Текст книги "Время бусово (СИ)"
Автор книги: Николай Пахомов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)
В комнате, где находился раненый князь Дажин и куда вошел кня-жич Бус в поисках совета у отца, ярко пылали факелы, укрепленные в медных и бронзовых уключинах вдоль стен, и горели свечи во множест-ве подсвечников, так как за окнами была уже ночная темь. Свет факелов и свечей, преломляясь и подрагивая, отражался в начищенных до зер-кального блеска бронзовых поверхностях щитов и на клинках мечей, украшающих стены. Впрочем, он не только отражался, но и усиливал атмосферу тревоги и печали, скопившуюся в этой комнате, своими кро-ваво-красными бликами.
– Как ты, отец? – подойдя к кровати князя, возле которой уже на-ходились Злат, волхв Златогор, княгиня Ладуня, то и дело поправлявшая подушку и знахарка Зорина, потчевавшая его какими-то снадобьями, которые он не очень-то хотел и пить, спросил Бус.
– Почти как в далеком детстве, – отшутился без особой веселости в голосе князь Дажин. – Все вокруг меня, как видишь, хлопочут, суетятся, а я лежу и в ус не дую… Ни забот тебе, ни хлопот… Чисто младенец…
Разговаривая, князь тяжело и прерывисто дышал, его лоб то и дело покрывался бусинками пота, который заботливо убирали заботливые руки Зорины. Чувствовалось, с каким трудом ему достается эта беседа.
– Будем надеяться, отец, все обойдется, – постарался Бус придать бодрости своему голосу. – Ведь ты у нас богатырь, а богатыри еще не такие раны переносят… перебарывают.
– На все воля Сварога, – без особого энтузиазма отозвался князь. – Впрочем, я свое пожил, не меньше дедов и прадедов… Теперь ваш че-ред жить, дети. И не только жить, но и Руси служить!
Слушая невеселый разговор мужа и сына, горько всхлипнула Ла-дуня, сама испугавшись этого нечаянного всхлипа, так как Дажин стро-го-настрого запретил ей плачь и рыдания. «Ни к чему все это. От сыро-сти в глазах, здоровья и сил телесных не прибавится, – заявил он ей еще в первый день, – только лишнее расстройство души». Вот она и держа-лась из всех сил, да, видать, в какой-то миг не уследила и обронила ко-роткий всхлип.
Князь повел в ее сторону глазами:
– Ну-ну, Ладуня! Мы же договорились… Ни к чему при детях воду пускать. Ты же княгиня!
– Прости, князь, случайно то… – отозвалась Ладуня и стала быст-ро-быстро утирать глаза специальным лицевым платом тонкого и мяг-кого полотна, купленным ею по случаю у заезжих ромейских торговых гостей вместе с прочей женской мелочью: белилами да румяными.
«Как постарела мать за эти дни, – поразился Бус, обернувшись на всхлип княгини. – Как постарела! Просто беда». Он длительное время не видел матери, скитаясь по посольским делам на чужбине, и потому она помнилась ему довольно молодой и свежей. При возвращении видел всего короткий миг ласково улыбающейся, раскрасневшейся, словно девица, от нахлынувших чувств – тут некогда было обращать внимание на ее лета. Радость встречи переполняла обоих.
– Оставьте нас, женщины, – тихо, но непреклонно велел Дажин. – Нам мужской разговор предстоит. Не для женского слуха то…
Зорина, еще раз смахнув со лба и лица князя влажной тряпицей ка-пельки пота, отодвинув на всякий случай подальше от края столешницы свои чашки и горшочки, молча направилась к дверям.
– Может, князь, я останусь? – робко спросила Ладуня. – Какие мо-гут быть от меня секреты?
– Секретов от тебя, Лада моя, нет, – мягко, хоть и с придыханием вымолвил князь. Лицо его при этом, особенно лоб, покрылось потом, так что Злату тут же пришлось взять тряпицу, оставленную Зориной, чтобы смахнуть его. – Однако оставь нас одних… – был тверд в своем решении Дажин.
Ладуня подчинилась и, ссутулившись, совсем не по-княжески, по-шла к выходу вслед за знахаркой Зориной.
