Текст книги "Леди-пират"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)

И, когда клинки уже со звоном скрестились, приказал Мери:

– Уведи Никлауса!

Он не хотел, чтобы старший матрос мог использовать мальчика для того, чтобы воздействовать на него, Корнеля.

Ему необходимо было спокойствие духа. Потому что сейчас на карту была поставлена не просто его жизнь. Ставкой была Мери. Она, Никлаус-младший и «Бэй Дэниел». Когда он счел, что Мери и ее сын вне досягаемости и им, стоящим на площадке лестницы, ведущей на среднюю палубу, уже ничто не угрожает, он сосредоточил все свое внимание на старшем матросе.

В течение нескольких секунд клинки яростно сшибались в воздухе, вынуждая обоих мужчин исполнять какой-то зловещий танец. Каждый подстерегал обманное движение другого, ждал, пока тот совершит ошибку, которая решит исход боя.

У подножия лестницы заключали пари. Матросы забрались на фалы и ванты и висели на них неподвижно, словно пауки. Каждый сделал свой выбор. Прислушиваясь к их выкрикам и брани, Корнель мог судить о том, насколько ему сочувствуют, и с радостью убеждался в том, что сторонников у него намного больше, чем у его противника. Да и противником старший матрос был не слишком опасным. Он был храбрым и ловким, однако недооценивал мощь, которую заключала в себе единственная сражавшаяся с ним рука. Корнелю это обстоятельство всегда давало немалое преимущество.

Он позволил оттеснить себя к поручням и быстрым движением верхней части тела уклонился от сабельного удара. И тогда произошло то, на что он рассчитывал. Клинок глубоко вонзился в дерево и застрял там. Корнелю оказалось достаточно ударить противника головой в подбородок, чтобы помешать ему вызволить саблю. Затем он оттолкнул его ногой и мгновенно обезоружил. Еще секунда – и вот уже острие сабли Корнеля щекочет горло старшего матроса, а тот даже не может утереть кровь, капающую с рассеченной губы.

– Убей меня, – прохрипел побежденный. – Я проиграл. «Бэй Дэниел» твой.

– Мне, конечно, следовало бы так и поступить, но я, как и Клемент Корк, не убиваю ради собственного удовольствия. Если он тебя выбрал, значит, ты нужен на борту этого корабля, – решил Корнель, убирая саблю.

Старший матрос кивнул, но благодарить не стал. Корнель отвернулся от него и обратился к остальным:

– Кто-нибудь еще хочет помериться со мной силами?

Но вместо ответа раздался предостерегающий крик. Живо развернувшись, Корнель убедился в том, о чем мгновенно догадался по ошеломленным лицам своих людей. Старший матрос, почувствовав себя оскорбленным, выхватил кинжал и приготовился к нападению. Но Мери не дала ему броситься на Корнеля. Обостренная интуиция помогла ей угадать, к чему идет дело, и она успела метнуть в предателя свой кинжал. Лезвие, молнией сверкнув в воздухе, вонзилось ему в шею, точно войдя под самым ухом, и матрос тяжело рухнул на палубу.

Корнель направился к ней, на площадку, где Мери так и осталась стоять, изумленная тем, как быстро все произошло. Обняв ее, Корнель поднял вверх спасшую его руку и с гордостью произнес.

– Перед вами – Мери Рид, моя жена и моя вторая рука. Она, как и это судно, принадлежит мне. Только попробуйте разок ущипнуть ее за задницу, парни, вы уже видели, во что это может вам обойтись.

Сказав это, он страстно поцеловал ее под громовое «ура» всей команды.

* * *

– Я не могу, как Форбен, предложить тебе каюту, – извинился Корнель, показав Мери, где подвешена его койка.

От койки старшего помощника ее отделяла всего-навсего занавеска. Мери потребовала, чтобы должность старпома отдали ей, и никто не посмел возразить. Однако она прекрасно знала, что команда далеко не в восторге от ее присутствия. Ей надо было как можно быстрее заставить их позабыть ее женскую природу, а для этого следовало немедленно заставить себя уважать.

