Текст книги "Красный ветер"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 54 страниц)

– Да-да, я знаю, – рассеянно ответил Эмилио. – Пожалуйста, виа сан Франциско.

Он решил ехать домой: надо все хорошо обдумать, надо все взвесить и уже потом принять какое-то решение. В конце концов, времени еще немало – вряд ли они начнут так быстро.

Шофер, обрадовавшись, что ему придется ехать почти через весь город и, следовательно, хорошо подработать, еще пуще стал развлекать странного, наверняка чуть тронутого пассажира. Правда, тут же он подумал: «А не спросить ли у него деньги вперед хотя бы в виде аванса? Вдруг этот тип вообще не знает, куда и зачем ему надо ехать, и не знает, есть ли у него деньги?» Он повернул голову и внимательно посмотрел на Эмилио. Посмотрел и успокоился: нет, сеньор не похож на тех, кто, выйдя из машины, говорит: «Извини, друг, по рассеянности забыл дома кошелек… Приезжай завтра, я отдам с процентами…» Таким пассажирам водитель такси обычно отвешивал, тоже, наверное, по рассеянности, хорошую оплеуху и потом битых три часа плевался и изливал душу в весьма ярких и сочных выражениях, но от этого в его кассе ни одной песетой не становилось больше.

– Встретил я в Валенсии одну каталонку, – вдохновляясь воспоминаниями, говорил шофер, – которую не мог забыть целую неделю. Посмотрели бы вы на ее ножки, сеньор…

– Помолчал бы ты, друг, – не выдержал Эмилио. – Мне надо кое о чем подумать.

– Простите, сеньор, у меня язык – как кастаньеты в хороших руках… Была у меня одна знакомая танцовщица, из Гренады, в жизни не слыхал, чтобы кто другой так ловко стучал кастаньетами. Святая мадонна, а как она выстукивала каблучками! Тра-та-та-а, тра-та-тата! Что вы говорите, сеньор?..

Эмилио вдруг вспомнил: Игнасио Гидальго де Сиснерос! «Я тоже люблю Испанию… И очень люблю ее народ!» Он говорил это искренне, Эмилио не мог ошибиться. Пожалуй, Сиснерос – именно тот человек, который может чем-то помочь и которому можно довериться. Но как и где его найти?

Расплатившись с шофером, Эмилио быстро поднялся на третий этаж в свою холостяцкую квартиру и, отыскав в телефонном справочнике номер общего отдела министерства авиации, спросил, где можно отыскать Сиснероса. Кто говорит? Летчик Прадос. Зачем летчику Прадосу Сиснерос? Очень нужен по весьма срочному делу! Да, да! По очень важному и очень срочному!

Там, в кабинете министерства, не то усмехнулись, не то насторожились.

– Может быть, летчик Прадос станет утверждать, что его дело – государственной важности? Или что-то в этом роде? В таком случае мы советуем летчику Прадосу обратиться к главе правительства и военному министру дону Сантьяго Касаресу.

Последовала пауза, затем Эмилио услышал уже другой голос:

– Если у летчика Прадоса действительно очень важное и очень срочное дело к Сиснеросу, мы можем Сиснероса отыскать. Где сейчас летчик Прадос находится?

Эмилио повесил трубку. Ему вдруг пришло в голову, что, поступая так опрометчиво, он может навлечь на себя беду. В министерстве ведь тоже могут оказаться люди, связанные с Морено и его друзьями. И не пошлют ли оттуда кого-нибудь к нему на квартиру, чтобы принять нужные меры?

Он вскипятил воду, заварил кофе и приготовился было уже выпить чашку-вторую, как неожиданно зазвонил телефон. С неосознанной, но все нарастающей тревогой Эмилио поднял трубку.

– Сеньор Прадос? – спросили у него.

– Да. Я вас слушаю.

Трубку повесили.

Это было уже более чем подозрительно. Наверное, Эмилио следовало что-то предпринять – банда Морено закопошилась. Он впервые назвал так брата и его единомышленников, и это вышло естественно и ничуть Эмилио не удивило.

Собрав кое-какие бумаги и письма в портфель, сунув в небольшой саквояж самое необходимое, он вышел из дому и, перейдя на другую сторону улицы, остановил такси.

– Куда? – спросил шофер.