Как только за ней закрылась дверь, и в коридоре затих звук шагов, Дажин произнес:
– Хорошо, что вы все собрались у моего одра… Сам хотел вас со-звать… То ли доживу до следующего утра, то ли нет – одному Сварогу известно…
– К чему такие мысли, отец! – возразили Бус и Злат при грустном молчании волхва, который, по-видимому, отчетливее других уже видел печать смерти на челе князя, потому и не спешил с ненужными и пус-тыми утешениями.
– Будет вам! – повысил князь голос. – Мы не дети. Чувствую, как холод просачивается в телеса, и костлявая с косой уже подбирается к моему одру. Речь не о том. – Он передохнул, набираясь сил для про-должения речи, уж слишком тяжело она давалась ему. – Кому суждено умереть – тому надо помирать, а кому начертано жить – тому надо жить и думать о живых, – отдышавшись, изрек Дажин. – Тебе, Бус, надо при-нимать на ромены свои наше княжество и все заботы, с ним связанные. Брат Злат и волхв Златогор в том будут тебе опорой… Остальные бра-тья, повзрослев, тоже… В том им мой завет. Волхв передаст…
– Передам, – молвил тихо волхв. – В том не сомневайся.
– Как быть с вечем? – дождавшись окончания слов волхва, тихо спросил Бус. – Ведь оно решает…
– Передайте вечу мою волю: в князи – только Буса… как старшего в роду! – обращаясь взглядом то к Златогору, то к Злату, молвил Дажин. – Если до утра жив буду, то соберите дружину и старшину – то же са-мое им реку, клятву-роту в том потребую.
Златогор и Злат в знак согласия молча кинули головами.
– Ладуню, родительницу вашу, сыновья, и мою супругу, чтобы ни говорила и ни делала, со мной в путешествие по Ирию не пускать. Яс-но?
– Ясно! – в один голос заверили отца Бус с братом Златом.
– Тебе, Златогор, тоже сей наказ…
Златогор наклонил свою седую главу в знак согласия и повинове-ния княжеской воле:
– Исполню, князь! Хотя это и нарушение наших древних обычаев – жена должна быть с мужем и в чертогах Сварога, в Ирии, но у других народов уже нет таких обычаев. Следовательно, это сами люди, а не боги придумали такие обычаи и их можно изменить. Поэтому я испол-ню твое пожелание, князь.
– Да, Златогор, пора нам от диких обычаев отходить. Ведь мы, ру-сичи, ничуть не хуже ромеев. С меня и начнем…
– Верно, князь, пора…
– Еще хочу сказать: берегите Русь, нашу прекрасную Русколань! Это ко всем относится, – обвел он глазами поочередно присутствую-щих, – а к тебе, сын Бус – в первую очередь. Собирай земли Русские, береги Русь! Много у нее врагов, ох, как много!.. И еще распри между родами и племенами… Каждый старейшина, каждый князь желает быть государем, августом… себя выше других мнит. Потому и нет у славян единства… как у римлян, к примеру. А враги этим пользуются! И ста-раются то тут, то там кусок земли нашей отщипнуть, отторгнуть, ур-вать! Врагов много, но и друзья среди соседей всегда найдутся. Потому, сын, учись находить друзей, союзников… учись дружить и помогать друзьям. Русичи друзей никогда не подводили, в беде не бросали… Тут сам погибай, а друга выручай…
Дажину трудно было говорить, но он говорил, говорил через силу, ибо говорил о самом важном, о самом главном: о Руси, о благе которой даже на смертном одре не мог не мыслить. Злату то и дело приходилось тряпицей убирать пот с лица отца.
– А еще скажу, – отдохнув, продолжил Дажин, обращаясь к Бусу, – отпусти, сын, с Богом тех молодцев, что татей, пустивших стрелу и ра-нивших меня, пытались изловить. Я знаю, сын, у тебя к ним есть спрос и обида… Но за добро русы всегда платили добром… То даже Творцу любо… Верно, волхв?
– Верно, – отозвался Златогор.
– И ты добром отплати, Бус, не гневи Сварога!
