Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)

Глава седьмая

1

С тех пор как Эмилио последний раз видел свой Гвадалквивир, прошло всего полгода, не больше, но сейчас, вглядываясь в ленту реки, он вдруг испытал такое волнение, будто после долгой, очень долгой разлуки встретился со своим отрочеством, о котором словно бы и не вспоминал, но которое шло с ним рядом – часть его души, омраченной разладом с близкими людьми и озаренной приязнью и зарождающейся любовью к простому народу.

– По Гвадалквивиру выйдем на Севилью, – повторил капитан Прадос штурману. – Бить только по железнодорожному узлу.

Он оглянулся. «Потез» француза Денена слегка поотстал, «драгон» шел с «бреге» Эмилио вплотную. Вторая тройка – два «потеза» и один «бреге» – летела на заданных интервале и дистанции: на этих машинах были испанцы из эскадрильи Прадоса, уже успевшие понюхать пороху. Вместе с ними Эмилио не раз вылетал на боевые задания и знал, что эти ребята не подведут. Франсуа Денен тоже не вызывал в Эмилио тревоги: пожилой летчик, полтора десятка лет прослуживший в ВВС Франции и всего лишь год назад переведенный в запас. Денен уже через неделю после мятежа пробрался в Испанию и сел на самолет. Он бомбил фашистов на подступах к Мадриду, трижды вылетал на Севилью, потопил недалеко от Кадиса франкистскую канонерку. «Старик» – так Денена называли в эскадрилье, потому что, хотя французу едва-едва перевалило за сорок, голова у него была совсем седая.

Русских летчиков с испанскими именами Денисио и Павлито капитан Прадос увидел лишь сегодня на аэродроме. Вначале он усомнился: брать их на боевое задание или нет – старенький «драгон», на котором они собрались лететь, годился скорее для перевозки апельсинов из Валенсии в Мадрид, чем для бомбардировки железнодорожного узла, который наверняка защищен не одним десятком зенитных пушек. Он примерно так и сказал Денисио, по тот, вспыхнув, точно арагонский мальчишка, ответил на безукоризненном испанском языке:

– Скажите, капитан, вы слышали такое имя – генерал Дуглас? Очень хорошо, что слышали… Приказ на вылет вашей группе мной получен от генерала Дугласа, как мне сказал капитан Маноло. И еще капитан Маноло передал вот такие слова генерала Дугласа: «Если летчики Денисио и Павлито под каким-либо предлогом станут уклоняться от вылета на боевое задание, отправьте их немедленно ко мне. Скажите им, что в таком случае их ждет откомандирование из Испании со всеми вытекающими отсюда последствиями…»

Капитан Прадос был уверен, что русский летчик врет напропалую. Тем не менее он улыбнулся и сказал:

– Я очень уважаю генерала Дугласа. Его уважают все испанские летчики. И хотя я не обязан выполнять распоряжения генерала Дугласа, ради уважения к нему…

Денисио не дал ему договорить;

– Спасибо вам, капитан. Большое спасибо…

Нет, капитан Прадос не сомневался и в русских летчиках. Они воюют в небе Испании всего каких-нибудь полтора-два месяца, а об их храбрости, искусстве, мужестве уже ходят легенды. Но на чем летят вот эти? Какой-то саркофаг, а не боевая машина! Даже удивительно, как они смогли перетянуть через Сьерра-Неваду и не зацепит винтами за какую-нибудь скалу.

Неожиданно взглянув на руль поворота «драгона», Эмилио увидел, что он весь изрешечен пробоинами. Обшивка руля трепыхалась, словно парусина дырявого паруса. Русским летчикам надо немедленно освобождаться от бомб, поворачивать и уходить назад. Почему они этого не делают? Может быть, не знают, какая им грозит опасность? Ведь любой маневр, любое резкое движение рулем поворота – и машина камнем пойдет к земле… Капитан Прадос дал сигнал подойти «драгону» еще ближе. Теперь он хорошо различал лицо русского летчика, который смотрел на него, ожидая, видимо, что еще прикажет командир группы. А когда увидел, как тот рукой показывает на руль поворота его машины, закивал головой и улыбнулся: «Знаю, мол, не беспокойтесь».

