох, как взвоет этот паук Буилья! Пойдет, наверное, к судье, скажет: «Это дело рук Эскуэро. Его надо арестовать…» Эскуэро усмехнулся: «Бискайский ветер ты найдешь завтра, а не Эскуэро!»

Когда строил планы потопления «Альбатроса», все казалось просто. Пробить дыру, вылезти из трюма, снова вплавь добраться до берега и со злорадством посмотреть, как суденышко будет погружаться на дно. А вот поднял топор – и вдруг показалось, будто сейчас нанесешь удар по своему живому телу… Сколько надежд было связано с «Альбатросом», о чем только не мечталось! Кончится нищета, не надо будет кланяться таким сволочам, как Буилья, придет достаток… Трудно, трудно своими собственными руками потопить надежды. Уйдет под воду «Альбатрос» – и ничего у Эскуэро не останется. Впереди – бродячая жизнь, похожая на жизнь старика Баутисты, поиски работы в чужом краю, поиски куска хлеба…

Минута проходила за минутой, свистел за бортом ветер, гудел штормовой Бискай, а Эскуэро все сидел в темном трюме «Альбатроса» с зажатым в руках топором и тоскливо прислушивался, как бешено бьются волны о деревянную обшивку судна. И сам не замечал, как по его щекам сбегают слезы…

* * *

Еще не доплыв до берега, он оглянулся. «Альбатрос» пока качался на волнах. Над Бискаем плясали молнии, остервенело носилась темная пена, и рваные тучи мчались с такой быстротой, будто стремились обогнать друг друга.

Когда Эскуэро, задыхаясь, выполз на берег и снова оглянулся, он не увидел даже мачт своего «Альбатроса».

И больше ничего у Эскуэро не осталось…

В эту же ночь он покинул свои края.

Несколько недель скитался по разным городам, потом, добравшись до Сарагосы, устроился подметальщиком улиц. Здесь его и застала война.

Эскуэро снимал в большом доме темную подвальную конуру, в которой негде было поставить даже кровать. В первую же получку он купил тощий тюфяк, старое одеяло и табуретку, на которую поставил таз для умывания. Привыкший к тесному кубрику «Альбатроса», Эскуэро и эту конуру считал нормальным жильем – ничего другого он сейчас и не хотел.

…Люди, одетые в армейскую форму, нагрянули к нему ночью. Ничего не объясняя, заставили одеться, затолкали в крытый брезентом грузовик и повезли по глухим улицам Сарагосы.

В грузовике на продольных скамьях сидело уже человек двадцать – здесь были и совсем молодые парни, испуганно перешептывающиеся друг с другом, и пожилые люди – рабочие, возчики, механики гаражей, кустари, какие-то мрачные типы – не то ночные воры, не то сутенеры.

К счастью для Эскуэро, рядом с ним оказался шофер-таксист, человек лет сорока, который курил одну сигарету за другой и, беспрерывно чиркая зажигалкой, украдкой присматривался к незнакомым людям. Наклонившись к Эскуэро, он тихо спросил:

– Знаешь, куда нас везут?

Тот пожал плечами:

– Не знаю.

– А сам ты кто? Откуда?

Эскуэро, почему-то проникнувшись доверием к этому человеку, коротко поведал о своих злоключениях. Тогда шофер-таксист сказал:

– Слушай, парень, нас везут на сборный пункт. Понял? А оттуда – в мясорубку. Франкистам нужны солдаты. Много солдат. Война-то пошла не на шутку… Дадут тебе в руки винтовку и погонят на фронт. Понял? – Он мрачно усмехнулся. – Пиф-паф – кто-то там и свалится от твоей пули… Может, твой отец, если он на той стороне, может, брат… Соображаешь?

– Соображаю, – ответил Эскуэро. – Но у меня нет ни отца, ни брата.

– Будешь стрелять в такого же беднягу, как сам. В рабочего человека.

– Я не буду стрелять. Не стану…

– Не станешь? Тогда франкисты прикончат тебя.

– А что же делать? – спросил Эскуэро. – Бежать?

– Куда? Тебя тут же схватят. Они устроили на нас облаву., как на волков. – Человек снова чиркнул зажигалкой, прикуривая очередную сигарету. – Слушай меня внимательно, парень. Когда на сборном пункте спросят про твою специальность, скажи, что ты судовой моторист. Им нужны разные специалисты. Это спасет тебя от немедленной отправки на фронт. А потом что-нибудь придумаешь…

Эскуэро так и сделал. Но, наверное, судовые мотористы франкистам здесь были не нужны, и его послали на аэродром. «Будешь помогать механикам по обслуживанию самолетов, – сказали ему. – Если станешь стараться – пошлем на курсы, и там получишь специальность механика».

