Текст книги "Время бусово (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

СЕВ

Пока длились полевые работы, связанные с пуском пала по старо-му жнивью, с вспашкой на быках, так как Сварог еще не надоумил ку-рян использовать для такого дела лошадок, деревянными сохами, снаб-женными железными сошняками, разработанных ранее полей; пока не были окончены работы с посевом семян под деревянные бороны с дере-вянными же зубьями, которые тянули смирные лошадки или норови-стые быки; пока на полевых работах было задействовано почти все на-селение города Курска, от мала до велика, ибо сказано, что один весен-ний посевной день целый год кормит, строительные работы в крепости почти не велись. С хлебушком каждый желал быть, ибо хлеб – всему голова! Не зря же три символа Рода и Творца воплощаются в Деде, Дубе и Снопе, которые и почитаются славянами наравне с самим Творцом.

Сев – дело не простое. Прежде чем бросить зерно в землю надо бо-гов умилостивить, чтобы зерно в землю приняли, чтобы всходы были дружные и тучные, чтобы засуха стороной обошла засеянные поля, чтобы дожди выросший урожай не сгноили. Да мало ли еще чего надо вымолить у богов. А боги все разные и по разному относятся к мольбам пахарей и сеятелей. Одни помогают, другие же могут и пакость какую-либо учинить, если их не умилостивишь. На то они и боги!

Потому допрежь сеятелей обходили курские поля жрецы, творя за-клинания, а Славояр на капище праздник богам и требу учинил, возда-вая хвалу и молитвы. Сварогу – Творцу всего сущего, а также Снопу – одному из воплощений Сварога. И Велесу, дающему благодать всякой живности, и Севу – покровителю полевых работ и сева, и Зимстерле – богине весны и цветов, и Мерцане-Зарнице, чтобы не забывала резвить-ся над зелеными всходами и созревающими колосьями, и богине Сиве, отвечающей за плоды и плодовитость, и еще многим и многим богам и богиням, от воли и благосклонности которых зависит: быть урожаю, или же голод ожидает род курских северян.

Бог Сев в сем праздновании курян был особо почитаем, он был не только покровителем всех полевых работ, но и покровителем самих се-верцев. Это в его честь Отцом Богумиром был назван один из его сыно-вей, который и стал родоначальником всех северских племен и родов, прибыв из далекого былинного Иньского Края на Русские земли и рас-селившись на берегах Семи, Десны, Псла и иных рек. Вот и воздавались ему особые почести, равные тем, которые воздавались самому Сварогу или Световиду.

И если в пору вспашки полей участвовали в том действе лишь па-хари да ребятишки, помогавшие им подгонять хворостиной утомивших-ся быков, и при этом допускалась для полевых работ будничная повсе-дневная одежда, то в день сева куряне поголовно, за исключением лишь грудных детей да ветхих стариков, оставшихся возле своих изб греться на солнышке, вышли на поля в лучших и самых ярких нарядах. Мужчи-ны – в расшитых тонкого белого холста рубахах, женщины в цветастых платках и платьях, девушки – в светлых сарафанах, с венками и лентами на голове при распущенных, не заплетенных в косы, золотистых воло-сах. И все вместе – с веселыми песнями, славящими богов и сев, поле и труд.

Даже ярмо на волах, и то было в лентах, чтобы не печалить богов своим скудоумием и отсутствием веселья. Ибо куряне, впрочем, как и все северяне, как и все славяне, считали, что все хорошие дела должны делаться весело и легко. Тогда и боги помогут, и успех ждет. Если же начать столь важное дело с тяжелым сердцем, без ощущения радости – добра не будет. Не только это лето, но и вся жизнь сложится тяжело и муторно.

– Прими, земля-кормилица, – метнул горсть жита жрец Славояр в дышащую теплом землю, – жито, да отдай его нам старицей. Ибо кор-мишь ты нас и поишь, ибо ты всем русичам – мать, не мачеха! Слава! Слава! Слава! – И был он в сей день не только в праздничных одеяниях, но торжественен и благообразен.

– Слава! – повторили сеятели, берясь за лукошки с зерном.

– Сла-а-ва-а-а! – отозвалось гулкое эхо.

