Текст книги "Время бусово (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 50 страниц)

Воспоминания роем налетели, завлекли, закружили старого охот-ника. Заставили вспомнить и радостное, и грустное, и личное, только его, Бродича касаемое, и общее, всего града Курска затрагивающее. Стоило только чуть коснуться Буса, как память уже услужливо рисует картины на данную тему. Тогда он, Бродич, во второй раз видел княжи-ча. В первый раз – это во время похода на фарнахов, когда Бус был еще совсем юнцом. Не более тринадцати – пятнадцати лет в ту пору ему бы-ло. Но уже чувствовалась удаль воина. Во второй раз он увидел Буса, когда тому исполнилось два десятка лет. И это был настоящий муж и князь. И молодец, каких поискать. «А ведь Бус, – буравчиком, речным водоворотом, закружила мысль, – тогда из нашего града забрал себе то ли супружницу, то ли наложницу, одну из дальних родственниц воево-ды Хвата… Кажется, Радославу, на которую, как поговаривали куряне (и не без оснований на то), свои виды имел сын Хвата – Сокол. Ушла с княжеским посольством девица, и больше о ней ни слуху, ни духу. Как и о Соколе. То ли жива еще, то ли давно в мир иной, к щурам-пращурам отошла. Зато древний жрец храма Световида Славояр, которому, пожа-луй, уже второй век пошел, жив и здрав, – возвратился вновь Бродич к прежним размышлениям. – По-прежнему в светлом храме Световида всеми делами заправляет, хоть уже и не ходит самостоятельно от древ-ности своих лет, а ведом под мышки парой отроков из числа младших жрецов. Да, дела… Впрочем, на все воля Сварога. Без его ведома – и волос с головы не упадет. Однако, Сокол, пожалуй, был одних лет с княжичем Русколани, – шевельнулась очередная мысль. – Возможно, – чуть ли не в слух сказал Бродич, но тут же оборвал сам себя, – эк, куда меня занесло: княжеские заботы и кручины разбирать, словно своих не достает. Пусть то боги решают, а также берегут князей и нас, греш-ных».

Бродич еще раз оглядел окрестности града своего и заспешил к родному домишку, затерявшемуся среди многих таких же домишек ку-рян на заснеженной целине. Под его лыжами поскрипывал искристый и непорочный своей белизной снег. Как ни пытался старый охотник Бро-дич отогнать прочь мысли и воспоминания, наполнявшие его голову, но не мог. Ни с того, ни с сего вдруг подумалось о засушливом лете и го-лодной поре, случившихся с пяток лет тому назад. Возможно, на эти мысли навела складывающаяся неблагоприятная для курян обстановка этой зимы. Тогда зима была обычной, но вот весна, затянувшаяся из-за заморозков, наступила поздно. Поэтому был поздним и сев на полях. Но не успели взойти чахлые зеленя, как наступила жара и урожай зерновых погиб на корню. Погибла садовина и бахча. В довершение ко всему слу-чилось нашествие саранчи, сожравшей все то, что уцелело от зноя. Ве-ликое смятение прокатилось среди северских родов. Голод грозил убить и старого, и малого. Не помогло и то, что жрецы на всех капищах и во всех храмах приносили богам жертвы не только молитвами и песнопе-ниями, вином и просом, но и кровью птиц и домашних животных. «Видно, сильно прогневали мы богов наших, раз они на нас напасть за напастью шлют, – все чаще и чаще слышались голоса, обезумевших от жары и наступающего голода людей. – Требуется очищение. Только всеобщее очищение еще может нас спасти».

Среди северян нашлись такие, которые вдруг вспомнили о древнем обычае очищаться перед богами человеческими жертвами, о котором, считай, давным-давно все позабыли, даже самые древние старики. Осо-бенно на этом настаивали жрецы Перуна и Стрибога. Вновь и вновь они собирали вече на торжище, вновь и вновь требовали от князя и старшин по жребию установить очистительную жертву. Все труднее и труднее молодому курскому князю Севко, так как Кур к этому времени уже отошел в Ирий, удавалось удержать горожан и окрестных селян от тако-го шага. В соседнем же Ратске старейшины пошли на поводу жрецов-крикунов и отдали им на заклание только что родившегося младенца. Однако ни засухи, ни надвигавшегося голода избежать им, как и всем северянам, проживавшим по реке Семи, не удалось. Очищение невин-ным младенцем не помогло, ратские жители также бедствовали, как и все, если не хуже. Может, этот печальный результат соседей, может, проявленная твердость со стороны князя, а может, и слова главного жреца храма Световида – Славояра, заявившего, что он проклянет всех своих жрецов или же отдаст их самих на заклание, если они не оставят мысли о человеческом жертвоприношении, возымело место. «Наши боги не приемлют человеческую плоть, – скрипуче повторял жрец Сла-вояр, потрясая посохом – символом жреческой власти. – Об этом во всех наших священных Ведах говорится. Мы же – ни какие-нибудь язычники, а дети Дажьбожьи, внуки Сварожьи. А разве отец, мать или дед с бабкой своих чад поедают?!! Нет, не поедают! А кто того требует, тот враг русичей…»

Куряне человеческих жертвоприношений не принесли. По реше-нию веча все торговые гости, богатые мужи курские, князь и воевода, урезав домашние расходы на родных, челядь и дружинников, делились последним куском хлеба и зерном. Умный князь Севко на три года отка-зался от прежнего сбора податей, установленного для княжеского двора большим вечем еще при жизни князя Кура, чтобы не дать сородичам вымереть голодной смертью. Жрец Славояр по примеру князя и воево-ды также открыл храмовые житницы: «Не гоже жрецам жиреть, когда народ голодает!» Рыбная ловля и охота на птицу и зверя стали спаси-тельным кругом для горожан и огнищан. И куряне выстояли, обойдясь малыми потерями, не в пример к другим родам и племенам, приютив-шимся на берегах Семи и других больших и малых рек, даже прино-сившим страшные жертвы богам, но, по-видимому, отвергнутые ими.

«Неужели, все повторится вновь, – опечалился Бродич. – Нет, не должно быть… Ведь русскому роду не будет переводу! Так наши веды говорят. То пережили и это переживем. Жизнь продолжается! Вот умер князь Кур, а на его место встал сын его Севко. Умру я – на мое место встанут мои сыновья… а на их место – их сыны. Никаким напастям род славянский не одолеть. Никаким! Ни в жисть! И стоит по-прежнему крепость наша, построенная стараниями князя Кура и нашими. Посере-ла, поприсела, местами мхом зеленым покрылась. Но стоит… и будет стоять. А если даже от старости лет она начнет разрушаться, то наши внуки и правнуки построят новую, еще лучше и краше, чем эта. Да, по-строят! И не только из древа, но и из камня… Очень хорошо, что за это время ни один супостат ее не пытался порушить, на копье взять. Знать, оберегают боги светлые эту твердыню, заботятся о ней и о нас, греш-ных, отводят ворогов стороной».

Так размышлял старый охотник и опытный воин, точнее, воинский сотник курского ополчения Бродич, наблюдая за родным градом, почти занесенным снегом, с лесной опушки.

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН

Константин, император Великой Римской Империи, находился в своем новом дворце, только что выстроенном в восточной столице Рим-ской империи – Византии, работая над очередным законом, к сочини-тельству которых пристрастился в последнее время.

Императорский дворец был построен на самом возвышенном месте Византия, среди тенистых рощ, с видом на Золотую Бухту Босфора, по которому туда-сюда сновали парусники, гражданские и военные, нес-шие службу по охране дворца и града. Хоть врагов поблизости и не ожидалось, но порядок есть порядок, и ему необходимо следовать не-укоснительно. Дворец, построенный греческими архитекторами и под их руководством рабами-варварами, поражал своей белизной мрамор-ных стен и сверканием огромных окон, остекленных стеклом, привезен-ным из Египта, где до сих пор самые лучшие в мире мастера по изго-товлению стекла. Стекло могли и умели изготавливать и в Риме, и в Греции, и в иных местах, даже не просто прозрачное и крепкое, но и разноцветное, однако все равно лучше египтян нигде его не изготавли-вали. Что значит многовековой опыт. Солнечные лучи, отражаясь в стеклах окон, делали здание с внешней стороны сверкающим, как ог-ромный драгоценный, возможно, бриллиантовый камень, придавая ему воздушность и невесомость.

Константин дописал один лист бумаги, присыпал его мелким пес-ком, чтобы не размазалась тушь и не пропали буквы, а, точнее, его труд, и принялся за другой лист, когда его личный секретарь, поверенный во всех личных и государственных делах и по совместительству телохра-нитель Андроник вошел с докладом. Ничего необычного в том не было, кроме того, что пришел он в неурочный час. К слову сказать, и бумагу, и тушь императору поставляли купцы, имеющие торговые отношения с далеким Китаем, где живут мастера по производству бумаги, которое является их государственной тайной, и туши, что тайны уже не состав-ляет. Август Константин был в легкой пурпурной тунике – символе им-ператорской власти, но без доспехов и вооружения. Хотя никто не смог бы утверждать, что в складках туники не спрятан один из острых и длинных кинжалов, которым можно проткнуть человека насквозь.

Базилика, или же проще, рабочий кабинет императора находился на втором этаже. Ряд узких, но довольно высоких, что, несомненно, в определенной мере компенсировало их узость, стрельчатых окон позво-лял солнечному свету проникать внутрь и ярко освещать сей кабинет. Каменные стены, искусно задрапированные светлыми шелковыми пор-тьерами с тонкими и хитроумными почти невесомыми рисунками, соз-давали уют и рабочую обстановку. По-видимому, шелковые полотна были привезены из далекого Китая или же Индии, так как в самой могу-чей Римской империи еще не научились изготавливать такие ткани.

Стены кабинета были густо увешаны всевозможным оружием. А в специальной нише, устроенной в стене за рабочим столом императора, рядом с потайной дверцей тайного хода, стояло государственное знамя – лабарум. Лабарум был изготовлен из тяжелой бархатной ткани пур-пурного, как и парадное одеяние августа, цвета, и по его полю золотыми нитями была вышита личная монограмма Константина в виде вытяну-той сверху вниз латинской буквы «Р», наложенной на букву «Х», одно-временно напоминающую стилизованный христианский крест. В других нишах, а также на мраморных колоннах-подставках находились бюсты прежних императоров и цезарей, выполненные из белого мрамора или же гипса, но окрашенного мастерами-скульпторами под мрамор. Пол был покрыт цветной мозаикой и отшлифован так, что отражал солнеч-ные лучи, словно серебряное зеркало. И потому веселые солнечные зай-чики плясали на шелках драпировки, внося свой неповторимый колорит в рабочую обстановку кабинета.

В соответствии с законом, составленным самим Константином, ни-кто не смел, даже члены семьи, в его рабочий кабинет войти просто так, без предварительной договоренности и доклада. Только Андронику раз-решалось это делать и то в установленное время суток. И только в осо-бых случаях, когда необходимость требовала немедленного доклада и принятия срочных мер, установленный ритуал доклада нарушался.

Андроник был знатным армянином, знавшим не только воинское дело, но и многие языки. Он был обучен не только грамоте, но и счету, и ведению торгового дела, и ремеслам, в том числе рисованию. Он был в качестве ученого мужа при дворе царя Армении Тиридата, от которого и попал к нему, Константину, еще в начале его восхождения не только по воинской карьере, но и по политической, и находился в услужении уже несколько лет.

Как и любой иностранец, оказавшийся на чужбине, Андроник не искал иной поддержки, кроме его, императорской. Он не встревал в дворцовые дрязги и интриги, не плел заговоры, без которых не обхо-дился ни один дом августа, а верой и правдой служил только одному господину – вначале лишь простому трибуну, затем цезарю и вот уже Императору Римской империи. Правда, и вознаграждения за свою службу получал приличествующие его статусу. Не каждый центурион, а то и трибун имели такие почести и вознаграждения.

Услышав стук отворяемой двери, император, недовольный тем, что отрывают от работы, поднял взгляд от изучаемого документа и взглянул на слугу.

– Докладывай, друг Андроник, – справившись в мгновение ока с досадой – не пристало Императору уподобляться простым смертным и открывать душу – пошутил Константин по привычке – находясь наеди-не с Андроником, он допускал не только шутки, но и скабрезные выра-жения, – какие каверзы еще случились в Империи?

Предательство близких людей и измены даже самых верных сдела-ли императора осторожным и в то же время насмешливо-циничным.

– В Империи, слава Всевышнему, доминус, все пока спокойно. – Отвесив полагающийся поклон и назвав императора на восточный ма-нер, так как Константин любил данное обращение больше чем «импера-тор» или «август», доложил Андроник. Он был христианином, в отли-чие от многих его военачальников, по-прежнему чтивших старых богов во главе с Митрой, Юпитером или Аполлоном.

– Тогда что же заставило тебя потревожить меня в неурочный час?

– Говорят, посольство из Русколани прибыло, доминус.

– Так, говорят… или же прибыло? – Усмехнулся Константин, не скрывая иронии ни в улыбке, ни в голосе.

– Прибыло.

– И что?

– Аудиенции, доминус, добиваются…

– Это хорошо, что добиваются. Уважения будет больше. Верно, Андроник, или, быть может, я ошибаюсь?..

– Верно, доминус. – Поклонился в очередной раз Андроник.

– Давно добиваются?

– Около недели.

– Ничтожный срок. Другие больше ждут. Кстати, Русколань – это где?

Император Римской империи хоть и был просвещенным госуда-рем, но политической географией, если это не касалось непосредствен-но границ Империи или войн с ее соседями, особо не интересовался. К тому же Русколань в Империи была более известна как страна антов – Куявия или, вообще, Сарматия. А самих русичей в Империи чаще всего звали сарматами, реже – склавинами.

– Это за Боспорским царством и Меотиским морем, или короче Меотисой, доминус, – почтительно доложил Андроник. – Наши про-винции в Тавриде с их землями граничат.

По-видимому, Константин давно уже понял, о каких землях идет речь, а, возможно, и знал, да ума у своего доверенного лица пытал, ло-мая перед ним комедию своего неведения, – царственные особы всегда не прочь повалять дурака перед своими подданными, – так как сказал:

– Но так называемое Боспорское царство, северный обломок импе-рии Александра Македонского сейчас подпало под власть северных варваров – готов?

– Да, доминус.

– Значит, Русколань располагается за землями готов, наших давних беспокойных соседей и врагов.

– Верно, доминус, – поклонился Андроник и пояснил: – Частично за ними, а частично за Колхидой и моей родиной – Арменией.

– Что ж, понятно, – бесцветным голосом, лишенным каких-либо эмоций, промолвил Константин после недолгого молчания: то ли дей-ствительно о чем-то размышлял, то ли делал вид, что раздумывает. – И кто же там властвует: хан, каган, царь или король, как у готов?

– Князь. Князь Дажин, – уточнил Андроник, поклонившись.

– Хм, что-то ранее о таком не слышал, – сделал задумчивое выра-жение лица Константин. – Вот о короле готов Книве и его внуке Герма-нарехе слышал и даже видел последнего, когда вели переговоры с ними о мире на западных и северных границах империи; о царе персов, Нар-сехе, знаю – даже воевать с ним, как помнишь, приходилось… А вот о Дажине что-то не слышал.

Слышал или не слышал на самом деле Константин о русколанском князе Дажине, Андроник не ведал. Император Константин, конечно, мог и слышать о русколанском князе, но, находясь даже один на один с од-ним из самых верных своих слуг, мог запросто играть роль незнайки. Как никто иной, Андроник, посвященный во многие дворцовые тайны и интриги, знал, что Константин любил время от времени лицедейство-вать, как зато не любил раскрывать свои карты. С другой стороны, им-ператор Константин, действительно, мог и не слышать о князе Дажине и теперь говорил об этом факте правдиво.

– Не мудрено, доминус, – нашелся поднаторевший в вопросах ди-пломатии и дворцового чинопочитания Андроник, – разве можно всех варварских вождей упомнить при столь обширных границах Великой Империи.

– Пожалуй, ты прав, – милостиво согласился Константин. – И кто же возглавляет посольство северных варваров?

– Сын князя Дажина – Бус, – поклонился Андроник.

– Имя какое-то короткое: Бус, – произнес Константин, пробуя имя посла на слух. – Бус.

– Славянское, – обронил, словно нехотя, Андроник, – у славян имена, особенно у родовой знати, всегда краткие: Бус, Рус, Кий, Сев, Чех, Пан… – и замолчал, ожидая дальнейших распоряжений, так как последняя фраза императора не требовала немедленного ответа.

– Может, и славянское, – произнес Константин в раздумье, – а, мо-жет, и не славянское… Слышал я, что во времена Александра Македон-ского, друг Андроник, в Древней Бактрии был царь Бус Бактрийский. Слышал о таком?

– Как-то не доводилось, – потупился Андроник, хотя как человек любознательный и начитанный, любивший в минуты досуга поковы-ряться в истории разных народов и их правителей, он был знаком с этим именем.

– И сколько же лет этому Бусу? – вновь обронил сквозь зубы пове-литель Римской империи. – Наверное, какой-нибудь старик. Восточные варвары любят посылать во главе посольства старцев, – пояснил он свой вывод. – Не доверяют молодым ведение государственных дел.

– Я сам его не видел, – стал отвечать Андроник, конфузясь от та-кой своей непредусмотрительности и недальновидности, – но слышал, что муж сей совсем не стар. Примерно, ваш ровесник, государь… Мо-жет, чуть млаже…

Как ни прискорбно, но Андроник опять слегка лукавил. Его шпио-ны успели донести ему, что золотокудрому послу Русколани Бусу при-мерно на десять лет меньше, чем августейшему повелителю Римской империи. Однако он счел такое упоминание, а, заодно, такую осведом-ленность, неуместными тут и промолчал. Царствующие особы не очень-то жалуют людей, слишком осведомленных и все знающих, подозревая в таких или шпионов или «умников» и выскочек. Что, в принципе, од-нозначно: и тем, и другим не сносить головы. А если голову невероят-ным образом еще удастся спасти, то с дальнейшей карьерой при дворе можно распрощаться навсегда и молить богов, что так легко отделался. Вот Андроник благоразумно и придерживался золотого правила: знай больше, но говори меньше.

– Неужели? – проявил заинтересованность Константин.

– Говорят… – по-прежнему неопределенно ответил Андроник, придерживаясь избранной им тактики поведения при беседе с импера-тором.

– Кто-нибудь ему протежирует в нашей аудиенции? – Метнул мол-ниеносный и испытующий взгляд Константин.

– На сколько мне известно, доминус, – отвечал теперь вполне ис-кренно Андроник, – никто. Нет у него ни в столице, ни во дворце по-кровителей. Просто толкается во все двери и щели…

– Уже хорошо… – отозвался задумчиво император.

Андроник никак не отреагировал на последнюю фразу своего по-велителя. И, возможно, молчание советчика заставило императора вновь проявить реакцию:

– Тебе, друг мой, по статусу положено все знать наверняка, а не догадываться, – язвительно продолжил он, – а то «на сколько мне из-вестно…».

Андроник молча уставился в мозаичный пол рабочего кабинета императорского дворца, всем своим видом показывая смущение и рас-каяние.

– А скажи-ка, друг Андроник, мой верный советчик, – уже усмех-нувшись, поинтересовался император и отличный лицедей, – какая нам выгода от данного посольства? Какая нам в том корысть? А? – И взгля-нул зорко и пронзительно, даже глаза чуть прищурил, словно стараясь проникнуть в саму душу Андроника.

– Вам, доминус, о том лучше знать, – скромно потупив взор, ото-звался Андроник. – Но, если он прибыл с дружеским визитом, или даже с просьбой о помощи, то такие друзья лишними не бывают…

– У императора Великой Римской Империи нет друзей, – перебил высокомерно Константин. – У него или слуги, одни из которых расто-ропны и сообразительны, другие же – медлительны и завистливы, или же враги. Третьего не дано.

– Виноват, государь, – согнулся в поясном поклоне Андроник, – я оговорился: не друзей, а людей.

Ответив на вопрос, Андроник замолчал в ожидании дальнейшей реакции Константина.

– Продолжай, – сменил тот гнев на милость.

– Осмелюсь заметить, доминус, – продолжил верноподданнически Андроник, – неплохо бы заиметь… – он замялся, подыскивая точное определение, которое бы не резало тонкий слух императора.

– Друзей? – пришел на помощь, усмехнувшись, Константин. – Так, что ли?

– Да, – заметно стушевался от непроизвольной заминки Андроник, – друзей за спиной врагов. Даже сильному и грозному властителю это никогда не мешает…

– Это ты готов имеешь в виду?

– Да, доминус, – поднял на императора взор Андроник. – А кроме готов, нависших над Империей с севера и запада, есть еще и персы, как голодные псы покусывающие наше пограничье на востоке.

Персидское царство, как, впрочем, и Армянское, а незадолго до то-го и Боспорское, формально входило в Империю на правах отдельной, с большими автономными функциями провинции, но на самом деле пер-сидские цари считали себя независимыми от Рима и время от времени напоминали об этом, нападая на земли империи, граничащие с ними. Риму не раз приходилось подавлять выступление своих восточных вас-салов. Сам Константин, будучи еще просто Флавием Валерием Кон-стантином, сыном цезаря Констанция, и только первым трибуном, ко-мандиром всего лишь одной небольшой алы, в окрестностях развалин города Зура также участвовал в одном из многочисленных сражений с ними. Тогда царь персов Нарсех, совершив неожиданный маневр, на голову разбил цезаря Галерия, зятя тогдашнего императора августа Ди-оклетиана, посланного во главе римских когорт на усмирение персов, начавших жечь и грабить пограничные города и селения, а также захва-тивших большую часть Армении. И там же, под разрушенными стенами города Зура, Константин впервые познакомился а царем Армении Ти-ридатом. А было то в 302 году от Рождества Христова, если следовать христианскому летоисчислению, или же в 1055 году от основания Рима и начала летоисчисления в соответствии с римской эрой.

– Ну, что ж, – усмехнулся опять Константин, – тогда последуем твоему совету и посольство э-э-э… как там его…

– Русколанского князя, – поспешил с уточнением Андроник.

– …Русколанского князя, – тут же подхватил Константин, – при-мем. Но… – сделал он ударение на этом «но», – но, без спешки. Понял?

– Понял, доминус.

– Надо же дать прочувствовать князю Бусу важность как его мис-сии, так и нашего положения. Чай, не последние императоры в этом мире, – пошутил август. – В этом деле, как с вином: чем больше оно устаивается, тем крепче. Ха-ха-ха!

Андроник позволил себе улыбнуться одними глазами в знак того, что шутку своего царствующего господина понимает и одобряет.

– Но, – поднял Константин указательный палец правой руки, за-остряя тем самым внимание своего советчика и телохранителя, – других посредников к нему не подпускай. Я знаю наших царедворцев: обдерут бедного посла как липку, обещая помощь. Сами ведь не помогут, но ободрать – обдерут за милую душу. А он потом, возвратившись к себе на родину, будет дурную славу о нас распускать: корыстолюбцы, мол, и взяточники. Нам же худая слава совсем ни к чему!

Андроник понял, что император лукавит. Он не за казну посла Буса переживает и даже не из-за того, что где-то в далеком краю будет «ос-лавлен», а потому, что боится, что его ближайшие слуги порядком «об-легчат» подарочный багаж посла, и ему достанутся не все полагающие-ся по такому случаю подарки.

– Все сделаю, как скажете, доминус, – поклонился Андроник, по-пятившись задом к выходу из кабинета.

– Еще что-нибудь имеется? – задал формальный вопрос Констан-тин, давая тем самым больше понять, что аудиенция окончена, чем, же-лая ее продолжения.

– Нет, доминус.

– Тогда ступай, а я еще поработаю над документами. Кто-то же должен в государстве заботиться о благополучии подданных, не всем же баклуши бить да императорских милостей требовать.

И когда Андроник уже закрывал за собой тяжелую дубовую двух-створчатую дверь кабинета, добавил:

– Не забудь время от времени напоминать мне о посольстве Руско-ланского князя. Надо согласовать дату приема.

– Будет исполнено, доминус, – тихо отозвался Андроник и закрыл за собой створки парадных дверей.

Андроник удалился, а император Римской империи, отодвинув в сторону исписанные листы бумаги и серебряную чернильницу с остро отточенным гусиным пером, о чем-то стал размышлять наедине с собой. Тело и голова оставались недвижимы, и только его слегка удлиненное аскетическое лицо с остро обозначившимися вертикальными складками кожи на лбу у переносицы и на границе уголков губ и щек, жило жиз-нью мыслителя и полководца. Время от времени по нему пробегали легкие гримасы размышлений, скорее всего, противоречивых. Так как, то одна, то другая щека невольно подрагивали, а крылья длинного, с небольшой горбинкой, носа нервно трепетали. Тяжелый подбородок, говоривший о породистости владельца, лишь усиливал это впечатление. А широко поставленные черные, как агат, глаза оставались суровы и холодны даже под дымкой раздумий и смотрели обжигающе своим хо-лодом, почти не мигая.

Август Константин, а также доминус, базилевс, император – обще-употребительные титулы римских властителей – размышлял. Все чаще и чаще в своих размышлениях о настоящем или же о будущем он воз-вращался в прошлое. То довольно далекое, уже подернутое дымкой заб-вения, то совсем близкое, а потому достаточно яркое и подробное. Вот и теперь, обдумывая информацию, полученную от секретаря и дворецкого Андроника, в мыслях убежал далеко-далеко, в самое детство.

Вот он, еще совсем подросток, которого все домашние чаще зовут Флавием, чем Константином, в далекой теперь Иллирии, а точнее в Верхней Мезии или Далмации, в провинциальном городишке Наиссе, где родился в 1038 году по римскому летоисчислению. Рядом его мать Елена Флавия, содержательница придорожной корчмы-гостиницы, в которой путник мог найти не только пристанище, но кусок хлеба и крынку вина, а если у путника были еще и сестерции в кожаном кошеле, то он мог рассчитывать и на кусок жареного мяса.

Мать молода и красива. Она в чистой тунике, голова, как у боль-шинства замужних горожанок, покрыта легким платом, из-под которого виднеются черные, как вороново крыло, волосы. От матери пахнет ду-шистым хлебом, оливковым маслом и самодельным деревенским вино-градным вином. Мать одновременно и ласкова с ним, и строга.

«Не пристало сыну Констанция Хлора, славнейшего военачальника Рима, род которого идет от императора Клавдия Готика, заниматься шалостями и баловством, – вновь и вновь напоминает ему она, когда посылает учиться в местную школу. А на улице так тепло и светло от солнышка, и соседские ребятишки так весело играют в салки или же в римских легионеров, размахивая деревянными мечами и защищаясь от сыплющихся со всех сторон ударов кусками досок, изображающих щи-ты. – Не уподобляйся детям простолюдин и плебеев. Не позорь отца».

Отца дома нет. Отец где-то далеко в Галлии, на границе с франка-ми и готами. Он постоянно в сражениях. То с галлами и кельтами, вновь и вновь поднимающими восстания и мятежи, то с франками, тевтонами и готами, постоянно нарушающими границы Империи. С теми самыми готами, которые при императоре Клавдии захватили северо-западные земли и провинции Империи, осадили Фессалоники, угрожали Греции и, вообще, Ионическому побережью, а также островам Родос и Кипр, но которых, в конце концов, Клавдий разбил недалеко от Наисса. Отец дома почти не бывает, и он отца почти не помнит. Время от времени домой приезжает брат матери – Марий, который служит адъютантом у отца. Марий – старый и суровый воин, не раз побывавший в самых тяж-ких сражениях и не раз раненый. Однако прежние раны не мешают ему продолжать службу, чтобы заработать пансион – государственное посо-бие, полагающееся заслуженным ветеранам при выходе их на покой.

Если мать все чаще и чаще посещает храм, белеющий на пригорке среди зелени деревьев, под медной крышей, который называет церко-вью, и в котором молится христианскому Богу Иисусу Христу и его ма-тери – Пречистой Деве Марии, то дядя Марий признает только бога воинов – Митру да еще Юпитера, как того требует император, ибо Юпитер испокон веку считается покровителем Рима, а, значит, и всей Римской империи.

Вот он, по-прежнему мальчишка, но уже в военной школе, где го-товят воинских начальников для римских когорт. Сюда его привез по просьбе отца дядя Марий.

Тут Константин грустно усмехнулся собственным воспоминаниям, скривив уголки губ: «Какая там просьба отца. Это было прямое указа-ние правителей восточной части Империи, в том числе и императора Диоклетиана, желавшего видеть сына западного цезаря Констанция в качестве заложника у себя под рукой, чтобы было можно всегда «на-жать» на болевую точку отца».

Школа, в которой обучали воинскому искусству и готовили коман-диров как для пеших центурий, манипул и когорт, так и для конных турм и ал, находилась в восточной части Римской империи, в городе Никомедии – столице Восточной Империи.

«Учись, как следует, Флавий, – напутствовал его дядя Марий, ста-рый честный вояка, – ибо каждый захочет найти в тебе изъян, потому что когда-нибудь твой отец станет августом, чтобы твоим изъяном уко-лоть отца».

«Как был прав, – вновь усмехнулся Константин мыслям, но уже не скептически, как ранее, а с чувством светлой печали по ушедшим вре-менам, – старый вояка, дядя Марий. Все провидел и предвидел».

Отец, цезарь Констанций Хлор, к этому времени из-за политиче-ских и карьерных соображений, с его родной матерью Еленой, которую любил, расстался, расторгнув брак, который, кстати, официально и бра-ком не признавался из-за сословных различий, а считался лишь сожи-тельством женщины и мужчины – конкубинатом. Получалось, что мать его была не женой отцу, а всего лишь конкубиной – сожительницей, и он, Константин, был незаконнорожденным сыном. Что в последующем не раз «отравляло» жизнь и отцу, и ему, начавшему уже подниматься по скользкой карьерной лестнице воинского начальника. Отец женился на Феодоре, первейшей в Империи красавице и падчерице императора Максимиана, почему-то длительное время засидевшейся в девственни-цах.

Восточная столица встретила его холмами, радующими взор, зеле-нью виноградников, возделанными полями и пастбищами вокруг. Хол-мистая местность, покрытая островками рощ бамбука, можжевельника, лавров, дубов и елей, полого спускалась к заливу Мраморного моря, или, как еще называли, моря Мармара, соединявшего Эвксинский Понт с Внутренним. В заливе тихо скользили по голубой глади вод парусники и многовесельные галеры, перевозя грузы и людей с одного берега на другой. В его родном граде ни то, что моря, реки порядочной не было.