Однако особого старания он не выказывал. Встречая машины, возвращающиеся с боевых заданий, Эскуэро мрачно глядел на летчиков, которые бахвалились друг перед другом своими мнимыми или подлинными успехами. Одни рассказывали, как здорово они вышли на цель и смешали с землей несколько батарей республиканцев, другие, захлебываясь от восторга, рисовали яркую картину уничтожения пехотной колонны, третьи докладывали своим командирам: «Мы с бреющего расстреляли какой-то сброд, сгрудившийся на площади… Это наверняка были красные…»

Эскуэро слушал, и все в нем кричало от гнева. Сволочи! Людоеды! Чем больше уничтожают людей, тем громче визжат от радости. Какие матери породили на свет этих ублюдков, почему они так ненавидят свой собственный народ?

Странно, но в каждом из них Эскуэро находил что-то общее с Буильей. Почему – он и сам не знал. Буилья никогда не был военным человеком, за всю жизнь он никого ни разу не ударил, ни на кого даже не поднял руку, но в то же время Эскуэро не сомневался, что этот самый Буилья за горсть песет готов любому перегрызть горло, и посади его на самолет – он с таким же восторгом, как фашистские летчики, станет уничтожать на земле все живое.

Фашизм для Эскуэро начинался с Буильи, хотя Эскуэро и не знал, фашист Буилья или нет. Сейчас он жалел только об одном: «Альбатрос» «Альбатросом», но надо было пустить ко дну и самого Буилью. Подкараулить на берегу, стукнуть камнем по черепу и – в Бискай.

«Ну, ничего, – успокаивал самого себя Эскуэро, – я еще до него доберусь…»

Однажды, заправляя самолет горючим, он как бы между прочим сказал механику:

– Наверно, интересно смотреть на людей, которых вы с бреющего расстреливаете из пулеметов… Кричат, падают, мечутся…

Механик посмотрел на него с пристальным вниманием, потом подошел поближе и, вытирая тряпкой испачканные маслом руки, спросил:

– Хочешь посмотреть? Это действительно забавное зрелище…

– Хочу, – не раздумывая, ответил Эскуэро.

– Правда, немного страшно, – добавил механик.

– Ничего.

– Ладно. Я поговорю с командиром. Только потом не жалей.

– Не пожалею.

И вот Эскуэро на борту «юнкерса». В воздухе он первый раз.

Не отрываясь смотрит на землю – она кажется необыкновенно далекой и непонятной. Вроде та же самая земля, которую он хорошо знает, и будто что-то совсем другое. Будто другая планета. Зеленые квадратики сменяются желтыми прямоугольниками, вместо речек – змеистые тонкие ленты. По едва различимым дорогам ползут и ползут странные насекомые, похожие на муравьев. Небольшие городишки напоминают картинки – на зеленом холме прилепилась кучка нарисованных домиков, а за холмом опять паутинки дорог и змеистые ленты речушек.

«Красиво, – думает Эскуэро. – Как во сне…»

Сейчас он забыл, что идет война – о ней ничего не напоминает. У него такое чувство, будто он – мальчишка, сидит на берегу Бискайского залива и листает интересную книгу с красочными рисунками. И слышит не надсадный гул моторов, а шум накатывающихся на берег волн.

И вдруг до него доносятся слова:

– Заходим на цель!

На секунду-другую он ощутил полную невесомость, а потом его вдавило в сиденье, и он понял, что машина вошла в пикирование. Земля летела на него с невероятной скоростью, и это была уже другая земля – мрачная, черная, искалеченная взрывами бомб, дымящаяся, изрезанная окопами и ходами сообщений. И не насекомые, похожие на муравьев, ползали по ней, а сотни солдат разбегались по сторонам, и машины сворачивали с дорог, по которым шли, и хаос царил на этой земле в предчувствии беды. Сбросили бомбы.

Куда они упали, Эскуэро не видел. Но он знал, что упали на людей, он слышал, как штурман закричал: «Муй бьен!» Штурман был доволен: это значило, что там, внизу, в клочья разорвало десятки солдат, контузило, искалечило на всю жизнь, сделало слепыми, безногими и безрукими.

«Муй бьен!»– повторил штурман.

Эскуэро видел его лицо. Уже немолодое, но красивое, смуглое, улыбка открывала необыкновенно белые и ровные зубы. Скупщик рыбы Буилья ни одной черточкой не был похож на штурмана, а Эскуэро казалось, что оба они из одной породы. И тот и другой – Буилья. И тот и другой – фашисты.

Бортмеханик краешком глаза взглянул на Эскуэро. И тоже улыбнулся. Но совсем по-другому. Ничего веселого в его улыбке не было. И никакой радости. Он словно хотел еще раз спросить у Эскуэро: «Ну что, красивое зрелище? Жалеть не будешь?».

Теперь они летели вдоль широкой долины на высоте не более двухсот метров. Навстречу им мчались редкие оливковые рощи, там и сям разбросанные домишки, мулы с плетущимися за ними крестьянами. Опять мирная жизнь и мирная земля. Правда, крестьяне испуганно шарахались по сторонам – они уже, наверное, знали, кто сидит в этих машинах. Животные тоже сломя головы бросались подальше от троп – их до смерти пугал гул моторов…