– Мы немного подождем моего приятеля, – ответил Эмилио. – Не беспокойтесь, я хорошо заплачу.

Опустив шторки так, чтобы в небольшой просвет можно было наблюдать за улицей, Эмилио закурил сигарету и стал ждать. Прошло десять… пятнадцать минут – никто около его дома не появлялся. Видимо, он напрасно тревожится и нервничает. У страха глаза всегда велики. Вполне вероятно, что звонок был случайным – кто-то хотел о чем-то у него спросить, но телефонная связь прервалась. Разве так не бывает?

Эмилио достал кошелек, вытащил деньги, чтобы заплатить шоферу. Скажет, что приятель, видимо, задерживается, а без него он ехать не может…

И в это время, взглянув еще раз в просвет между шторками, Эмилио увидел машину, резко затормозившую у его дома. Машина американской марки, такие он часто видел на стоянке у министерства. Значит, к нему?

Первым вылез из машины майор-артиллерист, за ним показался лейтенант в авиационной форме, а вслед за лейтенантом – двое в штатском: один – тощий, юркий, с крысиной мордочкой, другой – громила, настоящий костолом. Майор и лейтенант остались стоять у машины, два типа в штатском быстро проследовали к подъезду Эмилио и скрылись.

Теперь у Эмилио не оставалось никаких сомнений: они приехали, чтобы здесь же, в его квартире, расправиться с ними. И вполне возможно, что не только его звонок в министерство послужил для этого толчком, но и Морено приложил к этому делу руки.

– Поехали, – сказал он шоферу. – Ждать больше не будем. Плаца капитана Кортеса.

Недалеко от площади капитана Кортеса жила семья механика Росалеса – жена Кончита и две девчушки. В течение года Эмилио уже дважды бывал в этой семье: один раз Росалес пригласил его на день рождения Кончиты, другой – когда механик заболел и Эмилио привозил к нему военного врача.

Сейчас Мануэль Росалес, по всей вероятности, должен был находиться дома – экипажу Эмилио разрешили два дня отдохнуть. Вот там, у Мануэля, он как следует и поразмыслит. Вряд ли кто-нибудь подумает искать его у низшего чина: среди офицеров, да еще дворянского происхождения, не принято заводить близких знакомств с людьми подобного рода.

3

– Святая мадонна! – Кончита, увидев Эмилио, всплеснула руками. – Святая мадонна, ты посмотри, кто к нам пришел. Мануэль! Проходите, проходите, сеньор Прадос, и, пожалуйста не стесняйтесь, мы очень вам рады. А вы, – она замахнулась на девчушек, с любопытством разглядывающих гостя, – марш отсюда, стрекозы!.. Да где же ты есть, Мануэль, увалень этакий! Ты что, ничего не слышишь и не видишь?

Кончита говорила быстро-быстро, притом, как большинство испанских женщин, каждое слово подкрепляла каким-нибудь, характерным жестом, и даже в паузах ее руки все время были чем-то заняты: то она поправляла на голове гребень, то одергивала юбку, а то и просто шевелила пальцами, словно в ладонях у нее были зажаты кастаньеты.

Наконец появился Мануэль. Приветливо, но без угодливости, поздоровавшись со своим командиром и сказав Кончите, чтобы она принесла бутылку вина и сыр, он пригласил Эмилио в свою комнату. И, усадив его на диван, сразу же спросил:

– Что-нибудь случилось, господин капитан?

– Мы ведь не на службе, Мануэль, зови меня просто Эмилио… Ничего особенно не случилось, но если вы с Кончитой не станете возражать, я эту ночь переночую у вас.

– Конечно, мы не станем возражать, – ответил Мануэль. И улыбнулся: – Как не станем и спрашивать, почему это необходимо.

Они засиделись далеко за полночь. Эмилио поразили ясная мудрость Мануэля, его знание жизни и осведомленность в таких вопросах, которые для него самого были темным лесом. Стоило Эмилио по какому-то поводу сказать два-три слова о Франции, и Мануэль тут же обстоятельно, с таким знанием дела, будто был опытным дипломатом, заговорил о позиции Леона Блюма в международных вопросах, об отношении социалистов к Лиге наций… Случайно обронив фразу о Советской России, Эмилио никак не ожидал, что его механик может что-то знать и об этой стране. И был крайне удивлен, когда Мануэль подробно начал рассказывать о политической структуре этого государства, о его экономических успехах, об огромном авторитете коммунистической партии среди народа и об авторитете Сталина.

– Это не Леон Блюм, не Чемберлен и не Лаваль! – убежденно говорил механик. – Это человек, который ни на какие сделки с фашистами не пойдет.

– Да, Сталин не ввяжется в грязную игру, какую ведут сейчас эти негодяи, на каждом шагу потакая Гитлеру. – Это сказала Кончита.

Эмилио оглянулся. Она стояла, прислонясь к двери, в фартуке, который, видимо, забыла снять, – умные глаза женщины, немало повидавшей на своем веку, и такая же убежденность в голосе, как у Мануэля.

– Диву даешься… – продолжала Кончита, подходя к дивану и присаживаясь рядом с Эмилио. – Диву даешься, когда подумаешь, в какую пропасть они тянут мир! Неужели настолько ослепли от ненависти к Москве, что готовы на все, на любые подлости, лишь бы столкнуть Гитлера с Россией? И все это придается расхлебывать нам, простому народу…

Эмилио не верил своим ушам и глазам. Та ли это Кончита? И откуда она знает, что делается в мире?

Словно угадав мысли Эмилио, механик сказал, с улыбкой взглянув на жену:

– Кончита коммунистка, господин капитан. Она ведет большую работу среди женщин как агитатор и пропагандист. Поэтому ей много надо знать…

– А ты, Мануэль? – спросил Эмилио. – Ты тоже коммунист? И, тоже ведешь какую-нибудь работу?

– Конечно, господин капитан! В партию мы с Кончитой вступили вместе. Это было три года назад. Теперь мы с ней не представляем другой жизни, как жизнь в борьбе за счастье народа… Я, кажется, говорю немножко по-книжному, но все эта правда и от души.

Кончита добавила:

– Сейчас мне трудно даже вспомнить, чем и как я жила раньше, дальше своего носа ничего не видела. Теперь все по-другому. Если бы вы знали, господин капитан, как я благодарна моему Мануэлю! Другие мужья считают, что женщина, кроме корыта, пеленок и постели, ничего другого не должна знать. А Мануэль… Давайте мы с вами вдвоем выпьем за нашего Мануэля, господин капитан! Он славный человек, хотя мы с ним иногда и ссоримся по разным пустякам…

Она быстро поднялась, налила два бокала красного вина и один из них отдала Эмилио.

– А потом мы выпьем за вас, господин капитан. Мануэль говорит, что вы не из тех офицеров, которые боятся испачкать руку, чтобы поздороваться со своим подчиненным. А вы ведь из знатного рода, это же правда, господин капитан?

– Это правда, Кончита, – ответил Эмилио. – Давайте выпьем за Мануэля…

А через час Кончита запела веселую андалузскую песню, и глаза ее опять задорно блестели – теперь это была прежняя Кончита, обыкновенная испанская женщина, и Эмилио смотрел на нее так, словно перед ним было какое-то чудо, незнакомое ему и непонятное.

«А я-то и не подозревал, что есть и другой мир, совсем не похожий на тот, в котором живу я, – говорил он самому себе. – И этот мир, оказывается, значительно светлее и проще, чем мой, в нем уютнее и теплее, и люди, живущие в этом мире, наверняка ценят и любят жизнь больше, чем мы».

Он вдруг спросил у Мануэля:

– Вас много? Я говорю о коммунистах. Без всякого нажима, без всякого наигранного пафоса, как человек, уверенный в своих силах, механик ответил:

– Да, много. И с каждым днем становится все больше.

Эмилио спросил об этом потому, что неожиданно подумал: «Они первыми примут на себя удар. Самыми первыми! И никто другой, а только они должны первыми узнать о грозящей опасности».

И он сказал:

– Знаете, почему я пришел к вам? Мне кажется, за мной охотятся… Да нет, не кажется, а совершенно точно…

– За вами охотятся?! – воскликнула Кончита. – За вами, господин капитан? Кто же может за вами охотиться? И по какой причине?

– Причина есть, Кончита. Весьма серьезная. Хотя те, кто очень хотел бы меня сейчас увидеть, переоценивают мои способности…

И Эмилио обо всем рассказал. Он говорил и говорил, и ему самому начинало казаться, что все это не совсем правдоподобно и, наверное, Мануэль и Кончита вряд ли ему верят, а если верят, то считают, что он, конечно же, сгущает краски и многое преувеличивает. Заговор, мятеж, какие-то условные фразы, которые должны будут прозвучать в эфире, – не подшутили ли над господином капитаном, не смахивает ли все это не детективную историю, над которой стоит лишь посмеяться?..

Однако, взглянув на Мануэля и Кончиту, Эмилио увидел, с каким напряженным вниманием они слушают и как тревога все больше и больше их охватывает. Они ни разу его не прервали, только изредка переглядывались друг с другом, а по том Мануэль вдруг поднялся и решительно сказал:

– Я должен идти!

Кончита не стала спрашивать, куда и зачем он должен идти, но не менее решительно заявила:

– Нет, пойду я. А ты останешься с господином капитаном. Его нельзя оставлять одного: у этих сволочей нюх хороших ищеек.

– Ты права, – согласился Мануэль. – Беги к Аранде и скажи: пусть немедленно идет сюда. Немедленно, слышишь?

Кончита, набросив темный плащ, вышла на улицу. Нигде ни одной живой души, ни в одном окне ни полоски света. Город спал, но Кончита теперь знала, что во многих домах с завешенными плотными шторами окнами в эти минуты копошатся те, кто через день или два выползут из своих щелей и начнут убивать, убивать, убивать…

Кончита не отличалась особой храбростью: как большинство женщин, она всегда боялась темноты, боялась ночных загадочных звуков, ей всегда казалось, что в темноте к ней кто-то обязательно подкрадывается и, как только она замедлит шаги или оглянется, этот кто-то бросится на нее и нанесет смертельный удар. «Я страшная трусиха, Мануэль, – часто говорила она мужу. – Когда-нибудь у меня от страха разорвется сердце»..

Сейчас, идя по ночным улицам Мадрида и размышляя обе всем, что услышала от капитана Прадоса, Кончита не только не ощущала страха, она даже не думала о нем, ее волновало сейчас только одно: вдруг в эту самую минуту, пока она добирается до своих друзей, тысячи репродукторов и радиоприемников уже хрипят, кричат или зловещим шепотом произносят, казалось бы, безобидную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо». Как это все тогда начнется? И чем это все кончится?

Кончита побежала. Каблуки ее туфель в ночной тишине стучали очень громко, и ей казалось, что стук этот слышит весь город. А вот и дом Аранды. Аранда такой же механик, как и Мануэль, они работают в одной эскадрилье. Шумный, нетерпеливый, горячий, Аранда тем не менее был человеком, который лучше других мог сориентироваться в любой обстановке, и к нему часто обращались за советом и помощью. Как коммунист, он уже не раз сидел в тюрьме за организацию забастовок, за антимонархистскую деятельность, но каждый раз, как только выходил на свободу, снова и снова принимался за свое.

На стук Кончиты дверь открыл сам Аранда. Заспанные глаза его с нескрываемым удивлением уставились на ночную посетительницу, наконец лицо Аранды расплылось в улыбке, и он сказал:

– Кончита? Черт возьми, почему же ты не предупредила, что придешь этой ночью? Куда же я теперь спроважу свою женушку, чтобы освободить для тебя место на кровати?

Кончита бесцеремонно его прервала:

– Помолчи, Аранда, сейчас не до шуток. Давай-ка отойдем подальше от дома, и я тебе кое о чем расскажу…

…Выслушав Кончиту, Аранда крепко выругался. Яростно размахивая кулаками, он стремительно забегал взад-вперед и быстро заговорил:

– Ах сволочи, ах мерзавцы! Но я это предполагал! Мы все это предполагали! Потому что наше правительство Народного фронта, вместо того чтобы очистить армию от всей этой профашистской мрази, только тем и занималось, что хлопало ушами! И дохлопалось! И вот польется, польется кровушка… Ты думаешь, таких офицеров, как капитан Прадос, в армии много? Черта с два! Ну ничего, ничего… Нам бы теперь денька два-три, понимаешь? Как ты думаешь, дадут нам они денька два-три?

Кончита пожала плечами:

– Капитан Прадос говорит: «Не сегодня завтра…» Так ему сказал его брат.

– Его брат мог просто нагонять на него страх. И откуда ему было точно знать, когда там, наверху, назначат день и час?..

