Текст книги "Время бусово (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)

– Что с князем?

– Пока борется… Вот иду проведать.

– Передай князю, что будем за него Сварога молить, чтобы встал на ноги!

– Передам, – открывая дверь, отозвался Бус.

Князь Дажин ни этим утром, ни следующим к пращурам не ото-шел. Неустанные заботы Зорины, не покидающей скорбного одра ни на мгновение, ее отвары и мази, приготовленные из трав и кореньев, а так-же молитвы волхва Златогора и могучий, несмотря на возраст, организм князя, противостояли ранению и яду. Дажин не только объявил свою волю перед срочно собранными у его постели дружинникам, воеводе, старейшинам родов и нарочитым мужьям об избрании на княжеский стол его старшего сына, но и настоял на том, чтобы вече было собрано как можно быстрее.

– Один Сварог знает, сколько мне осталось находиться на этом свете, – заявил он, – однако мне хотелось бы увидеть или же услышать, что князем Русколани избран сын мой, Бус.

В Кияре среди старших людей противников воли князя Дажина не нашлось, и вскоре княжеские гонцы, где верхом и в одиночку, где о двуконь, а где и малой дружиной поскакали в грады и веси Русколани, чтобы созвать мужей и воев на вече – не мешкая, нового князя избирать. Выборы князя – дело важное, и вскоре в град Кияр со всех концов потя-нулись мужи нарочитые: кто целыми родами, а кто и в единственном числе – представителем от рода. Так дома малое вече решило. Пока представители родов и племен собирались, киярцы уже определились: князем кликать только Буса. Это поработала дружина и старшина го-родская, жрецы и волхвы, руководимые Златогором, а также княжеское слово Дажина, хоть и раздавшееся с болезненного одра, но тем не менее весомое. Горожане князя Буса уважали и к его слову прислушивались. Вскоре и вече состоялось. Шумное и крикливое, как и положено тому быть на Руси, но что было уже начертано свыше, то и случилось – Бус был избран князем Русколани. А вскоре Сколот по распоряжению ново-го князя был назначен дядькой к Бояну для обучения его воинскому мастерству.

– Спасибо князь, – от всего сердца благодарил Сколот Буса, – о лучшей награде и мечтать не смею. Обязуюсь служить княжичу верой и правдой, не жалея живота своего. Не оставлю его ни в радости, ни в пе-чали. Так началось княжение Буса Белояра.

Дажин скончался вскоре после того, как вече избрало князем Рус-колани Буса. Как ни противился его организм яду, как ни боролась за его жизнь ведунья Зорина – дни князя Дажина были сочтены. В соот-ветствии с его последней волей труп был предан огню, а пепел был раз-веян в окрестностях града Кияра. Смерть отца оставалась неотомщен-ной, и это обстоятельство не давало совести Буса и его окружения успо-коиться. Где было искать Атамана, неизвестно – словно сквозь землю провалился! Сразу же после ранения, после того, как ни с чем возврати-лась погоня, загнавшая своих лошадей, на розыск татей были разосланы глашатые во все ближайшие и отдаленные грады и веси с приказом для местных старшин и княжеских тиунов найти и задержать, со словесным описанием ликов этих злодеев. Но хлопоты оказались пустыми – глухо укрылся Атаман со своей шайкой, словно медведь на зиму, в таежную берлогу залег, затаился – понимал, что ищут, вот и залег. А, может, и в чужие земли утек – кто теперь скажет?..

Княгиня Ладуня, несмотря на личный запрет князя Дажина, дан-ный ей еще при его жизни, как того и стоило ожидать, порывалась взой-ти на погребальный костер вместе с мужем, но Бус, Злат, остальные сы-новья, старшина и особенно волхв Златогор воспротивились тому: «Это неправильно, когда мертвый живого с собой забирает. Живым место среди живых! К тому же, кто малых детей и дочь Лебедь на ноги поста-вит? Кто о Бояне, лишенном материнской ласки и заботы, поразмыслит, кто его приголубит»?

Сдалась Ладуня, подчинилась, но с тех пор замкнулась в себе, словно при жизни от светлого мира себя отлучила, как одела по князю траурные одежды, простые и темные, так и ходила в них, даже с виду почернела. Так тяжела была ее печаль утраты. Отошла от всех прежних забот, возлагаемых на княгиню ее положением, только младшим детиш-кам, да внуку Бояну отдавала себя сполна, но и то без шума и суеты, без крика и трескотни. Тихо и полно отдавая им тепло души своей, и сгора-ла, как свеча, также тихо и неизбежно.

«Недолго княгиня на этом свете протянет», – полагал волхв Злато-гор, довольно часто посещавший по просьбе Буса княжеский дворец, видя такое угасание княгини Ладуни. И говорил о том Бусу и Злату.

– Сами видим, отвечали те, но что тут поделаешь? Тут не помогут ни волхвы, ни лекари. От душевной болезни нет снадобий и заговоров, – печалились они.

Тихо стало в княжеском дворце. Даже во время тризны особого шума не было, хоть на тризну по князю чуть ли не весь Кияр пришел: ворота крепости и дворца открыты были для всех желающих.

С печальных событий начиналось княжение Буса, но князь Дажин передавал в его руки обширные земли, длительное время находившиеся в мире и спокойствии, разве кроме пограничья, где время от времени происходили стычки со степняками и другими любителями поживы за чужой счет. Он умел незаметно, как бы исподволь, не задевая самолю-бия местных вождей, старейшин родов, объединить их в единое целое, называемое Русколанью, понудил их выполнять единые цели и задачи, действовать сплоченно и единодушно. Он не требовал от них дани для княжеского двора, как делалось это в иных государствах, хоть в той же Римской империи, но сделал так, что во все походы они сами подготав-ливали и снаряжали без лишнего шума воев, которых снабжали всем необходимым, и становились под стяги Русколанского князя, признавая его старшинство и главенство. Он старался не вмешиваться в дела об-щин, отдавая это на откуп местной знати и старшине, но суд над самими старейшинами родов чинил неукоснительно, руководствуясь Заветом Отца Ария, вековыми традициями, принципами справедливости, разум-ности и целесообразности. Он всеми мерами укреплял веру в древних богов своих, но и был терпим к вере других людей. И всему тому учил своих детей, особенно Буса, начиная с самых ранних лет. Взять, к при-меру, хотя бы ознакомительный поход по землям, на которых прожива-ли славянские роды. Не хотел тогда отпускать в долгий, полный опас-ностей поход молодых княжат, очень не хотел, но, руководствуясь выс-шими интересами, интересами государственной необходимости, отпус-тил. Понимал, что, сидя во дворце, они не многому научатся. И не толь-ко отпустил, но и наставника дал – своего лучшего советчика, волхва Златогора – инициатора того похода.

Став князем, Бус первым делом решил воплотить в жизнь договор с императором Римской империи по пропуску через земли Русколани сарматов. Для этого он послал тайного гонца в ставку сарматского хана, чтобы утрясти последние вопросы в этом, прямо-таки не простом деле. А вскоре все племя сарматов двинулось в сторону Истра – Дуная. И бы-ло то в 1085 году по римскому летоисчислению, или же в 5840 году от сотворения мира, если верить Библии – священной книге христиан. Сарматы двинулись, но их уже везде сопровождали дружины русичей, спешно и тайно собранные Бусом со всех земель русских.

«Вот и отозвались отголоски того похода, – откровенно порадовал-ся Бус такому обстоятельству. – Не зря же волхв Златогор тогда угово-рил отца отправить посольство во все русские земли. Не зря… Теперь лишь можно радоваться плодам того похода».

ВРЕМЯ СЫНОВЕЙ

Прошло несколько лет после той злополучной зимы, когда волчья стая терроризировала предместья града Курска и в одну ночь вырезала половину стада овец у охотника Бродича. За праздниками и буднями новых лет давно позабылись и та зимняя стужа, и тот холод, и после-дующий голод, и волчья напасть. Одолели то тяжелое лихолетье куряне, выжили. И не просто выжили, но и окрепли в племени своем: град рас-ширился и окрестные места, полюдьем называемые, многолюдней ста-ли. Видно услышал тогда молитвы людские Сварог, сжалился над лю-дишками, а, сжалившись, еще несколько лет их от бед и напастей хра-нил, от войн и разоров берег, от болезней и мора щадил. Вот и окреп род, и загустел русыми мальчишескими головками и девичьими косами до самого окоема.

Как-то раз, теплым летним вечерком сидел старый охотник, хотя теперь какой он уже охотник – муж нарочитый, добротное хозяйство имеющий, Бродич, на дубовой колоде во дворе дома своего, на сол-нышке перед сном грелся, да на расшалившихся щенят, гонявшихся друг за другом, любовался. «Твари, хоть и бессловесные, но божьи, – размышлял Бродич. – Словно дети малые, вон как друг за другом гоня-ются. Будто впрямь в салки играют, как дети на лугу во время праздни-ка Ярилы или Купалы. Кто кого скорее осалит».

По окоему, над кромкой леса занималась заря, подсвечивая редкие белесые облака розовым светом. Летний ветер-вечерник, наигравшись в ветвях деревьев, в кустарниках и душистых травах, насытив духмяным запахом воздух, притих, приготовившись ко сну.

Управившись по хозяйству, вышла из избы и супруга его, Купава. Раздобрела бывшая красотка, в боках расширилась, погрузнела и как бы присела малость – росточком ниже стала. Годы, что ни говори, и тут сказались. Да как им не сказаться: четырех сынов родила, взрастила, на ноги поставила. Трех уже в собственный угол выделила. Только мень-шой, Родимушко, в родительском гнезде остался, да и он уже женат и своих деток имеет. Впрочем, хоть и живет он в одном доме с родителя-ми, но не вместе, а на своей половине, отдельным ходом-выходом поль-зуется, чтобы себя не стеснять и родителям иной раз обузой не быть. Однако двор общий и хозяйство пока не разделено.

Купа не только собственных сынов вынянчила, но и кучу внуков и внучек, а еще кучу продолжает нянчить. Тут уж точно присядешь, пока такой сонм выпестуешь! Но она не жалуется. Радуется. И детям, и вну-кам. Чуть ли ни каждый день богов своих светлых за то благодарит, мо-литвы творя. Да и как их, богов-то, не благодарить, если они так род продлили и укрепили.

Старшие, Ярун и Стоян, окрепнув телом и духом, в княжеские дружинники подались. Целыми днями на службе княжеской находятся, домой не заглянут до самой ночи, не говоря уже о родительском доме. Да что там целыми днями, порой, по седмице, а то и по месяцу в граде не появляются, по полюдью кочуют, из града в град, из веси в весь, из одного огнища в другое. То урок княжеский собирают, то распри раз-ные вместе с князем улаживают, а то и воинской справе обучают, осо-бенно тех, кто на окраинах земли рода-племени обосновался, медведь медведем живут и на медведя молятся.

– Совсем у отца ратный хлеб отняли, – шутил по этому поводу иногда Бродич, давно отошедший от ратных дел. – Хоть бронь и меч свой кому-нибудь отдавай.

Впрочем, Бродич хоть и говорил так, но свое ратное снаряжение содержал в полном порядке. И кольчуга, густо смазанная гусиным жи-ром, чтобы не заржавела, растянутая на колышках на стене висела ря-дом с мечом и щитом, и колчан с луком и стрелами на одном и том же месте находился, чтобы быть под рукой. Отошел от ратных дел бывший сотник, старостой охотничьего и усмарьского конца стал, передав воин-ские навыки старшим детям. Передал, да еще как! Не зря же Ярун вско-ре командиром сотни, сотенным, назначен был в дружине князя Севко, а Стоян – десятником в храмовой дружине световидова воинства, создан-ного теперь уже покойным жрецом храма Световида Славояром, кото-рым теперь заправляет его ученик жрец Свир. Тот самый Свир, которо-го чуть не заломал медведь-шатун в зиму, когда лес в окрестных дубра-вах валили на строительство крепости. Тот самый Свир, жизнь которо-му спас Бродич, повергнув топором медведя-шатуна. Жрец Свир со-блюдает завет своего учителя и наставника – Славояра и продолжает содержать при храме малую, в пять десятков человек, дружину. На вся-кий случай.

– Ты погляди, Бродич, – пропела она, взмахнув, словно в далекой молодости, руками, – как Заря-Заряница, богиня Мерцана, в небе игра-ет! Лепота!

Бродич поднял глаза к небу.

– Действительно благодать! Красотища!

– Это Мерцана со Световидом шуткуют, играются перед тем как ко сну удалиться.

– Купа, ты, как всегда, права, – подмигнул жене Бродич. – И мы с тобой, бывало, ночь не слезали с сеновала, все игрались в темноте, да ребятишек строгали. Вот и Световид с Мерцаной тоже…

– Типун тебе на язык, – засмущалась, словно девица Купава. – Скажешь тоже… Боги, они… боги, – не нашлась, что сказать она, хоть и была остра, как многие женщины, на язычок.

– Вот, вот, – шутил Бродич. – Они тоже сладким грехом грешат!

В это время со стороны улицы послышался дробный стук копыт, а затем над забором замаячила и голова всадника, то поднимаясь, то опускаясь в такт рысящей лошади.

– Никак Ярун к нам скачет, – пригляделась Купава. – А?

– Точно, Купа, он самый, – радостно отозвался Бродич на вопрос супруги, привстав с колоды, на которой сидел до той поры.

Между тем всадник, а им был действительно Ярун, старший сын Бродича и Купавы, подскакал к воротам и постучал в них батажком кнута:

– Эй, папаня, брательник младшой… – не видя из-за высоких ворот родителей во дворе, на всякий случай громче, чем следовало бы, в на-дежде, что его должны услышать, закричал Ярун, – открывайте ворота, принимайте княжеского воя на свой двор.

– Уже, уже, – отозвался Бродич, поторапливаясь к запертым на ночь воротам, чтобы вынуть тяжелый засов – вагу.

– Сейчас, сынок, – сказала Купава, чтобы сын знал, что мать тоже во дворе и ждет желанного гостя.

– Что так, на ночь глядя? – спросил Бодрич сына, когда тот, при-гнувшись под вереей, въехал в распахнутые створки ворот во двор ро-дительского дома. – Али светлого дня не хватает?

– Да ладно тебе, старый, сына вопросами мучить, – всплеснула осуждающе руками, словно птица крылами, Купава. – Где это видано: гостя вопросами встречать. Вот, мужики, не поинтересуются, ел ли, не ел ли, устал ли с дороги?.. Нет же – сразу сказывай причину!

– А ты, как старая квочка, мать, раскудахталась, – миролюбиво и с долей виноватой нотки огрызнулся Бродич, беря коня сына под уздцы, чтобы отвести к коновязи и привязать. – Даже спросить нельзя что ли отцу родному? Надолго к нам? – обратился вновь к сыну.

Не прислушиваясь к перепалке родителей, Ярун молодецки соско-чил с коня, доверив его отцу. Был он в обыденной одежде, но все равно выглядел этаким молодцом.

– Не надолго, на чуток. Заскочил вот повидать перед дальней доро-гой. Завтра на зорьке в поход отправляемся.

– Какой поход? – насторожился Бродич. – Ни сном, ни духом о та-ком не слышно. Ни вече не собирали, ни клича воям не объявляли.

Застыла с немым вопросом и Купава, горестно скрестив руки на груди. Мужа была привычна провожать в походы и сражения, а вот о проводах сына услышала и обомлела.

– Поход обыкновенный, – принялся успокаивать родителей Ярун. – Воинский. Князь Севко поручил мне сотню воев до Кияра Антского довести. А его о том будто бы князь Русколани Бус Белояр просил.

– Это сын-то Дажина? – спросил Бродич, привязав коня сына.

– Он самый.

– А где же старый князь? Дажин?

– Чего не ведаю, того не ведаю.

– Мужики, хватит вам на базу языками чесать, – словно спохвати-лась Купава, – идите-ка в избу. Там и погуторите. Я сейчас младшень-кого позову – пусть брательника повидает перед походом – кто знает, когда увидеться вновь доведется: поход – не детская забава, – да стол накрою.

Сказала и побежала чуть грузновато, но, по-прежнему сноровисто за угол дома, туда, где находилась половина Родима.

Родительский дом почти ничем не изменился. В сенях по-прежнему было темно и пахло сеном и домашней скотиной, гнилой со-ломой и скотской мочой. Стены избы все так же чернели сажей. Так же вдоль них шли деревянные скамьи-полати для хозяев и для гостей, пе-регороженные между собой полотняными занавесками – полохом. В красном углу на почерневшем от копоти и времени деревянном постав-це все так же сутулились статуэтки любимых и почитаемых божков: четырехликого Световида, толстозадой и грудастой Макоши, добро-душного трехликого Велеса, страшноватого Перуна.

– Так что за поход-то? – вновь спросил Бродич, поджигая от коп-тящей плошки один из факелов, используемых для пущего освещения избы, а сын в это время усаживался возле стола на лавке. – Поясни-ка поточнее, пока бабы не наскочили да своими языками серьезный разго-вор не перебили.

Бродич за нарочной грубоватостью старался не показывать сыну свое переживание за предстоящий поход. Как старый и опытный воин он знал, что простых походов не бывает, тем более, когда поход этот решен так быстро и так скоропалительно.

Полумрак от коптящего факела, изготовленного из бересты березы, потрескивающего и брызгающего во все стороны искрами, не очень-то располагал к застольным беседам. Но время поджимало.

– Поход, – нахмурил брови Ярун, сделав это точь в точь, как делал его отец Бродич в молодости, что ни раз про себя отмечала Купава, лю-буясь сыном в редкие минуты совместного досуга, – вроде бы не бое-вой… То ли порубежье надо от кого-то некоторое время охранять, то ли какое-то чужое племя через земли русичей сопроводить, чтобы ненаро-ком не нашкодили. Впрочем, то не наша забота. Мы люди военные, что скажут, то исполним…

– И много этих военных людей идет в поход? – поинтересовался как бы мимоходом, вскользь, Бродич, разглаживая и без того опрятно расчесанную окладистую бородку.

– Только моя сотня.

– Вот оно как! – то ли удивился, то ли обрадовался Бродич. – И что же за доверие тебе такое? Или иных сотников в княжеской дружине нет? – Он-то знал, что в дружине курского князя около четырех сотен воев, четверо сотников и воевода, однако спрашивал, словно был не сведущ в том деле. С умыслом.

– Князь Севко считает, что моя сотня наиболее подготовленная. Молодец к молодцу. – Не без гордости пояснил Ярун выбор князя, даже грудь колесом при этом выправил, да так, что холщовая хорошо выбе-ленная и чисто выстиранная Жалейкой рубаха чуть не затрещала по швам.

– Это так, – не стал спорить Бродич, – но есть же воевода…

Воевода в Курске действительно был. Все тот же Хват. Постарев-ший и раздобревший телом. Вече, по-видимому, помня его прежние заслуги, вновь и вновь избирало Хвата воеводой, хотя, если по правде сказать, воевода из него был уже никакой. Он мог только своих челя-динцев в собственном доме пугать, а не воинов уму-разуму воинскому учить и, тем паче, в бой их водить. Одряхлел и огрузнел, на коня и то только с помощью двух слуг или воев может взобраться и, пыхтя, сползти с него. О том, чтобы скакать, не говоря уже о сечи на мечах, – вообще разговору не ведется.

– Воевода есть и много ест, – сбалагурил Ярун, впрочем, без осо-бой язвительности, скорее сожалеючи, – но он годится теперь лишь для того, чтобы сидеть на печи да есть калачи. Был Хват – и вышел. Уката-ли сивку крутые горки. Да сам-то, батя, не ведаешь разве? Не видел что ли?

– И то правда: давно не видел. Все как-то недосуг было… Кроме того, он в крепости, в своем дворце живет, а я в крепость уже редко хо-жу – дома дел хватает: то тын починить, то ворота поправить. Да и пом-нить в мои годы хочется молодое и сильное…

– Но это ты зря, батя. На себя поклеп возводишь. Ты у нас мужчи-на еще хоть куда! Не чета воеводе. Совсем не чета. Ты у нас и с мечом, и с копьем охулки на руку не возьмешь, молодого запаришь, если что…

– И на том, сын, спасибо. Силишка, она еще есть, конечно, но уже на та, какая раньше была… Видно, подходит наша пора на печь взби-раться, на ней до конца жизни скакать вместо борзого коня… Спета песнь молодецкая…

Помолчали.

– …Так, значит, воевода совсем на ноги сел, – начал первым после короткого раздумья Бродич, как-то нерешительно, словно прислушива-ясь к каждому произнесенному слову, словно взвешивая его невидимое на ладони и на языке. – И что же дальше?.. Без воеводы нашему граду быть что ли?..

– Не знаю… – отозвался на сетования отца Ярун. Потом добавил как бы нехотя и мимоходом: – Князь Севко намекнул, если в походе удачу не упущу, а как жар-птицу, за хвост поймаю и удержу, то меня на следующее вече он будет прочить в воеводы. Но разговор сей только между нами, отец… Без огласки…

– Тогда понятно… – протянул он. – Удачи тебе, сын! – Вполне серьезно пожелал Бродич, внутренне гордясь за своего первенца.

В сенцах послышались шаги, и вскоре в избу ввалился Родим, да не один, а с супругой, а следом за ними и Купава, прихватившая крынку молока. Оба в повседневной одежде – видно от хозяйских дел оторвала их мать.

– Здрав будь, братец Ярун! – поприветствовал первым старшего брата Родим, который был не только значительно моложе Яруна, но и уступал тому в дородности, возможно, еще не заматерел, но, возможно, таким и уродился.

– И тебе быть здраву, братец Родимушко! – Поздоровался радушно Ярун.

Братья обнялись. От резких движений огонь факела заметался то, пригасая, то, разгораясь с новой силой. Синхронно с ним заметались и тени по стенам избы.

После мужа скромно поздоровалась супруга Родима – пышнотелая, как сдобная булка, Ярославка. Спросила тихо, как самочувствие Жалей-ки, как детки, хотя жили-то рядом и видеться по несколько раз на дню могли. Но спросила. По заведенному обычаю.

– Вот, вот, – поддержала ее Купава, расставляя на столешнице миски с домашней снедью, – только женщины не забудут спросить о семье и о детках. Мужики – все об одном: куда поход, да с кем ратобор-ствовать?!! Словно и иных дел больше нет…

– Да что с ними станется, – стараясь казаться небрежным, отмах-нулся Ярун. – Слава Сварогу, живы и здоровы. Сыновья – так те сами вскоре воями станут, а Жалейка – та как добрая квашня расплылась. Сама себя шире ходит… видать, не в коня корм… Брала бы с тебя, ма-тушка, пример. Вон ты у нас какая… как березка еще стройная! Ан нет…

Лицо Купавы зарделось, но она промолчала.

– Это хорошо, – отозвался Бродич, опуская последние слова Яруна про мать, – что живы и здоровы. Нам со старухой меньше печали будет. Верно, Купа? – И не дожидаясь ответа супруги, продолжил: – А скажи-ка ты нам, сотник Ярун, десятки световидовых воев в поход с вами идут?

– Нет, те не идут.

– Хорошо.

– Что хорошо? – Не поняв сути последних слов из-за хлопот по угощению сыновей, переспросила Купава.

– Хорошо, говорю, что Стоян в поход не идет. Все нам помощь ка-кая никакая… особенно в страдную пору, – уточнил Бродич. – Хоть князь о гриднях своих, а также о их семьях заботу и имеет, но лучше, когда кто-то из своих родных и близких о семьях ушедших воев позабо-тится. Это не в пример надежней…

Пока мужчины перебрасывались словами, Купава с младшей не-весткой на стол накрыла, за стол пригласила:

– Садитесь, мужи, сумеречничать, чем Бог послал. И ты, сношень-ка, тоже.

Бродич, как старший в роду, в малую миску от разной пищи крохи взял – на тризну богам и пращурам. В печь на уголья бросил. Боги и пращуры найдут.

Ели молча, степенно. Запивали еду квасом. Бродич сам перед по-ходом никогда вина не пил и детям тот порядок привил: «Истина не всегда в вине».

Перекусив, Ярун засобирался домой:

– Надо и дома среди своих побывать, с женой погуторить, сыновь-ям наказ дать. Летние ночи, они, того, короткие. Не успеешь и глазом моргнуть, как рассвет. А нам еще до выхода Световида на окоем требу-ется с воями выступить, чтобы по холодку как можно дальше путь дер-жать, – поделился он своими заботами.

Не удерживали. Понимали, что сотнику надо и с домашними по-быть и утром к походу быть не только самому готову, но и всем воин-ством своим. А вои в сотне, хоть и опытные, но каждый со своим норо-вом. Потому, каждого обуздать требуется, совсем как молодого и не объезженного жеребчика.

На прощание Бродич как бы вспомнил:

– В прошлое лето, на праздник Световида белый конь его воинский ритуал хорошо прошел, не споткнулся, за древки копий не зацепился… да и шествие начал, как помнится, с правой ноги. А год-то еще не про-шел…

– Помню.

– Вот я и говорю, что год для русского воинства должен быть удачным.

– Будем на богов наших уповать: на Сварога, Перуна и Леда.

– Через верховья Семи на Дон идете, али как? – вновь задал вопрос Бродич, потчуя сыновей и сноху и почти не притрагиваясь к снеди сам.

– Через них. В Белой Веже сотня-другая должна к нам присоеди-ниться, – справившись с очередным куском жареного мяса, густо сдоб-ренного мелконарезанными душистыми травами и тертым хреном, ото-звался Ярун.

– Или вы к ней… – как бы рассуждая сам с собой, заметил старый охотник.

– Или мы к ней, – не стал оспаривать предположение отца Ярун.

– О двуконь? – Не унимался с вопросами Бродич к видимому не-удовольствию супруги, просившей оставить сына в покое, чтобы дать ему спокойно поесть. Впрочем, Купава, если и пошумливала на мужа, то делала это больше для вида, чем от сердца, так как понимала, чем больше Бродич будет занимать Яруна расспросами, тем больше сын пробудет у родителей, тем больше она им будет любоваться.

– О двуконь.

– И коневоды?

– И коневоды. Целый десяток. Ребятки расторопные. Корить зря не стану.

– А кашевары?..

– И кашевары, – отвечал степенно Ярун. – Тех поменьше, но и их с пяток наберется…

– А жрецы-рудознатцы и костоправы?..

– И жрецы имеются.

– Значит, из Ярильска воев тамошних ждать не будете?

– Не будем. Те Десной и Днепром пойдут. Если пойдут, конечно… На Голунь, что ли… Я ведь всего не знаю. Если хочешь, с князем по-толкуй. Может, что и объяснит подробнее…

– А ратские?! – словно не слыша слов сына, продолжал спрос Бро-дич.

– По дороге присоединятся. Их совсем мало: десятка два, три… вряд ли более…

– Да, дела… – как бы подвел итог своим расспросам старый кур-ский охотник.

Помолчали, ибо все было сказано и нет больше возможностей удерживать сына. Даже вкусная снедь, которой расстаралась Купава, больше не могла удержать Яруна в доме родителей. К ней уже никто не притрагивался, и она стыла на столе в деревянных мисках и глиняных горшках.

– Ну, что, сын, прощевай что ли! – Поднялся первым с лавки Бро-дич, подавая тем самым команду остальным, которые немедленно по-следовали примеру главы семьи, вставая вслед за ним из-за стола.

– Прощай, отец.

– Береги себя, Ярун, – не удержала слез в старческих глазах Купа-ва.

– Обещаю.

– Удачи, брат.

– И тебе.

– Сохрани тебя Перун, – последней тихо молвила Ярославка, со-блюдая закон старшинства, заведенного в незапамятные времена среди русичей, в том числе и жителей града Курска, – убереги от напастей!

– Спасибо на добром слове, Ярославка, – с такой же теплотой в го-лосе отозвался Ярун, потом вышел во двор, отвязал от коновязи своего верного коня.

– Трогай, волчья сыть, травяной мешок. Пошевеливайся.

Отдохнувший конь послушно зарысил к дому сотника. Родим и Ярославка ушли к себе, а старый охотник Бродич и его верная супруга, сутулясь от долгих лет, и, придерживая друг друга под руку, стояли за воротами забора вглядываясь в конец улицы. Летняя звездная ночь дав-но опустилась на городок. Уже не услышишь конского топота, скрипа телеги, стука молота по наковальне в далекой кузнице, вынесенной из черты городского посада за тихоструйный Тускарь, чтобы избежать от греха «красного петуха». Только время от времени городские псы, словно сторожевые обходчики, перекликались между собой разноголо-сым лаем, нарушая ночную тишину, да все отчетливее и отчетливее ощущалась прохлада, исходящая от речных вод и ночных лугов.

Сотня курских воев, соблюдая походный строй, тихо рысила по привычной дороге, петляющей вдоль правого берега полноводной Семи среди рощ и дубрав, держа путь в сторону Ратска. Там, в окрестностях Ратского городища к ним должны были присоединиться местные вои, до трех десятков.

Росная придорожная трава, в том числе широколистный подорож-ник с длинными стеблями, прозываемыми в народе «гусаками», глуши-ла стук копыт и не давала пыли подниматься вверх. Вои знали, что лист подорожника – наипервейшее средство при ранах и нарывах, потому каждый из них всегда имел в своей переметной суме несколько таких листков и время от времени заменял их на свежие. Как правило, дела-лось это во время привалов, чтобы не нарушать походного строя. Лю-бой дружинник мог не то что при размеренном ходу коня, но и на скаку, склониться до земли и сорвать свежий лист или цветок. Но такая удаль во время похода не допускалась и строго пресекалась как десятскими, так и сотником. Поход – это не воинское удальство перед курскими кралями на ристалище, когда за молодечество только похвалят и побла-годарят. Поход – дело серьезное…

Голубые и лиловые колокольчики – непременные визитные кар-точки местных лесов и огромные ромашки, уже открывшие свои чашеч-ки навстречу утреннему солнцу, сторонились лесной дорожки и несме-ло выглядывали из-под ближайших кустов. Но и их спокойствие было не всегда обеспечено отдаленностью от дороги: пара псов, взятых воями в поход, от ощущения собачей свободы и силы, шаря по придорожным кустам – надо же было показать людям свою службу – тревожили их утреннее спокойствие, обнюхивая и сбивая росу.

Отблески утренней зари кровавились на наконечниках копий, под-нятых высоко вверх и подрагивающих под размеренную рысь. Про-снувшиеся птицы пробовали свои голоса. Сначала несмело, словно опа-саясь, что за время короткого сна их голоса могли утерять прежнюю силу, затем все звонче и продолжительней. Время от времени в птичий хор вливался тревожный стрекот сорок, обнаруживших конный отряд и потому оповещающих об этом все лесное население: «Осторожно, лю-ди!». Раз, другой пробовали отсчитывать года кукушки. Но у них что-то не ладилось то ли с голосами, то ли со счетом: не успев начать – всякий раз тут же обрывали свое протяжное «ку-ку». Так что конные вои даже не пытались полушутя, полусерьезно загадать кукушкам отпущенный богами срок земных лет.

Лошади, как те, что были под всадниками, так и запасные, завод-ные, пофыркивали, радуясь утренней прохладе и размеренному бегу, росным травам и умелым седокам, покачивающимся в седлах в такт их бега. Княжеская служба привела к тому, что в курских сотнях лошади были одной масти: так в бою проще видеть своих товарищей, да и глазу радость зреть одномастных лошадей хоть во время празднеств, хоть во время учебных боев на ристалище. Сотня Яруна восседала на вороных. Вороными были и заводные, вороными были лошадки и под немного-численными конюхами, кашеварами и знахарями-костоправами.

За поворотами дороги давно уже скрылись и курская крепость, и посад града. Не стало видно и полей, заботливо обработанных горожа-нами и селянами из окрестных огнищ и весей.

– Подтянись! – зычно крикнул сотник Ярун, настраивая себя и сво-их воев на длительный путь. – Не дремать! Вот из похода возвратитесь, тогда и отлежитесь.