– Хорошо, отец, отпущу их с миром, – тихо, но твердо заверил Бус. – Исполню волю твою, отец. Отпущу и Сколота, и его товарищей, хоть, честно скажу, не по нраву мне это.
Придя к благополучному решению судьбы Сколота и его спутни-ков, Бус вдруг почувствовал, что у него словно тяжесть с сердца спала.
– Спасибо, отец, что это бремя с меня снял. И судить-казнить было тяжело, и собственной рукой обидчиков отпустить – душа не поднима-лась…
А князь между тем продолжил:
– Пожелают остаться в граде, пусть остаются… Возьми в дружину – такие не предадут… самыми верными будут. Волхв Златогор не даст соврать…
– Князь верно глаголет, – подтвердил правоту речи Дажина Злато-гор. – Такие самыми верными бывают во все времена.
– И это исполню…
– Мать и братьев младших не давай в обиду… Кровь одна!
– Не дам! Сварогом клянусь!
– Хорошо… коли так. Жену свою, взятую у греков, люби, но Боя-на, первенца своего, не позволяй ей обижать. А то бабы ласково стелят, да спать жестко – знаю их… Боян же… умным мальцом растет. Мнится мне, сладкоголосый будет… Поверьте, еще род наш в веках словом прославит!
– Исполню…
– Сестру же вашу, Лебедь, никому в обиду не давайте. Хоть и го-ворится, что дочери да сестры – это отрезанный ломоть, но кровь-то одна… Берегите ее! Это вас, сыновья, обоих касаемо, как старших…
– Исполним, отец, – в один голос ответили Бус и Злат.
– С супругой своей, спустя время, по нашему обряду, по нашей ве-ре обвенчайтесь, но если она возжелает в своей вере остаться, не пре-пятствуй. Бог, он хоть и по-разному называется у разных народов, но для всех един. Захочет храм поставить – разреши, помоги. Храмы – это не только божий уголок, но и красота, и твердь духовная, а значит, твердь народная! Жене не воспрещай ее веры придерживаться, но и свою веру береги!.. От отцов и дедов она нам завещана… Впрочем, тут я спокоен: Златогор и Злат в том будут тебе опорой и порукой…
Волхв и Злат молча поклонились.
– Если помру, то тело на костре сожгите, не прячьте под курган, как делали до сей поры с покойными сородичами, и не прячьте в домо-вину и могилу, как поступают христиане… Пепел по ветру развейте… Над реками и лесами, над лугами и холмами, над степью-кормилицей…
И опять все молча склонили свои головы в знак согласия и повино-вения, отдавая дань уважения последней воле князя Дажина, доброго родителя и умелого вождя.
Далеко за полночь продолжался разговор русколанского князя Да-жина с сыновьями и волхвом. Он совсем изнемог от дум и распоряже-ний, от напряжения воли и ума. Не раз и не два приходилось Злату ути-рать отцу лицо, очищая его от пота и давать глотнуть отвара, оставлен-ного в серебряной чаше знахаркой Зориной.
– Однако, устал я, – наконец, незадолго до первых петухов, молвил Дажин. – Идите почивать. И я подремлю чуток… Утром, Бог даст, про-должим…
Кряхтя и покашливая, Дажин повернулся на своем одре набок, ли-цом к стене, давая этим видом понять, что разговор окончен. Сыновья и волхв, стараясь не шуметь, двинулись к выходу.
Покинув комнату отца, Бус и Злат проводили волхва Златогора в приготовленную для него опочивальню, а сами направились в комнату к матушке, знали, что не спит, что ждет их.
Служанка Милана, дежурившая у дверей комнаты княгини, увидев их при свете свечей, проводила в комнату: «Княгиня ждет, просила про-вести, как только появитесь».
Вошли. В комнате княгини был густой полумрак, так как огонька в одной осветительной масляной плошке явно было недостаточно, чтобы осветить довольно большое помещение княжеской опочивальни. Мать, действительно, то ли в ожидании их, то ли в ожидании возможного зова супруга, сидела на лавке одетая, бодрствовала, не спала.