– Капитан Прадос сказал: «Не сегодня завтра», – повторила Кончита.

– «Капитан Прадос сказал! Капитан Прадос сказал!» – взорвался Аранда. – Какого дьявола ты твердишь одно и то же? А я уверен, что так сразу они ничего не предпримут!.. И уверен, что два-три дня у нас будут… Ладно, подожди, пока я оденусь…

4

Механик Аранда ошибался: ни трех, ни двух дней у них не было. Уже утром восемнадцатого июля восстание началось. Сарагоса, Барселона, Севилья, Бургос, Саламанка – везде, почти по всей стране мятежники выступили одновременно, и полилась, полилась, как говорил Аранда, людская кровушка…

Капитан Прадос, Мануэль Росалес и Аранда с утра отправились на аэродром Хетафе. И первым, кого Эмилио увидел, был Игнасио Сиснерос. Эмилио, козырнув, прошел было мимо, но Сиснерос вдруг обернулся и окликнул:

– Капитан Прадос! Эмилио вернулся.

– Здравствуйте, капитан Прадос! – тепло поздоровался Сиснерос. – Очень рад вас видеть. – Он взял Эмилио под руку и повел его вдоль летного поля. – Помните нашу встречу, когда вы спорили с Рамоном Франко? Я уже тогда решил, что вы будете с народом. И поверьте, капитан, я безмерно счастлив, что не ошибся…

– Я тоже безмерно счастлив, что и вы остались с народом, – сказал Эмилио. – Нам всем, наверное, придется нелегко…

– А ваш брат Морено Прадос? – спросил Сиснерос. – Я знаю его как великолепного летчика-истребителя. Где он сейчас?

Эмилио вздохнул:

– К сожалению, он по другую сторону… Я буду молить бога, чтобы он не свел меня с Морено ни в воздухе, ни на земле. Встреча с ним не сулит и не может сулить ничего хорошего ни мне, ни ему.

– Я понимаю, дорогой капитан. Но слов для утешения у меня нет: эта война, которую затеяли не мы с вами, а они, принесет немало страданий и нам, и тем, кто остался, как вы сказали, по другую сторону…

Как и Эмилио, Сиснеросу пришлось «на той стороне» оставить все: родных, близких, друзей, все свои привязанности и, наверное, многие свои надежды. Родные его проклянут, друзья отвернутся – теперь он для них изгой, вероотступник, предатель. Он мог выбрать блестящую карьеру, его ждали почести и награды, но он не мог оставить в беде народ, который любил всей душой.

Наверное, никто не в состоянии был понять Игнасио Сиснероса так, как понимал его Эмилио Прадос. Больше того, собственные чувства Эмилио казались ему самому в сравнении с тем, что должен переживать Сиснерос, не настолько глубокими и не настолько ранящими. Почему он так думает, Эмилио не мог объяснить даже самому, себе, но, глядя на Сиснероса, он все больше и больше проникался к нему уважением, граничащим с обожанием. И если бы ему сказали, что он вот сейчас, вот в это мгновение должен сделать для Игнасио Сиснероса что-нибудь совсем необычное, но очень важное и нужное, он сделал бы это, не задумываясь, и сделал бы даже в том случае, если бы это стоило ему жизни.

Эмилио Прадос интуитивно чувствовал, что этот человек будет незаменимым в той жесточайшей схватке, которая уже началась и которая, по всей вероятности, станет ожесточаться с каждым днем.

Сиснерос остановился и доверительно положил руку на плечо Эмилио:

– Вы сказали, – нам будет нелегко. К сожалению, вы правы, капитан. Непростительно было бы думать, что дело кончится обыкновенной гражданской войной. Я лично так не думаю. Вы что-нибудь знаете о гражданской войне в России, которая там бушевала полтора десятка лет назад? Вы знаете об интервентах, поспешивших на помощь белогвардейцам, чтобы вкупе с ими задушить революцию? Как ни печально, дорогой капитан, но мы, наверное, столкнемся с еще более кровожадными интервентами – с фашизмом. Боюсь, что Испания станет полигоном для пробы сил самой черной реакции. Вряд ли фашизм примирится с возможным поражением фалангистов – он считает их ударным отрядом, и престиж этого отряда для фашистов будет играть не последнюю, роль.

– Вы мрачно смотрите на наше будущее, – с горечью заметил Эмилио.

– Я не хочу уподобляться страусу, – невесело усмехнулся Сиснерос. – Военный человек должен быть трезвым реалистом. Кажется, так или примерно так говорил Ленин. А это был великий человек, капитан, хотя его политическая концепция и не всегда мною раньше принималась.

– Значит, вы не верите в нашу победу? – Эмилио не мог да и не хотел скрыть своей тревоги. – Вы полагаете, что наша борьба безнадежна? Зачем же тогда ее начинать? Зачем тогда кровь и страдания?

– Я не сказал, что я не верю в победу, – твердо ответил Сиснерос. – Я говорю, что она достанется нам ценой неисчислимых жертв. И к этому надо быть готовым! – Он остановился цепким взглядом окинул аэродром, рассредоточенные по всему полю самолеты, прилегающую к аэродрому местность и совсем другим тоном, теперь уже деловым и спокойным, добавил: – Сейчас главная задача, капитан Прадос, сохранить авиацию… У нас нет никакой гарантии, что мятежники не поднимут Мадридский гарнизон и не попытаются захватить Хетафе и «Куатро вьентос». Мы должны сделать все, чтобы предотвратить катастрофу….

* * *

Мадридский гарнизон восстал на другой день, девятнадцатого июля. Мятежники – около полутора десятков тысяч вооруженных солдат и офицеров – засели в казармах Ла Монтанья, но выходить на улицы Мадрида не решались: столица Испании уже ощетинилась баррикадами, рабочий Мадрид уже взял в руки оружие. Готовилась к атаке и республиканская милиция.

На рассвете двадцатого июля народные дружины, поддержанные небольшой группой жандармов «Гвардиа де асальто», солдатами и офицерами, пошли на штурм казарм. Встреченные плотным пулеметным и ружейным огнем, они откатились, оставив сотни трупов. Началось замешательство, и если бы фалангисты им воспользовались, то могли бы наделать много бед… Однако они продолжали сидеть в казармах, и народ снова бросился их штурмовать. Плохо вооруженные, плохо организованные, люди шли и шли под пули, подгоняемые ненавистью и яростью. И снова откатывались назад, вытаскивая из-под обстрела раненых товарищей.

Вот тогда-то капитан Прадос и принял решение бомбить казармы с воздуха. Он направился к своему «бреге», на ходу посвящая летчика-наблюдателя в планы операции. Механик Мануэль Росалес был, как всегда, на месте – он вообще ни на час не отлучался от машины, боясь какой-нибудь диверсии: вокруг аэродрома шныряло немало подозрительных людей, к приходилось все время быть начеку.

…И вот под крылом – казармы Ла Монтанья. Капитан Прадос делает круг, высота небольшая, ему видно, как к стенам зданий бегут фалангисты, прячутся за любым укрытием, боясь, наверное, что сейчас их начнут обстреливать из пулеметов. Притаились и те, кто штурмует казармы, – в народе еще нет доверия к армии, народу не просто забыть, что армия всегда была на стороне власть имущих и никогда – на стороне простых людей.

Капитан Прадос делает еще один круг. Чтобы с такой небольшой высоты сбросить бомбу прямо на одну из казарм, не надо ни особого умения, ни особого искусства. Все до смешного просто, по капитан Прадос медлит, и ни механик Мануэль Росалес, ни летчик-наблюдатель не понимают, почему их командир не заходит на цель.

Наверное, не совсем понимает себя и сам капитан Прадос. Он хорошо знает, что, не сбросив на казармы бомбы, отсюда не улетит, он так же хорошо знает, что в казармах засели не друзья его, а враги, с которыми он теперь будет драться не на жизнь, а на смерть, но ему трудно, очень трудно сделать первый решительный шаг. Все мысли, все чувства сплелись в тугой клубок противоречий – как его разрубить, как распутать?

Враги? Там, в казармах, – Эмилио Прадос это хорошо знает – находятся и те, кто по-своему любил его: сержант Фернандес Прадос, двоюродный брат Эмилио, веселый красивый парень с огромными черными глазами. Когда Эмилио однажды рассказал Фернандесу о встрече в горах с Роситой и о том, чем все это кончилось, Фернандес, не задумываясь, посоветовал: «Я на твоем месте разыскал бы эту девчонку и уехал с ней на край света. Мне, например, наплевать на своих именитых скряг – я все равно убегу от них, хоть к дьяволу на рога!»

Там, в казармах, лейтенант Алонсо Прадос, «печаль Андалузии», как называет его Морено за тихий характер. Алонсо – тоже двоюродный брат Эмилио, и, наверное, если бы они жили поближе друг к другу, были бы друзьями. Пожалуй, рядом с Алонсо находится и его дядя, генерал Фернан Прадос, старый вояка, недавно вернувшийся из Марокко. «Ты, сынок, – говорил он Эмилио (генерал всех молодых Прадосов называл сынками), – держись военной косточки. В нас, а не в ком другом, сила и гордость Испании…»

Может быть, там сейчас и Морено. Что с того, что их пути разошлись? Это все-таки родной брат, их родила одна мать, в жилах их течет одна и та же кровь. Кровь Прадосов.

…Наверное, в казармах решили, что самолет не собирается ни сбрасывать бомбы, ни обстреливать их из пулеметов. Тоже самое, по-видимому, подумали и те, кто залег перед новым штурмом. Вот люди снова поднимаются, разрозненной толпой, размахивая красными флагами, бегут к казармам, и капитану Прадосу кажется, будто он сквозь гул моторов слышит их крики. Потом одни из них начинают падать, другие продолжают рваться вперед, но ряды их с каждой секундой редеют – пулеметы и винтовки фалангистов делают свое дело! Они словно озверели: косят и косят штурмующих, захлебываясь в ненависти, и кажется, что сама смерть несется смерчем над землей – слепая, ненавидящая все живое…

Что-то вдруг обрывается, что-то вдруг ломается в душе капитана Прадоса, и он хрипло говорит летчику-наблюдателю:

– Заходим на цель!

Тот восторженно отвечает:

– Муй бьен, камарада хефе!

Слово «камарада», обращенное непосредственно к нему, Эмилио слышит впервые. Оказывается, оно обладает способностью заставить человека по-другому взглянуть на мир, на людей. Люди как бы придвигаются к тебе вплотную, ты ощущаешь прикосновение их сильных дружеских рук, чувствуешь дыхание земли и горячего металла.

Эмилио улыбается, не разжимая губ, улыбается одними глазами – это освобождает его от непосильного напряжения, груза, нести который становится невмоготу.

…Бомба падает на казарму. Дым, красная пыль. Паника: мечутся человеческие фигурки, надежды на то, что стены казармы защитят их от смерти, рушатся вместе с балками перекрытия, отчаяние и страх перед возмездием разгораются вместе со вспыхнувшим пожаром.

– А пор альос! На них!

Эмилио не слышит этих слов, но знает, что именно они летят сейчас над рядами штурмующих казармы. Он снова делает круг и видит, как лавина покатилась вперед. «Теперь ее не остановить, – думает капитан Прадос. – Теперь люди сделают свое дело».

Он снижается над этой лавиной и покачивает крыльями машины. Тяжесть с его души еще не спала, ему еще кажется, будто на него со скорбью и презрением смотрят необыкновенно большие черные глаза Фернандеса, задумчивые – лейтенанта Алонсо, злые и непримиримые – брата Морено. А старый вояка генерал Фернан говорит: «Что же ты, сынок?.. Сила и гордость Испании…»

Но сознание, что первый шаг уже сделан, что он, Эмилио Прадос, остался верен своим убеждениям, остался верен Испании и народу, – это сознание наполняет его душу не испытанным им доселе чувством своей нужности стране: не просто самому себе, или своему другу, или даже десяткам людей, а стране в целом, которая неотделима от всех его привязанностей, от всего, что он любит. Летчик-наблюдатель кричит:

– Смотрите, камарада хефе! Смотрите вон туда, правее!

Эмилио кивает головой: вижу.

В большом окне, выходящем на площадь, по которой движутся штурмующие, появился белый флаг. Фалангисты сдаются. Фалангисты капитулируют. Фалангисты прекращают сопротивление.

Капитан Прадос тянет штурвал на себя, «бреге» набирает высоту и теперь уже делает круг над Мадридом. Мансанарес блестит на солнце, солнце, отражаясь в реке, рассыпается на мириады частичек и образует широкую радугу – от подножий Сьерра-де Твадаррамы и, наверное, до самой Севильи, где течет и бурлит Гвадалквивир.