И в это время в небе вспыхнули первые облачка разрывов-зенитных снарядов. Они пока были редкими и казались игрушечными. И совсем не опасными, будто взрываются детские бумажные хлопушки, начиненные пылью. Денисио, конечно, знал: впечатление это обманчивое, взорвись такая «хлопушка» под брюхом машины – и все будет кончено. Но сразу избавиться от ощущения чего-то ненастоящего, игрушечного он не мог. Да и разрывались зенитные снаряды то далеко впереди строя бомбардировщиков, то далеко сзади, то значительно выше.

Однако чем ближе они подходили к Севилье, тем плотнее становился огонь, и вскоре дымки разрывов образовали такую плотную завесу, сквозь которую, казалось, пробиться нет никакой возможности. Небо будто вскипело, в нем замелькали сотни взрывающихся молний – рядом друг с другом, одна страшнее другой. И не было сил воспротивиться желанию бросить машину в сторону, подальше уйти из этого ада, любыми путями вырваться из огненного кольца, которое с каждой минутой сжимается все сильнее.

Капитан Прадос подал команду: «Внимание, заходим на цель!» Он вел свой «бреге» так, словно был уверен в его неуязвимости, строго по курсу, не отклоняясь ни на один градус. А Денисио никак не удавалось взять себя в руки. При каждом разрыве снаряда вблизи самолет вздрагивал, как человек, и невольно вздрагивал сам Денисио. И тут же начинал себя успокаивать, чтобы как-то избавиться от напряжения, достигшего наивысшего накала: «Может быть, все это происходит со мной потому, что в такое пекло я попал впервые? Со временем привыкну, обязательно привыкну…»

И вдруг его будто ослепило. Машину бросило вверх, сильно накренило вправо, и Денисио с трудом ее выровнял. Вначале он подумал, что сзади «драгона» разорвался снаряд. Это заставило его быстро оглянуться и посмотреть на искалеченный руль поворота. Однако он увидел совсем другое: на землю падал огромный черный шар огня и дыма – все, что осталось от «потеза», на котором летели испанские летчики из второго звена. Через секунду или две этот шар еще раз взорвался как бы изнутри, и опять «драгой» Денисио подбросило вверх, точно под крылья ударила мощная струя воздушного потока.

А капитан Прадос уже вводил свой «бреге» в пикирование, нацеливая его на железнодорожный узел Севильи, где скопились десятки военных эшелонов с сотнями вагонов. Капитан Прадос видел, конечно, гибель «потеза», но сейчас он мог думать только о том, чтобы весь бомбовый груз его группы лег как можно точнее. Скорость самолета нарастала, земля приближалась с невероятной быстротой. До момента, когда штурман откроет бомбовый люк, осталось несколько секунд, но капитан за это время успеет оглянуться и посмотреть на остальные машины. Больше всего он беспокоится за «драгона» русского летчика – выдержит ли «саркофаг» такую нагрузку, не развалится ли в воздухе при пикировании?

Денисио охватывал взглядом все: и устремившийся к земле. – «бреге» капитана Прадоса, и «потез» француза Денена, не отстававший от «бреге» ни на один метр, и едва заметные дымки паровозов, и даже крохотные фигурки людей, в панике мечущихся по железнодорожным путям…

А потом он увидел, как полетели бомбы, сброшенные с самолетов капитана Прадоса, Франсуа Денена. Через мгновение и он сам, услышав, как Павлито крикнул: «Пошел!», открыл бомболюк. Еще через мгновение Павлито завопил: «Накрыли! Слышишь, накрыли сволочей!»

Внизу теперь все полыхало, к небу взлетали глыбы горячей земли, куски искореженного металла, сорванные с вагонов крыши и двери, вздыбливаясь, опрокидывались навзничь, маневровые паровозы. А густые, черные полосы дыма стлались и стлались по изрытой воронками земле, и все это было похоже на конец света, на катастрофу после извержения внезапно проснувшегося вулкана, в недрах которого десятки или сотни лет копились страшные силы: вот этот долго спящий гигант встряхнулся, и теперь пощады от него не жди.

…Эстрелья прильнула к иллюминатору и, не отрывая глаз, сжавшись от напряжения, со смешанным чувством боли и какого-то неестественного восторга вглядывалась в землю своей Севильи, где совсем недавно все ей было дорогим и близким и где теперь все стало чужим и враждебным. Сейчас она не думала о том, что в огне и в дыму могут гибнуть не только те, кто виновен в смерти ее отца, матери и братьев, но и люди, которые ни в чем не виноваты, – такие же рабочие, как ее отец. Не думала об этом потому, что, наверное, была убеждена: своих там не должно быть.

Нет, там, где взрываются бомбы, людей нет. Там – озверевшие двуногие существа, которых надо уничтожать. Всех до одного! Иначе жизнь на земле прекратится…

Святая мадонна, почему она, Эстрелья, не выпросила в Картахене хотя бы пять-шесть штук гранат? С каким наслаждением она швырнула бы их сейчас туда, где мечутся эти двуногие чудовища! Это ничего, что она не увидела бы, где они взорвались, главное в другом: она могла бы думать, мечтать, как осколками ее гранаты в клочья разносит какого-нибудь фашиста, продавшего и предавшего свою родную Испанию Ведь каждый раз, вспоминая ту ночь в Севилье, когда ей пришлось бежать из города, она видит застреленного ею Нарваэса, его глаза, и – пусть ее простят все святые! – ничего, кроме сладкого чувства удовлетворения, Эстрелья не испытывает. Вначале ее пугало это чувство: неужели она и сама уже озверела, неужели в ней не осталось ничего человеческого?

Но это вначале. А потом все стало иначе – слишком много Эстрелья теперь знала. Знала о том, как франкисты бросают в костры детей, если обнаруживают в их карманах пустую гильзу от винтовочного патрона; как они загоняют крестьянок в коровники и, наглухо закрыв двери, поджигают их и хохочут, слыша крики о помощи и мольбы о пощаде; как они, изрубив на куски попавшего к ним в плен республиканского летчика и затолкав эти куски человеческого тела в ящики, сбрасывают на парашюте в расположение мадридских и барселонских аэродромов…

Да, Эстрелья ожесточилась! Как раньше девушки мечтали о любви, о нежности, о песнях и музыке, так Эстрелья теперь мечтала о мести.

Снова и снова она вглядывается в землю Севильи и жалеет только об одном: все же не ее руками нанесен удар, она даже не является участником этого возмездия, просто свидетель – и все. Правда, смотреть на землю и видеть, как фашисты, будто тараканы, разбегаются по щелям и многие из них падают, чтобы больше никогда не встать, – смотреть на все это необыкновенно радостно, такое зрелище словно бы очищает душу от накипи и хотя немного избавляет ее от постоянной боли. А за это Эстрелья очень благодарна летчику Денисио: если бы вот сейчас, сию минуту, он был рядом с ней, она, не задумываясь, крепко его обняла бы и расцеловала.

Эстрелья улыбнулась своим мыслям: почему она так благодарна только летчику Денисио? А Павлито? А Вальехо? А тем, кто находится в других машинах? Разве все они сделали меньше, чем Денисио? И разве им она должна быть благодарна меньше, чем Денисио?

2

На командный пункт Эль Кармоли уже успели передать: группа капитана Прадоса успешно выполнила задание, генералы Сиснерос и Дуглас объявляют благодарность всем экипажам… И просят срочно сообщить, чей экипаж погиб в бою…

Капитан Прадос говорил Денисио:

– Погиб экипаж Труэвы. Лейтенант Труэва и его штурмана Сорилья были славными ребятами, оба – из союза социалистической молодежи. Труэва мечтал: «Как только закончится война – поеду в Советскую Россию. Хочу посмотреть Сибирь и Урал. И еще – озеро Байкал…» Я видел у него большую карту, на которой Байкал, Сибирь и Урал Труэва раскрасил красной краской. Когда я у него спросил: «А почему – красной?» – он ответил: «Я люблю красные флаги».

Потом Эмилио спросил:

– Вы не боялись, что ваша машина может развалиться в воздухе? Когда я увидел ее руль поворота, весь изрешеченный пулями, у меня потемнело в глазах. Каждую минуту я ожидал:: вот-вот произойдет катастрофа. Почему вы не вернулись?