Корнель разжаловал прежнего старшего помощника, того, что был при Корке, до звания старшего матроса, на что последний, славный малый по прозвищу Клещи, нимало не обиделся. Они с Корнелем вполне ладили, Клещи оценил достоинства Корнеля и к тому же достаточно считался с мнением Клемента Корка, чтобы не препятствовать исполнению его воли. Больше того – он готов был Корнелю доверять.

– Я последую за тобой с закрытыми глазами, капитан, – пообещал он Корнелю. – Если Корк так сказал, если он хотел, чтобы ты занял его место, стало быть, знал, что делает.

Следуя той же логике, Корнель решил оставить за мальчиком его место на батарее, и таким образом, несмотря на тесноту, у Корнеля и Мери все-таки образовался свой уголок, где они могли уединиться, побыть вдвоем, отдельно от команды.

«Бэй Дэниел» был стройным, легким, на удивление маневренным судном. На его борту, на нижней палубе, размещались двадцать четыре длинноствольные кулеврины. Еще четыре пушки были укреплены с обеих сторон средней палубы. «Бэй Дэниел» был создан для того, чтобы действовать. И выглядел он отлично, так что Мери переполняла гордость при одной только мысли о том, что она будет командовать им вместе с Корнелем.

Она позволила увлечь себя к складу ядер, за бочки. Там был их укромный уголок. С утра подвесные койки убирали, занавески отдергивали, чтобы судно было всегда готово к бою. Корнель прижал Мери к борту и нежно поцеловал. Он до безумия ее хотел.

– Я так боялся, – шепотом признался он. – Так боялся, что больше никогда тебя не увижу. Я бы не перенес, если бы снова потерял тебя. Это было бы слишком больно после всего, что произошло в тот раз. – Он с тревогой заглянул ей в глаза: – Полагаю, тебе потребуется время на то, чтобы забыть. На то, чтобы все забыть.

– Не так много, как тебе кажется, – заверила она, обвивая руками его могучую шею. – Я оплакиваю маркиза, но не жалею о том, что он мне давал.

– Я думал, ты любила его…

– Да, это правда, – согласилась Мери. – Но не могу сказать, чтобы я по нему тосковала так, как тосковала по Никлаусу. На самом деле я испытываю довольно странное ощущение. Мне кажется, маркиз пленил не Мери Рид, а Марию Контини. А она… она осталась в Венеции.

– Тем не менее ты и она – это одно и то же.

– Это все очень сложно, Корнель. Я сама толком не понимаю, что со мной происходит. Я должна была бы выть, страдать невыносимо, нечеловечески, терпеть адские муки из-за его смерти, восстать против Эммы. Все это я испытала после смерти Никлауса. А после смерти маркиза ничего такого не произошло, и ничего такого мне не хочется делать. Страдания, которые она мне причинила, оказались для меня спасительными. Как бы тебе объяснить? – прибавила Мери, в задумчивости покусывая губу.

– Тебе это понравилось? – удивился Корнель.

– В определенном смысле – да. Эта физическая боль пошла мне на пользу. Она исцелила меня от боли душевной. Чем больше Эмма старалась, истязая меня, тем более живой и сильной я себя чувствовала. Тебе, наверное, кажется, будто я сошла с ума, – усмехнулась Мери.

– Нет. Я тебя понимаю.

– Мне бы и самой хотелось себя понять. Я ведь была ее жертвой – однако не чувствую себя ни запятнанной, ни униженной, ни побежденной. Я должна была бы возненавидеть ее еще сильнее – это мой долг перед Никлаусом, перед Энн, и перед Никлаусом-младшим тоже. Но у меня такое впечатление, что ничего у меня из этого не выйдет.

– Да нет же, послушай, – улыбаясь, старался успокоить ее Корнель. – Ты ненавидишь ее, я это знаю, я это чувствую – по яростному биению твоего сердца, по твоему пылающему взгляду. Я знаю тебя, Мери. Ты ненавидишь ее за пределами ненависти.

– Это ничего не значит.

– Это значит очень много. С этим покончено, Мери. Я думаю, ты отомстила за себя тогда, в тюрьме. Если ты не чувствуешь себя жертвой, значит, ею была не ты, а Эмма.

– И она от этого не оправится, – откликнулась Мери, в глазах которой внезапно засветилась злобная радость.

