Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 54 страниц)

Франко рвался на Мадрид четырьмя колоннами: конница шла по Эстремадурской дороге, по Толедской – танки и пехота, третья наступала через Авилу, четвертая – через Сигуэнсу. Чуть позже у фашистского генерала Моло журналисты спросят: «Скажите, генерал, какой колонной вы думаете взять Мадрид?» И Моло ответит: «Пятой».

– Именно с тех пор «пятая колонна» повсеместно стала синонимом шпионов, диверсантов, провокаторов, предателей… Наконец явился капитан Маноло.

– Я говорил с генералом Дугласом, – сказал он, – и получил от него приказ: в четыре ноль-ноль всем бомбардировщикам, находящимся в данный момент на аэродромах Эль Кармоли и Алькасареса, вылететь для массированного бомбового удара по транспортному узлу в Севилье – туда прибыли эшелоны с военными грузами для фашистов, и надо постараться эти эшелоны уничтожить.

– Вива генерал Дуглас! – воскликнул Павлито. – Отныне и во веки веков я буду считать его самым умным и самым порядочным человеком на свете! Пошли, Денисио!

– Одну минуту, – улыбнулся – капитан Маноло. – Я доложил генералу Дугласу, что на аэродромах Эль Кармоли и Алькасареса в данный момент находятся всего пять бомбардировщиков: три «потеза» и два «бреге».

– Три «потеза» и два «бреге»? – Павлито удивленно посмотрел на Маноло. – А наш «драгон»? Почему ты молчишь, Денисио? Почему ты так спокойно слушаешь камарада хефе Маноло и ни слова ему не возражаешь?

– Подожди, Павлито, – прервал его Маноло. – О вашем «драгоне» генералу Дугласу я докладывал. Сказал ему, что эта старая тачка вряд ли в состоянии в данный момент выполнить роль бомбардировщика.

– В какой данный момент? – Павлито без прежнего дружелюбия посмотрел на Маноло. – Что ты все время твердишь: «В данный момент… В данный момент…» Или вы здесь, в Испании, разучились говорить по-русски? Наш «драгон» – самый настоящий бомбардировщик и ни в чем не уступает таким тачкам, как «бреге» или «потезы». За это я ручаюсь своей головой.

– И что сказал генерал Дуглас? – спросил Денисио.

– Он сказал: «Пусть летчики „драгона“ этот вопрос решат сами. Если они считают, что их машина хоть в какой-то степени может…»

– Она все может, – твердо проговорил Денисио. – Павлито прав: она ничуть не хуже всех этих «потезов» и «бреге». Мы пологим со всеми, капитан. Но нам нужны бомбы.

– Их уже подвозят к вашему «драгону», – засмеялся Маноло. – Я ведь не сомневался, что все так и будет.

– А он настоящий летчик, этот капитан Маноло, – склонившись к Денисио, шепнул Павлито.

4

Вальехо, один из аэродромных механиков и два моториста заканчивали подготовку машины к вылету. Моторы были тщательно опробованы, баки полностью заправлены горючим, оружейники проверили пулеметы и подвесили бомбы. Механик, правда, все время сокрушенно качал головой и говорил Вальехо:

– Летать на таком катафалке – это все равно что нырять с вышки с камнем на шее. Вы хотя бы помолились святой мадонне и попросили ее, чтобы вас сквозняком не выдуло из кабины… А потом вот еще что, парень: возьми-ка ты с собой в дорогу пару банок масла. Клянусь своим покойным дедом, оно тебе пригодится. Когда будете перетягивать Сьерру-Неваду, попроси летчика, чтобы он на минуту-другую притормозил. Понял? Выйдешь и дольешь масла в свою керосинку.

Вальехо уже успел узнать: механик считается здесь первым остряком и страшно любит, чтобы над его остротами от души смеялись. Кто оставался равнодушным, тот не мог рассчитывать на дружбу этого человека. Вальехо, боясь как бы механик не поднял бучу, в результате чего «драгон» могли бы поставить на прикол, поминутно хватался за живот, вытирал слезы и делал вид, что задыхается от смеха. А механик, воодушевленный и благодарный, продолжал:

– Но зато вам не надо бояться встречи с фашистами. Если они приблизятся к твоему кабриолету и как следует его разглядят, их сразу же хватит удар от страха. Это же не «драгон», подумают они, а настоящая адская машина! И попадают, как подстреленные куропатки…

– Ха-ха-ха! – корчился Вальехо. – Уморишь ты меня, парень, ей-богу, уморишь! – Отворачивался в сторону и шепотком говорил: – Тупорылая свинья! Полудохлая треска острит лучше, чем ты, болван. Дай мне только вернуться назад, я тебе отвечу…

Закончив подготовку машины, механик и мотористы ушли к другому самолету, и Вальехо остался один. Он уже знал, куда они полетят: штурман с «бреге», проходя мимо Вальехо, спросил: «Тоже на Севилью?» Вальехо коротко, с достоинством, как и подобает члену боевого экипажа, ответил.: «Ударим!» – «А кто командир этого лайнера?» – спросил, усмехнувшись, штурман. Вальехо, для эффекта помедлив, сказал: «Русский летчик». – «Русский летчик? – удивился штурман. – Ты не врешь, парень?» Вальехо обиженно хмыкнул: «Врут цыганки и сороки…»

А потом появилась Эстрелья. Появилась, когда над морем небо уже начало голубеть и, хотя рассвет еще не наступил, чувствовалось, что пройдет еще немного времени – и вспыхнет утренняя заря, погасив последние, теперь совсем потускневшие звезды.

– Ты чего не спишь, Вальехо? – спросила Эстрелья. – Нам скоро вылетать.

– Да, скоро, – с загадочным видом ответил Вальехо. – Но тебе-то зачем торопиться, Эстрелья, пяток часов ты смело можешь где-нибудь придремнуть.

– Как это понимать? Неисправна машина?

– Она еще никогда не была исправна так, как сейчас. Механик Вальехо не терял времени даром… Говорят, вон в том домике – видишь, на краю аэродрома? – есть комнатка для женского персонала. Иди поспи, Эстрелья, ты ведь еще не отдыхала…

– Довольно болтать! – рассердилась Эстрелья. – Через два, часа нам подвезут наш груз. Где Денисио и Павлито?

– Денисио и Павлито? Они передавали тебе горячий привет и сказали, чтобы ты не беспокоилась. И еще они сказали так: Эстрелья должна ожидать здесь и никуда не отлучаться. К их возвращению у нее все должно быть готово.

– Черт знает что! – Эстрелья вплотную подошла к Вальехо, внимательно на него посмотрела. – Ты, наверное, опорожнил не один поррон, бродяга. И тебе как следует влетит от Денисио.

Вальехо засмеялся:

– Я никогда еще не был трезв так, как сейчас, милая сеньорита… Ладно, не буду тебя больше мучить, а то ты можешь сгореть от любопытства. Мы летим на Севилью, Эстрелья. Мы летим выполнять боевое задание. Глянь-ка вот сюда, видишь? Это бомбы. Бомбы, которые мы сбросим на головы фашистов. Теперь тебе все ясно?

Эстрелья оторопело смотрела на Вальехо, и веря, и не веря тому, что он сказал… Нет, Вальехо, конечно, говорит правду. Это видно по его лицу: оно сразу стало серьезным, и даже в полутьме можно было увидеть, как в глазах Вальехо появилась такая же жесткость, какую Эстрелья не раз видела в глазах у летчиков, вылетающих на боевое задание… И бомбы… Бомбы на Севилью… На ее красавицу Севилью, где ей знакомы каждый камень, каждая улочка, каждое деревце. Ей вдруг показалось, будто она услышала ни с чем не сравнимый гул Гвадалквивира – воспетой испанским народом реки, которая, наверное, сейчас побурела от крови. Тени от высоких тополей прыгают, пляшут по волнам Гвадалквивира, и так же, как река, шумят их кроны, опаленные войной. А может быть, их уже и нет – сожгла их война, выворотила с корнями и понес их Гвадалквивир в неизвестное… Как это сказал Лорка?

 
И тополя уходят —
Но свет их озерный светел.
И тополя уходят —
Но нам оставляют ветер…
 

Странно, все странно: ноет сердце Эстрельи, растет великая жалость к своей Севилье, где через несколько часов вздыбится земля и поднимутся к небу столбы огня и дыма, но гнев охватывает ее душу, когда она вспоминает, что стало с простым народом Севильи, сколько крови там пролили фашисты. Своими руками бросала бы Эстрелья бомбы на головы тех, кто безжалостно убивал стариков и детей, кто жег Севилью. «Смерть за смерть, кровь за кровь!» Где она слышала эти полные жестокости и справедливости слова?..

– Давай посидим, Вальехо, – сказала она. – Давай поговорим.

– О чем? – спросил Вальехо.

– Я хочу лететь с вами.

– Ты? Тебе нельзя.

– Я хочу лететь с вами, – повторила Эстрелья. – Я имею на это право.

– Денисио не разрешит. Он не может разрешить. Его за это накажут. И вообще.

– Что – вообще? Если бы ты был на месте Денисио – ты разрешил бы?

– Не знаю. Наверное, нет? А может, и разрешил бы; Денисио говорит, что там у них много женщин-летчиц. Но ты не летчица. Что ты будешь делать, если полетишь?

– Я буду смотреть, как поползут по горящей земле эти подлые гады, корчась и извиваясь от страха. Ты можешь меня понять?

– Я – могу. Денисио, наверное, не поймет. Он не видел того, что видела ты.

– Видел. В Порт-Боу. Он рассказывал. Там на его глазах фашисты с воздуха расстреливали мирных людей.

– Ну что ж, попробуй…

* * *

– Почему наша прекрасная сеньорита не спит? – здороваясь с Эстрельей, спросил Павлито. – Может быть, она всю ночь ждала меня и хотела, чтобы я спел ей серенаду?

– Что он говорит? – Эстрелья посмотрела на Денисио и улыбнулась.

– Он спрашивает: таким красивым девушкам, как Эстрелья, не опасно ли по ночам оставаться наедине с Вальехо? – ответил Денисио. – Здравствуй, Эстрелья. Здравствуй, Вальехо. Надеюсь, все у тебя в порядке?

– Так точно, камарада хефе. – Вальехо бросил руку к пилотке, отдавая честь. – Машина готова к вылету, камарада хефе.

Денисио, взглянув на часы, сказал:

– Вылет через двадцать минут. – Он взял Эстрелью под руку, предложил: – Мы можем с тобой немного погулять и поговорить. Ты знаешь, куда мы летим?

– Да. Вальехо мне сказал.

– Мы передадим твоей Севилье привет, – пошутил Денисио. – Ты не возражаешь?

– Я полечу с вами, Денисио. – Эстрелья остановилась и просяще на него посмотрела. – Слышишь, Денисио? Я должна полететь. Должна.

Денисио оторопел. В голосе, в глазах Эстрельи была такая мольба, что это не могло его не тронуть. Но как он может взять ее на борт самолета, который летит на боевое задание? Как он вообще может взять на себя такую ответственность?

А вдруг что случится? Вдруг их подобьют, и всему экипажу придется прыгать на парашютах? Что будет делать Эстрелья?

Он мягко сказал:

– Послушай, Эстрелья, я не имею права. Я сам никогда в жизни еще не вылетал на боевое задание. У меня нет никакого опыта, и я не знаю, как все это будет… Посмотри на Павлито – он балагурит, смоется, но думаешь, он не испытывает тревоги? То же самое я могу сказать о себе. Мы еще на земле, а какой-то холодок уже пробрался в мою душу, и хотя ничего подобного я до сих пор не испытывал, все же знаю, что это – тревога. Но мы – летчики, Эстрелья, мы и прилетели в Испанию для того, чтобы драться, а ты…

– А я? – спросила Эстрелья. – Разве я не должна драться?.. Слушай, Денисио, я обещаю, что никогда больше ни о чем тебя не попрошу, но сейчас… Севилья… Ты обязан меня понять… Ну, спроси у Павлито, как он… Павлито! – крикнула, она. – Павлито!

Когда Павлито подошел, Денисио сказал по-русски:

– Черт знает что!.. Эстрелья просит взять ее на задание.

– Молодец! – воскликнул Павлито. – Вот это девка! Прикажи Вальехо, чтобы он достал для нее парашют. Без парашюта будет незаконно.

– Ты с ума сошел! – сказал Денисио. – Какое мы имеем право? Ты думаешь, о чем говоришь?

– Я всегда думаю. – Павлито подмигнул Эстрелье, которая напряженно вслушивалась в их разговор. – По складу своего ума я – философ, а философы только тем и занимаются, что день и ночь думают. – Он помолчал и добавил: – При том при всем, камарада хефе, никаких инструкций на этот счет нет. Значит, разрешается действовать по обстановке.

Эстрелья неожиданно схватила руку Денисио и поднесла к своим губам. Денисио еще не видел ее такой взволнованной, она казалась ему человеком, для которого не существует душевной расслабленности, жалости или нежности, словно Эстрелья давно уже отрешилась от всего, что может помешать ей носить в себе ненависть и гнев… И вдруг – этот порыв…

Она заговорила, быстро и горячо, продолжая глядеть на Денисио умоляющими глазами:

– Денисио… Ты подумай, Денисио: если бы фашисты натворили в твоем городе такое же, как в моей Севилье, если бы они сделали с самыми близкими твоими людьми то же, что сделали с моими, и кто-то летел бы туда, чтобы расплатиться с ними, – разве ты не хотел бы своими глазами увидеть, как гибнут эти выродки?!.

Денисио молчал. А она продолжала:

– Я понимаю, тебе трудно самому решить этот вопрос, но… Я дважды летала с летчиками на боевых самолетах. И оба раза потом писала в газету… У меня есть письма от летчиков. Они благодарили меня за мои статьи.

– Во! – воскликнул Павлито, когда Денисио перевел Слова Эстрельи. – Военный корреспондент! Никто к нам не придерется, Денисио.

– Военный корреспондент, – хмыкнул Денисио. Подумал-подумал – и махнул рукой: – Ладно, будь что будет – семи смертям не бывать, а одной не миновать!

* * *

Первым, как заранее условились, взлетел на «бреге» капитан Прадос – один из тех испанских летчиков, которые в первый же день фашистского мятежа вместе с Игнасио Сиснеросом перешли на сторону Республики. За ним, оставляя позади себя облако черного дыма, тяжело поднялся «потез» француза-добровольца Франсуа Денена, и сразу же вслед за Дененом вылетел Денисио. Два других «потеза» и «бреге», одновременно взлетевшие с аэродрома Алькасареса, через две-три минуты пристроились пеленгом справа, что тоже было обусловлено заранее.

Море, в этот час рассвета казавшееся особенно синим, кое-где расцвеченное фосфоресцирующими пятнами, быстро уходило влево и скрывалось в предутренней дымке, словно тонуло в своих же темных глубинах. Ни одного корабля на горизонте, ни одного рыбачьего паруса вблизи берегов – безжизненное море, затаившееся, притихшее, мертвое. И затаившейся, мертвой кажется земля внизу – война убивала не только людей, она высасывала соки из природы, опустошала и разрушала ее живую душу.

Павлито ежеминутно сличал карту с местностью и изредка бросал Денисио: «Идем по курсу. У капитана Прадоса отличный штурман». Или: «Какого черта они отклоняются? Глаз у штурмана нету, что ли?».

Павлито – весь внимание, серьезность, собранность. Это был совсем не тот Павлито, каким его Денисио привык видеть. Ни балагурства, ни развязности, ни бравады – все осталось на земле, будто Павлито по оплошности забыл прихватить с собой свои привычки. И это понятно: здесь, в небе, война стояла рядом, и рядом с ней, возможно, стояла смерть. Может быть, Павлито вот только сейчас, впервые в своей жизни, по-настоящему осознал, что он не бессмертен: зенитный снаряд в беременное бомбами брюхо машины, очередь подкравшегося «фиата» – и конец.

Испытывал он страх или нет, Павлито сказать не мог. Что-то, правда, ему мешало быть таким же беспечным, как обычно, но этому «что-то» он не мог дать объяснения. Ответственность, которая лежала на нем, как на штурмане? Нет, ответственности – по крайней мере, сейчас, когда Денисио вел машину в строю, – особой не было… Неуверенность в машине? Вальехо не стал бы ее выпускать, если было бы что-нибудь не в порядке… Подстерегающая опасность? Вот, наверное, откуда шла тревога, а с тревогой и то ощущение, которое Павлито понимал и к которому он невольно прислушивался.

Пожалуй, это все-таки было чувство страха. Он вспомнил, как однажды, еще в детстве, катался на коньках по льду едва-едва замерзшей реки. Лед был удивительно ровным, ветер, почти шквальный, начисто согнал с него снег, и мальчишки, с трудом, пополам согнувшись, вышагивали против ветра полтора-два километра, привязывали к ногам коньки и, распахнув полы своих пальтишек и полушубков, словно под парусами, с сумасшедшей скоростью мчались вниз по реке.

Ни с чем не сравнимое ощущение стремительности, когда захватывает дух и кажется, будто летишь с крутизны, оттесняло на задний план все остальные чувства, в том числе и чувство осторожности. Азарт, упоение скоростью, головокружительной лихостью – не человек ты в эту минуту, а птица, и нет для тебя преград, какое-то сладостное чувство переполняет сейчас все твое существо: поет в ушах разбойный ветер, во всю силу поет душа…

И вдруг впереди – широкая полынья: иссиня-черная вода пенится, бьется волнами о закраины, пляшут на пенистых волнах осколки льдин, словно клочья изорванного ветром тумана, кружатся спирально над водой вихри поземки…

Кто-то сзади закричал:.

– Падай, Пашка!

А он, точно гипнотической силой прикованный к полынье, не может оторвать от нее глаз, он знает, что надо упасть и пальцами, ногтями, зубами цепляться за лед, иначе – гибель, иначе – бездна, над которой кружатся вихри поземки, поглотит его, но продолжает в эту бездну катиться и чувствует, как все внутри замирает и холодеет.

– Падай, Пашка!

Он упал. И закрыл глаза. Сила инерции и ветер продолжали тащить его к полынье. «Конец, – подумал он., – Это конец!»

Его остановил какой-то невысокий заструг, почти для глаз не заметный – затвердел здесь перемешанный с брызгами снег, мелкими острыми зубцами выступил над зеркалом льда и создал преграду. Преграду смерти…

Полынья была в двух шагах. Пашка слышал, как шумят, разбиваясь о лед, волны. Колючие брызги больно били в лицо, жалили, как осы.

Наконец он открыл глаза. И жалко, потерянно улыбнулся. Потом отполз подальше от полыньи и сел, закрыв лицо руками. И только теперь вот к нему пришел страх, заставивший его судорожно сжаться, и холод, словно ледяные брызги коснулись сердца. Может, это был и не страх – все ведь уже осталось позади, и ничего ему больше не угрожало. Наверное, это были всего лишь отголоски страха, которого он тогда не успел почувствовать, не успел как следует осознать…

Он хорошо запомнил это ощущение. Ему нетрудно было его узнать среди тысяч других. Стоило увидеть, как откуда-то приближается опасность, стоило почувствовать ее – и оно уже тут как тут. И тогда приходится напрягать все душевные силы, чтобы изгнать из себя это.

Павлито покинул свое штурманское место и пробрался к Эстрелье. «Драгон» уже набрал высоту около трех тысяч метров, в его темном чреве разгуливал холодный ветер, а на Эстрелье, кроме холщового «моно», который она на время взяла у Вальехо, была наброшена не очень теплая короткая куртка, вряд ли ее согревающая. Сидя на ящике из-под патронов, Эстрелья натянула воротник куртки налицо и старалась своим дыханием хоть как-то согреться…

Павлито, присев рядом с ней, улыбнулся:

– Холодно? Бу-бу-бу-бу? – Он изобразил, как дрожит промерзший до костей человек, и повторил: – Бу-бу-бу-бу?

– Не совсем отчень, – по-русски, сказала Эстрелья. – Порадок, Павлито.

– Порядок? Порядок мы сейчас наведем.

Павлито сбросил с себя теплую куртку, снял шерстяной свитер и протянул его Эстрелье.

– Ну-ка, давай! Давай-давай!

– Давай-давай, – засмеялась Эстрелья. – Муй бьен, давай-давай…

Они сейчас летели над Сьеррой-Невадой – горным хребтом Андалузии. Заснеженные пики гор отливали синевой, и черная тень «драгона» будто рассекала ее на части. А пониже, на склонах и в нешироких долинах, зеленели оливковые рощи. Деревья словно карабкались по скалам все выше и выше, поближе к солнцу, щедро льющему свет и тепло на благословенную Андалузию.

Вернувшись на свое место и взглянув на карту, Павлито сказал Денисио в шлемофон:

– Слева Гренада! Слышишь, старик, Гренада! Звучит, а?

– Звучит, – ответил Денисио. – Повнимательнее за воздухом. Как там Эстрелья?

– Порадок! – засмеялся Павлито. – Она так и сказала: «Порадок, Павлито». Славная девушка эта Эстрелья, Старик. Я, пожалуй, женюсь на ней. Как ты думаешь, стоит?

– Повнимательнее за воздухом! – сдержанно повторил Денисио. – Не на прогулке!

Пролетели Гренаду.

Андалузские горы ушли влево, а далеко справа, за легкой дымкой, уже начали виднеться хребты Сьерры-Морены. За Гренадой лежала территория, занятая фашистами. Земля пока молчала. Горы вдали тоже молчали, но за ними-то и надо было следить.

Плотно прижимаясь друг к другу, три «фиата» внезапно ворвались в небо со стороны Кордовы, и было ясно, что они идут на сближение с бомбардировщиками. Первым их заметил капитан Прадос – его «бреге» дважды качнул левым крылом, приказывая этим сигналом сократить дистанции и интервалы. Денисио видел, как подтянулась и тоже прижалась друг к другу вторая тройка – два «потеза» и «бреге», перестраиваясь в клин. «Это хорошо, – подумал Денисио, – плотнее будет наш огонь».

«Фиаты» быстро приближались. У них был солидный запас высоты – по крайней мере, они летели метров на пятьсот выше бомбардировщиков, решив, наверное, атаковать на пикировании. И, видимо, начнут с капитана Прадоса: уничтожив лидера, они тем самым внесут смятение и разобьют плотный строй. А уж потом примутся за остальных – в рассыпанном строю им будет легче и безопаснее охотиться за каждым бомбардировщиком в отдельности.

Да, в этой ситуации, думал Денисио, будь он на месте командира звена «фиатов», применил бы только такую схему: с пикирования ударить по лидеру, сбить его, потом горкой снова набрать высоту и затем атаковать поодиночке тех, кто дальше оторвется от своих.

Но через мгновение Денисио подумал, что, к сожалению, он летит не на истребителе, а на стареньком «драгоне», продолжающем, точно слезами, обливаться горячим маслом, и два кашляющих мотора «джипси» по сто семьдесят лошадиных сил не в состоянии прибавить еще хотя бы сотню оборотов – откуда же взять скорость даже для незначительного маневра, когда этот маневр потребуется?

Правда, Денисио знал: в таких случаях можно освободиться от бомб – летчики часто так и делали, – но он был уверен, что никто сейчас этого не сделает. Тем более не сделает этого он сам…

Такие мысли – не сумбурные, не вихрем проносившиеся в голове, не горячечные, а как будто даже спокойные и размеренные – не только не отвлекали Денисио от главного, от сознания той самой острой опасности, которая над ним нависла, но, наоборот, они служили ему защитной реакцией: не позволяя обостриться чувству страха, они в то же время разрешали ему трезво оценивать обстановку и в нужную минуту принять единственно правильное решение.

Нельзя сказать, что он настолько был спокоен и настолько уверен в себе, что вообще не испытывал никакого страха. Это ведь была первая его встреча с врагами, и хотя никогда не старался преуменьшить их умение, опыт и коварство, в мыслях все было значительно проще и не так страшно. Мастера высокого класса научили его в мгновение ока ориентироваться в той или иной ситуации боя, научили быть всегда собранным, концентрировать свою волю. Но, как известно, реальность никогда не втискивается в схему. Реальность всегда жестче и беспощаднее. И Денисио хотя и без паники, однако с чувством неизбежной опасности смотрит, как «фиаты» идут в атаку. В сравнении с его «драгоном» это стрелы, выпущенные из лука с туго натянутой тетивой…

Он предугадал правильно: фашисты, особенно ведущий, явно нацелились на капитана Прадоса. И его левый ведомый также пикировал на «бреге» испанца. А правый слегка отклонялся, нацеливаясь на машину француза Денена. Этот уже открыл огонь с дальней дистанции. Слишком дальней, подумал Денисио. Наверное, летчик на «фиате» тоже не ахти какой ас, может быть, впервые в бою. Стрелок Денена пока не отвечал: или ждал, когда тот подойдет поближе, или не видел его. А Вальехо? Все там у него в порядке?

– Вальехо! – крикнул в шлемофон Денисио. – Все видишь? Сейчас начнется!

Вальехо ответил голосом, звеневшим от возбуждения:

– Все вижу, камарада хефе!

И в ту же минуту Денисио услышал очередь его пулемета. Вальехо бил по «фиату», который пикировал на Денена. И стрелок француза теперь уже тоже открыл огонь, но, кажется, совсем по другой машине, той, что слева атаковала капитана Прадоса. А капитан Прадос продолжал вести свой «бреге» строго по курсу, не отклоняясь ни на градус, словно все, что происходило вокруг, его не касалось. Это о нем еще на земле француз Денен говорил Денисио: «С Прадосом я сделал уже одиннадцать вылетов. Посмотрите на него, лейтенант: кажется, он ни секунды не бывает в спокойном состоянии, взрывается по любому пустяку, гремуч, как Гвадалквивир. А в полете… Там он становится совсем другим человеком. Человеком без нервов и без эмоций. Мне ни разу не удалось увидеть, чтобы капитан Прадос отклонился от курса даже на полградуса. Лезет напрямую через любой огонь, а за ним лезут и остальные. Он или фаталист, или… черт знает кто!»

«Фиаты» проскочили – плотный клин, будто на параде. И сразу же начали набирать высоту, готовясь к новой атаке. Их хорошо было видно на фоне чистого неба. Вот они вошли в неглубокий вираж, развернулись на сто восемьдесят градусов, но вместо того чтобы снова идти на сближение с бомбардировщиками, на высоте прошли над ними в сторону Андалузских гор и скрылись.

– Ушли! – разочарованно крикнул Вальехо. – Испугались!

– Вернутся, – сказал Денисио. – Следи внимательно. Они вернулись минуты через три. У них был простой расчет: пусть республиканские летчики подумают, будто «фиаты» отказались от боя, а они потом навалятся на них внезапно, не дав возможности опомниться. И ударят так, чтобы было наверняка: внезапный удар всегда страшен и редко отразим.

Однако их маневр никого не обманул. И как только «фиаты» пошли в новую атаку, пулеметы всех шести бомбардировщиков начали яростно огрызаться. Правда, стрелки били вразнобой, скорее стараясь отсечь фашистов огнем, чем вести по ним прицельный огонь. Но все же один из «фиатов» вдруг резко отвалил в сторону, задымил и начал снижаться. А потом, задрав нос, на секунду-другую словно, бы завис в воздухе и тут же свалился в штопор. Длинная лента дыма закрутилась в спираль. Денисио подумал, что сейчас увидит белый купол парашюта, но в это время почувствовал, как мелко, точно в приступе лихорадки, задрожал «драгон» – очередь ведущего «фиата» зацепила консоль крыла, пули продырявили обшивку и, кажется, прошили руль поворота: машину повело сперва в одну сторону, потом в другую.

Павлито спросил:

– Что там, Денисио?

– Ничего страшного, – стараясь подавить в себе – тревогу, ответил Денисио. – Ты видел – одного срубили. Не Вальехо ли это открыл счет?

– Я спрашиваю: что с нашим корытом? Дало течь?

– Десяток дыр, не больше. Лучше будет проветриваться… Следи за воздухом!

– Они, кажется, ушли. А мы дотянем?

– Куда?

– Не до Москвы, конечно. До Севильи.

– Дотянем, можешь не волноваться, – заверил Денисио.

А сам подумал: «Хорошо, если выдержит руль поворота…. А если развалится?»

Но машина уже выровнялась, слушалась рулей, и тревога исчезла. А вместо нее пришла радость: пусть это была небольшая, не лично его, но все же победа. Первая победа в небе Испании, и, как бы там все ни сложилось дальше, этот день и эту маленькую победу он долго будет помнить. – И уж, конечно, ничего не забудет Вальехо. «Фиат», свалившийся в штопор, наверняка представляет сейчас груду обломков, а кто может сказать, чья пулеметная очередь помогла ему стать этой грудой обломков? Разве исключено, что это сделал Вальехо?

Денисио сказал, поднеся ко рту переговорную трубку:

– Вальехо! Ты меня слышишь, Вальехо?

– Да, камарада хефе! – тотчас откликнулся Вальехо. – Я слушаю, камарада хефе!

– Я уверен, что это ты сбил фашиста, Вальехо, – твердо проговорил Денисио. – Я внимательно следил за этим «фиатом»… Он задымил как раз в тот момент, когда ты послал очередь. Что ты на это скажешь?

Вальехо ответил не сразу, переваривая, наверное, слова, сказанные Денисио. Может быть, мысль, что именно ему и повезло, пришла в голову Вальехо еще раньше, но он боялся кому-то сказать об этом, сказать даже самому себе.

– Вы не шутите, камарада хефе? – Голос у него был взволнованный, с хрипотцой, хотя и чувствовалось, что он пытается скрыть свою взволнованность. – Вы действительно так, думаете, камарада хефе?

– Я действительно так думаю, Вальехо. То же самое говорит и Павлито. И мы поздравляем тебя с первой победой.

Вальехо что-то сказал, но что именно – Денисио точно не разобрал. Кажется, это были слова: «О святая мадонна!».