– Никто не вернулся, – ответил Денисио.

Капитан Прадос задумался, затем сказал:

– Простите меня, Денисио, но я не все понимаю… Труэва и его друзья погибли, потому что они очень любили свою Испанию и не могли не ввязаться в драку с фашистами. Я тоже не исключаю для себя возможности однажды не вернуться с боевого задания – я испанец и также, как Труэва, люблю свою страну и свой народ. Но вы, Денисио… Вы и ваши друзья… Что вас заставило сюда приехать и подвергать жизнь опасности? Насколько мне, известно, русские летчики категорически отказываются от всяких льгот, связанных с денежным вознаграждением. Так что же? Что, Денисио?.. Вас прельщает слава?

Денисио улыбнулся:

– Слава? – Вряд ли кто-нибудь из нас о ней сейчас думает… Испанию и ее народ мы тоже любим, капитан, по, если по-честному, не это главное. Случись вот такое же, как в Испании, несчастье в Мексике, в Швейцарии или в какой-либо другой стране – мы, не задумываясь, отправились бы туда, чтобы помочь людям защитить свою свободу. Это называют чувством солидарности. Интернациональной солидарности!..

– Вы коммунист, Денисио? Или, как у вас называют, большевик?

– Да.

– А Павлито?

– Тоже.

– А генерал Дуглас?

– Конечно!

Капитан Прадос снова задумался.

– Коммунисты – особый народ, Денисио?

– Почему? Почему – особый? Если у них и есть что-нибудь особенное, то это повышенное чувство ответственности за все, что происходит в мире. Хотя… – Денисио посмотрел на Эмилио, думая о чем-то своем.

– Хотя – что? – спросил капитан.

– Скажите, капитан, если бы вы вдруг узнали, что на нашу страну напали немецкие или итальянские фашисты, и нам приходится трудно, и мы нуждаемся в вашей помощи, вы пришли бы к нам оказать эту помощь?

Эмилио ответил не сразу. Он не знал России. Почти совсем не знал.

В той среде, где он рос, о России всегда говорили, как о стране варваров. «Русские люди? Это же дикари, – утверждали все, кто окружал Эмилио. – Они убили своего монарха и разграбили все ценности, которые накапливались веками. Большевики? Святая мадонна, они строят там какие-то коммуны, где из одного котла хлебают деревянными ложками сразу сто человек! Они разрушили все церкви и храмы, а те, кто не потерял веры в бога, ушли в глухие леса Сибири и живут там в пещерах, будто на их землю снова вернулся каменный век…»

Многому Эмилио не верил. Не могли быть варварами люди, у которых были Толстой и Пушкин, Лермонтов и Достоевский. Коммуны? Да, о коммунах говорили даже те, кто не закатывал истерик при упоминании о Советской России. И говорили не в пользу тех, кто эти коммуны создавал. Но разве они видели эти коммуны собственными глазами?

И все же, многому не веря, Эмилио Прадос не питал особой симпатии к далекой и незнакомой стране: слишком непонятной она ему казалась, слишком загадочными для него были люди, населяющие эту страну. А когда он увидел первых русских добровольцев – танкистов, летчиков, пехотинцев – молодых людей с открытыми лицами, веселых, грустных, задумчивых, печальных, жизнерадостных, молчаливых, он не мог скрыть своего удивления и, если честно говорить, разочарования: уж очень они обыкновенные и ничего таинственного и загадочного в них нет. Люди как люди! И их очень просто можно полюбить даже за то, что они вот такие простые, что в них нет ничего показного и наигранного. Они и смерть принимают без позы, до конца оставаясь самими собой…

Эмилио хорошо помнил тот день – это было всего дней десять – двенадцать назад, когда на аэродром Эль Кармоли приземлился русский истребитель «чатос», весь продырявленный пулеметными очередями «фиатов». Уже по тому, как самолет заходил на посадку – то задирая, то опуская нос, раскачиваясь с крыла на крыло, – нетрудно было догадаться: летчик тяжело ранен.

Едва коснувшись колесами земли, машина закружилась на месте, цепляясь консолью крыла за траву, потом летчик выключил зажигание, и она замерла, точно совсем выбившись из сил.

Вместе с другими летчиками, механиками и санитарами Эмилио побежал к самолету. И то, что он увидел, заставило его содрогнуться: русский пилот, парень лет двадцати, не больше, со светло-русыми вьющимися, как у девушки, волосами, недвижимо сидел в кабине, уронив голову на борт машины. На плечах и на груди парня выступила кровь – он, казалось, весь был изрешечен пулями.

Девушка-переводчица первой взобралась на крыло машины и сказала:

– Миша, Мишенька, потерпи немножко. Сейчас я отстегну ремни парашюта, и мы потихоньку вытащим тебя из кабины. Ты меня слышишь, Мишенька? Смотри, вон едет санитарная машина. Все будет хорошо…

Русский летчик с трудом приподнял голову, и что-то похожее на улыбку мелькнуло на его лице. Капитан Прадос, наверное, никогда не забудет этой улыбки: в ней он увидел и любовь к жизни, и покорность судьбе – счастливой судьбе умереть за святое дело, и невысказанную боль души – он ведь еще почти не жил, а уже все кончилось.

Чуть слышно летчик проговорил:

– Напиши маме… Или нет… Не надо писать… Когда вернешься, обо всем ей расскажешь… Она не знает, где я…

Больше он ничего не успел сказать.

Мертвого его положили на носилки и понесли. И сотни людей скорбно провожали этого красивого в жизни и в смерти парня, молча шли по зеленому полю, и капитан Прадос видел, как они плачут.

Впервые за долгие годы плакал и сам Эмилио…

– Если бы я вдруг узнал, что на вашу страну напали фашисты, – наконец ответил он Денисио, – и если бы я знал, что русские люди нуждаются в моей помощи, я отправился бы в Россию.

– Вот видите! – улыбнулся Денисио. – Выходит, нас не так уж и трудно понять. Для того чтобы принять такое решение, какое приняли мы, надо всего-навсего быть честным человеком…

3

В тот же день они вернулись в Барселону – Денисио и его экипаж с Эстрельей.

Встречали их майор Риос Амайа и комиссар полка Педро Мачо, Они тоже знали об их полете на Севилью, но прежде чем стали об этом полете расспрашивать, майор Риос Амайа сказал:

– Нашей войне с фашистами, нашим победам над ними изрядно мешают анархисты. Есть, конечно, среди них довольно порядочные и честные люди, как, например, Буэнавентури Дурутти, но даже и они не понимают, что без железной дисциплины никакая армия победить не может… Скажите, Денисио, вас этим истинам не учили? Вас не учили выполнять приказы точно, и безукоснительно?

У него был очень хмурый вид, у майора Риоса Амайи, вид, не предвещающий ничего хорошего. Денисио, Павлито и Вальехо стояли перед ним навытяжку. Эстрелья же сочла для себя более безопасным спрятаться за «драгон». Педро Мачо смотрел в землю, покусывая кончик уса. И, кажется, едва заметно улыбался, будто ему было приятно присутствовать на этом маленьком драматическом спектакле.

Сразу поняв, что командир полка имеет в виду, Денисио сказал:

– Приказ о вылете на боевое задание мы получили от генерала Дугласа, камарада хефе. Мы не нарушали дисциплину.

– Генерал Дуглас был осведомлен, что вы выполняете другой приказ?

– Да, конечно… Нет, наверное, не знал…

– А знал ли он о том, в каком состоянии находится ваш самолет?

– Наш самолет? Наш самолет находится в очень хорошем состоянии.

– Так считал генерал Дуглас?

– Конечно… Нет, генерал Дуглас это подразумевал… Хотя это не совсем точно… Генерал Дуглас наш самолет не видел. Но он, наверное, так думал…

– Не отчень все хорршо, – по-русски сказал Риос Амайа. – Идемте в штаб.

Он пошел впереди, рядом с комиссаром полка, вполголоса о чем-то с-ним переговариваясь. А сзади плелись Денисио, Павлито и Вальехо. Эстрелья, умышленно поотстав, замыкала шествие.

– О чем он с тобой тары-бары? – спросил у Денисио Павлито, понявший только русскую фразу майора.

– Тысячу благодарностей за наш самоотверженный поступок, – сказал Денисио. – Говорит, что без особого приказа вылететь на такое важное задание и на таком гробу, как наш «драгон», могли только настоящие герои.

– Гвоздь мужик! – воскликнул Павлито. – Понимающий человек! А почему ты такой хмурый? Почему не радуешься? Он, сказал что-нибудь еще?

– Сказал, что будет ходатайствовать перед генералом Дугласом о наградах.

– Видишь? – Павлито плечом толкнул Денисио. – Этот майор далеко пойдет, потому что смотрит в корень вещей. Я ему уже сейчас присвоил бы звание генерала. А ты?

– Я не торопился бы, – вздохнул Денисио. – В корень вещей он смотрит по-своему. Так, по крайней мере, мне кажется. Прежде чем майор представит нас к наградам, он за самовольный, без его приказа, вылет разнесет нас в дым… Как бы нам не пришлось с тобой в срочном порядке отправиться в Союз.

– Ты что, обалдел?! – крикнул Павлито, останавливаясь. – Он так сказал?

– Намекнул. Мы должны были доложить генералу Дугласу, что, во-первых, выполняем срочное задание командира полка, и, во-вторых, что наш «драгон» – это катафалк, а не бомбардировщик. Так он считает…

– «Так он считает»!. – Павлито несколько раз стукнул кулаком о кулак – признак того, что он вот-вот взорвется. – «Так он считает»! – зло повторил он. – Стратег! А ты спроси у него, как в таком случае они думают, драться с фашистами? Будут ждать, когда у них навалом появятся «чайки» и «ишачки»? Ха, вояки! Я еще в ту минуту, как увидел этого Риоса Амайу, подумал: «Вот лапша. Не летчик, а лапоть!»

В штабе – небольшом деревянном домике на самом краю аэродрома – было две комнаты: одна, совсем крохотная, – приемная, другая, пошире и подлиннее, – непосредственно штаб, где размещались командир и комиссар полка, штурман и начальник штаба. Посреди этой комнаты стоял огромный стол, на котором обычно во всю его длину лежала склеенная по частям карта с нанесенными на ней районами боевых действий.

Майор Риос Амайа и комиссар Педро Мачо, придя в штаб первыми, скрылись в большей комнате, а Денисио, Павлито, Вальехо и Эстрелье дежурный сказал:

– Вас попросили подождать здесь, в приемной.

– Там будет заседать трибунал? – невесело усмехнулся Павлито. – Черт знает что! Вместо того чтобы и вправду вынести людям благодарности, над ними хотят учинить расправу.

Педро Мачо, чуть приоткрыв дверь, позвал:

– Эстрелья!

Прежде чем покинуть, приемную, Эстрелья шепнула Денисио:

– Я с вами в Севилью не летала… Хорошо?

Денисио кивнул: «Не беспокойся».

Ее не было очень долго. И этот факт вызывал тревогу. Денисио теперь признавал: они действительно должны были доложить о том, что выполняют задание по срочной доставке грузов. На кой дьявол они полетели на бомбежку? Ведь «драгон» и взаправду скорее похож на катафалк и очень просто мог развалиться на части при первой атаке «фиатов»… Риос Амайа правильно сказал: «Без железной дисциплины никакая армия победить не может…» А тут еще Эстрелья… Если командир полка и комиссар узнают, что она летала на Севилью, – тогда все.

Наконец, выглянув в приемную, Эстрелья сказала:

– Входите!

В комнате, оказывается, были не только Риос Амайа и Педро Мачо. С двух сторон стола молча стояли летчики, штурманы, начальник штаба и еще какие-то незнакомые Денисио люди – всех, наверное, человек пятнадцать, – и все смотрели на входивших Денисио, Павлито и Вальехо, и у всех в руках были стаканы с красным вином, а там, где отдельно расположились майор и комиссар полка, на подносе лежали три красные гвоздики и стояли три бокала, до краев наполненные вином.

Майор Амайа едва заметно взмахнул рукой, и все, кто находился в комнате, дружно крикнули:

– Виска Совьетико! Виска Денисио! Виска Павлито! Виска Вальехо!

А Эстрелья уже несла оторопевшим Денисио, Павлито и Вальехо поднос с цветами и бокалами вина, и все это было так неожиданно, что Денисио, Павлито и Вальехо не могли произнести ни слова.

Комиссар Педро Мачо сказал:

– Выпьем, друзья! За первый боевой вылет в небе Испании! За вашу любовь к нашей земле и к нашему народу! За Советскую Россию и Испанскую республику! За Свободу человечества!

Они выпили, и тогда Павлито вдруг воскликнул:

– Виска Эстрелья! За первый боевой вылет в составе боевого экипажа!

Педро Мачо спросил у Денисио:

– Что сказал Павлито?

Тот, не задумываясь, ответил:

– Он сказал, что ему нравятся испанские девушки, особенно Эстрелья…

– Он сказал, – проговорил майор Риос Амайа, – что Эстрелья летала вместе с ними на Севилью. Он сказал, что они не могли не взять ее с собой, потому что Эстрелья своими глазами хотела видеть, как будут корчиться в огне и в дыму люди, которые причинили ей очень много горя… Я правильно перевел слова Павлито, Эстрелья?

– Да, камарада хефе.

За столом воскликнули:

– Виска Эстредья!

– Черт знает что! – сказал Педро Мачо. Помолчал, посмотрел на Эстрелью и добавил: – Виска Эстрелья!.. Но если это повторится еще хоть раз…

Амайа укоризненно взглянул на Педро Мачо:

– Теперь о главном: командование приняло решение закрепить за летчиками республиканской Испании Денисио и Павлито два русских самолета-истребителя «москас». Командование также приняло решение зачислить летчиков Денисио и Павлито в интернациональную эскадрилью нашего полка.

Когда Денисио перевел Павлито слова Риоса Амани, Павлито попросил своего друга:

– Скажи майору, что он настоящий человек и настоящий командир! Скажи ему, что мы не подведем. Слышишь? Скажи так: Денисио и Павлито, русские летчики республиканской Испании, будут драться с фашистами до последнего! И постараются вогнать в землю побольше этих сволочей. А если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то мы будем знать за что!..

– Эстрелья, спой нам, дочка, что-нибудь, – попросил Педро Мачо, – пусть у нас сегодня будет настоящий праздник…

Кто-то принес гитару, и Эстрелья начала петь. Просто, бесхитростно, но с большим чувством. Было похоже, что слова испанской народной песни идут от ее сердца, слова о нелегкой жизни людей, об их радостях и печалях, о любви, которая возвышает человека и очищает его душу от зла, ненависти и черной зависти.

У нее был мягкий бархатный голос, в глазах ее, когда она пела, дрожали слезы. Эстрелья пыталась и не могла их удержать, вспоминая, наверное, и свою нелегкую жизнь, и полунищенскую жизнь погибших матери, отца и братьев.

Как она была непохожа сейчас на ту Эстрелью, которая казалась если не черствой, то уж, по крайней мере, и не сердечной девушкой, холодно, жестко глядящей на людскую суету и презирающем все, что не было связано с войной и беспощадным уничтожением фашистов, оскверняющих святую землю ее родины! Сейчас это была совсем другая Эстрелья, и все на нее смотрели влюбленными глазами, она это видела и печально улыбалась, будто хотела, чтобы люди поняли: душа ее страдает, кроме глубокого горя и жажды отмщения в ней ничего нет…

А Денисио, глядя на Эстрелью и слушая, как она поет, вдруг увидел перед своими глазами Подмосковье, тихую речушку и зеленую поляну, на которой когда-то он построил «вигвам» и жил в нем, как настоящий индеец из племени делаваров. Это туда приехал друг его отца Петр Игнатьевич Баринов и привез ему страшную весть: «…Ты мужайся, сынок… Нет у тебя больше мамы…»

Порой кажется, будто с тех пор прошла тысяча лет и прожита большая жизнь, а порой – будто это было вчера, и сердце так же болит, как в тот день… В каком небе летает сейчас седой летчик Валерий Денисов? Увидеть бы его хоть одним глазом, перекинуться бы с ним хоть одним коротким словом!.. А как там сейчас в Москве?.. Небось, осенние дожди уже омывают и столицу земли русской, и поля российские… А кое-где и снежок лег на деревенские избы, и поземка метет по улицам… Тоска по Родине – это как саднящая рана. Где отыскать такое лекарство, чтобы оно могло утишить вдруг возникшую боль, от которой на глазах – слезы?..