– Послушайте-ка, вы оба, – перебил их Никлаус-младший, – а вам не кажется, что пора уже отправляться на поиски моего клада?

Мери рассмеялась, а Корнель поспешно от нее отодвинулся. Мальчик негодующим взглядом смотрел на них, уперев руки в бока, неодобрительно поджав губы и нетерпеливо постукивая ногой.

– Послушай-ка, матрос, – передразнивая его, тем же тоном ответил Корнель, – а тебе не кажется, что не мешало бы постучаться перед тем, как войти к своему капитану?

– Во-первых, здесь нет никакой двери, – нравоучительно подняв палец, заметил Никлаус, – а во-вторых…

– Что во-вторых? – переспросил Корнель, угрожающе надвигаясь на него всей своей внушительной фигурой и крупно шагая.

– Во-вторых… – продолжал мальчик, нимало не испуганный ни действиями Корнеля, ни его грозным взглядом, поскольку мгновенно разгадал притворство. – Какого черта! – воскликнул он, отвернувшись от Корнеля и призывая мать в свидетели. – Незачем было уходить с «Жемчужины» ради того, чтобы торчать здесь, вот что!

– А ты что скажешь на это, Мери?

– Я скажу: курс на Карибские острова, капитан. Направляемся в сторону Южной Каролины.

– Это еще зачем? Мадам спит и видит себя хозяйкой плантации какао-бобов?

Мери улыбнулась:

– Мадам желает сказать прости-прощай. Окончательно проститься с прошлым.

– А мой клад? – твердил свое мальчик, равнодушный к их разговору.

Мери приблизилась к нему, опустилась на колени.

– Мир полон сокровищ, дорогой мой, битком набит ими. А наилучшим способом их перевозить остается трюм судна, – заявила она, подмигнув. – И я намерена их оттуда забрать.

Никлаус с сияющими от радости глазами повис у нее на шее:

– Так когда снимаемся с якоря, мама?

– Через два дня, – ответил вместо нее Корнель. – Нам надо пополнить запасы. К такому долгому переходу следует тщательно подготовиться. Мы сможем сделать стоянки только на Канарских островах, да еще у Черепахи.

– Остров Черепахи?! – задохнулся от восторга Никлаус. Он даже от матери отодвинулся.

– Ты-то откуда знаешь про этот остров, постреленок? – с улыбкой спросила Мери.

– Милия мне рассказывала, что это любимое местечко пиратов.

– И она нисколько не ошиблась, – заверил его Корнель.

– То есть это означает, что мы – самые настоящие пираты?

– Да, очень скоро нас именно так и станут называть.

Никлаус залился счастливым смехом и бросился обнимать Мери:

– Форбену это совсем не понравится, ох как же это ему не понравится!

Теперь и смех Корнеля вторил звонкому смеху ребенка.

– Думаю, мы ему и говорить-то об этом не станем, – сказала Мери, прижимая к сердцу обоих разом.

* * *

Эмма де Мортфонтен с горечью смотрела, как растет гора багажа в лодке, в которой ее должны были доставить на корабль. Она покидала Венецию, как когда-то вынуждена была покинуть Сен-Жермен-ан-Лэ. Зная, что больше никогда сюда не вернется. Однако на этот раз она чувствовала себя уничтоженной, опустошенной. Подточенной изнутри страданием, теперь не находившим никакого выхода, никакой отдушины. Днем и ночью ее неотступно преследовали одни и те же картины. Мери, закованная в цепи, отданная во власть ее прихоти. Мери, не желающая ее молить о пощаде, о воссоединении с дочерью, словно ничуть не задетая своей зависимостью. Эмму терзало все то, что теперь она не могла с ней проделать. Грубость Габриэля успокаивала ее на несколько часов, когда он снисходил до того, чтобы Эммой воспользоваться. Ни за что на свете она не унизилась бы до того, чтобы чего бы то ни было требовать. Она попеременно впадала то в ярость, то в апатию. Особенно с тех пор как поняла, что все кончено, что Мери ей не вернуть. Что бы она ни делала. К чему бы она ее ни принуждала. Что бы она ей ни сулила.

«Она высадилась на Мальте, потом села на «Бэй Дэниел», который ждал ее у Пантеллерии», – заявил Габриэль, уверенный в своих осведомителях. Потом он еще три месяца тщетно обшаривал Средиземное и Адриатическое моря, не обращая ни малейшего внимания на маневры Форбена. «Бэй Дэниел» исчез.

А Эмма… Эмма даже не повидалась с послом, ей ни до чего не было дела. И ни до кого.

«У тебя есть хрустальный череп, довольствуйся этим!» – издевательски бросал Габриэль, перед тем как грубо овладеть ею в очередной раз.

Она же довольствовалась только его звериными ласками. С трудом. С неистовым ожесточением.

Эмма оперлась на руку, которую Габриэль протянул ей, чтобы перешагнуть через борт лодки и устроиться на скамье. Стало прохладнее. В Венеции снова начинался карнавал, даруя забвение ее обитателям, пострадавшим от пожара и от мстительности Форбена.

Снова моретты скроют лица и имена. Эмма носила теперь лишь одну маску. Маску своего гнева и своей боли.

И впервые маска ее обезобразила.

– Куда направляемся, сударыня? – спросил капитан, явившийся ее приветствовать, едва она оказалась на борту корабля.

– Чарльстон, – ответила Эмма. – Чарльстон, в Южной Каролине.

– Долгий переход.

Она кивнула.

– Мы пополним запасы в пути. Поспешите, капитан, – прибавила она, сжимая мучительно ноющие виски. – Поспешите, моя дочь ждет меня там.

И ушла в свою каюту – одна, безнадежно, отчаянно одинокая, равнодушная к тому, как Габриэль хмурит брови. Ей было совершенно безразлично, что он подумает. Мери могла решить отправиться куда угодно, поскольку на этот раз не сочла необходимым мстить за то, что ей пришлось вытерпеть. Да, куда угодно. Так почему бы не туда, где Эмма, по ее собственным словам, держала Энн? Она попыталась опередить действия Мери, хотя и без всякой надежды. Потому что не могла поступить по-другому. Потому что сама оказалась заложницей того, что сделала собственными руками. Но теперь, увы, Эмма де Мортфонтен уже ни на что не рассчитывала. Мери эгоистически отказалась признавать правду. Значит, дочь ее больше не интересовала.

«Я не стану ее там ждать, – поклялась Эмма самой себе. – Я больше не стану ее там ждать».

Она сделает то, что обещала Мери перед тем, как ею насладиться. Она превратит Энн-Мери в своего двойника. В этой девочке будет ее жизнь.

Эмма вытянулась на постели, потом свернулась клубком и, снова оказавшись во власти демонов, которых равнодушие Мери поселило в ее утробе, принялась рыдать, стискивая в объятиях подушку.

22

С весной на остров Черепахи пришло чудесное тепло. Минувшей осенью в здешних краях пронесся ураган, который разорил этот остров, задев также и расположенную совсем рядом Эспаньолу^[11], – да так, что следы бедствия до сих пор не стерлись. Повсюду на песке лежали растерзанные или просто поваленные стволы пальм. Раки-отшельники превращали их в свои логова, забиваясь в тень среди высохших листьев.

Заканчивался ремонт форта, возведенного для защиты выросшего на песчаном берегу города. Он тоже пострадал от урагана. Однако обосновавшееся на острове пиратское сообщество объединенными усилиями за несколько месяцев восстановило целый квартал, состоявший из бараков, складов, амбаров, трактиров и постоялых дворов. Все постройки были либо деревянными, либо из щитов, сплетенных из пальмовых листьев, и одна только церковь – каменной. Обитатели острова привыкли к неистовству стихий. Здесь жили яростью и насилием, откликались лишь на ярость и насилие. Мужчины здесь смеялись громко и сочно, а ромом лечили равно как испорченные зубы и несвежее дыхание, так и лихорадку или дизентерию. Здесь вовсю наслаждались жизнью, чтобы веселее было помирать.

Живот у Мери Рид был болезненно напряжен. Ребенок, зародившийся в ее чреве три месяца назад, похоже, не слишком-то жизнеспособен, думала она. Тем не менее Корнель уже с ума по нему сходил. Она отвела взгляд от стройки, где суетились и взрослые мужчины, и мальчишки: вбивали кувалдой в песок тесными рядами цельные стволы и затем связывали их между собой веревками. Мощный частокол вокруг города рос на глазах.