Сев на курских, из сплошного чернозема, полях, когда-то отвое-ванных пращурами у лесных массивов, а потому раскинувшихся среди лесов и перелесков, торжественно начинался и торжественно, под пение молитв, заканчивался.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА

Но только жаркая пора посевной миновала, как строительные ра-боты на Красной горе возобновились с новой силой. К тому же дни ста-ли долгими, теплыми, а вечера сопровождались соловьиными трелями и прочим птичьим гамом и щебетом.

Работалось весело, споро, с небольшими перерывами на еду и от-дых. И как не спориться работе, когда на строительстве, почитай, весь город трудится, все горожане и огнищане, проживающие на крутоярах по Тускарю от Красной горы и до Лысой горы. Кто рвы копает желез-ным заступом, кто бревна-плахи к ним на могучих плечах несет, кто землю между рядами бревен утрамбовывает, да глиной вязкой забивает. А как не трудиться – для себя крепость строят, по решению своего же веча. Вот и кипит работа от зари и до зари. Вот и стучат заступы и топо-ры от темна и до темна, и радостно повизгивают пилы, прожевывая твердый, как из железной крицы, дуб.

На строительстве крепости работают не только мужчины-воины, не только плотники и кузнецы, кожевники и горшечники, не только княжеская челядь, гости торговые и жрецы-ведуны. Этим всем сам Сва-рог в работе быть велел. Тут и женщинам, и подросткам работы хвата-ет: в мешках из рогожи и на специальных деревянных носилках глину из-под кручи, почитай, от самого Тускаря подносят, песок речной. Дру-гие – в деревянных ведрах воду. Третьи – прошлогоднюю солому. Чет-вертые все это ногами своими загорелыми перемешивают, доводя до вязкой массы. У многих из них не только ноги по колено в глине, но и лица, и руки. Однако, всем весело. Тут и там смех раздается: девичий – звонкий, задорный, словно колокольчики серебряные враз зазвенели, мужской – басистый, солидный; ребячий – по-жеребячьи восторжен-ный.

Мужчины и подростки, по примеру отцов своих, в полотняных штанах и обнажены до пояса. Босые. Чего зазря одежонку рвать и обувь бить, когда не только от работы тепло, но и от Ярилы-Солнышка. Оде-жда да обувь и в холода сгодятся.

Женщины в длинных до пят платьях и в светлых платках на голове – не к лицу молодкам ходить с распущенными власами, чай, не на празднике лета и любви – Лады и Купалы, чай, не девчонки-малолетки. Тем это дозволяется. Как дозволяется и незамужним девицам своей кра-сой русалочьей парней завлекать.

Если какой подол платья мешает, то можно его спереди подобрать и за пояс засунуть, вот ноги не будут путаться в подоле – и ничего за-зорного или постыдного в том нет. Испокон веку так славянки хажива-ли, когда работа того требовала. А те, что побойче своих подружек бу-дут, так те и мужские порты натянут – по примеру своих сестер из Бе-лой Вежи, которых еще то ли касачками, то ли казачками называют – и в них щеголяют: ведь тепло и удобно.

После окончания работ все так же дружно направляются к тихому Тускарю. А он пылает в лучах заходящего солнца и прохладой манит. На берегу, не сговариваясь, делятся на две части: мужчины и мальчиш-ки, что постарше, в одну сторону, женщины с девушками и прочей ме-люзгой – в другую. Купаются порознь, излучиной реки и густыми кус-тами ивняка разделенные.

Мужчины, сняв порты, прыгают с разбега в еще не прогретую солнцем воду и ну, размашистыми саженками, водную гладь рассекать. Туда-сюда, туда-сюда. Ухают от удовольствия.

Женщины, убрав платы и распустив золотистые волосы, входят в воду осторожно, как бы кончиками пальцев ног. Одни – прямо в плать-ях, другие – разоблачившись до нага, а чего бояться: мужчинам грех подглядывать в неурочный час за женской красотой, великий позор. Ни один на такое не осмелится. Мало, что засмеют соплеменники, но еще и изгоем сделают, из града навсегда изгонят. Суровы законы русичей. Суровы, но справедливы. Не замай чужого. Вот и красуются женщины друг перед другом своей русалочьей красой на зависть водяному царю и его помощникам-духам речным. Особенно, молодки, или те, кому за-муж уж впору. Русалки! Настоящие русалки! Глазища большие, все го-лубые, синие да зеленые. Как омуты колдовские. И волосы – чуть ли не до пят! По плечам рассыпались, розовые ягодицы прикрывают про-зрачной золотой кисеей.