– Ты что, Денисио? – Оказывается, Эстрелья уже перестала петь и стоит рядом с Денисио, пальцами теплой руки прикасаясь к его лицу. – Ты грустишь, Денисио? Кого-то вспомнил? Наши песни – это колдовство. Они переносят человека в самую дальнюю даль…

– Правда.

– Хочешь, я спою для тебя веселую андалузскую песню?

– Спасибо, Эстрелья. Я сам хочу спеть… Дай мне гитару… Эй, Павлито! Подтягивай!

 
Славное море священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал…
 

Павлито пел и тоже грустил. «Даже Павлито!» – подумал Денисио. И еще он подумал, что странно все же устроено существо, называемое человеком. Все ведь в эту минуту хорошо: пусть не свои, не русские, но все же верные друзья рядом, позади первое крещение (сколько в ожидании этого первого крещения передумалось о нем, каким только оно не представлялось!). Завтра они с Павлито уже сядут на долгожданные истребители и, может быть, уже завтра и вылетят в бой – в общем, все складывается самым наилучшим образом, безудержно радоваться бы, безоглядно бы веселиться, а тут вдруг – охватившая сердце тоска. Непрошеная, черт ее подери, гостья!

– Сейчас Павлито спляшет фанданго. Шире круг!

– Давай! – встрепенулся Павлито. – Давай нашу «Барыню»!

Теперь это был настоящий Павлито! И откуда она только пришла, его прыть, мгновенно сменившая грусть. Выбивает Павлито дробь каблуками до блеска начищенных хромовых сапог, пыль летит из-под ног, а он – вприсядку и ладонями хлопает по коленям, по бокам, по полу…

 
А барыня угорела —
Много сахару поела:
Вот так барыня,
Вот так барыня!
 

Эстрелье бросили кастаньеты, и она пошла ими щелкать в бешеный такт гитары Денисио. Комиссар полка Педро Мачо тоже начал выхлопывать ладонями, а за ним и всегда серьезный, всегда озабоченный майор Риос Амайа, и летчики, с восторгом наблюдающие за пляской Павлито. Кто-то спросил у Денисио:

– Это фанданго?

– Русское фанданго, – засмеялся Денисио.

– А баррина – это что?

– Это старая, жадная и злая сеньора.

– О-о, муй бьен! Вот так баррина!..

И вдруг на пороге – дежурный по штабу.

– Камарада хефе, посты передают: со стороны Мальорки – самолеты фашистов, до двух десятков «капрони» под прикрытием «фиатов».

– Допляшем после, – коротко сказал Риос Амайа. – Пошли.

До двух десятков бомбардировщиков «капрони» и, наверное, столько же «фиатов». А у майора Риоса Амайи – боевая часть под громким названием авиационный истребительный полк, в котором пяток «ньюпоров», шесть штук «москас» и пяток «чатос». Из всей этой «армады» в воздух могут подняться всего семь истребителей – на остальных надо латать дыры, заменять выработавшие ресурсы моторы, тросы рулей управления, а если точнее – то большую часть из этих машин надо вообще списывать и отправлять на кладбище.

– Правильно, допляшем потом, – сказал и комиссар Педро-Мачо.

Над морем висела прозрачная дымка, в ней не скроешься:, рассеченная воздушными струями винтов, она размывается, словно падает в бирюзу волн. Волны накатывают на берег пену, похожую на снежные переметы при легкой утренней поземке. И такие же снежные переметы, гряда за грядой, плывут в небе, в сторону Сьерра-Морены и там, наверное, оседают на красноватых каменистых хребтах…

На ходу надевая шлемы, летчики побежали к машинам. И уже через две-три минуты вслед за майором Риосом Амайей: взлетели в сторону моря – наперехват. Комиссар Педро Мачо, провожая их глазами, сказал Денисио: