Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)

– Вот здесь, – глухо проговорил Матео, останавливая Урбана у невысокого забора, сложенного из камней.

Он слез с мула и, бесшумно открыв ворота, повел его во двор, жестом пригласив своих спутников следовать за ним. Потом подошел к наглухо закрытым ставням и тихо постучал. Росита стояла рядом с ним, а Денисио и Эмилио Прадос зашли за угол дома и оттуда наблюдали за Матео.

Прошла минута, другая – никто не отвечал. Матео постучал снова – и опять молчание. Старик в растерянности потоптался на месте и постучал в третий раз. Он уже совсем было отчаялся, когда вдруг сквозь узкую щель в ставне увидел бледную полоску света. И тут же услышал:

– Кто там?

– Открой, Мигель, – ответил Матео. – Это я.

– Кто это – ты?

– Матео.

– Матео?

– Да.

– Откуда ты тут взялся?.. Слушай, ты и вправду Матео? Мы же не виделись с тобой двести лет… Чего ты замолчал, Матео?

– Откроешь ты или нет, болтун! – выругался старик.

– Вот теперь я тебя узнал! – засмеялся за дверью Мигель. – Конечно, открою.

Мигель и отдаленно не был похож на своего брата. Лет на пятнадцать моложе Матео, он отличался веселым нравом и той необыкновенной общительностью, которая свойственна испанцам. У него было простое лицо с большими черными глазами, копна густых волос на круглой голове и кое-как подстриженные усы. Широкая, открытая, светлая улыбка говорила о доброте этого человека и его бескорыстии. А грубая крестьянская одежда и большие руки, в которых угадывалась незаурядная сила, подчеркивали, что брат Матео – человек от земли и свой кусок хлеба добывает нелегким трудом.

Когда Матео, а вслед за ним Эмилио Прадос, Росита и Денисио вошли в дом и остановились у двери, Мигель на какое-то время словно бы опешил. Он даже отступил в темный угол и, в полном недоумении оглядывая непрошеных гостей, растерянно улыбался, не зная, что ему делать. Однако растерянность эта продолжалась недолго. Уже в следующую минуту Мигель вошел в роль гостеприимного хозяина: накрыл стол клеенкой, принес из кладовой хлеб, кувшин с вином, снял с еще не остывшей печки кастрюлю с бобами, приготовленными на оливковом масле, выложил эти бобы на тарелку и тоже поставил на стол.

– Матео, помоги людям раздеться, – говорил он между делом. – Одежду надо положить на лавку, вон ту, что у печки. Слышишь, Матео? И принеси сеньоре теплые носки – они в другой комнате, на табуретке. Сеньора, наверно, продрогла… Сейчас я вас всех накормлю, потом вы будете отдыхать.

Он ни разу не спросил у Матео, кого тот к нему привел, куда и зачем эти люди идут, почему сам Матео оказался так далеко от своего дома. Он все принимал как должное, как необходимость. Может быть, он ни о чем не спрашивал потому, что хорошо знал Матео. Если Матео это сделал, значит, так нужно.

А Матео, когда они все сели за стол и Мигель каждому налил по стакану вина, спросил:

– Где твоя жена? Почему ты один?

– Лина работает в столовой, – нехотя ответил Мигель.

– В столовой? – удивился Матео. – В какой столовой? Разве у вас есть столовая?

– Не у нас. – Мигель явно был смущен. – У них.

– У кого – у них? Ну-ка выкладывай.

И Мигель рассказал. Вдоль реки Тахуньи, с другой стороны деревни, фашисты оборудовали полевой аэродром. Много больших самолетов, они называют их бомбовозами. Юнками или юнкерами… Там тьма-тьмущая летчиков, техников и других людей, которые нужны для обслуживания. Вот они и устроили столовую, собрали туда деревенских женщин: кто работает поваром, кто официанткой, кто просто так – моет полы, убирает и чистит посуду. Лину, его жену, тоже взяли. Сутки она работает, сутки – дома.

– А где вся эта банда размещается? – спросил Матео. – Я говорю о фашистах.

– Там же, на аэродроме, – ответил Матео. – Понастроили бараков, там и живут.

– В деревне появляются?

– Редко. Сидят в своих бараках и ждут хорошей погоды, чтобы летать. Лина говорит, день и ночь режутся в карты и лакают вино. Иногда затевают драки. Итальянцы с нашими, испанцами. Лина говорит, последнее время они глядят друг на друга волками. Особенно после Гвадалахары.

Денисио, взглянув на Эмилио Прадоса, спросил у Мигеля:

– Вы говорите, что на аэродроме стоят бомбардировщики?

– Да, бомбовозы, – подтвердил Мигель. – Так они их называют. Когда взлетают, ревут, как звери.

– Это хорошо, – оживленно сказал Денисио. – Это очень хорошо.

Капитан Прадос тоже оживился. Он, конечно, понял, о чем думает Денисио. Чем бродить туда-сюда в поисках места, где можно проскользнуть к своим, чем ежечасно рисковать попасться в руки фашистов, не лучше ли попытаться захватить их самолет и на нем улететь на свою территорию? Риск, безусловно, тоже немалый, но и шансов не меньше. Тем более жена Мигеля работает на аэродроме. Кое-что, возможно, разузнает, может быть, ей даже удастся найти там подходящего человека, который взялся бы помочь.

Эмилио Прадос спросил:

– Кроме тех женщин, что работают у них в столовой, никого из крестьян на аэродром не пускают?

– Почему? – пожал плечами Мигель. – Пускают многих. Я сам три или четыре раза возил для кухни дрова на своем муле. Они не очень-то нас боятся. Особенно после Кастильо. Думают, что запугали до смерти. – Он умолк, покачал головой и вновь заговорил: – А чего им бояться? Чуть в чем заподозрят – конец. Ни допроса, ни суда. Совсем озверели… Я вот сказал о Кастильо. Помнишь его, Матео? Тот, что всю жизнь мечтал стать матадором… У него мать в Селасе, на той стороне Тахуньи. Кастильо передали, что мать больная, и он решил проведать ее. Тут недалеко, километров двадцать. Ну, пошел. Уже переправился через речку, когда его схватили. «Куда идешь?» – спрашивают. – «В Селас, к больной матери», – отвечает. – «В Селас? К ним, значит, к красным?» Кастильо говорит: «Мне все равно – красные, черные, синие, у меня мать больная в Селасе». – «Мать, – говорят они, – твоя все равно подохнет, а мы поможем тебе поскорее встретиться с ней на том свете…» Повел его фашистский солдат в лесок, поставил на поляне и – из карабина. Три раза в него выстрелил. Потом подошел к нему, пнул ногой и отправился к своим. А часа через два Кастильо нашел мальчишка из другой деревни. Ночью крестьяне пробрались в этот лесок, Кастильо, оказывается, был еще живой. Отнесли его в деревню, позвали местного фельдшера. Да было уже поздно – много он, бедняга, потерял крови. И к утру Кастильо умер…

Мигель, опустив голову на грудь, долго молчал, потом ладонью провел по лбу, словно отгоняя невеселые мысли, и сказал:

– Что ж поделаешь, такое время… Давайте выпьем, чтоб было лучше. У нас лишь это и осталось – ждать лучшего…

– Если все будем ждать – оно не скоро придет, наше лучшее, – хмуро проговорил Матео. – Слышишь меня, Мигель?

– Слышу. Да я ведь не воин. Кроме охотничьего ружья, никакого другого оружия в руках не держал. Но если надо… Пускай мне только скажут, что я должен делать.

Он протянул стакан с вином в сторону Роситы, улыбнулся:

– Давайте выпьем, сеньора, вы похожи на мою Лину, такая же красивая, как она. Правда, Лина, конечно, старше, но она у меня молодец. Вот скоро придет, вы увидите. И поет она хорошо, и танцует, прямо как настоящая артистка.

– Ладно, хвастаться будешь потому – прервал младшего брата Матео. – Сейчас мы поедим и надо будет отдохнуть. Где разместишь?

* * *

Еще не так давно у Мигеля были две лошади и три коровы, он считался одним из зажиточных крестьян своей деревни. Был у него и неплохой участок, хотя и холмистый, но полторы сотни олив приносили хороший урожай, и все это позволяло Мигелю жить безбедно… Он мог даже держать батрака, однако никогда на это не шел, так как придерживался твердого правила: лишь своими руками человек должен приумножать богатство, лишь в тяжелом труде оно должно ему доставаться, иначе никакой радости от этого богатства ты иметь не будешь.

Точно так же думала и его жена Лина. Уж кто-кто, а она, считали жители их деревни, могла жить полегче, чем жила, не гнуть спину с утра до ночи.

Все помнят, а сама Лина помнит особенно, как лет восемь назад нежданно-негаданно в деревню прискакали всадники – знатные, судя по одежде, сеньоры, охотившиеся неподалеку. Вслед за сеньорами, тоже на лошадях, появились люди, одетые победнее – наверное, слуги. Зачем они все сюда пожаловали, никто не знал, но, вот на берегу речки Тахуньи слуги разбили бивак, постлали на траву ковры, поснимали с коней поклажу – вино и целую гору разной снеди.

И началось бражничество.

Почти вся деревня, даже старики и старухи, пришли смотреть на невиданное зрелище. Никто их не только не прогонял, но тем, кто оказывался посмелее и подходил поближе, даже предлагали выпить за компанию стакан-другой вина.

Пришла сюда и Лина. Остановилась в сторонке и, затаив дыхание, смотрела на развеселившихся сеньоров. Все они казались ей необыкновенно красивыми людьми, особенно один из них, молодой смуглый юноша, примерно одних с ней лет, с добрыми, веселыми глазами. Высокий, стройный, он ни минуты не сидел спокойно. То, пританцовывая, пройдет по кругу со стаканом вина в руке, предлагая друзьям выпить за прекрасную Испанию, то поднимет с земли ружье и начнет комично изображать, как он стрелял по убегающему зайцу и дважды промазал, то станет петь мягким, приятным голосом. И все смеется, смеется, открывая белые, точно сахар, зубы, и смеется так заразительно, что его друзья, да и все вокруг тоже, невольно начинают смеяться.

«Святая мадонна! – думает Лина. – Он похож на веселого ангела, этот юноша, от него невозможно оторвать взгляда… И мне надо уйти отсюда, потому что в душе я уже совершаю грех. Я ведь помолвлена с Мигелем, и негоже мне пялить глаза на чужих мужчин… Мне надо уйти немедленно!..»

И сама не замечала, как, шаг за шагом, приближалась к веселой компании сеньоров, чувствуя и необыкновенное волнение, я непонятный страх перед чем-то неведомым, и непреодолимое желание хотя бы мысленно прикоснуться к той красоте, которую она видела.

А Мигель стоял рядом – в грубой крестьянской одежде, рукава его старенького пиджака были коротки, и из них высовывались почти черные от солнца руки, не совсем чистые, потому что Мигель только сейчас вернулся с работы, и лицо у него было обветренным, и хотя он сейчас по-детски радовался возможности увидеть необыкновенное зрелище и не переставал улыбаться, все же в чертах его лица проглядывала грубоватость. А может, Лине это только так казалось – нельзя же сравнивать Мигеля с тем знатным сеньором: Мигель – простой крестьянин, от утренней до вечерней зари работающий, как вол…

– Сеньорита, давайте с вами выпьем за всех красивых девушек вашей деревни. Вы не откажетесь выпить со мной, сеньорита?

«Конечно, Мигель тоже по-своему красивый парень, ничего тут не скажешь. А уж о его доброте и говорить нечего. И не какой-нибудь беспутный ветреник, каких сейчас полным-полно, а…»

– Вы не хотите мне даже ответить, сеньорита? Тогда я стану перед вами на колени…

«Пресвятая дева Мария, да ведь он, этот веселый ангел, обращается ко мне! И смотрит на меня так, будто и вправду бухнется сейчас на колени… Убежать?»

– Мое имя – Альварес, но друзья называют меня Робином Гудом, потому что я – веселый разбойник, помогающий бедному люду.

«Зачем он надо мною смеется? Или ему просто хочется пошутить? Он и вправду похож на веселого разбойника, таких я видела в старых журналах, которые иногда мне привозил Мигель».

– А мое имя – Лина…

Она и сама не узнала своего голоса. И страшно испугалась: зачем это ей понадобилось вступать в разговор с чужим человеком! Что подумает Мигель? И что подумают люди? Боже, надо сейчас же отсюда бежать.

– Лина? Прекрасное имя, сеньорита!

Он взял ее за руку и повел к своим друзьям. Лина вначале упиралась, но Мигель весело крикнул:

– Не робей, Лина!

И другие тоже закричали:

– Не робей, Лина!

И она пошла. Альварес налил ей полный стакан красного вина и громко сказал:

– Сеньоры, встаньте! Встаньте и взгляните на эту девушку. Вы видели что-нибудь подобное? Этот крестьянский цветок может украсить самое привередливое общество. Выпьем же за этот цветок, сеньоры!

Сеньоры встали. Они были уже изрядно навеселе. Окружили Лину плотным кольцом, дружно крикнули: «Вива!» Пожилой, с седеющими усами человек в замшевой куртке сказал:

– Ты прав, сынок. Природа позаботилась о том, чтобы наша страна всегда была богата красотой… Давай выпьем, дочка, ты находишься среди хороших людей.

В его голосе не было и тени насмешки. И в глазах тоже. Человек с седеющими усами напоминал Лине ее отца. Такое же доброе лицо, такие же неглубокие, мягкие морщины.

И Лина выпила. Никогда в жизни она не пила такого вина. Будто аромат полей, лесов и гор дохнул ей в лицо. И разлилось по всему телу такое тепло, точно горячее солнце коснулось сердца. А сеньоры вдруг закричали: «Вива!» И громче всех кричал Альварес, снова наполняя стаканы…

«Святая мадонна, что это за вино! Почему так быстро закружилась голова? – думала Лина. – А где Мигель?»

– Я хочу, чтобы с нами выпил и Мигель, – с отчаянной храбростью сказала она. – Он тоже никогда не пил такого вина…

Альварес спросил:

– Кто такой Мигель?

Человек, похожий на отца Лины, сказал:

– Это неважно. Зови своего Мигеля, дочка.

…Потом алькальд деревни приказал, чтобы из его подвала принесли несколько глиняных кувшинов с вином и наполненные порроны. Теперь уже пили и пели все жители деревни. Со стороны посмотреть – великий праздник. Мигель вдруг начал отплясывать фанданго. У него это здорово получалось! Куда и девалась его неуклюжесть – Мигель так лихо отбивал дробь своими старенькими башмаками, что дрожала земля. И выщелкивал пальцами, точно в руках держал кастаньеты. А Лина сбегала домой и притащила гитару.

– Будем петь арагонскую хоту, – сказала она. – Кто умеет петь арагонскую хоту?

– Спой одна, – попросил человек с седеющими усами. – Мы послушаем.

Лина запела. Она пела так, как никто не умел петь в ее деревне. У нее был мягкий, но сильный голос, она вкладывала в песню всю душу. Когда грустила песня – грустила и Лина, даже глаза ее становились влажными от переполнявших чувств. Печаль проникала в сердца людей, и люди тоже начинали грустить. Каждый о своем. Одни вспоминали минувшую молодость, другие думали о несбывшихся надеждах, третьи переживали утраты.

Альварес не сводил с Лины глаз. Она это видела. Ей тоже хотелось смотреть на него подольше, но она запрещала себе это делать. «Нельзя, – говорила она себе. – Нельзя… Бес вселяется в мою нетрезвую голову, и если я поддамся искушению, мне не будет прощения…»

Вдруг Альварес сказал:

– Давайте станцуем вместе, Лина! – И обратился к одному из сеньоров: – Роке, сыграй, нам что-нибудь веселенькое. Да погромче! Эй, люди, – крикнул он крестьянам, – давайте попляшем все!

Сеньор Роке взял у Лины гитару и начал играть. Да как! Казалось, будто гремит целый оркестр. И что тут началось! Люди словно посходили с ума. Кружились, прыгали, хлопали в ладоши, прищелкивали пальцами, длинные юбки женщин вздувались колоколом, мужчины отбрасывали далеко в стороны пиджаки и, засучив рукава рубашек, до исступления колотили ногами землю. Кругом хохот, визг мальчишек и девчонок, даже деревенские псы не остались в стороне от веселья: метались из стороны в сторону, путались под ногами танцующих и заливались пронзительным лаем.

А сеньор Гаварри, алькальд деревни, ходил с порроном в руках и каждому предлагал: «Выпей, дружище!» Сам он уже еле держался на ногах, его швыряло из стороны в сторону, и можно было только удивляться, что он до сих пор не свалился со своим порроном на землю.

Как оно так получилось, что Лина с Альваресом вдруг оказались в стороне от бивака, она не сразу заметила. А когда Альварес сказал: «Давайте присядем, Лина, вы ведь устали», она испуганно взглянула на него и ответила: «Нет-нет, пойдемте туда, где все, так нельзя…»

– Почему – нельзя? – улыбнулся Альварес. – Мы ведь ничего не делаем плохого.

Он держал ее руки в своих руках. Лина видела его глаза – большие, добрые глаза, в которых сейчас было так много нежности. Потом Альварес обнял ее, осторожно привлек к себе и сказал:

– Я поцелую вас, Лина…

– Нет-нет! – ответила Лина, и ей казалось, что отвечает она очень твердо и решительно. – Я не хочу.

Но не отклонилась от него ни на дюйм, только почувствовала, как ее обдало жаркой волной и еще сильнее закружилась голова. А Альварес уже припал к ее губам; Лина закрыла глаза, и все вдруг куда-то поплыло, все, что Лину окружало, исчезло, осталось лишь ощущение неведомого блаженства и желания, чтобы это никогда не кончалось.

– Лина!

Это был голос Мигеля. Мигель, наверное, не видел ни ее, ни Альвареса, потому что через мгновение снова позвал:

– Лина, ты где?

И сразу все изменилось. Изменился весь мир. И все чувства Лины. Ее охватили тревога, раскаяние, страх, стыд.

«Пресвятая дева Мария, что я наделала! Как я теперь посмотрю в глаза Мигелю? Что скажут люди? И как я теперь буду жить?»

Альварес сказал:

– Не уходи от меня, Лина.

Она резко отстранила его от себя и медленно пошла туда, где был Мигель, где бурное веселье сменилось, как показалось ей, настороженной, тревожной тишиной. И еще ей показалось, будто теперь все глядят лишь на нее – одни осуждающе, другие насмешливо, третьи с нескрываемым любопытством. Правда, она видела людей не совсем четко, словно в легком тумане, и понимала, что этот туман в ее глазах стелется не от выпитого вина, а от стыда и позора…

А Мигель уже шел навстречу, слегка покачиваясь, с широкой улыбкой на грубоватом, обветренном лице, и добродушнее, открытее, честнее этого лица, думала Лина, нет на всем белом свете, и надо быть полной идиоткой, чтобы этого не видеть и не понимать.

– Куда ты сбежала, Лина? – сказал Мигель. – Я смотрю, смотрю, а тебя нигде нет. Ни тебя, ни того молодого сеньора, с которым ты танцевала. Ты пошла с ним погулять?

– Да, – ответила Лина.

– Он, видно, славный человек, этот молодой сеньор. Веселый и простой. Если б не он, тут не получилось бы такого веселья.

– Его зовут Альварес, – зачем-то сказала Лина. – Вот он сюда идет.

– Я хочу с ним выпить, – сказал Мигель. – Как ты думаешь, он не будет против?

– Наверное, не будет. Спроси у него сам.

– А ты с нами выпьешь за компанию? Вот ведь как повезло нашей деревне… Сто лет, наверное, люди будут вспоминать сегодняшний день! Как ты думаешь, Лина? Такие знатные господа, а носы вроде не задирают… Сеньор Альварес; – обратился он к подошедшему, – мы вот тут с Линой толкуем, что вы все хорошие люди. Не согласитесь ли вы еще выпить по стаканчику? Я, вы и Лина…

– Соглашусь, – сказал Альварес. – Я, вы и Лина…

Мигель направился за вином и стаканами. Альварес тихо проговорил:

– Не надо на меня сердиться, Лина. И знаете что? Я снова приеду к вам.

– Зачем? – спросила Лина. – Зачем вам снова сюда приезжать? Мы простые крестьяне, а вы… Веселиться можно и в другом месте…

* * *

И все же он приехал снова. Это было уже глубокой осенью, но погода стояла дивная. Опавшие с деревьев листья золотым слоем укрывали землю в садах и рощах, а оттуда, где крестьяне сгребали их в кучу и поджигали, пахло прелым дымком, и дымок этот плыл и плыл над деревней, как белые облака…

Лина помогала Мигелю перекапывать землю под оливами, когда ее внимание привлек едущий не спеша по дороге всадник. Он был еще далеко, за деревьями едва просматривался его силуэт, но Лина вдруг перестала работать и насторожилась, почувствовав необъяснимую тревогу. «Это, наверное, он, Альварес!»– подумала она.

С тех пор как Лина видела Альвареса, прошло много времени. Она старалась совсем о нем не вспоминать, старалась вычеркнуть из памяти и встречу с ним, и то ощущение, которое она испытала во время его поцелуя, и вообще все, что было связано с тем днем. Лина считала, что если она еще хотя бы раз вспомнит Альвареса, это будет новым грехопадением. А с нее довольно и того, что она уже сделала. Она до сих пор не может без стыда смотреть в глаза Мигелю.

Правда, она ничего от Мигеля не скрыла. В тот же вечер, когда сеньоры уехали и жители деревни разошлись по домам, Лина сказала провожавшему ее Мигелю:

– А знаешь, Мигель, сеньор Альварес меня поцеловал…

Сказала и посмотрела на Мигеля. Сейчас он, наверное, разбушуется, может быть, даже уйдет от нее. Уйдет навсегда. И ославит ее на всю деревню. Вот, мол, какая она есть, наша Лина, поглядите на нее.

А Мигель неожиданно рассмеялся:

– Поцеловал? А я десять раз поцеловал Клариту, вдовушку Бадильи! Она хохочет, а я ее целую. И сам хохочу… Сегодня все будто с ума посходили от веселья.

И больше они об этом не говорили. Но как ни старалась Лина представить дело так, будто ничего тогда не случилось и все произошло потому, что в тот день люди и вправду посходили с ума от веселья, угрызения совести ее не покидали. Да и не могла она совсем не вспоминать Альвареса. Нет-нет – и вдруг увидит его лицо, его глаза, улыбку, услышит веселый голос и ощутит на своих губах его поцелуй. Все – как наваждение. Куда от него уйти, как от него избавиться?

Однажды она сказала Мигелю:

– Давай поженимся, Мигель. Чего нам ждать…

Мигель ответил:

– А я разве против! Только надо еще немного собрать деньжат для свадьбы. Скоро продам оливки, и тогда уж сразу поженимся.

…А всадник приближался, теперь и Мигель, воткнув лопату в землю и опершись на нее, с любопытством за ним наблюдал: таких лошадей в деревне не было, это, конечно, едет чужой человек, может быть, хочет спросить, не продают ли в деревне оливки.

И вдруг Лина воскликнула:

– Это он, Мигель! Он, слышишь?

Мигель удивленно на нее посмотрел:

– Кто – он?

– Сеньор Альварес! Я узнала его.

– Сеньор Альварес? – Мигель, взглянув на Лину, хмыкнул: – Чего бы тут сеньору Альваресу делать? Чего он тут мог забыть?

Лина промолчала. А Мигель продолжал:

– Почудилось это тебе, Лина. Сеньор Альварес, наверное, уже успел позабыть, как наша деревня называется. Думаешь, они хоть раз вспомнили о том дне? Это для нас событие, а для них… Они в году по двадцать раз так веселятся…

– Это он, – сказала Лина.

Человек остановил лошадь и оглянулся вокруг. Казалось, он старается узнать местность, которую когда-то видел, но почти все здесь забыл и теперь пытается что-то восстановить в памяти. Снова посмотрев сперва в одну сторону, потом в другую, он нерешительно повернул лошадь в направлении деревни, и тут-то Мигель увидел его лицо.

– Да, это он, – проговорил Мигель. – Теперь и я его узнал. Эй, сеньор Альварес! – закричал он громко. – Сеньор Альварес!

* * *

Потом Мигель часто рассказывал своим друзьям и приятелям обо всем, что произошло в тот день.

– Он приехал, – говорил Мигель, – чтобы увезти Лину с собой. Он ей так и сказал: «Не могу без тебя, Лина. День и ночь думаю только о тебе. На свое несчастье увидел тебя, лучше бы ты не встретилась на моем пути. А может, и на счастье… Если ты согласишься стать моей женой – больше мне ничего не надо…»

Мигель с великой гордостью окидывал взглядом очередного слушателя и продолжал:

– Сеньор Альварес – сын богатого человека. У него одних лошадей – полсотни. А коров еще больше. Овец – тучи. У него в сезон сбора оливок работает до ста человек батраков. И в Сигузнсе дом – настоящий дворец. Куда ни повернись – везде слуги. А сеньор Альварес – единственный сын в семье. Когда он сказал отцу, что хочет жениться на Лине, простой крестьянской девушке, отец ответил ему так: «Счастье, сынок, не в знатности и богатстве, а в любви. Если эта девушка согласится стать твоей женой, мы с матерью против не будем…»

– Он тебе самому это говорил? – недоверчиво спрашивали у Мигеля.

– Он говорил это Лине, – отвечал Мигель. – А я сидел и слушал. Сеньор Альварес сказал Лине так: «Я хочу, чтобы ваш друг Мигель присутствовал при нашем разговоре. Потому что это честный разговор и скрывать мне нечего».

– А Лина? – опять спрашивали у Мигеля.

– А Лина? Она сперва молчала. Ожидала, небось, что скажу я. Лине, конечно, было трудно. Сеньор-то Альварес – вон какой. «Будто ангел», – говорила она потом. Да я и сам понимал. Согласись Лина – и жизнь у нее стала бы совсем другой. Сами рассудите: куда ни повернись – везде слуги. И дом – настоящий дворец. А я слушаю сеньора Альвареса и думаю: «Если по всем правилам, надо мне сейчас взять дубинку и пересчитать ему ребра. Чтоб не сманивал чужих невест. Мало ему таких же знатных сеньорин, как он сам? Чего лезет в чужие дома и в чужие души?!» Но думал и о другом. Останется Лина со мной – и ничего хорошего в жизни не увидит. Вот так и будет от зари до зари гнуть спину, да еще тосковать по тому, что могло у нее быть. И скажет когда-нибудь: «А могло повернуться и по-другому, если бы не Мигель…» Нет уж, думаю, пускай решает сама. И знаете, что сделала моя Лина? – Мигель смотрел так, будто не Лина, а он сам принес великую жертву и не может, не имеет права этим не гордиться. – Она подошла к сеньору Альваресу, поцеловала его прямо в губы и говорит: «Спасибо вам, сеньор Альварес. Вы мне очень нравитесь. Очень-очень. И моему Мигелю вы тоже нравитесь. Правда, Мигель? Вы хороший человек, сеньор Альварес, и, не будь у меня моего Мигеля, я пошла бы за вами хоть на край света. Но у меня есть Мигель. И я его ни на кого не променяю, даже на вас, сеньор Альварес, вы уж, пожалуйста, на меня не обижайтесь. А если сможете – приезжайте к нам через месяц на свадьбу… Мы будем вам очень рады».

…Вот так все это было. Не раз и не два потом Мигель спрашивал у Лины: «Ты ни о чем не жалеешь?» Она смеялась. «О чем же мне жалеть, дурачок? Разве нам с тобой плохо? Пусть, святая мадонна ниспошлет всем жизнь такую же, как у нас с тобой…» Лина говорила искренне: ни о чем никогда она не жалела, и, повторись сейчас все, что произошло много лет назад, она и теперь поступила бы точно так же.

Вот только бы не эта война. Нагрянула в их деревню фашистская саранча, сожрала все, что можно было сожрать. Мало того, что сразу же увели коров и лошадей, так еще и женщин оторвали от своих очагов. И когда это все кончится, знает, наверное, один господь бог…