– Проходите, дети, – пригласила коротко. – Присаживайтесь.
– Вот пришли, матушка, чтобы успокоить… – начал Бус степенно, так, как и полагается будущему князю.
– Какое уж тут успокоение, дети… Как отец-то?..
– Держится. Все время различные наставления давал. Под конец устал малость, лег почивать. Знахарка Зорина находится поблизости… на всякий случай, в коридоре на скамье прикорнула.
– И то верно, поздно уже… или еще рано… – невесело усмехну-лась княгиня, намекая на то, что короткая южная ночь вот-вот окончит-ся и перейдет в утро. – Спасибо что зашли, не забыли мать. Теперь иди-те отдыхать. Чай, и вам, несмотря на молодость, несладко приходится. Всех горе надломило! Кто мог бы подумать, что так случится?.. – Из глаз княгини потекли слезы, но она их не спешила убрать с лица. – Ох, отец, отец… Однако, сыны, идите… отдыхайте. А ты, Бус, к супруге своей поспеши. Ей сейчас, возможно, хуже всех: от батюшки с матуш-кой, из родимого гнездышка вырвали… Одно это уже не в радость-то… И тут сразу же в объятья Жали и Кручины попасть – совсем плохо. Поддержи, сын, ее. Не оставь своей заботой…
«Какая славная у нас матушка, – подумал Бус, направляясь темны-ми переходами коридоров дворца в опочивальню супруги, – в собствен-ном горе еще о других думает и заботиться не забывает».
В комнате, отведенной под супружеское ложе Буса и царевны Эв-лисии, свечи не горели, и в помещении царил мрак, лишь немного раз-жиженный ночным лунным светом, струившимся через единственное узкое окно. «Однако, спит, – решил Бус, закрывая за собой тяжелую дубовую, скрипнувшую при раскрытии, дверь и перешагивая невысокий порог. – Жаль, придется потревожить».
То ли скрип двери, то ли настолько был чуток сон княжны, что по-явление Буса в темной комнате заставило ее проснуться.
– Ой! Кто тут? – спросил по-гречески слабый, немного заспанный и довольно встревоженный женский голосок откуда-то из глубины.
– Не бойся, лада моя, это я, – также по-гречески отозвался Бус. – Пришел вот проведать, да подремать рядом хоть пару часов, оставшихся до рассвета.
– Проходи, супруг мой, – уже более радостным голосом произнес-ла Эвлисия – Мне так боязно, так боязно, – пожаловалась она искренне, без какого-либо жеманства, присущего избалованным женщинам и де-вушкам из знатного рода. – От каждого шороха и скрипа дрожала, пока не уснула…
Оттуда, откуда раздавался голос Эвлисии, послышалось легкое по-скрипывание досок ложа. – Эвлисия освобождала место для супруга.
– Не бойся, лада моя, – ласково произнес Бус, направляясь на ощупь в темноте к ложу, – никто тебя тут не обидит. И, вообще, было бы все иначе, если бы не этот тать… В горький час приходится тебе обживаться на новом месте…
– Как отец? – нежно прижимаясь к присевшему на ложе мужу, прошептала она. – Лучше не стало?
– Не стало… но он крепится, моя красавица.
Теплое от сна тело супруги манило в пастель.
Царевна Эвлисия, новая жена Буса Белояра, действительно была молода и красива. Как сказывали сведущие люди, ей шел только семна-дцатый год, когда на греческий остров Родос прибыло посольство рус-коланского князя Дажина во главе с Бусом и волхвом Златогором.
Вместе с подружками, облаченными в светлые легкие туники, она резвилась во дворцовом саду, в котором были не только фруктовые де-ревья и всевозможные цветы, но и небольшой пруд, обложенный розо-вым гранитом, в котором плавали золотистые рыбки. По тропинкам важно гуляли прирученные павлины в своих сверкающих нарядах.
Как и любая девица в ее возрасте, Эвлисия уже мечтала о суженом, похожем на тех героев, о которых рассказывал бессмертный Гомер в «Илиаде» и «Одиссее», похожих на спартанского царя Леонида или на богоподобного Александра Македонского, которого еще при жизни ве-личали сыном Зевса. Мечтала, но, будучи христианкой и высоконравст-венной девицей, о своих мечтаниях даже с подружками никогда первой речь не заводила. Не пристало дочери царя Родоса, родословная которо-го корнями уходила чуть ли не к языческому богу Солнца древних гре-ков – Гелиосу и сыну Зевса – Аполлону, покровителю всего живого, покровителю гармонии и красоты, защитнику права и порядка, поэтиче-ского вдохновения, пения, музыки, меткому стрелку из лука и властите-лю Муз, уподобляться древним гетерам и вести разговоры о любви и возлюбленных.
Если раньше, до императора Константина, на всей территории Римской империи – и остров Родос тут не был исключением – христиан преследовали, безвинно казнили, отдавали на растерзания диким зверям на аренах цирков, то с его восхождением на трон Римских императоров, христианская вера была сначала признана равной другим верам. А за-тем, в 1078 году Римской эры, или в 325 году от Рождества Христова, или в 5823 году от Сотворения Мира по вновь принятому летоисчисле-нию, она становится главной государственной религией Империи. В этом году в древней Никии происходит Собор христианских Церквей, в работе которого участвует высшее должностное лицо государства – им-ператор Константин. И не просто участвует, а председательствует, оли-цетворяя этим единство светской и церковной власти и признание хри-стианской церкви единственной и главной в государстве. Теперь хри-стианам незачем было скрывать от окружающих своей веры в Единого Вседержателя и Творца. Теперь сторонники Христа не только открыто совершали таинства, но и сами начинали теснить и преследовать вче-рашних гонителей – язычников. Причем, не менее жестоко и яро, как только что были преследуемы сами.
Родители Эвлисии, несмотря на знатность рода, длительное время скрывали свое верование, тайно творя христианские обряды. Впрочем, в том они были не одиноки: так поступали почти все и везде. Когда же необходимость в том отпала, то они одними из первых на острове от-крыто стали не только справлять христианские обряды, но и встали в ряды самых ярых проповедников новой религии. Поэтому ничего не-обычного в том не было, что своих детей, в том числе и последнюю дочь они крестили, дав ей в крещении имя Эвлисия, и воспитывали ее в соответствии с адептами христианского учения. Скажи ей кто-нибудь, что станет она супругой языческого князя из далекой и неизвестной Русколани, не то что бы не поверила, но даже и слышать о таком не за-хотела, как, впрочем, о самой Русколани никогда не слышала.
Царевна Эвлисия, впрочем, как и ее родители, царь и царица Родо-са, была христианкой, потому строго соблюдала христианские заповеди, в том числе и дочернюю обязанность послушания родителям своим. Поэтому против воли родителей поступить не могла. От одного мудре-ца, проживавшего на острове и одно время занимавшегося ее образова-нием, ибо не пристало принцессе быть неграмотной, слышала, что их остров Родос назван так в честь языческой нимфы Роды, дочери Гелио-са – бога Солнца. И что традиция острова – всем принцессам, родив-шимся на острове, подлежит выходить замуж за детей царского рода и тех, кто люб богами. Пока не воцарилось христианство, традиции, как знала Эвлисия, соблюдались строго. Теперь же наступала иная пора, и как поступать в ней, никто не знал.
Смуглоликая, длинноногая, с миндалевидными глазами-омутами дикой серны, со смазливыми ямочками на румяных щечках, с по-девичьи угловатой фигуркой, в которой, однако, уже все отчетливей и отчетливей вырисовывались формы женщины-красавицы, она весело скакала с подружками по отеческому саду, пугала важно шествующих среди фонтанов и фруктовых деревьев золотокрылых павлинов. Отец и мать в том не мешали, исходя из житейской мудрости: девичий век ко-роток, так пусть резвится, пока живет при родителях. Накручиниться еще, ох, как успеет!
Так продолжалось до тех пор, пока во дворце царя и наместника острова не появились посланцы императора Константина и не приказа-ли ее отцу вместе со всем семейством явиться в стольный град Визан-тий на празднование очередной победы римского оружия над варвара-ми. Такие праздники в Римской империи проводились довольно часто и ничего необычного в том не было.
Отец и мать таким приглашением явно были смущены и встрево-жены: ранее никогда Константин не удосуживался их звать к своему двору. И потому от такого приглашения-приказа ничего хорошего не ожидали. Однако деваться было некуда, подчинились молча, с прису-щим христианам смирением. Она же несказанно обрадовалась: еще бы, не только мир большой надлежало повидать, но и самого божественного императора и его дворцы сказочные узреть!
До Византия добирались морем, на одной из торговых галер, при-надлежащих ее отцу на паях с греческим купцом Дионисием. Можно было совершить и сухопутное путешествие, перебравшись с острова на берег Малой Азии, и дальше следовать побережьем до Босфора. Но отец счел путь по суше опасней – на дорогах мародерствовали разбойничьи шайки – и выбрал морской.
Хоть судно и придерживалось берега, хоть и делали частые оста-новки с заходами в порты прибрежных городов для пополнения запасов свежей воды и пищи, а то и для кратковременного ночного отдыха, Эв-лисии порадоваться морскому путешествию не пришлось: измучила морская болезнь. Так что по прибытии в Византий она была бледна, худа и имела болезненный вид. Радости от предстоящего появления в императорском дворце значительно поубавилось. А когда же после оче-редного праздничного маскарада узнала, что император Константин, исходя из политических и государственных соображений, прочит ее в жены варварского князя, которого она впервые и увидела на этом мас-караде, ощущение праздника пропало напрочь. Сколько пришлось ей пролить слез – известно разве Всевышнему, да еще родителям.
– Не хочу! – прижимаясь к матери, словно ища у нее защиту и за-ступничество, плакала она, пока шли приготовления к свадьбе. – Не желаю!
– Мужайся, дочь, – утирала мать свои и ее слезы. – Бог терпел и нам велел. Видно, таков промысел Божий – быть тебе его проповедни-ком в далекой земле, среди варваров.
Отец не плакал и не утешал, но и он был хмур, как осенняя туча. Он знал, что тут ни слезами, ни мольбами помочь уже невозможно. Им-ператор твердо решил выдать Эвлисию замуж за княжича Буса, варвара из далекой Русколани. И ничто его, императора, от той задумки отка-заться не заставит. Добиться удалось лишь того, что будущий муж Эв-лисии согласился венчаться по христианскому обычаю.
– Не хочу за варвара! – То заламывала свои точеные ручки в бе-зысходной борьбе с роком и судьбой, то топала ножками в бесплодной ярости царевна. – Не хочу от вас уходить в варварскую страну. Спасите, матушка и батюшка!
– Ничего не поделаешь. Придется смириться с судьбой и уповать только на Спасителя. – Повторяла в сотый раз царица Родоса. Она-то знала, что воля императора непреклонна, и любые просьбы с отменой свадьбы только раздражают его и вызывают приступы гнева. – Ты же не хочешь, чтобы нас с отцом обвинили в государственной измене и каз-нили, как врагов Империи. Он же, – переходила на шепот она, – ни род-ного сына, ни супруги не пожалел! Что тогда о нас говорить? Распра-вится, как с мошками…
Император Константин, загоревшись идеей заключить брачный союз не столь меж людьми: княжичем и царевной, как между государ-ствами, Римской империей и Русколанью, даже слышать об отказе от свадьбы не желал.
– Бабья блажь… Стерпится – слюбится! – повторял он всякий раз на все просьбы и мольбы родителей царевны, как, впрочем, и ее самой, то добродушно, то с раздражением.
– У них, добрый и справедливый август, кровь человеческую вме-сто воды пьют, младенцев едят, – не оставляла Эвлисия попыток умило-стивить сердце императора в минуты редких визитов, добиваться кото-рых приходилась через окружение императора с помощью всевозмож-ных подарков и презентов, а, проще говоря, взяток.
– Чушь собачья! – скалился в язвительной улыбке Константин. – Досужие сплетни невежд. Княжич Бус – один из образованнейших лю-дей нашего времени. Латинским и греческим владеет лучше всякого римлянина или грека. По карте ориентируется – любо, дорого смотреть – проворней любого чертежника или же стратега. И в риторике, и в во-енном деле – любого за пояс заткнет. Так что прекрати дуть губки и увлажнять глаза – они не тучи дождевые – и иди, благословясь, под ве-нец. Если не будешь дурой, то обеспечишь своей родине достойного союзника. Ясно?
Было то ясно или же не очень родосской принцессе, неизвестно, но больше она о варварских обычаях будущего суженого не заикалась. Между тем необходимые приготовления к свадьбе были закончены, венчание состоялось, и Эвлисия стала законной женой русколанского княжича, а через некоторое время, поплакав и попрощавшись с родите-лями, отбыла с мужем в далекую и неизвестную Русколань.
Дорога до Русколани хоть и была долга, но прошла без особых приключений, если не считать посещения портов и прибрежных горо-дов Понта Эвксинского, отдаленных провинций Империи, а также горо-дов Тавриды и Боспорского царства, в которые приходилось заходить кораблям, на которых возвращалось домой русколанское посольство. Новые впечатления в какой-то мере сглаживали чувство тоски по роди-телям и острову Родос, ставшим таким милым и родным, таким дорогим сердцу, о чем раньше даже не задумывалось.
Когда приплыли в Пантикапей – столицу Боспора, то были при-глашены во дворец царя Савромата. Город поражал своей обширно-стью, многоголосьем населения и его пестротой, хотя и уступал уже Византию по размаху строительства. Впрочем, поражало не только мно-гоголосье и обширность города, но и царский дворец – своей роскошью, царь Савромат – показным радушием, его приближенные – утонченным обхождением. «Не дурно пристроился царь Савромат! – невольно поза-видовала тогда она роскоши царского дворца. – Красота повсюду такая, что императорский дворец меркнет».
Однако у Савромата гостили недолго: дня три-четыре. И уже утром четвертого или пятого дня отправились в последнее плаванье на кораб-лях через неширокий Киммерийский пролив к граду Гераманоссе, назы-ваемому русами на свой манер Кермой. В Керме их уже ждали: наряд-ная карета, запряженная четверкой украшенных цветами и лентами лошадей, для нее и ее девушек-служанок, взятых из родного Родоса ро-дителями в Византий и теперь отданных ей в качестве прислуги, и младшая дружина при парадной броне и оружии, на прекрасных степ-ных конях. Видать об этом позаботился старый жрец, что был среди советчиков ее мужа, которого она до смерти боялась, а как было не бо-яться, если о таких жрецах молва ходила, что они могут любую красную девушку в уродливую лягушку превратить, и который покинул их еще в Пантикапее, в день прибытия туда.
Путешествие в карете было неспешным. Походный образ жизни поначалу мало радовал, но после того, как втянулась в него, то даже понравился. Степные просторы, звездные ночи, шелковые шатры, ноч-ные костры, длинные протяжные песни дружинников, пища простая и здоровая, пахнущая дымом костра. Постоянное внимание заботливого супруга днем, и его жаркие ласки ночью, когда стан успокаивался и за-сыпал, конечно, кроме дозорных воев, парами охранявших сон и покой остальных.
К граду мужа она подъезжала уже смирившаяся со своей участью, все реже и реже обращавшаяся в своих думах к родному Отечеству, час-то улыбающаяся, хоть и с тревогой от встречи с родителями мужа в ду-ше. Вопрос: «Как примут?» – не отпускал ее ни на миг.
Град встретил ее ликованием, но радость и торжественность встре-чи с родителями Буса омрачилось злодеянием, совершенным неизвест-ными татями в отношении отца мужа. Все было скомкано, все пошло не так, как планировалось…
Утро давно было уже в разгаре, когда Бус проснулся в супруже-ском ложе. Его голова покоилась на оголенной руке супруги. Эвлисия не спала. Почувствовав, что муж проснулся, она взглянула на него своими большущими черными, как омут, глазами.
– Ты уж извини меня, муж Бус, что раньше не разбудила, – пропела она по-гречески. – Жаль было будить – лег поздно, спал мало … и слад-ко… К тому же в доме не слышно какой-либо суеты, просчитала, что с батюшкой пока все хорошо.
– Спасибо, любимая! – потягиваясь до хруста костей, разминая их, произнес Бус на родном языке и вскочил с ложа.
Эвлисия за дорогу старалась обучаться речи мужа, поэтому поняла сказанное им и заулыбалась.
Как ни хорошо было быть с женой, но дела ждали. Бус выскочил на улицу, где отроки из младшей дружины уже поджидали его с шайкой ключевой воды и широким рушником для утирания.
– Слейте, отроки, – обнажившись по пояс, потребовал Бус. – При-позднился малость…
Служившие юноши молча приподняли шайки, чтобы слить воду на спину и голову княжича.
– Фу! – отдувался и отфыркивался Бус, хлопая ладонями себя по телу и лицу. – Вода из родника?
– Из родника.
– Оно и видно – обжигает! Однако хорошо – сна как не бывало.
Он стал обтираться рушником, доводя тело до красного цвета.
– Матушка встала?
– Встала. Злат тоже, – пояснили отроки. – И остальные… Скоро трапезничать начнут. У князя – ворожея Зорина, с травами, отварами и мазями. Ему, вроде бы, с утра полегче стало…
– Хорошо, коли так, – отозвался Бус, набрасывая на влажное тело свежую рубашку, захваченную им загодя из опочивальни. – Хорошо, коли так, – повторил он без особой надежды в голосе. От волхва Злато-гора и от Зорины уже слышал, что противоядия от отравленной стрелы нет.
Трапезничали все вместе, так же как и в детстве, – отметил про се-бя Бус, – в просторной комнате на первом ярусе княжеского дворца, расположенной рядом с помещением, где в печи и на печи приготовля-лась пища для княжеской семьи. Во главе стола, рядом с пустующим креслом князя – живым напоминанием о семейном горе – восседала мать-княгиня, по правую руку от нее Бус со своей супругой, по левую, ошуюю, Злат и Златогор. Остальные лавки и скамьи занимали младшие братья Буса и его сын Боян, дичившийся мачехи, но старавшийся не показывать в том виду. Сестра Лебедь была также за столом – ее корми-ла кормилица Власта.
Трапезничали молча, по давно заведенному обычаю.
Справив утреннюю трапезу, Бус первым делом поспешил испол-нить наказ отца об освобождении Сколота и его товарищей, для чего собрал их всех в комнате раненого Сколота и торжественно объявил княжескую волю:
– Вы прощены и свободны, можете на все четыре стороны идти! Или, как сказал родитель, можете тут оставаться… в дружине воями. Выбор за вами.
– Как скажет Сколот, – переглянувшись с остальными товарищами, заявил Путята как старший в группе, – так и будет.
– Спасибо, други, – умилился верностью друзей Сколот, – иного не ждал, но решать каждому из вас. Я слишком долго вашими головами и животами распоряжался… Больше не хочу. Если желаете услышать мое решение, то я остаюсь и клянусь князю и тебе, Бус, верой и правдой служить! За добро надо платить добром, причем, сторицей.
Посовещавшись, друзья Сколота, решили остаться в Кияре, в кня-жеской дружине.
– Остаемся в Кияре, – подвел итог короткому обсуждению Путята, – будем Руси служить. А где ей служить: в Кияре, Киеве или же в Кур-ске – одно и то же. Русь – она везде одна!
– Ну, что ж, – одобрил княжич, обращаясь к спутникам Сколота, – можете идти в гридницкую, вас там накормят, я распоряжусь, а Соколу своему можете сюда принести.
– Не стоит, – заверил Сколот, – я тоже до гридницкой как-нибудь доберусь, вместе с товарищами потрапезничаю. А еще прошу меня по-прежнему Сколотом звать. Прежнее имя давно уже забыто… нет Соко-ла. Остался только Сколот.
– Как угодно, – направился Бус к выходу из комнаты, намериваясь оставить Сколота со своими друзьями наедине – считай, два дня не ви-дались, разлучены были, есть о чем переговорить без лишних ушей. Но Сколот остановил его вопросом:
