Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)

Матеотти точно провалился в бездну – черную, страшную своей бездонностью и бесконечностью. Но тишины, которая должна была бы окутать его сознание, он не слышал: все вокруг него грохотало, визжало, гремело, скрежетало – преисподняя показалась бы раем в сравнении с тем, что здесь происходило. Потом мало-помалу Матеотти пришел в себя и сразу все понял: мощным взрывом танк опрокинуло на спину, а гусеницы продолжали работать – машина билась в предсмертных судорогах так же, как бился в предсмертных судорогах сам Матеотти.

Он снова потерял сознание и очнулся только в госпитале – в госпитале Мадрида. Вначале он решил, что Франко уже вошел в столицу и с войной кончено: он чуть не прослезился от счастья и, поймав руку сидевшей около него медицинской сестры, с чувством ее поцеловал. И сказал по-итальянски:

– Вот и сбылась наша мечта: мы – в Мадриде.

К его неописуемой радости, она ответила на родном его языке:

– Да, вы – в Мадриде…

Однако тон, каким сестра произнесла эти слова, насторожил Матеотти. И то, как она в это время на него посмотрела, тоже его встревожило. Он обвел взглядом палату, внимательно всмотрелся в лица раненых, молча прислушивающихся к их разговору, и теперь уже не тревога, а страх охватил его.

В это время кто-то тихо сказал на ломаном итальянском:

– Сестра, попросите врача, чтобы этого негодяя убрали из нашей палаты. Его место – на виселице, а не среди честных людей…

И Матеотти все понял: он в плену. И люди, которые находятся в одной с ним палате, – республиканцы. Его враги. Он сказал:

– Я такой же солдат, как и вы. Я выполнял приказ. Я не фашист.

– Приказ? – Это проговорил все тот же, на ломаном итальянском. – Приказ? Тебе приказывали стрелять по окнам мирных домов? Приказывали давить своим танком мирных людей?.. Ты – бандит, а не солдат. Вон, смотри, смотри на того человека! – Ему указали на сплошь забинтованного, с опаленным лицом – кажутся живыми одни глаза! – парня, с трудом приподнявшегося на локте и не спускающего с Матеотти глаз. – Это твой соотечественник. Тоже солдат. Из батальона Гарибальди… Скажи, Морони, что ты думаешь обо всем этом?

– Сволочь! – не сказал, а выдохнул итальянец. – Сволочь! Позор.

И больше – ни слова. Отвернулся к стене и замер. Было только слышно, как он тяжело, сдерживаясь, постанывал от боли.

Матеотти самому сейчас бы кричать от физических страданий – тело ломило так, будто оно прошло через дробилку, – но, странно, в эту минуту он меньше всего думал о боли. Нестерпимо были то презрение, которое он видел и испытывал, та ненависть к нему, которую никто не хотел скрывать. Этот солдат, итальянец Морони, точно плюнул ему, лейтенанту Матеотти, в лицо: «Сволочь! Позор!». Что он, Матеотти, сделал бы с ним, если бы вдруг остался один на один, да не здесь, а в расположении своих частей? Пристрелил бы? Изувечил бы? Отдал бы его в руки заплечных дел мастеров из контрразведки, которые умеют превратить человека в студень?

И вдруг мысль, что он не испытывает к солдату Морони никакого зла, настолько поразила Матеотти, что он долго, очень долго лежал и прислушивался к самому себе, копаясь в своих чувствах и не находя ответа на неожиданно вставший перед ним вопрос: «Что же случилось? Что со мной происходит? Почему не только к итальянцу Морони, так грубо меня оскорбившему, но и ко всем здесь присутствующим моим врагам я не питаю ни ненависти, ни такого же ответного презрения?»

Так, не найдя ответа на свой вопрос, он и забылся, не то уснув, не то погрузившись в дремоту…

А на другой день в палату принесли газеты. Сбившись в тесный кружок, раненые горячо обсуждали положение на мадридском фронте, но чаще всего Матеотти слышал произносимые ими с особой торжественностью и с особой почтительностью имена: Колли, Паланкар… И когда они произносили эти имена, все почему-то поглядывали на него, на Матеотти. Потом солдат Морони с помощью медицинской сестры поднялся со своей койки и, превозмогая боль, проковылял к Матеотти. Матеотти попытался отодвинуться, думая, что солдат присядет на край его кровати, но тот опустился на подставленную сестрой табуретку.

– Смотри, – Морони протягивал Матеотти газету. – Видишь?

На первой полосе – два портрета в черных траурных рамках. Незнакомые Матеотти люди: у одного – веселые озорные глаза, улыбка во весь рот, дымящаяся сигарета, зажатая между большим и указательным пальцами… Другой – постарше, с мягкими чертами лица, из-под полуопущенных век смотрят мудрые, слегка утомленные глаза.

– Кто это? – спросил Матеотти у солдата.

– Моряк Колли и крестьянин Паланкар… Это они уничтожили два ваших танка… Ценою своей жизни… Понимаешь? Понимаешь почему? Потому, что они не хотели жить под каблуками таких фашистов, как ты… И не хотели, чтобы их детьми и внуками командовали подобные тебе ублюдки… И чтобы своими грязными сапогами вы топтали землю их прекрасной Испании…

Солдат умолк, некоторое время сидел, раскачивая подвязанную бинтом руку, потом усмехнулся и сказал:

– Один из них – твой крестник… Можешь взять эту газету на память. Если тебе удастся вернуться в Италию – покажешь ее своим близким…

* * *

Лейтенант Матеотти мог вернуться в Италию. Но он не торопился.

Месяц, проведенный в мадридском госпитале, на многое открыл ему глаза. Когда его выписали из госпиталя и сказали, что он будет обменен на оказавшегося в фашистском плену республиканского танкиста, Матеотти ответил:

– Я не хочу.

– Не хотите? – удивились в штабе. – Вы не хотите вернуться к своим?

– Не хочу.

– Боитесь?

Матеотти пожал плечами и ничего не ответил.

– Напрасно боитесь, – сказали ему. – Вас там считают героем. О вас говорят как о примерном солдате дуче. По-нашему мнению, бояться вам нечего.

Тогда Матеотти сказал:

– Я не боюсь. Я знаю, что они ничего плохого мне не сделают. Но я не хочу снова к ним возвращаться. Вы не понимаете?

– Не понимаем.

– Мне трудно это объяснить… Моряк Колли, крестьянин Паланкар, солдат батальона Гарибальди Морони… Против кого же я воевал? Против них? Урелли был прав…

– Кто такой Урелли? – спросили у него.

– Урелли? Итальянец. Офицер. Его уничтожили за то, что он говорил правду… Нет, я не хочу возвращаться к ним.

– Что же вы думаете делать?

– Не знаю… Мне хотелось бы быть вместе с солдатом Морони. Мне хотелось бы хоть частично искупить спою вину перед вашей страной и вашим народом…

С ним еще долго беседовали. Ему не очень деликатно сказали, что он не может, да и не имеет права рассчитывать даже на минимум доверия – разве это трудно понять? Солдат Мороки – это другое дело. Солдат Морони пришел на помощь Республике с первых же дней фашистского мятежа, он – волонтер свободы. Так называют всех добровольцев.

– Волонтер свободы, – задумчиво проговорил Матеотти. – Я завидую ему. У него чистые руки…

Он посмотрел на свои руки и упрямо повторил:

– Я не хочу к ним возвращаться. Даже если вы меня расстреляете.

Тогда ему напомнили:

– Вы сказали, что желаете хоть частично искупить свою вину перед нашей страной и нашим народом. Будем считать так: ваше согласие на возвращение, которое даст нам возможность спасти нашего товарища, – это и будет искуплением части вашей вины.

– Я подумаю, – ответил Матеотти.

Он думал. Его возвращение – это искупление вины? Нет! Нет и нет! Это говорится для того, чтобы он не ломался. Он вообще удивлен, почему с ним так долго канителятся. В конце концов, им ведь безразлично: хочет он возвращаться к своим или не хочет! Он – пленный. Он враг… Или они ему действительно поверили? Поверили, что он многое понял и осознал?

Сейчас он припомнил час расставания с госпиталем. Припомнил и вдруг почувствовал, как что-то внутри защемило…

Матеотти уже подошел к двери палаты, уже взялся за дверную ручку, уже потянул ее на себя, когда в напряженной тишине неожиданно услышал голос солдата Морони:

– Лейтенант!

Матеотти замер на месте. Успел подумать: Морони не упустит возможности напоследок еще раз нанести ему оскорбление. Он наверняка сейчас скажет: «Смотри не попадайся мне на пути!..» И все остальные его поддержат. И все еще раз взглянут на него с тем презрением, от которого Матеотти все время становится не по себе.

Значит, надо немедленно уходить. Уходить не оборачиваясь, будто ничего не слыша.

Но Матеотти обернулся, выжидающе посмотрел на итальянца.

Морони громко сказал:

– Слушай, лейтенант, у нас под конец сложилось впечатление, что ты не настоящий фашист… Что ты приоткрыл глаза… У нас сложилось впечатление, что ты в чем-то раскаиваешься. Это так?

Матеотти ничего не ответил.

– Ладно, не отвечай. Тебе, наверное, нелегко. А это уже хорошо… Знаешь, о чем я хочу тебя попросить?

– Меня? – удивился Матеотти.

– Да, тебя. Я хочу попросить, чтобы ты еще кое о чем подумал. Идет?

Матеотти впервые за долгое время улыбнулся:

– Идет, Морони… Прощай.

– До свиданья, – сказал Морони.

* * *

Ему никто не поставил в упрек его пленение: все сошлись на том, что в последнем бою он вел себя как истый солдат дуче, что он проявил настоящую храбрость. Прибывающим из Италии молодым танкистам ставили его в пример, говорили, будто о нем прослышал сам Муссолини и, конечно же, в скором времени лейтенант Матеотти получит награду.

А лейтенант Матеотти не скрывал своего раздражения от этой шумихи вокруг его имени, он, на удивление, стал необщительным человеком, и многим казалось, что он не только не рад своей славе, но она даже тяготит его.

Как-то лейтенант Буорони, с которым Матеотти раньше поддерживал приятельские отношения (они вместе учились в танковом училище, вместе его оканчивали, и им в один и тот же день присваивали офицерское звание), сказал ему:

– Клянусь святым Антонием, на твоем месте любой из нас был бы на седьмом небе. А ты повесил нос на квинту и ходишь, как будто тебя ожидает не награда, а тюрьма. Это, знаешь, становится даже подозрительным.

– Ты так думаешь? – безразлично промолвил Матеотти.

– Не только я думаю так… Один из этих типов, ну, сам знаешь, кого я имею в виду, уже подкатывался ко мне. Угостил добрым коньяком и, будто между прочим, закинул удочку: «После того как наш Матеотти вернулся от красных, с ним происходит что-то необычное. Не влюбился ли он там в кого-нибудь?» Я ему говорю: «Матеотти не из тех, кто волочится за каждой юбкой». А он идет дальше: «Влюбляются, дорогой Буорони, не только в юбки. Иногда некоторые идеи притягивают человека сильнее, чем, ха-ха-ха, красивые глазки… Вы со мной не согласны? Чем же тогда объяснить его странное поведение?» Ну, я возьми и брякни: «Если бы вы, дорогой сеньор контрразведчик, побывали в танке, который вдруг оказался вверх ногами, под которым взорвалось сразу десяток гранат и в котором погибли ваши товарищи по экипажу, у вас тоже наблюдалось бы „странное“ поведение. Вы со мной не согласны?»

– А он?

– Он? Он только и сделал что пожал плечами… Слушай, Матеотти, не можешь ли ты быть немного более осторожным?

– К черту! – внезапно взорвался Матеотти. – Я говорю: к черту! За что меня превозносят? За то, что я в бронированной машине шел на почти безоружных людей, стрелял в них, уничтожая все живое? Матеотти – герой? А кто же тогда тот, кто бросился под мой танк, зная, что у него нет и одного из миллиона шансов остаться в живых? Кто, по-твоему, тот человек? И могли ли мы с тобой пойти на такое? Не задумались бы, прежде чем это сделать, ради чего мы должны погибнуть?

Буорони огляделся и шепотом бросил:

– Заткнись. Ты, видно, и впрямь сошел с ума в своем перевернутом танке. Или хочешь разделить участь лейтенанта Урелли? Полетишь за наградой в Рим, а по дороге…

– Иди доноси, – не успокаивался Матеотти. – Иди, чего же ты стоишь? Дуче наверняка пришпилит к твоему кителю крест за…

– Заткнись, идиот! – вспылил и Буорони. – Я не шпик! А на золотой или серебряный крест мне начхать так же, как и тебе… Понял? И, если хочешь знать, я тоже скорее бы снял шляпу перед тем человеком, который бросил себя под твой танк, чем перед твоим «подвигом». Ну, иди доноси! Чего же ты стоишь?

– Буорони… – Матеотти посмотрел на своего приятеля так, как никогда еще не смотрел. Он будто впервые увидел этого человека. – Буорони, – мягко повторил он, – ты это серьезно? Ты и вправду понимаешь меня? Ну, скажи, Буорони?..

После этого разговора они почти все время были вместе: Буорони, боясь как бы Матеотти вновь не сорвался, не оставлял его одного и ходил за ним по пятам, точно нянька. И они могли говорить друг с другом о том, что их тревожило и волновало, и Матеотти постепенно приходил в себя, уже не искал одиночества и, казалось, становился тем же человеком, каким и был до того памятного боя…

Матеотти наконец снова дали танк – новенький «ансальдо» с усиленной броней и, в знак признания его заслуг, разрешили самому подобрать экипаж. А они вместе с Буорони уже давно подыскали нужных им людей, и к вечеру все было готово: на следующее утро предстоял бой, в котором должны были участвовать и Матеотти, и Буорони.

Их машины шли рядом. Из университетского городка грохала республиканская артиллерия, с высоток строчили пулеметы, отсекая от танков мавров и итальянских пехотинцев.

Слева шли бандеры марокканцев – отборных головорезов, набивших руку на подавлении своих непокорных собратьев в Африке, за ними – особая часть мавров, в чалмах и неизменных своих бурнусах. Те шли в психическую атаку полупьяные… Мавров должен был встретить батальон анархистов, залегших в окопах: итальянскую пехоту, прикрытую танками, поджидали батальоны интернациональной бригады.

Бой разгорался с необыкновенной стремительностью и той яростью, когда противники начинают слепнуть от ненависти друг к другу. Анархисты первыми открыли шквальный огонь по маврам, но те продолжали идти вперед, оставляя позади десятки трупов. Все ближе и ближе к окопам: анархисты уже слышат их дикие завывания – не то молитвы, не то боевые кличи. Кто-то из них подает команду, анархисты выпрыгивают из окопов и бросаются в контратаку. Рывок, еще рывок… Но вот мавры открывают наконец огонь, и анархисты сразу же откатываются назад. Бегут беспорядочно, толпой, и через несколько минут мавры занимают их окопы.

Боясь, что линия фронта на этом участке будет прорвана, интербригадовцы принимают огонь мавров на себя. Батальон имени Гарибальди поднимается в атаку, врывается в оставленные анархистами окопы, и бой идет здесь врукопашную. В ход пущены штыки, приклады, ножи, пистолеты; люди хватают друг друга за глотки, – душат друг друга, режут, стреляют в упор, подминают под себя, втаптывают в землю ногами. Ни завываний, ни диких криков теперь не слышно: все происходит в напряжении, страшном, неестественном молчании.

И уже когда гарибальдийцы почти полностью очистили окопы от мавров, на них была направлена свежая часть – не то марокканцев, не то итальянцев. Позже Матеотти увидел, что и те и другие накатывались одной волной, они во что бы то ни стало решили вновь захватить окопы, оставленные анархистами. И они должны были их захватить – гарибальдийцы потеряли в рукопашной схватке слишком много людей, помощи же ждать им было неоткуда: наступление франкистов шло по всему фронту, батальоны республиканцев таяли на глазах.

Матеотти и Буорони еще перед наступлением получили особое задание: несмотря на то, как будут развиваться события, на них возлагается задача любыми средствами прорваться в расположение батальона гарибальдийцев и смять его, раздавить, уничтожить. «В этом батальоне, – сказали им, – итальянские коммунисты и социалисты, предатели родины. Дуче приказал обратить на них исключительное внимание ни одной этой собаки не должно остаться в живых. И уничтожить их должен не кто-нибудь, а сами итальянцы».

За Матеотти и Буорони наблюдали. Не потому, что сомневались, выполнят или не выполнят они свою задачу. Нет. В их способности верили. Особенно Матеотти – он уже показал свое умение. Но задача представлялась исключительно важной – приказ ведь исходил от самого дуче. И позже надо было подробно доложить, как два молодых итальянских офицера «проучили предателей». Об их действиях несомненно заговорит большая пресса. В конце концов, Матеотти и Буорони будут исполнять не только чисто военную акцию, но, что еще важнее, и пропагандистскую, идеологическую.

«Ансальдо» Матеотти и Буорони вначале вроде бы не торопились приступить к «карательной экспедиции», как кто-то метко назвал их сегодняшнюю работу. Идя впереди двух бандер марокканцев, они частенько останавливались, маневрировали, и все это выглядело естественным, так как республиканская артиллерия вела по итальянским танкам прицельный огонь. Недоумение у наблюдателей, в числе которых находился и специальный корреспондент газеты, вызвала лишь длительная задержка Матеотти и Буорони в тот момент, когда гарибальдийцы очищали окопы от мавров. Кто-то из наблюдающих воскликнул:

– Черт возьми, они упускают подходящий момент!

А кто-то возразил:

– Если они сейчас начнут утюжить гарибальдийцев, погибнет изрядное количество и наших мавров.

– Наших мавров? Не думаю, чтобы дуче в таком случае был слишком огорчен…

Но вот с маврами, кажется, было уже покончено, в бой с гарибальдийцами с минуты на минуту должны были вступить свежие франкистские подразделения. Создавалась угроза, что «карательная экспедиция» так и не состоится: вряд ли можно было сомневаться, что гарибальдийцы не выдержат натиска новой волны наступающих. Их сейчас сомнут и уничтожат так же, как гарибальдийцы уничтожили мавров.

И тогда «ансальдо» Матеотти и Буорони помчались вперед на продельной скорости. Правда, они мчались не в лоб итальянским волонтерам свободы. Найдя разрыв между республиканскими частями, Матеотти и Буорони прорвались через него и теперь оказались за спиной гарибальдийцев, зайдя им в тыл. Проскакивая через этот стык, они наткнулись на две пушки, еще не совсем замолчавшие, но уже действующие в четверть силы: более половины прислуги выбыло из строя, остальные артиллеристы беспомощно суетились вокруг своих орудий, оглохшие и растерянные. Увидев перед собой – буквально в нескольких метрах – два танка, они, вместо того чтобы постараться укрыться, начали торопливо заряжать, хотя и ребенку было ясно, что ничего успеть теперь нельзя.

Однако «ансальдо» проскочили мимо пушек, не сделав по ним ни одного выстрела. Они могли с ходу раздавить и людей, но почему-то не сделали и этого, обогнув их стороной…

Майор Меллини, командир танковой части, в которой служили Матеотти и Буорони, отнял «цейс» от глаз и протянул его корреспонденту:

– Взгляните, как ловко Матеотти и его приятель проскочили в тыл батальону гарибальдийцев. Черт возьми, у этого малого действительно выдающиеся способности, и если ему удастся выйти живым из этой испанской заварухи, он, можете не сомневаться, далеко пойдет.

Корреспондент приложил бинокль к глазам. Отсюда, с возвышенности, на которой они находились, открывалась довольно широкая панорама боя. Отдельные участки заволакивались дымом, где-то взрывалась земля, ползли танки, перебегали цепи атакующих и отступающих. Зрелище, которое не скоро забудешь…

«Ансальдо» Матеотти и Буорони остановились позади окопов, которые теперь полностью были заняты гарибальдийцами. Именно остановились, точно находились не в расположении противника, а на своей территории. На миг корреспонденту даже показалось, будто люк одного из танков приоткрылся, кто-то высунул голову и что-то кому-то прокричал. Люк снова захлопнулся, но танки продолжали стоять как вкопанные..

А потом произошло самое невероятное: итальянская пехота и марокканцы уже приближались к занятым гарибальдийцами окопам, когда по цепи наступающих – по марокканцам и итальянцам! – два «ансальдо» открыли огонь. Мощный, уничтожающий огонь! Для наступающих это было настолько неожиданным, настолько нелепым и неправдоподобным, что они, ошеломленные этими чудовищными действиями своих же танков, остановились и на какое-то время точно окаменели. А танки продолжали стрелять, потом поползли вперед, и за ними, как за надежным щитом, бросились в контратаку гарибальдийцы.

Первыми повернули назад марокканцы, следом начали беспорядочное отступление и итальянские пехотинцы…

Корреспондент вернул бинокль майору Меллини:

– Этот ваш Матеотти действительно далеко пойдет, дорогой мой майор. Но боюсь, что ваша заслуга в воспитании столь доблестного солдата дуче не будет оценена по достоинству.

Майор Меллини и без бинокля все видел и все понял. Бледный, он стоял и беззвучно шевелил губами, а потом, – как человек, подверженный падучей болезни, затопал ногами, лицо его перекосилось, и он закричал на своего адъютанта, стоявшего рядом:

– Какого дьявола вы стоите? Какого дьявола вы ничего не предпринимаете? Где мои танки? Где Винченцо, Лореттн, Гуррони, Бенедетто? Дайте команду, чтобы они немедленно атаковали этих двух негодяев! Вы слышите, о чем я вам говорю? Немедленно, сию же минуту!..

Но тут он взглянул на корреспондента и сразу переменил тон:

– Война, дорогой друг, война. Человек до конца раскрывает свою суть именно на войне. Потери, в том числе и моральные, неизбежны… Не думаю, что этому случаю с двумя негодяями следует придавать особое значение и огласку. Вы со мной согласны?

Корреспондент пожал плечами:

– Случай из ряда вон.

– Можете не сомневаться, они рано или поздно понесут наказание. Среди них, – он показал рукой в сторону Мадрида, – немало наших людей. Они получат указание принять соответствующие меры против предателей…