Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)
Корнель улыбнулся и продолжил:
– У нас даже пари стали держать, убьют меня или нет, скоро ли убьют, есть ли надежда выжить… Но я выжил и теперь, как и любой другой моряк, как и прежде, могу взобраться на мачту или проверить паруса – то есть исполнять обязанности марсового.
– А-а-а, вот почему все тебя так уважают…
– Да, верно, меня уважают все, в том числе и Форбен, который прекрасно знает, что я и жизнь бы отдал, чтобы защитить его, а потому от всего сердца одарил меня своей дружбой и доверием.
– Но он мог бы назначить тебя офицером, – заметила Мери.
– Разумеется, только для этого мне пришлось бы пожертвовать своей свободой, а если есть на свете одна вещь, которой я никогда не смог бы принять, то это зависимость от приказов короля, ведь он и не нюхал моря!
– Разве же не Форбен командует своими офицерами? – удивилась девушка.
– Он командир только на своем корабле. И, оставаясь матросом, я могу повсюду следовать за своим капитаном, между тем как морские офицеры не привязаны ни к человеку, ни к судну, у них есть миссия, служебный долг, и они не имеют права отказаться исполнять его.
– Да, понимаю… И понимаю, как можно искренне любить эту жизнь, да и Клода де Форбена…
Корнель кивнул, удивившись, что почувствовал при словах Мери укол ревности.
Когда все свечи в скромном жилище матери Корнеля погасли, а сама она погрузилась в сон, матрос проводил Мери к дому своего капитана, чтобы вернуться за ней перед рассветом. Думая при этом, что в случае, если Форбен и эту девушку бросит, как бросал других, он сам воспользуется этим без всяких колебаний.
По ночам, рядом с капитаном «Жемчужины», Мери испытывала такое же возбуждение, как днями на ее борту, и ей открывалось, кажется, не меньше шансов пережить небывалые приключения, чем в открытом море, куда отныне она только и мечтала выйти. Не привыкшая отступать от однажды принятого решения, теперь она отложила в долгий ящик, если не навсегда, намерение связаться с Эммой, извиниться за свое поведение и возобновить отношения с ненавистным дядюшкой ради того, чтобы разобраться с наследством. Несмотря на все надежды, несмотря на нежность к Эмме, которую Мери временами все-таки и сейчас ощущала более или менее остро, она довольно скоро призналась самой себе, что не скучает по ней и не чувствует, что ей не хватает возлюбленной. Так, словно Эмма оказалась всего лишь одним из этапов ее жизни. Ступенькой, чтобы подняться вверх. Лекарством, чтобы притупить боль потери. Мери испытывала по отношению к Эмме благодарность, но была достаточно трезва и объективна, чтобы видеть мадам де Мортфонтен такой, какова она на самом деле: способной проявить доброту к тем, кто ей интересен, но в равной степени – жестокость, если того потребуют ее честолюбие и ее планы. Пусть только запахнет малейшей выгодой, и Эмма – в этом можно было не сомневаться! – скорее станет служить Тобиасу Риду, чем защищать «свою любимую» Мери.
Впрочем, наутро после первой ночи любви Форбен, сидя за столом вместе с Мери и вкушая обильный завтрак, подкрепил, сам того не зная, смутные ощущения подруги.
– Я хорошо знал Жана де Мортфонтена, – начал он свой рассказ. – Жан родом из Марселя, как и я сам. Мальчишкой я уже мечтал об открытом море, и его отец, судовладелец, казался мне волшебником, способным осуществить мою мечту. Мы с Жаном одногодки и часто играли вместе. Когда его отец умер, он унаследовал дело, а я в это время нанялся во флот, и мы потеряли друг друга из виду. Надолго. Даже и не знаю, где и как он познакомился с этой англичанкой, почему решил на ней жениться, – прибавил Форбен, намазывая масло на большой ломоть поджаристого хлеба. – Он представил мне жену в Версале, где мы случайно встретились. И сообщил, что из-за бесконечных войн, которые ведет Франция, торговля на юге стала невыгодной, а потому он продал там свое дело и обосновался в Лондоне: дескать, по ту сторону Ла-Манша денег он зарабатывает куда больше. И я тут же сообразил, что дражайшая супруга сильно повлияла на его взгляды.
– А меня это ничуть не удивляет, – заявила Мери, доедая простоквашу. – Эмма никогда не скрывала, во всяком случае, от меня, что страшно честолюбива и что вышла замуж только для того, чтобы заполучить титул и состояние.
Форбен кивнул, явно довольный тем, что его интуиция сработала верно, и добавил:
– Признаюсь совершенно искренне, что меня всегда тянуло к красивым женщинам, а эта ведь очень красива, куда красивее других, но ее способ жить, действовать, выглядеть… понимаешь, я чувствую фальшь… она меня раздражает, эта твоя Эмма… рядом с ней – как под угрозой неведомой опасности… Понятия не имею, от чего умер Жан, но я не удивился бы, узнав, что она тут замешана. Так же, впрочем, как не удивился, узнав, что она шпионка. Берегись ее! Держись от нее подальше! У этой женщины тысяча обличий, и единственное, что роднит эти обличья – способность к предательству.
– Ну а если я такая же, как она? – предупредила возможное обвинение Мери. Как ей было не вспомнить, сколько раз она сама замечала сходство их жизненного пути, да и уроки, которые давала Эмма, но вспомнив все это, сразу и встревожилась, и не захотела походить на мадам де Мортфонтен – уж слишком сильную ощущала привязанность к капитану. А вдруг он испугается такого их подобия, вдруг отвергнет ее по той же причине?
– Можно родиться в одинаковых условиях, Мери, можно одинаково нуждаться в детстве и прилагать одинаковую силу воли к стремлению выбиться из нищеты, можно даже использовать для своих целей одинаковое оружие. Разница проявляется с приходом момента истины – момента, когда один человек благодарит того, кто его поднял, благословляет руку дающего, а другой… другая отсекает эту руку, чтобы не делиться полученным. Я верю своей интуиции, она никогда меня не подводила.
Эмма не рассказывала Мери о том, при каких обстоятельствах скончался ее муж, как, впрочем, и не выражала ни малейшего огорчения его кончиной, и Мери вынуждена была признать, что предположение Форбена вполне может подтвердиться вескими доказательствами. Ей достаточно оказалось воскресить в памяти приказы, которые отдала Эмма «садовнику» Джорджу, желая отделаться от непрошеного ночного гостя. Да уж, Эмма не из тех женщин, которые позволят докучающим им людям себя обременять…
Что же до обещаний мадам де Мортфонтен и порывов ее страсти, Мери и гроша ломаного не поставила бы на кон, доказывая на пари их искренность. Эмме слишком по сердцу любовные игры, и она слишком ценит свободу, чтобы чем бы то ни было всерьез себя связывать. Тем более – узами любви.
Зато искренность Форбена трогала Мери по-настоящему. Он не скрывал от нее ни того, что небогат, ни того, что ему не сильно везло поначалу. Он из хорошей семьи, происхождения самого что ни на есть благородного, но, если не считать жилья в Сен-Марселе близ Тулона, у него больше ничего и не осталось. Родители лишились всего, имя было забыто при дворе, и Клоду пришлось самостоятельно, посвятив себя морскому делу, восстанавливать честь фамилии. Обучение мастерству проходило прямо в море – в двенадцать лет он отправился в первое свое плавание на галере. Позже прошел с эскадрой вице-адмирала д’Эстре вдоль берегов Вест-Индии, а на корабле под командованием де Дюкена участвовал в кампании у побережья Алжира.
Однако уже имевшейся славы ему всегда казалось мало, он двигался и двигался вперед, постоянно – в выгодном для себя свете, так что удивленный король счел возможным поручить верному слуге важную миссию: Людовик XIV послал Форбена в Сиам для того, чтобы укрепить связь между французским монархом и тамошним королем. Сиамского короля настолько очаровал деятельный и изобретательный европеец, что он назначил его главным из своих адмиралов, присвоив ему имя Опра Сак Дисон Грам.
– Ох, какой же я тогда был пылкий, какой стремительный во всем, что за гордыня меня обуревала!.. – вспоминал Форбен. – Я возвращался из Сиама в таком восхищении собственной персоной, что решил: сразу по приезде иду в корсары! Мне хотелось завоевать в море всеобщее уважение, хотелось, как молодому петуху, совершать подвиги на глазах у всех – казалось, что в чьем-то пересказе они многое теряют. Государственный секретарь по морским делам месье де Сэньлэ в то время пообещал Жану Бару, что тот получит фрегат, ну я и записался к нему в команду.
– Вы хорошо ладили? – спросила Мери, счастливая от того, с какой беспощадной прямотой Форбен говорит с нею о себе самом.
– Поначалу – да, несмотря на очевидную разницу в темпераментах. Бар замкнут и осторожен, я открыт и склонен к авантюрам, он молчун и скромник, я крикун, скандалист и фанфарон. Он типичный бретонец, я – средиземноморец. Тем не менее мы дополняли друг друга, так что разница характеров шла на пользу обоим… до того знаменательного дня, когда мы с ним схлестнулись по поводу того, как поступить с торговым караваном, который нам поручено было охранять. Бар уверял, что нужно пройти вдоль острова Уайт, я же – что совсем наоборот, потому как иначе не избежать встречи с корсарами. Он руководствовался опытом, я – инстинктом. Бар высмеял меня, и мы двинулись по тому курсу, который предложил он. Ну и все произошло так, как я предсказывал. Нас взяли в плен и бросили в тюрьму.
– Но вы же там могли сгнить живьем! – воскликнула Мери. – А как вас освободили?
– Освободили! – рассмеялся Форбен. – Как же, освободили нас! На это нечего было и надеяться. Мы сбежали, и нам помог в этом один родственник Жана Бара. Он принес напильник – и с решетками на окошке было покончено.
– Очень любезно с его, родственника этого, стороны… – заметила Мери, подкатываясь котенком под бочок к любовнику.
Она просто обожала такие минуты – после любви, когда они были… как соучастники чего-то, как заговорщики. Форбен нежно поцеловал ее в лоб, потом продолжил, счастливый тем интересом, какой девушка проявляла к его историям.
– Все это оказалось не так уж просто… Сам-то Бар говорил, что мы не думаем о последствиях, считал побег предприятием безрассудным и надеялся, сидя за решеткой, дождаться, пока король заплатит выкуп, назначенный за наше освобождение. А я… я, конечно, верил его величеству, но вот веры в наших тюремщиков, которым было бы куда приятнее, чтоб мы сдохли, чем наоборот, мне явно не хватало. Мы спорили, спорили, и в конце концов я ему пригрозил: будешь, мол, объяснять, куда я делся, нашей страже… И у него не стало выбора…
– Бесился, небось, да?
– Без этого не обошлось, – усмехнулся Форбен. – Тем более что я был ранен в плечо, не мог ему помогать, и, когда мы раздобыли лодку и сели в нее, ему пришлось одному грести от Плимута до Дюнкерка!
Мери прыснула:
– Теперь я лучше понимаю, чего вы не поделили! Объяснил причину!
– Нет, ты еще не все понимаешь. Ты не представляешь, до какой степени низости наше соперничество довело Бара, – помрачнел капитан. – Он на меня злился, но присматривался ко мне и сумел извлечь для себя выгоду, пользуясь тем, что природа наградила меня гордыней. И он знал, что для меня честь превыше всего, важнее любой добродетели, и что я лучше умру, чем стану просить о чем-то. А я надеялся, что когда он предстанет перед его величеством и министром, то поведет себя как честный, порядочный человек (я же все-таки в душе-то считал его таковым!) и признает как собственную тактическую ошибку, так и проявленную мной отвагу, благодаря которой королевская казна осталась в целости и неприкосновенности. Ничуть не бывало! Он даже не подумал поступить так, он сказал, что нам не повезло, и присвоил себе инициативу побега…
– И ты промолчал!!! – Мери была вне себя от ярости.
Форбен крепче прижал к себе подругу. Лежа на спине в кровати с задернутым пологом, он чувствовал у себя под боком горячее тело Мери, ноги их переплелись, он наслаждался ощущением того, как страстно она ему сочувствует, как трепещет, всем своим существом отзываясь на его рассказ, – он любил это ощущение точно так же, как любил ее смех, ее подзадоривающий взгляд исподлобья… День ото дня он ощущал все большую близость с нею и все сильнее в нее влюблялся.
И все-таки он подавил в себе новую волну желания, завершая рассказ:
– Мне было не положено вмешиваться по рангу, да и мои принципы не позволили бы мне вмешаться. Между тем слова Бара никаким сомнениям при дворе не подвергались, и наши дороги разошлись. Дальше он проявлял все большую дерзость и отвагу, чтобы подтвердить свою ложь и не потерять расположения короля, а заодно и все большую жестокость, ну и стал героем, мужество которого затмило мое… А знаешь, я не сержусь на него за это, – добавил Форбен. – Двор переменчив, а мой темперамент мало подходит для его игр. У меня слишком цельная натура и чересчур много гордости, и я способен закусить удила и оскорбить тех, кому должен хранить верность и беспрекословно повиноваться. Бар куда хитрее. Он умеет – ради карьеры – отстраниться, подняться над ситуацией. Увы, в этом мире далеко не всё решают поступки, и уметь казаться порою важнее, чем быть… Тогда как на самом деле признательности заслуживают одни только результаты дела, которое ты делаешь.
Эти слова Мери тоже сохранила в тайной кладовке своей памяти, после чего позволила наконец чувственному порыву капитана осуществиться, и их затопила волна страсти.
Когда они наконец все-таки оделись, Форбен, чувствуя, что близость разлуки не мешает им обоим все глубже погружаться в непривычное состояние сумасшедшей влюбленности, горестно заявил:
– Я женат на океанской волне, Мери… И эта любовь слишком цельная и слишком моя, чтобы я мог ее делить даже с тобой. Не надо отдавать мне душу! Я как ветер – непостоянный, легкомысленный, то тихий, то громовой, порой ласковый, порой невыносимый… И я люблю свободу, поэтому способен лишь на короткую стоянку в порту, не больше того…
– Давно поняла это, мой капитан, – прошептала Мери, ничуть ему не веря.
Взгляд, который бросил на нее Форбен во время своей горестной речи, полностью опровергал его слова. И Мери совершенно успокоилась. Рано или поздно она сумеет убедить его в том, что он ничегошеньки не потеряет, любя ее… и даже, чем черт не шутит, женившись на ней!
* * *
– «Жемчужина» снимется с якоря через несколько часов, – объявил Форбен неделей позже.
Мери не удивилась. Форбен любил ее всю ночь, не разрешил уйти, как обычно, на рассвете, продолжая в постели наслаждаться ее присутствием, словно хотел пресытиться на прощанье. Он сильно сомневался в том, что подруга станет томиться от скуки все время, пока длится плавание, и, естественно, не мог требовать от нее верности. Он покорился неизбежности расставания, но – хотя ему и трудно было признаться в этом даже себе самому – ох, как же дорого ему эта покорность стоила!
Между тем полностью отремонтированный фрегат уже три дня без передышки запасался всем необходимым для будущего плавания.
Мери отлично понимала, чему обязана переменами в поведении возлюбленного, и, боясь, что ему слышно, как сильно бьется ее сердце, ждала, что вот сейчас он скажет: «Прощай!» А как иначе? Дело решенное… Но Форбен не знает, что она вовсе не намерена с этим мириться!
Мери оделась, комок из горла не уходил, и она была не готова сразу же встать на защиту их любви, довольствовалась пока тем, чтобы спуститься вслед за любимым по лестнице: Форбен предложил вместе позавтракать еще до того, как придет Перрина. Оба шли вниз молча, и молчание Мери смущало Форбена. Очень смущало – куда больше, чем он мог бы предположить.
Клод де Форбен привык к рекам слез, иногда шквалу воплей или проклятий в свой адрес при каждом разрыве отношений. И Мери лишний раз доказала свое отличие от других показной легкостью, с какой приняла его слова. С достоинством дойдя до нижней ступеньки, она вдруг обернулась и сказала проще некуда:
– Возьми меня с собой.
Форбен чуть не поперхнулся:
– Послушай, это же невозможно! Женщине нельзя на корабль!
– Вот еще! Разве я не одурачила уже и твоих людей, и тебя самого? Проведу всех еще раз! – пожав плечами, усмехнулась она.
– Не так это просто. Мери. Несколько лет назад я защищал одну юную служаночку от хозяйки, которая плохо с ней обращалась. И пришлось взять девушку с собой в Экс-ан-Прованс, переодев юнгой. Я, пожалуй, любил ее и, ради нашего блага, предпочел скрывать от других, что она женщина. Так вот однажды, когда меня не было, она, наплевав на наш уговор никогда никому не показываться без мужского платья, надела юбку… Скандал был такой, что оба мы оказались опозоренными, я, разумеется, больше… Вот потому-то я и поселил тебя у Корнеля. И потому же не стану рисковать, взяв тебя на борт.
– А ты считаешь, следует презирать всех женщин из-за глупости, которую сотворила одна-единственная? – спросила Мери.
– Опять ты не поняла! Плавание – не забава. Каждый, кто на борту, должен уметь защитить свою жизнь, так же как свою родину. Убить или умереть.
– Я, значит, по-твоему, не способна себя защитить?
– Уверен.
К этому аргументу Мери тоже была готова.
Она нежно прижалась к любимому, но лишь на миг, тут же и отстранилась, сжимая в руке эфес шпаги, которую он носил на боку. И прежде чем он успел опомниться, она уже щекотала острием его адамово яблоко.
– Ну-ка оставь оружие! – с раздражением буркнул Форбен. – Не хватало тебе еще пораниться! Давай-давай!
Именно этот момент Корнель выбрал для того, чтобы войти в столовую. Увидев, в какое дурацкое положение попал его капитан, и услышав, как тот недовольно ворчит, матрос весело оскалился: он-то отлично знал, что Мери на достигнутом не остановится!
Форбен предпринял попытку обезоружить ее, но в результате шпага только оцарапала его, и на шее выступила капелька крови.
Корнель в небрежной позе уселся на край стола. Заранее решив: что бы ни произошло, не вмешиваться, он принялся старательно набивать трубку.
Мери же была в восторге от того, какой немой яростью светятся глаза любовника: для него же смерти подобно – выглядеть смешным, а тут к тому же никак не может взять себя в руки.
– Дай-ка своему капитану шпагу, – приказала девушка Корнелю и чуть отступила, глядя на «противника» с вызовом.
Матрос с явным удовольствием выполнил распоряжение. Форбен столь же явно колебался, и Мери, чуть-чуть выждав, приступила к последней провокации.
– Неужто боитесь женщины, кэп? – насмешливо спросила она. Ага! Сейчас-то он на нее как пить дать набросится. Ну! Ну!..
Но он не набрасывался, он лишь проворчал:
– Ах ты, дурочка! Если хочешь знать, я уже давно мог бы в два счета продырявить тебе сердце!
Ей ужасно захотелось ответить, что он давным-давно именно это и сделал, но она удержалась. У них пока война, и надо во что бы то ни стало в этой войне победить. В войне любви против благопристойности.
– А если я докажу тебе обратное, возьмешь меня с собой?
– Никогда в жизни!
– Ладно. Тогда попрощайся с ней, своей жизнью, Клод де Форбен: сейчас я тебя убью и займу твое место.
Форбен расхохотался и опустил оружие. Этого было вполне достаточно: до чего же он точно действует в угоду ее тактике! «Дезориентировать противника – так будет легче его обезоружить», – учил ее мэтр Дамлей, и она ничего не забыла из его уроков. Правая нога Мери пошла вперед, и, использовав тот секретный прием, который освоила под руководством учителя, она легким вращением кисти вышибла из руки Форбена оружие. Шпага со звоном упала. Мери мгновенно схватила ее – и вот уже острия двух клинков упираются в грудь капитана. Тот уже не смеялся.
– Удивительно, – проронил он.
Губы Корнеля чуть вытянулись вперед, он едва удержался от того, чтобы восхищенно присвистнуть.
– Ну что, капитан, хотите вторую попытку? – спросила Мери злорадно. Ученица мэтра Дамлея была довольна собой.
– Раз тебе этого хочется… Сейчас увидим, на что ты способна, Мери Рид, – решил вконец очарованный подругой Форбен.
Мери протянула ему шпагу и безжалостно отклонила его первую атаку.
Перрина, вошедшая как раз в тот момент, когда их клинки скрестились снова, вскрикнула и выронила горшок со сметаной. Раздался грохот, по плиткам пола растеклась белая лужа. Корнель, жестом повелевший служанке оставить поле битвы, с наслаждением наблюдал за поединком, посасывая трубку. «Черт побери, – думал он, – как же мне нравится эта девчонка! Сроду не видел таких боевых!»
В конце концов опыт капитана победил-таки технику Мери. Когда он приставил клинок к груди противницы, взгляд девушки не выражал уже ничего, кроме желания покориться победителю. Она бросила на пол оружие и выставила вперед грудь, показывая, что доступ оружию к стягивающим ее повязкам – а когда те будут проколоты, то и к сердцу – открыт. Воцарилась тишина. Мужчина и женщина смотрели друг на друга, все больше подчиняясь охватившему обоих странному для такой диспозиции ощущению сообщничества.
– Сумеешь держать язык за зубами, Корнель? – нарушил наконец молчание капитан.
– Если она сумеет, так я – что же… – без колебаний ответил матрос.
Форбен опустил шпагу. И счел необходимым добавить:
– Если кто-то сможет докопаться до правды, моей власти на то, чтобы тебя защитить, не хватит.
– Клянусь, не сможет никто! Но если такое случится, Форбен, твоя честь дороже всего. Убей меня тогда! – не задумываясь, воскликнула Мери.
Единственным ответом оказался страстный поцелуй. Форбен прижал девушку к стене и долго не отрывался от ее губ, а Корнель, бессильный что-либо тут сделать, терзался очередным приступом ревности.
12
Несколько часов спустя Мери в сопровождении Корнеля, которому поручено было обучить ее тонкостям ремесла марсового – матроса, призванного следить за состоянием всего надпалубного оборудования, – взошла на борт «Жемчужины», отлично понимая, что с этой минуты ни о какой близости между ней и капитаном и речи быть не может.
Она спокойно приняла эту перспективу.
Ей не хотелось довольствоваться теорией, которую она жадно впитывала. Ей хотелось упиваться ветром, ощущать на коже водяную пыль, и не так, как нежеланный, стесняющий всех пассажир, а как составная часть корабля, который Форбен так любит. Лукавить нужды не было: к делу, которому служил капитан, она была привязана ничуть не меньше, чем к нему самому, – хотя в душе, в самом тайном ее тайнике, Мери все-таки надеялась первой среди всех доказать, что любовь и море могут прекрасно уживаться друг с другом. И еще надеялась, что к концу этого плавания – а конец предвиделся через месяц – ее капитан, видя, какова она, с каким жаром и с каким умением исполняет свои морские обязанности, как верна слову, растрогается и предложит ей руку и сердце.
Прошло две недели. Ветер силой не меньше шести баллов подгонял «Жемчужину», и та неслась вперед со скоростью двенадцать узлов, рассекая форштевнем белоснежные барашки волн. Брызги хлестали Мери по лицу, она жадно вдыхала свежий морской воздух. Вот уже четыре часа они следовали курсом голландского корабля, который, как подозревал Форбен, был нагружен специями.
Корнель нюхом чуял, что предстоит абордаж, что не обойдется без боя. Форбен попросил его, когда придет время, спрятать Мери куда-нибудь в безопасное место, считая ее пока не способной воспринимать как должное жестокость, неизбежную при абордаже. Ту их маленькую стычку он не прекратил сразу же лишь потому, что все время следил за тем, как бы не поранить девушку. Он не хочет ее терять, он бесконечно дорожит ею, пусть даже и делает вид, будто не замечает на корабле – а как иначе ему удалось бы не выдать свои чувства, как иначе удалось бы скрыть желание, которое мгновенно охватывало его, стоило ей оказаться рядом…
Мери лазила по мачтам так, словно родилась тут. Корнель научил ее вязать морские узлы, и она затвердила их странные и смешные названия: «шкотовый», или «брамшкотовый», – это, конечно, нормальное обозначение для узла, которым связывают тросы; «плоский», «прямой», «фламандский» или «польский» – тоже понятно; но вот «бабий», «тещин», «змеиный», «воровской», «травяной» или «кинжальный» – разве не забавно?.. Форбен тщетно сопротивлялся искушению – на корабле его привязанность к Мери только выросла вдвое, да и теперь продолжала расти. Никогда он не мог и подумать, что существуют такие женщины. Такая женщина… И Корнель полностью разделял его мнение.
Наконец добыча перед ними. Подошли с кормы и с подветра, так менее рискованно: здесь угрожает огонь лишь нескольких кормовых пушек. По обычаю, с «Жемчужины» последовали предупредительные сигналы. Голландец не проявил благоразумия и открыл стрельбу. Тогда эскадра Форбена взяла его в клещи, и флагман воздал противнику сторицей, засыпав ядрами. Под градом ядер фок– и бизань-мачты голландского корабля рухнули, французский фрегат встал на траверз и бросил абордажные крючья с кошками, чтобы под градом пуль (теперь к пушкам присоединились мушкеты: похоже, голландец заранее запасся наемниками на случай защиты) закрепить свой нос у кормы жертвы. Потом надо будет заклинить деревянным брусом руль, лишая голландца возможности маневра. И одновременно забросать палубу неприятеля сосудами с горючей жидкостью. И только после всего – сам абордаж, когда приходится действовать саблями и пистолетами…
Корнель тянул Мери за собой – на полуют.
– Куда это мы идем? – прокричала она сквозь грохот канонады.
Вокруг них уже вовсю шла подготовка к бою.
– В его каюту, спрячешься и побудешь там.
Мери замерла на месте, и Корнелю пришлось силой тащить ее за руку. Если попытаться сказать, какие чувства ею владели в эту минуту, то их можно было бы определить, как смесь бешенства и облегчения: сражаться не пустили… Корнель закрыл за ними дверь.
– Ты еще не готова к такому. Впрочем, никто не бывает до конца готов…
– Да знаю… – отмахнулась она. – Иди. Не беспокойся за меня.
Корнель вышел, повернул, как было велено Форбеном, ключ в замке, и вместе с другими бросился в атаку на корабль-добычу.
Запертая на ключ Мери все больше тревожилась. Фрегат сильно качало – наверное, из-за суматохи на закрепленном борт в борт судне: там ведь на палубе шла ожесточенная битва… Она воображала всякие ужасы и не могла проверить, как все обстоит на самом деле, – ох, как же дорого обходилась ей эта неволя!..
Мери надеялась, что Форбен сам придет освобождать ее из заточения, но пришел Корнель. Ее затрясло, когда она увидела пятна крови, покрасневшее лицо, растрепанные волосы…
Но он широко улыбнулся и сказал:
– Ну вот мы и хозяева положения. Теперь никакой опасности. Можешь выходить – только потихоньку.
– А он где? – не удержалась Мери.
– Торгуется с капитаном голландца. Похоже, тот может снабдить нас кое-какой информацией насчет других судов, которые нас интересуют. Форбен всегда найдет способ заставить их заговорить. – Корнель снова разулыбался.
Когда девушка подошла ближе, он попросил ее поднять руки к небу. Просьба заинтриговала, и Мери ничего не стала выяснять, просто послушалась – подняла. А Корнель взял да и вытер как следует свою окровавленную шпагу о ее чистенькую форменную рубаху.
– Пусть лучше так, – оглядел он содеянное. – Ребята не любят дезертиров… Если бы они узнали, то наказали бы тебя, строго наказали бы!
Естественно, Мери отнюдь не гордилась такой низостью, хотя самой ей бы и в голову не пришло уклониться от боя. Повесив нос, она вернулась к своим привычным занятиям. Разглядывая сверху театр военных действий, она заметила Форбена, который, как всегда, улаживал дела с помощью своих характерных для южанина жестов… Она уловила даже звук его голоса, и ее затопила печаль… Сидя на рее среди носившихся с криками чаек, Мери вглядывалась в море, в это море, его море, которое она уже научилась так сильно любить… Если она хочет занять свое место под солнцем, рано или поздно придется вступить в сражение не на жизнь, а на смерть.
«В следующий же раз!» – поклялась себе девушка.
Случай представился довольно скоро. Мери продолжала изучать оснастку и, напоминая себе скворца-говоруна, мысленно повторяла, стоило где услышать, последовательность операций, необходимых для установки брам-рей или парусов… Пусть Корнель и уверял, что она и так все превосходно уже запомнила, сама Мери никак не успокаивалась: нельзя позволить себе риска ошибиться! Все-таки она еще частенько путалась во всех этих топенантах, брасах, фалах, галсах, шкотах, горденях и талях… К тому же одновременно с освоением собственных задач, которые сводились к тому, чтобы дать кораблю возможность ловить ветер в паруса, идти по ветру или против него, она старалась разобраться в военной тактике, применяемой самим Форбеном и его эскадрой.
Стоило Мери узнать утром, что английский корабль, который они преследовали, вынуждает их идти на абордаж, она решила: нечего ждать, пока Корнель снова шепнет: капитан приказал посадить тебя под замок, – надо опередить их. Девушка поздравила себя с тем, что уже сменилась с вахты, и поспешила на центральную палубу, чтобы смешаться с толпой уже суетящихся там матросов.
События развивались быстро. «Жемчужина», как и в тот раз, не получив согласия не предложение сдаться без боя, вынуждена была готовиться к неизбежной теперь атаке. Зажав в зубах нож, а в кулаке саблю, раскачиваясь на веревочных лестницах и фалах, моряки внимательно следили за маневрами вражеского судна, команда которого была уже в панике, чтобы в нужный момент одним молниеносным прыжком перелететь на борт чужака. Вот уже абордажные крючья впились в его борт, вот уже матросы, перебирая канаты, тянут жертву к себе, вот корабли сошлись корпус к корпусу. Бамм! Потеряв равновесие, Мери взлетела в воздух, с силой ударилась о бизань-мачту, отлетела от нее и, как последняя дура, приземлилась на задницу в самой гуще людского потока, с боевыми кличами устремившегося на английский корабль.
Она так и осталась сидеть – в нескольких футах от самого омерзительного зрелища, какое ей когда-либо в жизни открывалось. Омерзительного и вместе с тем зачаровывающего – настолько же, насколько и ужасающего. Всё поле зрения занимал какой-то дьявольский балет, пляска смерти под аккомпанемент воинственных криков, хрипов умирающих и лязга скрестившихся клинков. Летевшие, как прежде, в лицо брызги отчетливо пахли кровью, и у Мери закружилась голова, только теперь головокружение совсем не было похоже на то, сопровождавшееся тошнотой, что помнилось по первому плаванию.
Вдруг раздался голос Левассёра, интонация была самая что ни на есть язвительная:
– Опьяняет, а? Если только ты не предпочтешь спрятаться!
Он протягивал ей абордажную саблю.
Мери испуганно на него посмотрела. Ну вот, была вроде бы осторожнее некуда, а Крюшо все-таки ее засек! Отказываться от участия в «опьяняющем» действе поздно – это верное наказание, а она поклялась Форбену не нарываться ни на какие неприятности. Выбора нет. Жребий брошен.