Русалки! Настоящие русалки!

Купава тут же. Нагая. Уже в воде побывала. Улыбается от удоволь-ствия. Вышла на песчаную отмель, руками волосы отжимает, воду с тела сглаживает. Тело стройное, кожа чистая, гладкая. Вода на коже в шарики собирается, искрится, как роса на траве в утренний час.

– Что, Купа, улыбаешься? – спрашивает востроглазая и быстрая на язык соседка ткачиха. – Наверное, милого дружка вспоминаешь?

Задала вопрос и смотрит хитро-хитро, настырно-настырно, вызы-вающе: как, мол, ответишь, не солжешь ли, не слукавишь ли соседушка дорогая?..

Тут не отмолчишься. Хоть и таят Купава с Бродичем свою любовь, но разве утаишь ее от сотен глаз… не утаишь… Купава понимает: бу-дешь молчать – досужие кумушки такое навыдумают, что жрец, отве-чающий за целомудрие жителей града, может к ответу на вече призвать.

– Может, и вспомнила, – приняла вызов Купава, выпрямив стан и гордо взглянув на соседку. – А тебя, соседушка, завидки, что ли берут? Или муж с тобой не больно-то ласков, что ты на чужих парней загляды-ваешься?

Быстра на ответ Купава, за словом за пазуху не полезет, да и язык у нее, что осока речная – режет до крови.

– Не серчай, Купавушка, – уже миролюбиво продолжает ткачиха. – Просто спросила. День-то сегодня какой чудный. Вот и лезет всякая дурь на язык. А язык, – знато дело, – без костей, мелет, что не след. Он, язык-то – и друг наш и враг первый.

– Да, чудный! – чуть щурясь на спешащее за окоем солнце, и, вновь улыбаясь своим мыслям, соглашается Купава, внутренне отдавая должное уже мирным словам словоохотливой ткачихи.

Она знает, что вечером придет коханый, охотник Бодрич, они уся-дутся рядышком на завалинке ее избы и будут слушать пение солову-шек чуть ли не до утра. Бродич будет жарко шептать ей слова любви, отчего ей млеть в сладкой истоме. Но только млеть и ничего большего. Она бы и рада уступить и отдать свое тело милому дружку, но суровый закон предков сдерживает ее порывы.

– Да, чудный! – Шепчет она то ли себе, то ли соседке, то ли неви-димому Бродичу.

Ребятишки с визгом носятся у берега. Там и вода теплей, и мелко – не утонешь. Брызгаются, кричат. Весело сорванцам!

Мужчины, смыв с себя пыль и дневную усталость, почувствовав новый прилив сил и духа, через кусты лозняка и почти непроницаемые кроны молоденьких ив кричат женщинам, «задирая» их:

– Эй, бабы, чего в Тускарь купаться идете, а не в Кур? Или бои-тесь, что Кур клюнет, да не в то место? Забрюхатеть от речного петуха боитесь? Ха-ха-ха!

– Чья бы корова мычала, – озорно отвечают молодки, – а чья бы и помолчала!

– Вам бы самим у петухов поучиться, – выкрикивают те, что уже в годах да и замужем не один год ходят, – языком, как помелом, а до дела дойдет – так курам на смех!!!

– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! – теперь заливаются задорным смехом жен-щины, а девушки стыдливо краснеют, догадываются, о чем речь ведет-ся, потому и краснеют как маков цвет.

– Вот умыли, так умыли, – смеются за кустами мужчины, – как во-дой из Святого колодца!

Святым или Священным колодцем куряне называли родник, выбе-гавший чуть ли не с вершины обрывистого берега Красной горы, кото-рый своими студеными водами поил горожан как в летнюю жару, так и в зимнюю стужу. Не замерзал и не пересыхал. Жрецы над его водой заговоры от разных напастей читали, людей лечили. Многим помогало. Потому и Святой, и Священный. К нему специальную тропу по обрыви-стому склону проложили и дубовыми плахами обложили, чтобы удоб-ней было добираться. Струи родника были чисты, как слеза младенца.

Веселятся жители града Курска, плещась в водах тихого Тускаря. Их звонкий смех вливается в какофонию соловьиных трелей. Облюбо-вали маленькие голосистые пташки берега Тускаря и окрестности града, радуют его жителей своими переборами и коленцами…

Летом курянам хорошо: купайся, мойся, сколько душе угодно. Хоть в Куре тихом, хоть в Тускаре глубоком, хоть в Семи полноводной. Всем мест хватит. И глубоких, и мелких, и обрывистых, с которых ребя-тишкам нырять вниз головой хорошо, и полого уходящих своим песча-ным дном в глубь реки…

Зимой реки подо льдом, и в прорубь, из которой воду берут и в ко-торой гусей домашних купают, не каждый по морозцу купаться полезет. Выручают деревянные бани-купальни, построенные чуть ли не каждой крепкой семьей, но расчетливо вынесенные из черты города на берег Кура, чтобы «красный петух» не вырвался на волю и не сжег весь град. Их сначала жарко натопят, накаляя в огне очага большие камни и грея воду, затем камни эти водой поливают, пар нагоняя. Потом парятся и моются всей семьей. Бани окошек не имеют. Разве только одно, под са-мой застрехой для выхода дыма, ибо топятся они по «черному». И тут важно, не только сажей не измазаться, но и за всем процессом следить, чтобы, не приведи Перун, не загорелась баня и не оставила семью без омовения среди зимы, или чтобы в чаду не задохнуться – и такое случа-ется.

Довольно часто мужчины, прежде чем посетить купальню, во льду Кура топорами полынью вырубают, чтобы, распарившись в баньке, с ходу в ледяную воду окунуться, но не остудить тело, а только раззадо-рить. Считается, что такое сочетание жары и холода жизненных сил прибавляет, годы жизни продляет. Если же купание в бане происходит вскоре после снегопада, и снег лежит пушистый, легкий, то обходятся без проруби, кувырканием в снегу. Но тут всегда нужно знать меру: чуть что, простудился, простыл – и к пращурам дорога.

Вот потому и любят русичи летом в реке побарахтаться побольше. Летом барахтайся в воде сколько угодно, не простынешь, не заболеешь. Правда, старые люди говорят, что тут могут русалки подкрасться, заще-котать и с собой к Водяному утащить.

– Только, – уверяют знающие люди, – они охотятся за самыми кра-сивыми девушками и парнями: девушек в наложницы к Водяному уво-дят, парней – себе в мужья.

Но так ли это на самом деле, или не так – никто не знает. Но гово-рят. А люди говорить попусту не будут… Особенно старые, век про-жившие. Утопало и заливалось курян много, только никто из них назад не возвращался, не рассказывал, а если и всплывали, то только трупами бездыханными и безмолвными.

Еще и праздник Купалы не пришел, а две крепостные стены над обрывами Тускаря и долиной Кура, под острым углом сходящиеся друг к другу, поставлены. Саженях в трех от самих обрывов, чтобы в случае чего и в обрыв стене не сползти, и вражеским воинам простора для раз-ворота не было. С понятием ставились.

А на их острие – двухъярусная, четырехугольная красавица башня, десяти аршин в ширину и длину, возвышается. Этакий дубовый крепыш – даже глаза радуются, когда на него посмотришь, чем-то незримо сма-хивающий на воя-русича, когда тот в броневом доспехе и мечом опоя-сан. Возможно, своей кряжистостью, что ли? А, может, спокойной уве-ренностью в силе и правоте?.. Человек двадцать воев в ней без всякой тесноты вместятся, а при особой нужде – и более.

– Лепота! – восхищается воевода. – Силища! Не хуже, чем в Воро-нежце. Да что я говорю не хуже, – сам себя поправляет он, – лучше! Куда, как лучше!

– Достойно, – более сдержан князь. – Перунов знак водрузи над центральной бойницей, чтобы любому недругу было видно, что сию башню, сию крепость сам Перун-Громовержец в чести держит, оборо-нять помогает, – приказывает он воеводе.

– Виноват, князь, мой недогляд… Но завтра же сделаю, – оправды-вается воевода, хотя чего оправдываться, если эта мысль только что пришла князю на ум.

Оба наравне с рядовыми воинами и жителями Курска целыми дня-ми на стройке пропадают, не только наказывают, что и как сделать, не только отслеживают исполнение наказа и надежность сделанной рабо-ты, но и сами «черной» работы не чураются, домой лишь ночевать при-ходят.

Возвышаются новые крепостные стены. Надежно, твердо. А над ними – крепостная башня. С четырехскатной стрельчатой крышей, ду-бовым тесом покрытой – постарались плотники, подогнали доска к дос-ке, шип в шип. Ни одной дождинке под крышу не попасть. На многие лета построено. Не зря же Сруб самолично каждую планку, каждый шип в ней проверял. Но не только плотничьи дружины стены и башни крепостные строят. Чуть ли не по челу Красной горы, перед Закурьи-ным оврагом, ставить княжеский и воеводский дома-хоромы приноро-вились. Княжий – ликом на восход солнца, левой, глухой стеной перво-го и второго, с узкими окнами-бойницами, ярусов в сторону Воротной башни и еще не начатой крепостной стены. Воеводский – ликом на за-ход солнца, а правой стеной к Воротной башне. Дорога от Воротной башни промеж ними пролегает, вся, как на ладони. Ни конному, ни пе-шему от глаз княжеских или воеводских не укрыться. Так и предполага-лось, чтобы быть этой единственной дороге не только под присмотром, но и под обстрелом лучников из хором княжеских и воеводских в слу-чае, если Воротная башня падет, и враг в детинец проникнуть попытает-ся. Вот и будет ему прием с двух сторон оказан! Да такой «радушный», что не обрадуется. Дома просторные, с разными хозяйственными при-стройками для коней боевых, для житниц и иных припасов, для челяди домашней.

Как и планировал князь, его дом и дом воеводы вошли в систему оборонительных сооружений крепости. Как бы стали второй линией обороны. Первой должна была быть крепостная стена да башни. И они были. Второй же линией обороны стали княжеский и боярский дома со всеми их пристройками и постройками.

Не отстает от князя и воеводы старшина торговых гостей, Прилеп. На вече он выступал против строительства крепости, был первым и са-мым ярым ее противником. Но когда дело дошло до строительства – забыл про прежние слова и включился со всей энергией в постройку собственного дома. Но и тут без хитрости не обошелся. Если князь Кур и воевода Хват стены хором ставили на чуть углубленные в землю ду-бовые плахи-кряжи, то Прилеп нанял землекопов, которые выкопали ему под дом глубокий котлован, почти на целый ярус.

– Зачем? – спрашивали незадачливые горожане ухмыляющегося Прилепа.

– Да под товарец-то всякий, особенно скоропортящийся, – отвечал старшина торговых гостей. – Умные люди не зря молвят: «Дальше по-ложишь, целей возьмешь»!

– Не целей, а ближе, – пытались поправлять его знатоки славян-ской, северской мудрости.

– Это кому как, – не спорил Прилеп, – кому ближе, а кому целей…

После такой отповеди отставали самые упорные: нечего со своим уставом в чужой храм медведем-шатуном вваливаться. Хозяин – боя-рин, сам знает, что и как ему строить. Тем паче, Прилеп, который ни в вопросах, ни в советах не нуждается. Сам кому угодно совет даст. Правда, не бесплатный. Так уж устроен Прилеп, что в каждой малости хочет выгоду свою иметь. А как же иначе – ведь тогда не быть бы ему старшиной гостей торговых.

ПРАЗДНИК КУПАЛЫ

На праздник Купалы Бродич и Купава на берегу тихоструйного Кура после хороводов и хорового пения в этих хороводах, после прыга-нья-очищения через костер, после пускания венков в притихший ночной Кур, на отдаленной поляне среди пахучих трав и цветов, под ласковое журчание вод, трели поздних птах и подмигивание звезд, познали друг друга. Познали, любя и не стеснясь ни себя, ни своих соседей, познали так, как познали себя в этот день многие их соплеменники, почти не скрываясь от чужих глаз. А чего стесняться, если такой день дан людям самими богами. Не столь на утехи плотские, как продолжение рода. И с этого мгновения для всего мира стали мужем и женой с благословения Лады и золотокудрого Леля, прыскающего стрелы из своего золотого лука в сердца возлюбленных. Теперь не надо сторониться нескромных взглядов, не надо прятать любовь.

– Купавушка! – жарко шептал между поцелуями в маленькое ушко любимой женщине Бродич, находясь на седьмом небе от счастья. – Ла-пушка моя ненаглядная! Ты – моя! Моя! Моя!

А та кошкой ластилась возле него, только что не мурлыкала, одно-временно грациозная и податливая, ласковая и нежная.

– Да, любимый, я – твоя! Пала крепость… – как бы невзначай на-помнила она ему о давнем зимнем разговоре, с которого все повелось, с которого все началось.

– Навеки?!! – то ли утверждал, то ли спрашивал обалдевший от счастья охотник. И было непонятно, помнит ли он о том разговоре, или уже забыл.

– Навеки! – дышит жарко-жарко она. – Впрочем, как Сварог и Лада пожелают… – тут же тихим голосом, в котором закралась грусть, по-правляет себя Купава, вспомнив, по-видимому, прежний опыт своего замужества.

– Точно? – не замечая от счастья этой грусти в голосе любимой, талдычит, как тетерев во время весеннего тока, Бродич.

– Точно! – Целует его Купава.

– Лада! Лада! – непроизвольно шепчут мужские губы между сла-достными поцелуями.

– Любый!

Ночь влюбленных! Ночь теплая-теплая, светлая-светлая, пьяными соловьиными трелями переполненная… Самая жаркая и самая короткая, и надо всем все успеть.

Любили русичи весенние и летние праздники. Особенно праздник Купалы. В этот праздник не только хоровод водили, костры жгли и че-рез них, пытая судьбу, прыгали, стараясь подпрыгнуть, как можно вы-ше, чтобы счастья было больше; не только венки из трав, цветов разных заплетали, но и сужеными обзаводились. В этот праздник парни, познав женское тело, становились мужчинами, а девушки, распустив косу и сняв на время серебряные мелодичные колты – женщинами и матерями. И никто не мог воспротивиться тому, ни отцы, ни матери. Сами через то же самое прошли. То самим Сварогом славянам дадено, через отца Ария Заветом названо, который необходимо всем соблюдать.

Накануне праздника все избушки, все полуземлянки курян были чисто выметены, вымыты. Земляной пол густо усыпан свеженакошеной травой, луговыми и лесными цветами, стены украшены березовыми ве-точками. К веточкам привязывались цветные ленточки или же нити. Для красоты и в знак любви к богине Ладе. Словно по волшебству, задым-ленные избушки превращались в лесные сказочные домики, благо-ухающие запахом трав и цветов. Украшались не только жилища, но и отдельные березки на полянах, где намечались игрища.

Не только Бродич с Купавой познали друг друга в праздник Купа-лы, но и многие жители града и его окрестностей, и не только юные и девственные, но и те, кто уже был женат или же находился замужем. Бог Купало разрешал на его праздник один раз в году встретиться с ко-ханым или коханой, и эта встреча не считалась прелюбодейством. Так что данный праздник ждали не только молодые влюбленные, но и те, кто уже успел попробовать супружеского счастья и при этом не очень удачно. Пока молодые и юные водили хороводы, пели песни, прыгали через костры и пускали по Куру венки, старики и старушки любовались их молодеческими играми, шамкая беззубыми ртами, ободряли робких, хвалили шустрых и бойких, делились собственными воспоминаниями о своей молодости.

– Ныне молодежь пошла, – шепелявил какой-нибудь седовласый замшелый дедок, похожий больше на лесовика, чем на добродушного старика, – не нам чета. И через костер прыгают низко и любят не жар-ко…

– Что, верно, то верно, – подхватывала его подруга, седая и смор-щенная, как яблоко печеное, с бесцветными глазами и крючковатым носом, с согбенным к земле станом и выпирающим наружу горбом ло-паток – настоящая Баба-Яга. – Не нам чета. Эх, бывало…

Землянка старой Весты, в которой проживал Бродич, подпадала под снос из-за постройки крепостной стены, и с ней все равно пришлось бы расстаться, поэтому особой кручины по данному поводу он не испы-тывал, переходя жить к Купаве. Однако, соблюдая закон, землянку на праздник приукрасил цветами и веточками.

Ни старая Веста за свой долгий век, ни он – за короткий много до-бра не нажили. Возможно, из-за того, что слишком любили бродячую, скитальческую, полную приключений и опасностей жизнь.

Были в его землянке стол дубовый, бог весть, когда и кем срабо-танный, да пара лавок вдоль стен, прикрытых шкурами, на которых время от времени отдыхал, когда не бывал в охотничьих походах. В уг-лу, который смотрелся на восход солнца, на специально вырезанном поставце стояла деревянная аляповатая, с короткими, согнутыми в ко-ленях и вызывающе расставленными толстыми ногами, с такими же толстыми и коротким руками, большими грудями и животом, фигурка Роженицы. Это была славянская богиня Рода, которую везде по-разному называли: кто Бабой, кто Бабушкой. Но чаще ее звали Златой Матерью, бабушкой могущественного Бога Световида. Которую больше осталь-ных богов и богинь уважала и которой поклонялась старая ведунья Вес-та. Веста умерла, а Златая Мать продолжала стоять на своем месте. Бо-гов грех тревожить, даже добрых. Это хорошо знал охотник Бродич – и не тревожил.

Тут же на стене, на вбитом крюке висели пучки трав, собранных как ушедшей к пращурам Вестой, так и самим Бродичем во времена его странствий за зверем или птицей.

Чуть ли не посередине землянки стояла низкая печка-огнище, за-нимающая собой почти все пространство внутри землянки. Но никто на это и не сетует: печь – она, как вторая мать в доме – и кормилица, и хранительница очага, и оберегательница от холодов и морозов: ободрит и обогреет, а то и потрескивающими в огне дровишками поговорит-побеседует, словно сказ волшебный расскажет.

В маленьких сенях, под самой застрехой, находились ржавый серп и такая же ржавая коса, которыми ни Веста, ни он, Бродич, никогда не пользовались. В углу стояла лопата-заступ с длинной кленовой ручкой, отшлифованной за долгое время употребления ладонями человеческих рук.

Бродич собрал свой нехитрый скарб, охотничьи да рыболовные снасти, лыжи-снегоходы, захватил меч, лук да стрелы – и перешел в домишко Купавы, а свою землянку с помощью соседей разобрал. Брев-нышки, которые посвежей были, на Купавино подворье перенес: в хо-зяйстве пригодятся, если не в строительстве, то для топки печи обяза-тельно. Остальной мусор на дно оврага сбросил и сжег там, чтобы мест-ность не захламлял и вид крепости не портил. Да и не любил охотник непорядок разводить. Так уж был приучен.

Избушка Купавы, как уже отмечалось, была попросторнее и по-светлее Вестиной. Особенно нарядно она выглядела в данное время, убранная заботливыми руками Купавы, с толстым слоем душистого се-на по полу, с букетами цветов и веточками берез. Кроме сеней, в ней было помещение для стельной скотины в зимнее время. В остальном, все, как и в землянке Весты: стол, лавки вдоль стен, в восточном углу деревянный поставец с фигурками Роженицы и Лады, большая глиняная печь, на печи всевозможная посуда и утварь для хозяйского обихода, пара узких окошек, затянутых бычьим пузырем, отдушина для выхода дыма под самой крышей, закопченные стены, отсутствующий потолок и почерневшие от времени и сажи стропила с латами опалубки да камы-шовая крыша, укрывающая от солнца и снега, но протекающая от каж-дого дождя, словно старое решето. Каждую новую весну Купава, собрав травы, оттирала стены, смывая с них слой сажи, и каждую зиму сажа возвращалась на свои места.

Недолго Бродич устраивался на новом месте – работа по строи-тельству крепости ждала. Тяжкий труд. Но что значит даже самая труд-ная работа, когда дома его Купава ждала, ее жаркие губы и крепкие объятья, ее истомившееся по мужским ласкам жадное и ненасытное те-ло. Вот и шептал он, улыбаясь: «Купавушка!» Шептал, словно заклина-ние творил.