Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)
В глазах мальчика звезд сияло не меньше, чем на небе августовской ночью.
– Долго же пришлось тебя ждать, мальчик мой, – с притворной суровостью проворчал Форбен. – Из-за того что пришлось мне без тебя обходиться, вино просто в рот взять нельзя.
Если б он не стоял сейчас в окружении своих офицеров и в нескольких шагах от Корка, так и стиснул бы мальца в объятиях.
– Добрый день, капитан, – поздоровался в свою очередь Корк, встав перед ним.
– Увидимся позже, Никлаус, – полуобернулся к юнге Форбен, – мне надо уладить одно дело.
– Слушаюсь, капитан. До свидания, Клемент, – сказал мальчик, и снова у Форбена заныли костяшки пальцев.
А вот Корк не стал сдерживаться – поддался порыву и присел пониже перед мальчиком, чтобы тот мог звонко чмокнуть его.
– Корк, у меня мало времени, я не могу целый день с вами прохлаждаться, – недовольно сказал Форбен.
Клемент отпустил Никлауса, подождал, пока тот отойдет, и лишь после этого ответил:
– Вот и хорошо, по крайней мере, я точно знаю, что я – не ваш пленник.
Форбен не принял его тона:
– В мою каюту, капитан Корк.
– Слушаюсь, – отозвался Корк, поклонившись, и последовал за ним.
Разговор между ними продолжался около двух часов, и под конец Форбену пришлось признать, что он недооценивал Клемента Корка. Если тот и смотрел гордо, то к гордости в его взгляде примешивалось куда больше восхищения и почтительности, чем он мог предположить. Корк держался нисколько не вызывающе, смиренно и искренне признался и в своих разбойничьих подвигах, и даже в том, что вступил в сделку с послом, намереваясь того погубить. О Балетти он говорил уверенно и горячо, на вопросы отвечал без уклончивости, смотрел прямо. Один только раз Клемент Корк опустил глаза. Это произошло, когда он без лишних подробностей рассказывал о гибели друга. Форбен их и не требовал, лучше всякого другого понимая, чего стоил Корку этот рассказ.
Дымя трубками, мужчины находили все больше точек соприкосновения, и когда Корк заверил Форбена в том, что Мери свободна и, как только вся эта история закончится, отправится с Балетти на поиски тайны черепа, Форбен не нашел, что возразить, хотя это намерение и причинило ему боль. Но он все понимал.
– «Бэй Дэниел» стоит в бухте, вот ее координаты, – закончил Корк, протягивая ему листок бумаги.
– В Эгейском море? – бросив взгляд на запись, удивился Форбен. – Почему так далеко?
– Слишком многие здесь его знают. А тот остров – один из моих тайников.
Форбен воззрился на него с нескрываемым удивлением:
– Что, по-вашему, я должен делать с этими сведениями, Корк?
– Ничего, капитан. Во всяком случае, я на это надеюсь. Мой корабль для меня – то же самое, что для вас – ваша «Жемчужина». Вся моя жизнь. Вам хотелось получить залог моей искренности – он перед вами.
Форбен кивнул, растроганный и теперь уже окончательно побежденный:
– Думаю, капитан Корк, мне следует перед вами извиниться.
– Охотно принимаю ваши извинения.
– Воспользовавшись вашими аргументами, я смогу с удвоенной силой нападать на Шармона. Я только что получил приказ. Мой министр меня поддерживает и позволяет мне жечь вражеские суда. Я с удовольствием этим займусь. Это отвлечет имперцев, они перестанут вас преследовать.
– Я назову вам имена нескольких венецианских судов, которые их снабжают. Вы сможете прибавить их к своему списку, если по какой-нибудь удивительной случайности они встретятся вам на пути.
Форбен остался этим доволен. Он встал со словами:
– Думаю, теперь все сказано.
– Не совсем, – возразил Корк.
Порывшись в кармане, он вытащил оттуда нефритовый «глаз», который Мери когда-то носила на шее, и запечатанное письмо.
– Мери поручила мне передать вам его вместе с запиской. Не буду вам мешать, читайте спокойно, и если захотите, я передам ей ответ.
Почтительно поклонившись, он вышел, предоставив Форбену удовлетворять свое любопытство. Тот нетерпеливо распечатал письмо.
«Мой капитан. Прости, если я тебя задела. Все твои упреки справедливы, и я чувствую себя пристыженной. Я думала, что никогда не смогу исцелиться от Никлауса, но Балетти доказал мне обратное. Мне бы хотелось, чтобы это сделал ты, но я и сегодня остаюсь все той же Мери Рид, какой была вчера. Моя двойственность тебе известна. Причины, по которым мы с тобой расстались тогда, и сегодня всё те же. Океан по-прежнему зовет меня, и по-прежнему на «Жемчужине» я не могла бы быть твоей женой. Не знаю, что будет завтра, но ты не станешь воспоминанием, не станешь и просто союзником. Дружеские чувства, которые я к тебе питаю, исполнены нежности. Храни ее, Клод де Форбен. Эта подвеска – когда-нибудь я вернусь за ней – убедит тебя в том, что я действую без принуждения. Вместе с ней и моим сыном, которого мне не терпится обнять, я вручаю тебе мое доверие, которого не отниму никогда. В моих глазах ты достоин его как никто другой. И я хотела бы, чтобы ты, мой капитан, никогда больше в этом не усомнился».
Сложив письмо, он постарался загнать поглубже охватившее его волнение, взял перо, окунул в чернильницу. Ответ вышел кратким:
«Будь счастлива, Мери Рид».
Растопив сургуч на огне свечи, Форбен дал ему стечь на бумагу.
– Будь счастлива, Мери Рид, – повторил он вслух, – и за меня, который никогда счастливым не будет.
И решительно приложил к письму свою печать.
* * *
Эмма де Мортфонтен не стала просить доложить о ней Эннекену де Шармону: ей слишком долго пришлось пробыть наедине со своей яростью во время путешествия, чтобы она согласилась снова ждать, пусть даже несколько минут. Посла она застала присосавшимся к голой груди служаночки, сидевшей у него на коленях. Эмма наградила его ледяной улыбкой, а он едва не задохнулся от удивления.
– Оставьте нас! – приказал он красотке, грубо спихнув ее с колен.
Та надула губки, нахмурила бровки и, проходя мимо, метнула в сторону Эммы злобный взгляд, одновременно затягивая шнурки на своем корсете.
– Вижу, венецианские нравы нимало не изменились, – обронила Эмма.
Господин посол не дал себе труда ответить, а уж тем более не стал оправдываться. Эмма де Мортфонтен оказалась все такой же ослепительной, какой была в его воспоминаниях.
– Как добрались, драгоценная моя? – осведомился он, встав и направляясь к ней. – Удачно путешествовали?
– Для меня путешествия никогда удачными не бывают. Налейте-ка мне портвейна, – приказала она, устраиваясь в кресле.
Эннекен де Шармон хотел было поцеловать ей руку, но она не дала и принялась барабанить пальцами по подлокотникам. Он кинулся исполнять ее просьбу.
– Чем могу служить? – спросил посол, усаживаясь напротив нее. – Что мне сделать, чтобы угодить вам?
Эмма некоторое время молча его разглядывала. Шармон оказался еще более тучным и похотливым, чем помнился ей. Совершенно омерзительным. Однако она нуждалась в нем для того, чтобы отомстить.
– Прежде всего, никто не должен узнать, что я в Венеции. Об этом знаете только вы. Если эта новость распространится, вы будете наказаны за то, что проболтались.
– Не обещайте мне такого блаженства, дражайшая моя, – тотчас возбудился Шармон, – или я вас выдам только ради удовольствия претерпеть наказание.
– То, что я вам обещаю, никакого удовольствия вам не доставит, – заверила его Эмма с жестоким блеском в глазах. – Сомневаюсь, что вам понравится, если вас заживо разрубят на части, чтобы потом скормить акулам.
Эннекен де Шармон судорожно сглотнул, с изумлением и некой даже толикой восхищения осознав, что Эмма де Мортфонтен, пожалуй, и впрямь вполне на такое способна – ее взгляд и все ее поведение об этом свидетельствовали.
– Я и не знал, что вы настолько решительны, сударыня. Я весь – внимание, молчание и преклонение, – сказал он.
Эмма немного смягчилась и одарила его томным взглядом:
– А вот моя признательность, напротив, доставит вам удовольствие. Тем более что услуга, которую вы мне окажете, не противоречит вашим интересам.
– Я весь обратился в слух!
– Больдони, поручив вам переправлять мне его письма, заверил меня в том, что вы – человек честный. Мне надо с ним встретиться, но встретиться не у него дома и уж тем более не у меня. Если я открою свой особняк, всем станет тотчас известно о моем приезде.
– В моем распоряжении есть укромное пристанище на острове Лидо. Оно вас недостойно, но…
– Меня это вполне устроит, – заверила его Эмма. – Привезите туда ко мне Больдони. Только ничего ему говорите.
– Но мне вы объясните что-нибудь?
– Скоро объясню, – пообещала она. – Проводите меня, сударь. Я очень устала.
Он угодливо склонился перед ней – Эмме его поклон показался нелепым – и пошел провожать ее к гондоле.
Перед тем как выйти из дома посла, Эмма де Мортфонтен скрыла лицо под маской, а выйдя, тотчас с помощью Габриэля села в гондолу и без промедления отплыла.
* * *
Послание было кратким: «Сударь, приходите ко мне по нижеуказанному адресу. Мне срочно надо переговорить с вами о личном деле».
Больдони не стал терять времени, понимая, что Эннекен де Шармон не стал бы проявлять такую осторожность, если бы в этом не было необходимости.
После потрейского дела Корк бесследно исчез, и найти его не удавалось, несмотря на то что за поимку пирата были обещаны неслыханно, до неприличия огромные деньги. Нападения Форбена сделались еще более прицельными и свирепыми. Впервые его, Больдони, имя упоминалось в одном из писем Форбена к послу, и это заставило их прекратить какие бы то ни было действия. Они были в тисках, и тиски сжимались. Больдони и Шармон старательно избегали встреч, чтобы не дать повода к появлению слухов. Теперь достаточно было любой мелочи, любого незначительного пустяка, чтобы разразился скандал. Больдони, конечно, мог бежать, но это было бы равносильно признанию своей вины, и потому пока что он ограничивался тем, что тщательно уничтожал все улики, какие еще оставались, чтобы, когда настанет роковой час, все обвинения пали на одного только посла.
Он тайно прибыл по указанному адресу, попросил провести его к послу – и вскоре оказался в маленькой гостиной, где от горящего камина шло уютное тепло. И, едва войдя, замер у порога, донельзя изумленный.
– Вы? – только и сумел выговорить он, увидев ожидавшую его Эмму.
Эмма удобно расположилась прямо на ковре у потрескивающего огня. Она была хороша как никогда, поистине великолепна. Больдони догадался, что под черной накидкой, наброшенной на плечи, ничего нет, и залюбовался беленькой ножкой, игриво из-под нее выглянувшей.
– Идите сюда, ко мне, и садитесь рядом, гадкий мальчишка, – капризно надув губки, потребовала Эмма.
– Я вижу, сударыня, вы получили мою записку, – поспешив исполнить ее распоряжение, сказал он охрипшим от неистового желания голосом.
Рассыпанные по плечам светлые волосы, контрастируя с чернотой ее более чем легкого одеяния, придавали Эмме облик мадонны.
– Да, в самом деле, получила. И была раздосадована. Очень сильно раздосадована, – прибавила она. – Однако не по тем причинам, по каким представляется вам.
Эмма протянула ему руку для поцелуя, ухитрившись при этом незатейливом жесте едва ли не до бедер обнажить ноги. Больдони безотчетным движением повернул ее руку и прильнул губами к запястью. Эмма прикусила губу, чтобы не рассмеяться – очень уж забавлял ее алчный взгляд, устремленный на ее колени. Она с чувственной дрожью потерла коленки одна о другую и тихонько высвободила свою ладонь из руки Больдони.
– Та шпионка, о которой вы мне писали и которая якобы должна вас заменить… знаете ли вы, кто она такая? – глухо проговорила она.
– Она по-прежнему называет себя Марией Контини, однако у Балетти отзывается на имя Мери Рид.
Эмму захлестнул прилив ярости. Ярости, смешанной с наслаждением. Наконец-то Мери в пределах досягаемости, почти что у нее в руках!
– Расскажите мне все, – потребовала она, играя завязками, удерживающими полы ее накидки. – Я хочу знать все о ней, о нем, о них. Все! Понятно вам?
– Значит, это не вы ее прислали? – удивился Больдони.
– Я обещала наградить вас, если вы мне услужите, – прошептала Эмма. – Я всегда выполняю свои обещания. Мери Рид для меня как бельмо на глазу, хуже не придумаешь.
– Для меня тоже, – с горечью признался Больдони.
Эмма осторожно потянула за шнурок. Полы ее накидки чуть-чуть разошлись, показалась полоска молочной кожи, воспламенившая страсть Больдони. Он погладил щиколотку Эммы, двинулся выше, добрался до колена – и тут она его остановила.
– Это был задаток, – вкрадчиво шепнула она. – Остальное получите потом.
Больдони поспешил рассказать ей все.
Он ушел на рассвете, осчастливленный доверием, которым удостоила его любовница, и ублаженный ласками, которые она ему расточала.
– Тем хуже для тебя, Мария, – бормотал он, и морской ветер, подгонявший гондолу в сторону Венеции, уносил его слова, – тебе не следовало меня предавать и унижать!
* * *
Мери было так хорошо, она жила так чудесно и так безмятежно. Корнель с Корком поселились в заброшенном доме, вдали от нескромных взглядов. Мери что ни день отправлялась их навещать; она выбиралась из дворца через подземный ход, обманывая бдительность людей Больдони, которых тот разместил поблизости с целью наблюдать за ними – за ней и за Балетти. Она переодевалась в мужское платье, и никто не смог бы ее узнать. Ей нравилось проводить время с обоими друзьями. Они любили море. Слушая их разговоры о плаваниях, она с каждым днем чувствовала себя все ближе к сыну. И к Корнелю, хотя вот этого-то она признавать не желала.
– Никлаус-младший совершенно здоров, – сообщила Мери Корнелю. – Форбен пишет, он веселый и резвый.
– Почти три месяца уже, – вместо ответа проворчал тот, – три месяца как я заживо похоронил себя в этих четырех стенах. Сколько времени еще потребуется твоему маркизу, чтобы все закончить? Когда нас отсюда выпустят?
Мери вздохнула. Она понимала его томление и рада была, что они остались наедине и могут об этом поговорить. Корк отлучился, несмотря на запрет, – так сказал ей Корнель, едва она вошла, – он тоже уже не мог вытерпеть заточения.
– Посол свернул свою деятельность, а расследование дожа топчется на месте. У Форбена кончились доводы, которые он мог приводить своему королю, а Балетти ничего не может делать сам, в открытую. Имперцы думают, что Корк убрался куда подальше, к тому же у них и без того хлопот не оберешься. Эскадра Форбена им продохнуть не дает. Больдони ослабил слежку за нашим домом. Это означает, что он меньше ощущает угрозу. Стало быть, и вы тоже скоро вздохнете свободнее.
– Ты сказала «за нашим домом», – горестно заметил Корнель.
Мери подошла к нему поближе. Они были в той самой комнате, где Клемент Корк впервые пригласил ее поужинать. Нестерпимый зной, навалившийся на город с началом августа, здесь не чувствовался, но взгляд Корнеля, скользнувший по ее телу блуждающим огоньком, обжег кожу.
– Мне очень жаль, – произнесла она, нежно поглаживая его бороду, – мне очень жаль, что сейчас у тебя все сложилось так, как сложилось. Я ведь тоже совсем не того хотела.
– И чего же ты хотела, Мери Рид? – спросил он, целуя ладонь, замешкавшуюся у него на щеке. – Кто из нас должен был заменить Никлауса? Форбен или я?
– Никлауса никто не заменил.
– И даже Балетти?
Она покачала головой. Невольно смутившись оттого, что ее тело отозвалось на нежное прикосновение губ моряка, хотела отнять руку, чтобы не утратить власти над собой, но Корнель, должно быть, успел заметить ее волнение. Он обнял ее.
– Не надо, Корнель, не делай этого, – прошептала Мери, слабея от его близости, пробудившей столько воспоминаний.
– Почему же? Тебе этого хочется ничуть не меньше, чем мне. Выходи замуж за Балетти. Выходи за него, Мери Рид, если тебе этого хочется, но будь моей, – простонал он, потянувшись к ее губам.
Она не уклонилась, не отвернулась.
Корнель подхватил ее на руки, боясь разрушить чары. Она хотела что-то сказать, но его молящий взгляд помешал ей это сделать. Мери закрыла глаза и позволила Корнелю отнести ее в спальню. Вдохнув знакомый запах его кожи, исходивший из-под распахнутой на груди рубашки, она удивилась тому, что ее чувства все вспомнили и внезапно пробудились.
Когда Корнель, ногой затворив дверь, уложил ее на кровать поверх стеганого одеяла, она поняла, что возврата нет. Слишком поздно.
Корнель не спеша раздел ее своей единственной рукой, которой орудовал на удивление ловко, и ее подхватила знакомая волна. Она не смогла бы объяснить, почему и теперь, когда она, как ей казалось, была влюблена в Балетти, так легко отдается другому. «Потому что он открыл тебе, что любовь не знает ни хозяина, ни закона», – шепнул где-то в ее сознании тихий голосок.
Удовольствовавшись этим, она окончательно перестала рассуждать и выгнулась дугой от сильного и беспредельно чувственного наслаждения, которое дарил ей Корнель.
Чуть позже они, умиротворенные, лежали рядом, чувствуя тепло друг друга, и между ними длилось неловкое молчание. Корнель в конце концов его нарушил.
– Я скучаю по мальчику, – просто сказал он. – Не отнимай его у меня.
– Я и не собираюсь. Я не могу этого сделать после всего, что ты рассказал мне о вашей дружбе. Это было бы несправедливо – как для тебя, так и для него.
Он коснулся губами ее шеи, и Мери судорожно прогнулась, прижимаясь к его чреслам. Корнеля это позабавило.
– Ты всегда вот так отзывалась. Даже в самый первый раз. Помнишь?
Она кивнула и сказала:
– Никлаус не хотел, чтобы я писала тебе, не хотел, чтобы между нами снова установилась связь.
На мгновение заслонив картинку, воскрешенную словами Корнеля, у нее мелькнуло воспоминание о том, как Никлаус уволок ее в сенник на конском дворе. Это было в день отъезда Вандерлука и его жены, и она тогда подумала то же самое.
Корнель немного отстранился, чтобы Мери могла повернуться на спину. Опершись на культю, склонился над ней, всматриваясь в ее глаза. И не увидел в ее взгляде той боли, которую прочел в нем тогда, в Тулоне.
– Никлаус ревновал к нашему согласию. Я послала то письмо, ничего ему не сказав, – продолжала Мери.
– Почему ты так поступила, если так сильно любила его?
– Понятия не имею. Но ты прав. Я никогда никого не любила так, как его. – Она вздохнула. – Мне до конца моих дней придется жить с этим предательством, Корнель. Предательством, которое стоило ему жизни и лишило меня Энн. Оно всегда будет стоять между мной и тобой.
– Так вот почему ты позволила Балетти тебя соблазнить, – догадался наконец Корнель.
– Может быть, да. А может быть, и нет. Я знаю, что ты его не любишь, но это необыкновенный человек. И он очень много для меня значит.
Корнель склонился к ее губам и на мгновение задержался над ними, чувствуя, как она затрепетала в ожидании поцелуя. Так и не коснувшись ее рта, он выпрямился, наслаждаясь тайным и яростным разочарованием, мелькнувшим в ее взгляде.
– Я уже видел тебя в обличье знатной дамы, Мери Рид. И хотя я должен признать, что на этот раз ты выглядишь ослепительной и безмятежной, тем не менее я хорошо тебя знаю.
– Прошло немало времени, – возразила она, не желая сдаваться.
Он легонько провел пальцем по ее лицу:
– Однако ты не изменилась, Мери. Когда ты приходишь нас навестить, то всегда одета в мужское платье.
– Так удобнее и легче проскользнуть незамеченной.
– Да хватит тебе, – насмешливо отозвался Корнель. – Ты вышла замуж за своего фламандца, нарожала ему детей и все же написала мне. Если ты не знаешь, почему это сделала, так я-то уж знаю.
– Откуда тебе знать? – Она смутилась и растерялась, уверенность ее была поколеблена.
– У этого запаха, который ты только что вынюхивала на моей коже, у этих слез, которые ты подарила мне в наслаждении, у этого письма, в котором ты просила меня о помощи, одно и то же название. Какое бы желание ни влекло тебя, у него всегда будет привкус океана. И Никлаус-младший точно такой же, как ты. Там твое место, и его тоже, и мое. Продолжай обольщаться, снова поддайся иллюзиям, на этот раз – с Балетти, это всего лишь передышка для твоей истерзанной души. Рано или поздно, как было и с Никлаусом, и даже еще скорее, тебе это прискучит.
Мери отвернулась. Он прав. Никлаус и сам это понимал, раз позволил ей снова отправиться на поиски приключений.
– Балетти удерживает тебя своей утонченностью, всей этой роскошью, к которой ты тянулась в память о Сесили, продолжающей жить в твоей душе. Он удерживает тебя благодаря своему человеколюбию и исходящему от него свету, благодаря своим сказочным исканиям, которые делают мир доступным для тебя, только руку протяни, и придают смысл твоей жизни.
– Это правда, – согласилась она. – И так будет всегда.
– Не думаю. Вчера ты позволила себя соблазнить, потому что жаждала мести и этих самых сокровищ, сегодня ты позволяешь себя приручить, потому как только и думаешь, что о том мгновении, когда вместе с ним бросишь вызов океану ради того, чтобы достичь наконец той и другой цели. Это они влекут тебя, принцесса. Но что станет потом? Когда Балетти получит ответы на свои вопросы и снова привезет тебя в Венецию, чтобы слоняться из одного салона в другой? Что станет с Мери Рид и Никлаусом-младшим? Ты будешь бесчувственно стариться, а твой сын тебя покинет, чтобы рядом со мной сделаться моряком. Если только ты снова не сбежишь вместе с ним, вместе со мной. Потому что единственное богатство, в котором ты действительно нуждаешься, – это свобода, которая течет в твоих жилах. Свобода, которую я воплощаю в твоих глазах и от которой ты никогда – слышишь, никогда! – не исцелишься.
Он повернул к себе лицо, упорно смотревшее в стенку, и пальцем стер слезинку с ее виска.
– Выходи за Балетти, – снова прошептал Корнель, размазав соленую каплю, пролитую ее глазами, по своим дрожащим губам. – Выходи за него замуж, только не отталкивай меня.
Он провел рукой по ее трепещущей груди вниз, дошел до ложбины между ног. Когда он углубился туда и одновременно впился поцелуем в губы, Мери подхватила мощная волна, настоящий девятый вал. Корнель чуть отстранился, чтобы приладиться в такт ее обжигающему дыханию.
– Никто, Мери Рид, что вчера, что сегодня, никто так хорошо не знает тебя, как я, – прошептал он еще перед тем, как овладеть ею, медленно, как океан играл бы кораблем, снова и снова, до тех пор пока не потопит.
18
Приближаясь к палаццо маркиза де Балетти, Эмма де Мортфонтен дрожала от нездорового возбуждения.
Ее люди были уже на месте – стараниями Джузеппе Больдони, который ради такого случая снова открыл ворота, соединявшие два сада. Ловушка неминуемо должна была захлопнуться, любовникам из нее не уйти. Эмма долго ее готовила, совершенствовала вместе с Больдони и послом. Но ей все-таки очень хотелось насладиться зрелищем этого столкновения перед тем, как предать Мери Рид в руки Венеции. Использовав все, что ей было известно об отношениях между Мери и Форбеном, она сфабриковала поддельные улики, якобы доказывающие, что эти двое действовали заодно и намеревались причинить ущерб Светлейшей республике. В письме было также названо имя Корка, упоминалось о том, как он вербует нищих для Балетти, об их тайных соглашениях с империей и о намерении навлечь подозрения на посла Франции.
Дожа все это привело в сильнейшее замешательство. Он уважал маркиза де Балетти и восхищался им, но не мог просто отвергнуть эти обвинения, не рассказав о них Большому Совету.
– Предоставьте действовать мне, – нашептывала ему Эмма. – Маркиз околдован этой авантюристкой. Я уверена в том, что она его использовала. Венеции будет достаточно одного-единственного имени – имени этой шлюхи. Если Балетти отдаст мне ее, он спасет свою честь. До утра не присылайте своих гвардейцев. Я уверена в том, что справлюсь, сумею его убедить.
Дож сдался. Балетти в Венеции любили, очень любили. Его арест произвел бы впечатление самое неблагоприятное. Эмма покинула дожа успокоенная, но настроенная крайне решительно. Она не повторит той же ошибки, какую совершила в Бреде. Габриэль все проверил сам, лично убедился в том, что голубки в гнездышке и Эмма сможет без труда до них добраться.
– Маркиз ждет меня, – любезно сообщила она открывшему ей ворота лакею.
Она была одна, и ее впустили. Но Эмме достаточно было, едва войдя во двор, пронзительно свистнуть, чтобы через мгновение тот же лакей рухнул наземь, пронзенный кинжалом, и его тут же проворно оттащили в кусты. Эмма де Мортфонтен взяла из рук Габриэля протянутый ей пистолет.
– Мы готовы, – сказал Габриэль.
Балетти прислуживали шесть человек. Больдони сообщил Эмме все необходимые подробности, чтобы этих шестерых можно было без труда обезвредить.
– Пошли, – решила Эмма. – Теперь-то эта шлюшка от меня не ускользнет.
Когда Пьетро, услышав стук, открыл Эмме дверь, в лицо ему уперлось дуло пистолета, и бедняге ничего другого не оставалось, кроме как посторониться и впустить незваных гостей.
– Где они? – шепнула Эмма ему на ухо.
– В маленькой гостиной, – так же тихо ответил Пьетро.
– Я пойду одна, – заявила Эмма, одновременно подавая Габриэлю сигнал, которого тот дожидался.
Зажав Пьетро рот рукой, чтобы тот не мог крикнуть, другой рукой он с силой вонзил ему в бок кинжал. Пьетро беззвучно повалился на Габриэля. Сообщники Эммы молча скользнули в двери, которые указал им Больдони, чтобы расправиться с остальными слугами.
Оставив при себе лишь Габриэля и еще двоих, Эмма направилась в глубь дома, туда, откуда доносилась тихая мелодия.
Мери почти не слушала сонату, которую играл на клавесине Балетти, хотя играл он для нее. С тех пор как она рассталась с Корнелем, ей все время приходилось притворяться. Ее смутили не столько ласки прежнего любовника, сколько его слова. Она не могла отрицать, что в его утверждениях была доля истины. И, кажется, куда большая, чем ей хотелось бы.
Она распахнула окна, выходившие на канал, чтобы полюбоваться тем, как горят последние отсветы дня. И, как всегда, это зрелище доставило ей наслаждение.
Фальцет гондольера и нестройные аккорды мандолины резали слух, самым неприятным образом смешиваясь с чудесным тембром голоса ее возлюбленного. Это неприятное для уха смешение чем-то напоминало ее беспокойные мысли. Мери закрыла окно. Сегодняшнее вечернее удовольствие было безнадежно испорчено. Горестно вздохнув, она повернулась к Балетти, ища утешения в его умиротворяющем присутствии. И замерла на месте, не в силах снова вдохнуть.
Эмма де Мортфонтен, стоя с пистолетом в руке, упивалась открывшейся ей безмятежной картиной.
– Ты! – выкрикнула Мери, смертельно побледнев от ненависти, мгновенно взорвавшейся где-то в ее утробе.
Балетти от неожиданности на мгновение тоже замер, так и не сняв пальцев с клавиш, пристально посмотрел на Мери, затем обернулся, чтобы осознать размеры бедствия, о котором инстинктивно догадался.
– До чего же вы оба убого трогательные, – вместо приветствия сообщила Эмма. – Смотреть тошно.
Балетти вскочил, готовый заслонить собой Мери. Эмма без колебаний выстрелила, целясь ему в колени. Маркиз взвыл от боли и рухнул на ковер – у него была прострелена коленная чашечка. Мери тотчас бросилась к нему, сердце у нее так колотилось от ярости, что она не могла выговорить ни слова.
– Беги, Мери, спасайся, – шептал Балетти, пока она тащила его к дивану. – Пока ее пистолет разряжен, беги!
Но Мери не собиралась бежать. Не собиралась бросать его. И слишком долго она ждала возможности оказаться лицом к лицу с Эммой, чтобы теперь ее упустить. Впрочем, о бегстве и думать было нечего, поскольку Габриэль занял позицию перед окном. Все выходы из комнаты были перекрыты. Балетти сел, и Мери встала между ним и Эммой. Та презрительно взглянула на нее:
– Быстро же ты утешилась, Мери Рид. Знаешь, я ведь ненавидела тебя за это новое предательство. До этой самой минуты. До тех пор пока не увидела вас, отупевших от приторной скуки.
– Избавь меня от твоих колкостей, Эмма. Я – заноза в твоем сердце, ты в моем – кинжал. Давай покончим с этим.
Эмма усмехнулась:
– Что же, мне лишить себя удовольствия, которое я могла бы получить, глядя, как ты валяешься у меня в ногах? Удовольствия, о котором я только и мечтаю с того самого дня, когда ты бросила меня в Дувре? Представь себе, как я была бы разочарована.
– Никогда. Никогда я не стану валяться у тебя в ногах.
– Ради него, может быть, и не станешь, – согласилась Эмма. – А ради нее, Мери? Ради Энн, уж поверь мне, ты это сделаешь.
Мери в бешенстве сжала кулаки. И ничего не ответила.
– Надо думать, я и впрямь тебя недооценила. Никлаус, твой распрекрасный Никлаус, тогда, в Бреде, был прав. А я ему не поверила, когда он сказал мне, что ты бросила их – его и свою дочь – и ушла к Корнелю.
Мери постаралась отогнать от себя картину, вставшую у нее перед глазами при этих словах: Никлаус, уязвленный письмом, которое Эмма, должно быть, швырнула ему в лицо… Несмотря на ее предательство, он нашел в себе мужество им воспользоваться для того, чтобы попытаться всех их спасти.
Балетти выпрямился, превозмогая боль, приковавшую его к месту.
– Хватит, Эмма, – простонал он. – Забирайте череп, вы ведь за ним сюда явились. Берите все и проваливайте!
– Прежде я могла бы этим удовольствоваться, маркиз. Но не теперь. Венецианской республике требуются виновные, чтобы смыть подозрения Форбена. Вы как нельзя лучше для этого подходите.
– Топорная выдумка, никто в такое не поверит!
– Форбен – человек спесивый, исполненный гордыни, это любой подтвердит. Как было не подумать, что он мог от начала до конца сочинить все эти слухи ради удовлетворения своих амбиций? Доказательства вашего сообщничества с Мери в руках дожа. Несколько ложных свидетельств, кое-какие письма. Венеция без долгих раздумий выбрала, что ей выгодно.
– Тварь! – прорычал Балетти.
– Вы оскорбили и унизили меня, маркиз, точно так же, как и ты, Мери. И только вы сами повинны в том, что происходит теперь. Вы оба, и тот, и другая, оттолкнули меня, когда я хотела дать вам все.
– Да будет тебе, ты слишком эгоистична для того, чтобы кому бы то ни было что-нибудь дать, – бросила ей Мери.
– Ошибаешься. Если бы я так тебя не любила, я не стала бы тебя преследовать.
– Гордыня, – вмешался Балетти. – Не любовь. Одна только гордыня.
– А что касается тебя, дорогой мой…
– Он у меня, мадам, – прервал ее незнакомый мужчина, показывая кожаный мешок.
По неясным очертаниям лежавшего в нем предмета Балетти и Мери мгновенно поняли, что речь идет о хрустальном черепе.
Лицо Эммы исказила пугающая усмешка, полная сатанинского ликования:
– А все остальное?
– Все сгорит, – заверил ее наемник.
– Ну и что ты на этом выиграешь, Эмма? – попыталась урезонить ее Мери, знавшая, насколько маркиз равнодушен к материальным ценностям.
Эмма кивнула своим подручным, и Мери увидела, как те направились к ней. Она не сдастся без борьбы, не позволит вот так, запросто себя увести или убить. Она принялась лупить куда ни попадя кулаками и ногами, хотя и знала, что сопротивление бесполезно, но ей стало легче оттого, что она дала волю своему бешенству. Ей удалось завладеть кинжалом и полоснуть по горлу одного из нападавших. Остальные четверо от этого только пуще разъярились и, хотя двоих из них она ранила, ее тем не менее скрутили и заставили покориться.