С Мери, проходящей мимо, здоровались. Ее все здесь знали. Знали и уважали за то, кем она была, и за то, что нисколько этого не скрывала. Пиратка. Нет, не жена пирата – сама по себе настоящий пират.

Как раз напротив дороги, по которой она шла, рядом с другими судами стоял на якоре «Бэй Дэниел», стоял себе и тихонько покачивался. Море дышало спокойствием. С начала недели они находились здесь на стоянке – следовало пополнить запасы, перед тем как снова выйти в море. Мери теперь только этими походами и жила. Земля, как ей казалось, ее засасывала, приводила в уныние. Впрочем, в точности то же самое испытывал и Никлаус-младший. Мери прибавила шагу, пренебрегая болью в промежности. Она давным-давно перестала обращать внимание на такие пустяки. Для того чтобы помешать ей довести до конца то, что она намерена была сделать, требовались куда более серьезные причины.

Она принялась насвистывать. Песчаную дорогу с обеих сторон окружала буйная растительность, укрощенная людьми, которые строили здесь себе дома без всяких правил или ограничений, где и как придется. Люди прибывали сюда и селились. Законы появлялись позже. Кодекс чести пиратов, не запрещавший ни стычек, порой завершавшихся смертоубийством, ни притонов, в которых капитаны иногда разорялись дочиста, проигрывая судно вместе с командой, заставлял любого соблюдать правила жизни, ничем не уступавшие тем, что были приняты при европейских дворах.

За поворотом дорога тонула в зарослях вьющейся бугенвиллеи. Мери остановилась, немного постояла, усталой рукой отерла пот с пылающего лба.

– Черт бы побрал это майское солнышко! – выругалась она.

Несмотря на то что голову ее прикрывала косынка, удерживавшая волосы, Мери не сомневалась в том, что перегрелась. В этих широтах солнечный удар – не редкость, с ней самой такое не впервые случается. Первый-то раз ей хорошо запомнился – это случилось всего через несколько недель после прибытия на Карибские острова, она тогда два дня пролежала в постели, горела и бредила. И снова, в который раз, Мери подумала о сыне. О том, с каким восторгом и гордостью он расхаживал по улицам пиратского города, не упуская ни единой подробности из того, что его окружало, досыта наполняя глаза – картинами, уши – звуками, удивляясь всему и всем. Разглядывал мулаток, освобожденных из рабства, чтобы стать женами моряков. Шлюх, которые посреди улицы показывали груди, приподнимая их обеими руками, и говорили непристойности. Покалеченных моряков: кто ковылял на деревянной ноге, у кого вместо руки из культи торчал крюк. Были и кривые, с черной повязкой на глазу, и такие, у кого все лицо изрезано шрамами. Физиономии встречались зачастую попросту устрашающие: небритые, перекошенные, с холодным, как стальное лезвие, взглядом, похожие на морды затравленных зверей. Попадались и такие персонажи, кто, напротив, тщательно за собой следил, – вылощенные до кончиков ногтей, жеманные и разряженные в пух и прах. Однако же их следовало опасаться. Предельная жестокость иногда прикрывалась позолотой. Никлаус-младший с годами это узнал. Нынче, в расцвете своих двадцати лет, он был живым портретом отца, вплоть до голоса и смеха. Дня не проходило без того, чтобы Мери этому не удивилась или не умилилась. Он по-прежнему оставался ее любимым сыном, ее Никлаусом-младшим, и в то же время он был другим человеком. Другим Никлаусом, которого она продолжала любить – в нем. И любить – по-другому. Без сожалений, без раскаяния. Но этот другой все еще мешал ей отвечать полной взаимностью на нежное чувство Корнеля.

Приметив скамью в тени банановой пальмы, она села, чтобы немного отдышаться. Боль временами пронзала ее, раздирала на части. Мери глубоко вздохнула. Было совершенно ясно, что это никакой не солнечный удар, а угроза выкидыша. Что ж, ничего не поделаешь, подумала она. Тем хуже. Или тем лучше. Она говорила, что хочет этого ребенка, только для того чтобы доставить удовольствие Корнелю.

– Все хорошо, мадам Мери? – спросила знакомая мулатка, дернув за руку одного из своих многочисленных отпрысков и пообещав ему хорошую порку, как только вернется отец.

– Все в порядке, – без колебаний ответила она, – просто решила посидеть в тенечке.

– Проклятое солнце, одни неприятности от него!

– Что он натворил? – полюбопытствовала Мери, кивнув на малыша, который задумчиво ковырял в носу.

Ребенок был настолько же грязный и запаршивевший, насколько чистой и опрятной выглядела его мать.

– Скормил свиньям мыло. Ну чем теперь Мамиза будет стирать? – заныла она.

Мери, порывшись в карманах, извлекла кусок мыла, который всегда носила при себе.

– Возьми, Мамиза Эдони! – сказала она, бросая мыло мулатке.

Потянувшись к мылу, женщина выпустила руку ребенка, и тот, воспользовавшись этим, пустился улепетывать со всех ног.

– Вернись немедленно! – взревела мать.

Куда там! Мальчишка уже скрылся из виду.

– Ну что за негодник, прямо беда с этими детьми, – проворчала мулатка.

– Да пусть его бегает. Только помой ему хорошенько ноги и уши, когда изловишь. Это очень важно.

– Да-да, Мери, я знаю. От грязи кожа портится.

– Вот именно.

– Спасибо, большое спасибо вам за мыло, – повторяла женщина на ходу, направляясь к хижине, стоявшей с другой стороны площади, как раз напротив скамьи, на которой сидела Мери.

Мери невольно улыбнулась. Уроки Балетти даром не пропали, сказывались до сих пор. Она никогда не отказывала в помощи и охотно делилась сведениями из области гигиены, полученными от маркиза, прекрасно зная, что чаще всего толку от этого никакого, но та малость, которую ей удастся сделать, станет словно бы продолжением его трудов и, может быть, отгонит призраки эпидемий. Тем не менее Мери не воспринимала это ни как миссию, ни как священнодействие, она ничего не проповедовала, просто давала советы, стоило подвернуться случаю, только и всего.

Низ живота снова схватило. Ничего она не будет предпринимать, чтобы помешать выкидышу. Так оно лучше. Мери плохо себе представляла, как станет возиться с младенцем на судне, и ей вовсе не хотелось отказывать себе в разбойничьих удовольствиях.

В ее памяти мелькнул образ Энн. Такое иногда случалось, но воспоминания эти перестали быть мучительными. Как только им с Корнелем случилось захватить первую добычу, Мери отказалась от мысли проверять, правду ли говорила Эмма насчет ее дочери. А первой их добычей стал маленький корвет, груженный кофе и ванилью, и Мери помнила его так отчетливо, словно все произошло только вчера.

Никлаус-младший тогда вытаращил глаза, разглядывая открытые сундуки, раздул ноздри, жадно втягивая запахи.

– Вот оно, наше первое сокровище! – воскликнул он.

Продажа груза принесла им кое-какие деньги, которые они разделили с командой.

– Мы еще и другие захватим, правда, мам? – прибавил мальчик, и глаза у него заблестели.

– Непременно, – искренне в это веря, пообещала она.

Вечером Корнель, не меньше ее самой возбужденный добычей, пылко ее ласкал.

– Давай останемся здесь, – предложила она, поглаживая висевший на шее нефритовый «глаз».

– А как же Энн? Ты уже ничего не хочешь о ней узнать?

– С этим покончено, Корнель. Всё я уже знаю. Посмотри на Никлауса. Он совершенно счастлив, никогда его таким не видела. Его рана зажила. И моя тоже. И ни к чему старые раны бередить – это жестоко и бесполезно.

– Я люблю тебя, Мери Рид, – сказал Корнель. – Ты сделала правильный выбор.

Больше они никогда на эту тему не заговаривали. Их охотничьи угодья были огромными, и Мери очень скоро открыла для себя целую вселенную, очень далекую от правил морского флота. Она перестала писать Форбену, совершенно уверенная в том, что он ее не поймет. Остров Черепахи был отрезан от остального мира. Никакие письма сюда не приходили. И не уходили отсюда. Пробыв здесь какое-то время, пираты вновь отправлялись на промысел. Иногда охота бывата удачной, иногда нет, раз на раз не приходился. Корнель, верный своим принципам, сумел завоевать сердца матросов. Все его уважали. Так же относились и к ней, к Мери.

Во время первого же абордажа она быстро вошла во вкус, вернув себе упоение боем. Она запретила Никлаусу лезть в сражение, но путь ему она уже проложила. Сидя в «вороньем гнезде»^[12], куда забрался, чтобы ничего не упустить, мальчишка узнал запах крови – истинный ее запах. Сын унаследовал от Мери и Никлауса-старшего страсть к сражениям. После того как судно было захвачено и разграблено, а команда покинула борт, он явился к матери с отчетом: пересказал ей все, что ему довелось услышать.

– Они сказали, что ты – та еще штучка! – заявил он. – Что это значит?

– Что им понравилось, как я дерусь, – объяснила Мери.

Корнель хмыкнул, и Никлаус задумчиво сдвинул брови. Затем попросил Корнеля наклониться и прошептал ему что-то на ухо. Тот ответил так же тихо.

– Я так и думал, – очень серьезно заявил Никлаус, потом крепко сжал кулачки и отвернулся.

– О чем это он тебя спросил? – удивилась Мери.

– Существует ли какая-нибудь связь между «той еще штучкой» и «завалить».

Мери побледнела и бросилась следом за сыном на среднюю палубу. Корнель только засмеялся ей вслед. Никлауса она увидела стоящим перед одним из матросов. Остальные столпились вокруг, забавляясь гневом мальчика.

– Моя мать – Пиратка Мери, – не унимался Никлаус, – а не «та еще штучка»! И если вы посмеете об этом забыть, она напинает вам задницу!

– Не беспокойся, парень, – смеясь, ответил Клещи, – мы не собираемся около нее отираться.

Однако веселье быстро утихло, стоило появиться Мери.

– Ничего плохого не случилось, – подойдя к ней, заверил Клещи. – У вашего паренька горячая кровь, мадам. Его все уже полюбили. Как и капитана.

– На этом судне нет никаких мадам, – громко и твердо ответила она. – Здесь есть Мери, и только Мери. И вот эта рука, на которую все вы можете рассчитывать, – прибавила она, взмахнув все еще окровавленной саблей.

– За Мери! – взревел старший матрос, вскинув кулак.

В ответ все, в том числе и Никлаус, проорали то же самое. В тот день пираты приняли Мери окончательно и со всеми ее особенностями.

– Хороший был день, – сказал Никлаус перед тем, как уснуть. – Хороший день.

Потом таких дней было еще немало – за пятнадцать-то лет!..

Мери встала со скамьи и направилась к лавчонке, куда, собственно, и шла. Там торговали всякой всячиной: тафией – тростниковой водкой, сахаром, девками. Мери приходила сюда главным образом за табаком. Ей очень нравилось на закате устроиться на корме и выкурить трубочку. Это был ее любимый час. Вокруг царил покой. Опускаясь на мир, он окутывал заодно и рифы ее души. Никлаус-младший нередко присоединялся к матери. Теперь она не прижимала его к себе, как прежде, но их сообщничество стало еще крепче. Поужинав со всеми вместе, они потом вдвоем вот так сидели молча. Команда «Бэй Дэниел» была их семьей, сплоченной и единой семьей, в которой каждому отведено свое место. Мери всех любила – со всеми их достоинствами и недостатками. Она относилась ко всем с равной нежностью и наслаждалась каждым днем, словно подарком. Она была счастлива. Так счастлива, как никогда не была раньше. Больше, чем в Бреде. Ей было здесь лучше, чем в Бреде. Она оказалась на своем месте, наконец-то она оказалась на своем месте.

– Как всегда, – только и сказала она хозяину лавочки вместо приветствия.

Мери не собиралась здесь задерживаться. Спазмы участились, и ей совсем не хотелось скинуть ребенка где-нибудь посреди дороги.

– Неужто нет желания поболтать? – весело удивился хозяин, увидев, как она поморщилась.

– Нет.

Отдав Мери табак и взяв протянутые деньги, лавочник негромко сказал:

– Если у тебя с Корнелем что не заладилось, приходи ко мне. У меня, знаешь, есть веские доводы, – прибавил он, положив руку себе между ног.

Мери отвела глаза от похотливой рожи торгаша: вот ведь, не постеснялся, хотя в лавке находились и другие покупатели, ждавшие своей очереди, – ничего не ответила ему, вышла и направилась к трактиру, где ждал ее Корнель.

Он сидел за столом с двумя другими капитанами, Барксом и Дунканом. Оба родились англичанами, но здесь, на острове, ни у кого не было родины. Войны велись только личные, и отношения выяснялись только при помощи сабли и пистолета. Сейчас капитаны играли в карты, четвертым с ними сел Клещи.

Мери наклонилась к уху Корнеля:

– Мне надо с тобой поговорить.

– О чем? – спросил тот, сосредоточенный на игре.

– О ребенке.

Этого было достаточно, чтобы он забыл про игру:

– Продолжайте без меня.

– Мери! – вспылил Дункан. – Это не по-человечески – сейчас его у нас забирать, я только-только начал наконец выигрывать!

– Срочное дело, – извинилась она.

– У женщин всегда так, все дела срочные. Только не тогда, когда в койку потащишь, – важным тоном изрек Баркс.

Мери так на него взглянула, что он опустил глаза.

– Я, само собой, не про тебя говорил, ты – совсем другое дело, ты-то не женщина. Ну, то есть я хочу сказать, не настоящая женщина, вернее, настоящая, но не такая, как другие, – окончательно запутался он.

– Ладно, хватит уже, – проговорила она изменившимся от боли голосом.

Корнель больше ни о чем не спрашивал. Мери, смертельно бледная, вынуждена была прислониться к стене из пальмовых стволов, чтобы удержаться на ногах.

– Черт возьми! – выругался Дункан, бросая карты на стол.

Клещи уже вскочил с места.

– Сбегай за врачом, – распорядился Корнель, ведя Мери к лестнице.

Она поднялась по ступенькам сама, напустив на себя нелепо гордый вид: не хотелось, чтобы другие пираты видели ее сдавшейся. Будь она неженкой, никогда не смогла бы завоевать их уважение…

На полпути, обернувшись к трактирщику, Мери выкрикнула:

– Принеси мне рома, Набей-Брюхо, чтобы я могла залить твою протухшую жратву.

– Мою протухшую жратву?! – возмутился тот, но поспешил все-таки исполнить распоряжение. – Скажешь тоже! Пища богов, лучше не бывает.

Едва войдя в комнату, Мери повалилась на постель:

– У меня выкидыш.

– Да понял я уже. Чем тебе помочь?

– Ничем. Природа сама все сделает. А я только хотела тебя предупредить. Но не таким способом, – сморщилась она.

Корнель поцеловал ее в лоб:

– Ты вся горишь.

– От рома пройдет.

– Да брось ты эту дурацкую гордость, – прикрикнул он на нее. – Мне будет спокойнее, когда придет врач.

Мери чуть-чуть улыбнулась и хотела было ответить, но тут в дверь постучали. Корнель бросился открывать.

– Если еще чего понадобится… – начал трактирщик, протягивая ему кувшин и стакан.

– Чтобы ты придержал язык, – потребовала Мери.

– Можно подумать, в моих привычках болтать языком, – проворчал тот.

Несмотря на боль, Мери улыбнулась. Трактирщик, Набей-Брюхо, как его прозвали, был, по правде-то говоря, верным товарищем. Но они постоянно таким вот манером друг друга поддразнивали, притворялись, будто терпеть друг друга не могут, скрывая за этими перебранками поистине братскую нежность, которая их связывала с того самого дня, когда впервые встретились. Ни за что на свете Набей-Брюхо не выдал бы своей слабости. Игра, которую вела Мери, помогала притворяться и ему, пусть даже никто на самом деле ему не верил. Все знали, что он оказался на острове Черепахи скорее случайно, чем по собственной воле.

Спазмы стали намного сильнее. Скоро все должно было закончиться.