Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)
Когда-нибудь она непременно найдет на них ответы. Рано или поздно.
* * *
Джузеппе Больдони был обижен. Обижен и обозлен. Он играл и проиграл. И теперь мерил шагами внутренний дворик своего дома, несмотря на пронизывающий холод, установившийся в конце декабря 1701 года, не желая самому себе признаться в том, что старается увидеть Мери за окнами дома Балетти. Он злился на них обоих. На него. И на нее.
Мери не любила его. Она воспользовалась им для того, чтобы подобраться к Балетти. Надо быть слепым и глухим, чтобы не понять этого. Все оказалось только игрой. А сам он оказался пешкой в этой игре. Потому что и Балетти тоже его обманул. Он не был влюблен в Марию. Он хотел только одного: чтобы Мери Рид оказалась в его власти. А Мария и не отрицала, что она и есть эта женщина. Она согласилась принять наказание, согласилась расстаться с ним, с Больдони, ради того, чтобы поселиться в доме своего мучителя. Бесспорное доказательство того, что они прекрасно ладили друг с другом, как бы это ни выглядело со стороны. Вот чего он не знал – зачем все это понадобилось? С какой целью?
На мгновение в его памяти всплыло лицо Эммы де Мортфонтен. Мария о ней упоминала. От ярости ему стало жарко, вдоль хребта поползла струйка нездорового пота. А что, если это и есть связь? А что, если Мери – шпионка, подосланная Эммой? Ведь той вполне могло захотеться проверить, насколько она может доверять своему лакею…
Он бесновался. Никто не вправе безнаказанно играть им, Джузеппе Больдони! Балетти может сколько угодно хвастаться, будто обо всем осведомлен, Больдони найдет другие способы переправлять письма – так, чтобы их не перехватывали. Он решительным шагом направился к дому, поднялся по лестнице и, войдя в кабинет, склонился над письменным прибором. Когда он обмакнул перо в чернила, рука его дрожала.
– Эмма де Мортфонтен, – прошипел он, – сейчас ваш лакей объяснит вам, что он обо всем этом думает!
* * *
Остаток дня Мери провела за осмотром своего нового жилища. Она намеревалась потратить на это несколько минут, однако час летел за часом, а она этого даже не замечала. Дом был огромным, со множеством залов для приемов, музицирования, чтения. И везде – мебель редких пород дерева, дорогие вазы и безделушки, опаловое стекло, слоновая кость, сердолик, драгоценные камни, резной хрусталь. Целые стены завешаны полотнами знаменитых живописцев. Великолепно передано настроение, восхитительно выписаны подробности. Галантные сценки, венецианские пейзажи, натюрморты, портреты. Взгляд Мери переходил от одной картины к другой, привлеченный точными деталями батальных сцен или прекрасно переданной воздушностью тонкой ткани. Она не уставала удивляться. Стулья и диваны, часы и столы, письменные приборы, ларцы и шкафы – ни один предмет здесь не резал глаз. Никогда еще Мери не доводилось видеть такой роскоши, даже при дворе короля Якова. Все вместе выглядело настолько гармоничным и совершенным, что от одного только взгляда на это убранство охватывал покой. Повсюду веяло ароматами апельсиновой кожуры и мускуса, столь непохожими на обычный для всех прочих домов запах воска. Что же касается множества стоявших здесь книг, Мери не могла не заметить драгоценных переплетов, миниатюр и буквиц. Софокл и Аристотель соседствовали с Корнелем, Расином и Мольером, Рабле – с Эразмом, а Парацельс – с Шекспиром. Раскрытый на пюпитре анатомический атлас предлагал взгляду зрителя красочные таблицы с подробностями человеческого тела; мифологический бестиарий на другом – свои роскошные иллюстрации; а на страницах фолианта, покоящегося на третьем пюпитре, расцветали бутоны роз.
Уже позвонили к ужину, а она не все успела осмотреть даже на первом этаже.
– Мне показалось, многие из ваших статуэток – старинные, – сказала Мери, усевшись за стол. Весь день она не видела маркиза.
– Они и в самом деле очень старые, даже древние. Одни прибыли из Персии, другие – из Китая и прочих стран Азии. Для того чтобы изучить все сокровища этого дворца, вам понадобится не один день и даже не одна неделя. Моя семья собирала все это в течение двух столетий, и мне потребовалось бы по крайней мере столько же, чтобы налюбоваться и пресытиться ими.
Мери насмешливо улыбнулась:
– Для того чтобы достичь столь преклонного возраста, вам надо быть волшебником.
– Иные истины ускользают от людского понимания.
– Истина, сударь, заключается в том, что мы смертны, какая бы судьба ни была нам уготована, – заверила она Балетти, отгоняя от себя мысль о мэтре Дюма и его удивительном долголетии.
– Верьте в это, Мария. Пока что.
– Уж не скрываете ли вы бессмертие в той комнате, куда мне запрещен доступ? – спросила она.
– Возможно. А вы ее отыскали?
– Одну из дверей я открыть не смогла, думаю, это она и есть. Достаточно было бы любой из этих безделушек, чтобы сделать баснословно богатым любого вора. Ваше богатство кажется неисчислимым. Неужели вы прячете что-то еще более драгоценное?
Его взгляд стал печальным:
– Я не прячу от вас, душа моя, ценности. Я просто убрал подальше от вас единственный предмет, на который слишком опасно смотреть и к которому слишком опасно прикасаться.
– Будет вам! Вы храните эту тайну только для того, чтобы потчевать ею меня, – поддразнила Мери, надеясь, что он себя как-нибудь выдаст.
– Держитесь подальше от этой двери, Мария. Вскоре, надеюсь, я расскажу вам все, что знаю об этом. Сейчас еще не время.
– Мне не нравится терпеть танталовы муки, – заявила она, глядя прямо в его черные глаза.
– А я думаю, что нравится, иначе вы остались бы в монастыре и не перебрались бы сюда!
У Мери тотчас заполыхало в низу живота, и она пожалела о том, что попыталась спровоцировать маркиза.
10
Щеки господина Эннекена де Шармона, и без того испещренные красными прожилками, побагровели от негодования.
– То, о чем вы сейчас рассказали мне, дорогой мой, весьма неприятно. И вы утверждаете, что у Балетти есть доказательства нашей вины?
– Я потребовал их у него назавтра же после нашей тягостной встречи.
– Разумеется, – проронил посол и тотчас прибавил: – Вы от этого оправитесь. Хотя должен признать, что ваша Мария…
Под недобрым взглядом Больдони окончание фразы застряло у него в горле.
– У Балетти действительно есть список наших дел с указанием сумм, которые были нами за это получены.
– Этого недостаточно для того, чтобы нас обвинить. Ему еще потребуется свидетельство Корка.
– Давайте его устраним, – предложил Больдони.
– Еще не время. Я предпочел бы, чтобы он защищал наши интересы как можно дольше. Мы всегда успеем это сделать, если Балетти нарушит слово, которое он вам дал.
– Как вам будет угодно. И еще одно. Вы помните Эмму де Мортфонтен?
Посол безнадежно вздохнул:
– Разве ее забудешь? Она самая красивая женщина из всех, каких мне довелось встретить.
– По причинам, так и оставшимся мне неизвестными, она перед своим отъездом из Венеции попросила меня неотступно следовать за маркизом де Балетти, сделаться его тенью и постоянно сообщать ей о малейших его поступках, обо всем, что только он предпримет.
– Еще одна соблазненная им особа старается женить его на себе! – развеселился Эннекен де Шармон. – Даже как-то странно, что он не поддался ее чарам и предпочел ей Марию Контини. Не то чтобы она не была красива, поймите меня правильно, – тотчас поправился посол, не желавший обидеть Больдони, – но рядом с Эммой Рид…
– Что за имя вы назвали? – вскинулся Больдони.
– Эмма Рид. А вы не знали? Она вторым браком была замужем за очень известным в Европе судовладельцем Тобиасом Ридом. В Венеции она представлялась Эммой де Мортфонтен.
– Как-то вечером Балетти назвал Марию именем Мери Рид.
– Правда? Я ничего об этом не знал. Это имеет какое-то значение?
– Ни малейшего, – отмахнулся Больдони. – Это лишь подтверждает подозрения, которые у меня были. Не могли бы вы оказать мне любезность передать вот это письмо Эмме де Мортфонтен? Балетти перехватил все те, которые я посылал ей прежде. Мне хотелось бы, чтобы это письмо до нее дошло.
– Насколько я понимаю, вы думаете, что вам нашли замену? – мгновенно сообразил посол.
– Будем считать, что моя гордость несколько затронута. Разумеется, я рассчитываю на вашу скромность, – требовательно произнес Больдони, сильно раздосадованный тем, что пришлось сделать подобное признание такому неприятному человеку.
– У меня множество недостатков, дорогой мой, но, в противоположность господину Балетти, который вас так подло обманул, я верен в дружбе. Никто не узнает того, что вы мне доверили. Это письмо уйдет и достигнет адресата. Но скажите, между нами, что вы получили от Эммы в обмен на эту маленькую услугу?
Больдони вздохнул:
– Обещания! Одни только обещания.
– Но любое из них сделало бы и короля более услужливым, чем лакей. Я, не споря, соглашаюсь с этим, – заверил посол. – Нам остается только надеяться, что Балетти удовольствуется Марией. Это даст нам веские основания надеяться и на то, что наши мечты обернутся реальностью.
Больдони не ответил. В эту минуту ему куда больше хотелось придушить Эмму, чем ласкать ее. Он распрощался с послом, чувствуя все же некоторое облегчение оттого, что излил душу.
Балетти, который вел себя как друг и заботливый покровитель, на следующий же день после того, как Мери к нему перебралась, начал повсюду представлять ее знакомым, увлекая за собой в круговорот венецианского карнавала, снова прикрывшего масками души венецианцев. Балы, концерты, ужины, игры… Маркиз, не имея возможности откликнуться на все приглашения, выбирал, где провести вечер, в зависимости от настроения. Не было ни одного уголка в городе, где его присутствие не было бы желанным, где он не был бы долгожданным гостем. Таким образом Мери смогла убедиться и в правдивости слов Больдони, и в истинности того, что она успела узнать в монастырских приемных. Куда бы ни направился Балетти, везде он блистал.
Казалось, он ненавязчиво ухаживает за всеми женщинами, которые к нему приближаются. Не делая между ними никакого различия ни по возрасту, ни по внешности, он равно старался находить их красивыми и помогал им такими и оставаться благодаря его советам. Он предписывал им настои из цветов и фруктов для улучшения цвета лица, вытяжки из корней – чтобы укрепить здоровье, уговаривал побольше бывать на свежем воздухе. «Маркиз, маркиз, только вы один нас и понимаете», – млели дамы.
Он мог бы воспользоваться своим преимуществом для того, чтобы обзавестись множеством любовниц, однако же воздерживался от всякого жеста, от всякого неосторожного высказывания, которые могли бы их к нему привязать. Точно так же он держался и с Мери. Если их взгляды встречались, в них читалось то же смятение, то же желание, но ни тот, ни другая не решались ему поддаться и сломить лед сдерживавшего их недоверия. Они по-прежнему оставались чужими, разговаривали о чем придется.
Мери отчаянно боролась с желанием взломать запретную дверь. Пока она довольствовалась тем, что часами выстаивала у порога запертой комнаты в надежде, что наберется смелости, но надежды ее не оправдывались. Казалось, она уже готова сломать замок, но в это же самое мгновение ей вспоминалось страдание, исказившее черты Балетти, когда он просил не предавать его. Тысячи причин подталкивали Мери к тому, чтобы это сделать, но какое-то внутреннее чувство этому противилось.
Всего через несколько дней после того как она поселилась в доме Балетти, Мери блуждала по Венеции, проверяя, правду ли сказал маркиз насчет того, что она совершенно свободна. Проверяла много раз. Балетти не обманул – никто за ней не следил. Маркиз никогда не расспрашивал, как она провела день, зато рассказывал о том, чем занимался сам. Казалось, он полностью поглощен своими делами судовладельца и посвящает им много времени. Мери захотелось в этом убедиться. Для этого, воспользовавшись тем, что он полностью ей доверял, она отправилась к тайнику и забрала оттуда свое оружие и мужскую одежду.
Но ее постигло величайшее разочарование. За исключением шпаги, которая все-таки, несмотря на то что покрылась ржавчиной, была еще пригодна, все остальное заплесневело, отсырев в неизменно влажном венецианском воздухе. Прямо от тайника Мери пошла к банкиру, чтобы забрать у него свои сбережения, и часть их потратила на то, чтобы купить у оружейника пистолет и у портного – одежду слуги. Темный плащ довершил превращение, окончательно сделав ее неузнаваемой. Все это она спрятала в шкафу у себя в комнате вместе с нефритовым «глазом», который больше не рисковала носить на шее. Но, сколько она ни успокаивала себя тем, что у нее есть оружие, сколько ни полировала свою шпагу, в ней самой что-то изменилось, и она не могла бы сказать, ни почему это произошло, ни каким образом.
Ей по-прежнему хотелось отомстить Эмме. Даже больше, чем прежде. Однако Балетти был не таким, как Эмма.
Мери видела в нем незаурядное, необыкновенное создание, и с каждым днем этот человек все больше ее завораживал. Он оказался великолепным живописцем, он распевал баркаролы, для которых сам сочинял и музыку, и слова, божественно играл на клавесине, мандолине и скрипке, изумлял своими познаниями в разнообразных областях: в ботанике, географии, истории, политике, алхимии, астрологии, литературе… Не было такого вопроса, на который он не сумел бы дать ответ, украсив его множеством ярких, живых, сочных подробностей.
Он обладал незаурядным талантом рассказчика и неизменно приукрашивал истории личными комментариями – так, будто сам все это пережил, независимо от того, происходило ли дело во времена Александра Великого или на прошлой неделе. Удивленным слушателям он отвечал: «Легко рассказывать о том, что хорошо помнишь!»
Даже Мери порой начинала сомневаться в том, что в этой необычайной памяти нет доли бессмертия. Впрочем, как и все в Венеции, она противилась такому неправдоподобному объяснению.
С каждой минутой ей все больше нравилось общество маркиза. Она нисколько не сожалела о Больдони, с которым много раз с тех пор встречалась на званых вечерах. Он с презрением от нее отворачивался, не раскланивался и гордо проходил мимо, красуясь рядом с новой любовницей.
– Перестаньте себя изводить, дорогая моя, – посоветовал ей Балетти. – Больдони, как и большинство мужчин, одержим гордыней. Он оправится от вашего разрыва. Раны, нанесенные самолюбию, заживают медленно, но и они в конце концов затягиваются.
Мери не могла с ним не согласиться, хотя ей и казалось, что, возможно, Эмма была исключением из этого правила. Вообще же Балетти многому ее научил, заставляя размышлять над смыслом, который приобретают поступки или события.
Неделя шла за неделей, и чем дальше, тем чаще она задавалась вопросом о том, как мог Балетти объединиться с Эммой де Мортфонтен. И сомнения ее росли.
В тот день, 26 января 1702 года, Мери поспешно распечатала письмо, найденное в заброшенном доме. Как и каждую неделю, она отправилась туда в надежде не только на письмо от Форбена, но и на встречу с Корком. Однако ей пришлось довольствоваться радостью, которую доставили ей полученные известия, не переставая в то же время сожалеть о том, что пепел в очаге безнадежно остыл и камин по углам затянут паутиной.
Она приблизилась к окну. Ставни соскочили с петель, и через щели просачивалось достаточно света для того, чтобы она могла нетерпеливо прочитать послание.
«Дорогая Мери, – писал Форбен. – Я сейчас на стоянке в Бриндизи, куда только что прибыл. Вот я и снова поблизости от тебя. Настолько близко, что меня томит сильнейшее желание отправиться к тебе в Венецию. Томит все сильнее из-за мыслей о том, что ты, к моему великому сожалению, живешь у этого маркиза. Намерения у него явно сомнительные, и ты не должна терять из виду главную из тех причин, которые привели тебя в Венецию».
Мери умела читать между строк. Несомненно, она выказала слишком большой интерес к Балетти в письмах, которые посылала корсару. Форбен был ревнив и не скрывал этого. Кроме того, было заметно, что прежнее его соперничество с Корнелем вновь ожило. Мери часто спрашивала о нем, но Форбен не обращал ни малейшего внимания на ее расспросы. Он подробно распространялся о «Жемчужине», о Никлаусе-младшем, о себе самом и неизменно заканчивал письмо словами «Корнель тебе кланяется», должно быть, весьма далекими от того, что было в действительности.
Она снова, невольно улыбнувшись, погрузилась в чтение.
«Никлаус-младший еще подрос, без всякого преувеличения можно сказать, что он выглядит вдвое старше своих лет. Он уверяет меня, что Никлаус-старший был настоящим исполином, и, глядя на то, как растет этот мальчик, я готов ему поверить. Он редко говорит об отце, не больше рассказывает и об Энн и выказывает себя резвым, веселым и смышленым. Ни дня не проходит без того, чтобы я не поблагодарил судьбу за нашу дружбу, которая позволила мне быть рядом с ним. Я никогда не представлял себя отцом, но должен признать, что за нынешний год, когда этот сорванец путался здесь у меня под ногами, – а я-то боялся, что он окажется для меня обузой! – я испытал больше радости, чем за время всех моих плаваний. Я не пытаюсь занять в сердце твоего сына место Никлауса, но сам он заменил мне ребенка, которого у меня никогда не будет».
Мери подняла глаза от письма, перед ней вновь как живой встал ее фламандец. Никлаус-младший, несомненно, будет походить на него как две капли воды. Теперь ей уже меньше недоставало покойного мужа, хотя и случалось иногда внезапно проснуться среди ночи и начать шарить по постели в поисках Никлауса. Эта рана никогда до конца не затянется, но болела она все меньше и меньше. Мери вздохнула. Не надо быть ясновидящей, чтобы угадать то, о чем Форбен промолчал. У него только одно желание – держать ее при себе. Она так мечтала об этом раньше, что теперь должна была бы радоваться. Мери заподозрила корсара в том, что он готов на все, лишь бы добиться своей цели, и в первую очередь готов оттеснить Корнеля. Ради того, чтобы не осложнять отношения между мужчинами, она изо всех сил старалась создать у Форбена впечатление, будто не очень-то Корнелем интересуется, но подозревала, что Корнель ей пишет, а Форбен перехватывает письма. Когда все это закончится, когда она вернется за сыном, вот тогда они все трое и объяснятся.
И Мери вернулась к письму.
«Мне пришлось оставить «Жемчужину» в Тулоне, ее слишком сильно потрепал шторм. Мне надо было рассказать тебе об этом, рассказать, что я потерял тогда нескольких матросов, но ты, наверное, встревожилась бы из-за сына, а он запретил говорить тебе о том, что вывихнул руку. Он храбрый, стойкий и упорный и станет через несколько лет без малейшего преувеличения лучшим из моих марсовых».
Мери кивнула сама себе. То, о чем она думала, подтверждалось снова и снова…
«Так вот, мы ходим теперь на «Галатее», судне с двадцатью шестью пушками, тяжелом и неудобном в управлении. Думаю, я с «Жемчужиной» избаловался, приобрел княжеские замашки и теперь лелею одну надежду: что мне ее пришлют сразу же, как подлатают. Пока что мне приказано только контролировать суда. Никлаус в полной безопасности. Береги себя и ты. Не хотелось бы повторяться, но я очень прошу тебя быть поосторожнее с этим Балетти. Итальянцы всегда наобещают с три короба, а потом не держат слова. Рано или поздно его истинная природа возьмет верх, и ты похвалишь себя за то, что не поддалась ему.
Теперь нам с Никлаусом остается только поцеловать тебя, а что касается Корнеля…»
Мери сложила письмо и сунула его под лакейскую одежду, поближе к сердцу. Затем вышла из дома и спряталась за выступом стены на той самой улице, по которой всегда ходил Балетти, направляясь в порт. Вот уже два дня как она теряла его след у одного из домов, такого же обветшалого с виду, как и тот, из которого только что вышла сама. Балетти входил в загадочный дом и снова показывался только вечером. Сквозь ставни не пробивалось ни малейшего лучика света. На этот раз она удовлетворит свое любопытство.
Как и накануне, она увидела, что Балетти пробрался в сад, отпер дверь и вошел. Мери заранее позаботилась о том, чтобы обеспечить себе доступ в дом через подвал, и мягко спрыгнула туда, как только маркиз перешагнул порог. Ей не пришлось долго ждать возможности проверить то, о чем догадывалась. Маркиз со свечой в руке спустился по лестнице и вошел в тот самый промозглый сводчатый зал, где поспешила спрятаться она сама. Зеленоватая тинистая вода просачивалась сквозь подметки ее сапог, но Мери не двигалась. Балетти не мог ее заметить – ее надежно скрывали темнота и здоровенная, тошнотворно пахнущая бочка. Балетти на что-то нажал на стене, противоположной от ее укрытия, и часть стены повернулась. Мери увидела, как маркиз скрылся в образовавшемся проходе, затем появился снова, у него в руках была одежда, какую носят бедняки. Стоя в нескольких шагах от нее, он переоделся и, перед тем как снова нырнуть в лаз, прикрыл лицо маской.
Мери, смущенная как видом его почти полной наготы, так и этим странным маскарадом, выждала несколько минут, затем в свою очередь скользнула в проход, который Балетти не потрудился за собой закрыть. Подземелье оказалось темным, тесным и затхлым. Мери без труда в нем ориентировалась, направляясь на свет свечи, и старалась подлаживаться под ритм шагов Балетти, чтобы не дать тому заподозрить свое присутствие.
Прошло довольно много времени; наконец она оказалась в другом подвале, похожем на тот, который недавно покинула, затем вышла на свет из такого же заброшенного дома неподалеку от военного порта.
Увидев на пороге пустующего склада знакомый силуэт, она приблизилась, желая убедиться в том, что не ошиблась. Балетти решительно направился к Клементу Корку, кивнул ему, и тот посторонился, пропуская маркиза. Мери стало легче, когда она удостоверилась в том, что эти двое действуют заодно. По крайней мере, часть загадки она разрешила. Остальное лишь озадачило ее еще сильнее. Вместе с другими она вошла в помещение, опустив голову и надвинув шляпу на глаза, чтобы ее не узнали. Корк рассадил с полсотни оборванцев прямо на чисто подметенном полу. Балетти влез на ящик.
– Вы здесь у себя дома, – объявил он своим глубоким басом. – Еда, питьевая вода, лекарства и кров помогут вам пережить зиму, перенести трудности. Вам не придется ни попрошайничать, ни воровать. Корк обо всем позаботится.
– Этот парень говорит правду! – выкрикнул какой-то мужчина, подтверждая слова Балетти. – В прошлом году он спас меня, когда я заболел оспой.
– Я тебя узнал. У тебя ведь в то время жена ждала ребенка, так кто же у тебя родился?
Тот приподнял тщедушного мальчугана и показал его Балетти.
– Я потерял работу, жена моя две недели тому назад умерла. Кто бы ты ни был, помоги мне, раз уж ты спас мне жизнь.
– Ты получишь все, чего тебе недостает, друг, мы будем давать тебе все необходимое, пока твои дела не поправятся. Однако мы всех вас здесь собрали не ради благотворительности. Корк выбрал вас, потому что вы готовы сражаться, хотите выбраться из нищеты. Тот, кто мирится со своим убожеством, тот, кто убивает и совершает преступления скорее ради удовольствия, чем по необходимости, здесь нежеланный гость. Если один из вас нарушит данную вами клятву хранить тайну, он будет безжалостно наказан. Корк и его помощники научат вас многим вещам, которые помогут и уберечься от эпидемии, и справиться с преследующими каждого из вас невзгодами. Слушайте, что он скажет.
– А потом? – спросила какая-то женщина. – Что будет потом, когда закончится зима?
Балетти улыбнулся:
– К тому времени ты более или менее научишься читать и писать, ты сумеешь защитить своих детей и обеспечить им пропитание. У тебя будет работа, чтобы их прокормить, и сбережения на всякий случай.
– Кто бы ты ни был, будь благословен! – воскликнула она.
– Благословляй лишь небо, – ответил Балетти, – и мужество, которое ведет тебя в будущее. Нищета – это болезнь, от которой можно исцелиться. Ты родилась достойной, женщина, подними голову и прими вызов, который бросила тебе жизнь. Я даю вам знания. Каждый из вас может распорядиться ими наилучшим образом.
– А как быть с тем, что на роду написано? – спросила другая женщина.
– Да, как быть, если жизнь не задалась? – подхватил еще чей-то голос.
– Сражайтесь с этим. Преодолевайте, вместо того чтобы смириться и опустить руки.
– Легко тебе говорить, у тебя-то самого всего предостаточно! – выкрикнул кто-то.
Гул нарастал. Балетти не растерялся:
– Что ты знаешь обо мне? Ты можешь увидеть лишь вот эту маску и латаное тряпье. Кто я – хозяин или простой слуга? Красив я или чудовищно обезображен? Кто я на самом деле? И что за тяжкие испытания мне довелось пережить, какой крестный путь привел меня сюда, заставил подняться на эту вот трибуну? Я мог бы ответить на все эти вопросы. Но разве это главное? Если бы я ничего не знал о ваших страданиях, разве появилось бы у меня желание вам помочь? Если бы я понятия не имел о ваших страхах, разве хватило бы у меня смелости просить вас принять их как должное? Если бы я не боялся зла, разве пришел бы избавителем? Нет, друзья мои. Мы равны перед нашими слабостями, и мы одиноки, нередко слишком одиноки для того, чтобы решиться выступить против них. Свободу и равенство в этом мире вам может дать лишь братство. Вот почему я пришел к вам братом. Не потому что я богат и не потому что христианин. Потому что я человек. Потому что нет ничего такого, чего нельзя было бы совершить, если даешь себе для этого возможность, если соглашаешься себе это представить.
Балетти соскочил со своего возвышения и широко раскинул руки. В его голосе звучали убежденность и человеколюбие, и негромкий ропот смолк, в просторном помещении воцарилась тишина. Мери, как и все остальные, была покорена обаянием этого человека, почувствовала себя всецело во власти исходившей от него притягательной силы.
– До вас другие люди услышали меня, поняли и послушались. Взамен я ничего от вас не жду. Я делаю то, что должен. Каждый из вас, на свой лад и в соответствии с теми средствами, какими он располагает, может стать замковым камнем свода целого здания. Поверьте в это! Вы станете сильнее, и вас это возвысит. Поверьте в это, и я буду спокоен.
Балетти сложил руки и поклонился, затем ушел тем же путем, каким пришел, провожаемый благоговейным и торжественным молчанием.
Мери не могла незаметно последовать за ним, а потому немного помешкала среди прочих, затем, как только представилась возможность, потихоньку выскользнула наружу. Она не вернулась на Риальто через подземный ход; ей необходимо было немного пройтись, чтобы навести порядок в мыслях. Когда требовалось, она садилась в гондолу и какое-то расстояние проплывала. Перед роскошным жилищем маркиза де Балетти она оказалась намного позже того часа, когда должны были подать ужин. Ночь была ясная и холодная, но Мери чувствовала себя наполненной ровным и сильным теплом. Сбросив мужскую одежду, она приняла облик Марии Контини, но Мери Рид все еще не могла справиться с волнением.
Балетти ни в чем ее не упрекнул.
– Очень рад убедиться в том, что с вами ничего не случилось, – только и сказал он. – Я ждал вас с ужином.
– Не следовало этого делать, маркиз.
– Для меня не существует дела более важного, чем это, Мария, – с улыбкой заверил он.
Мери подняла на него исполненный беспредельной кротости взгляд:
– Вы лжете, маркиз. Но ваша ложь мне нравится. Очень нравится.
Их глаза на мгновение встретились, и сердце Мери забилось сильнее и быстрее. На этот раз она и не думала скрывать охватившее ее желание, позволила ему загореться в ее взгляде и уже поверила было, что и Балетти не устоит. Однако тот лишь взял ее руку и печально поцеловал.
– От вас, Мария, мне не хочется иметь никаких секретов. Давайте поужинаем, хорошо?
Она кивнула, дрожа от надежды и разочарования. Усевшись за стол и дождавшись, пока им подадут ужин, Мери объявила:
– Я сегодня вас выследила.
Балетти посмотрел на нее с благодарностью.
– Знаю, – просто ответил он.
Мери лишилась дара речи. Балетти улыбнулся:
– Я уже вчера заметил, что за мной следят. У меня сильно развита интуиция. Не тревожьтесь, Мария, я нисколько на вас не сержусь. Если бы я не рассчитывал на ваше любопытство, то закрыл бы за собой вход в подземелье. Больше того, я пошел бы другим путем, чтобы сбить вас со следа. Я – не тот человек, за которого себя выдаю, но в нашем мире нельзя показываться таким, каков ты есть на самом деле.
– Это правда, – согласилась она. – Вы ведь уже говорили, маркиз, что требуется немало времени на то, чтобы заслужить доверие.
– Я не спешу. Я всего лишь надеюсь на то, что когда-нибудь окажусь достойным вашего доверия. Можете меня расспрашивать сколько и о чем угодно, повторяю, от вас мне нечего скрывать.
– Кроме той запретной комнаты.
– Всему свое время. И для этого тоже время придет. Я ведь вам это пообещал, а я всегда выполняю свои обещания.
– И когда настанет это время?
– Когда вы перестанете сомневаться. Когда вы меня полюбите.
– А если этого никогда не произойдет?
– Тогда ничто уже не будет иметь смысла, но мне не хочется и думать о такой возможности, – ответил он.
– Что вы вкладываете в это понятие, что значит для вас это «ничто», маркиз?
– Жизнь, любовь, надежда. Возрождение. Но давайте сменим тему, хорошо? Я хочу рассказать вам о том, что я представляю собой сейчас, не о моих ранах и не о том, кем я был раньше.
– Стало быть, еще одна тайна.
– До тех пор пока у вас сохранится желание их раскрыть, вы не уйдете. Поймите, Мария, все вокруг – только иллюзия. Вы видели меня великодушным, теперь я выказываю себя эгоистом. Мы постоянно остаемся двойственными. И, как ни парадоксально, именно в этой двойственности мы наиболее одиноки.
– А Корк? Это ведь он вам сказал про Мери Рид, правда?
– Да, в самом деле. Когда вы приехали в Венецию, он приблизился к вам, угадав в вас под мужским платьем женщину и удивившись этому. Он должен был вас направить в тот приют, который вы сегодня видели, но предпочел оставить при себе, надеясь, что вы ему откроетесь. Вы ему очень понравились, и он попросил меня вырвать вас из когтей Больдони, которые вас изуродовали бы.
– Почему?
– Скажем, Джузеппе Больдони тоже не тот человек, за кого себя выдает. Оставаясь с ним, вы рано или поздно подверглись бы опасности.
– И это единственная причина, маркиз?
У того загорелись глаза.
– Нет, – признался он. – Вы пленили меня, Мария.
– Тогда почему вы не хотите ко мне приблизиться? Даже после того как настолько жестоко и чувственно меня испытали.
– Я вам уже говорил, что я не такой, как другие, и если вам требуется время на то, чтобы решиться поверить мне ваши тайны, предоставьте и мне время, чтобы не торопить события.
