Текст книги "Леди-пират"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 51 страниц)

Энн втайне ликовала. Значит, отец все-таки уступил! А собирать-то ей все равно нечего, у нее ничего не осталось, кроме подвески. Все остальное, что она с собой привезла, у нее отобрали сразу по приезде в монастырь.

– Где мой отец? – спросила Энн у человека, открывшего перед ней дверцу кареты.

Она хорошо знала его – это был мистер Блад, управляющий поместьем Кормака.

– Ему пришлось вернуться в Чарльстон, мисс Энн, по срочному делу. Садитесь.

Она не заставила себя просить и влезла в карету, мимолетно удивившись при взгляде на пассажира, который, оказывается, уже сидел там, подремывая в уголке. Однако, переполненная радостью оттого, что вновь обрела свободу, она тотчас от него отвернулась и принялась расспрашивать о новостях мистера Блада. Тот рассказал ей обо всем: дела в поместье идут хорошо, только что родился жеребенок…

Когда карета остановилась, Энн поразилась тому, как быстро они добрались: должно быть, за разговором не заметила, как пролетело время.

Едва возница распахнул перед ней дверцу, девушка проворно соскочила наземь и… заледенела, увидев, где оказалась. Но не успела повернуться к господину Бладу, чтобы попросить у него объяснений, – тот, другой, грубо схватил ее за руку.

– Иди вперед, – грубо приказал он.

Сердце у Энн бешено заколотилось.

– Что вам от меня нужно? Господин Блад! – заорала она, крутя головой и отчаянно стараясь вырваться.

Но управляющий ее отца молча скрылся в темной глубине кареты, и Энн почувствовала, что ее охватывает непреодолимый страх. Она снова попыталась освободиться, упиралась изо всех сил, когда ее волокли к стоящей на краю табачного поля бревенчатой хижине под тростниковой крышей, у двери которой ее ждала мулатка.

Напрасно Энн отбивалась – колосс втащил, вскинув на плечи, девушку в дом.

27

Мери вытерла руки о штаны, потом вытащила из-за пояса кинжал. Со вздохом провела острием по своей мозолистой ладони, и засевшая в руке заноза тотчас выскочила. Ну что ж, одной больше, одной меньше, подумала Мери – она нисколько не жалела о новой ране. Она гордилась своими достижениями. Вот уже четыре месяца как она вместе с Никлаусом-младшим и восемью матросами трудилась не покладая рук: они приводили в порядок «Бэй Дэниел». Мери не могла придумать ничего лучше, чтобы справиться с горем.

Никлаус-младший, едва оба корабля вышли в море из Кингстона, настоял на том, чтобы самому зашить в саван тело Корнеля. Когда шли мимо Порт-Рояля, он, перед тем как сделать на полотне последний шов, в присутствии Дункана и всей команды сунул покойному под жилет карту с обозначением клада. Мери изо всех сил сжала кулаки. Она знала, что это означает. Никлаус-младший простился со своими мечтами. Простился с детством.

Тело соскользнуло по доске в воду, но плач скрипки не проводил Корнеля в последний путь. Сразу после этого Никлаус молча полез на брам-стеньгу, чтобы в точности так, как это делал Корнель, бросить вызов беспредельности океана.

Ни один человек на судне не посмел его потревожить, Мери в том числе. Она стояла, прислонившись к леерам, с трубкой в зубах, с сухими глазами. Она сделала все, что должна была сделать. Корнель умер достойно, только это одно и имело значение. А горе пройдет, Мери давно привыкла к его приливам и отливам.

Они вернулись на остров Черепахи. После того как был подписан Утрехтский мир, положивший конец военным действиям в Европе, многим корсарам пришлось превратиться в пиратов, и население острова Черепахи тогда за несколько месяцев удвоилось.

Набей-Брюхо открыл Мери кредит до тех пор, пока «Бэй Дэниел» не будет спущен на воду. Она знала, что трактирщик никогда не потребует с нее долга, но сама непременно хотела с ним расплатиться. После отчаянной кингстонской попытки спасти Корнеля все стали относиться к ней с еще большим уважением, но Мери это нисколько не радовало. Единственное, что доставляло ей удовольствие, – видеть, как Никлаус-младший работает вместе с плотниками.

Судно по праву перешло к нему. Мери сказала об этом сыну в ту минуту, когда, взойдя на разоренную палубу, они осознали, какая огромная работа им предстоит.

– Корнель хотел бы, чтобы было так, – сказала она. – Этот корабль – наследство, в свое время завещанное ему Корком. «Бэй Дэниел» выйдет в море, Никлаус. И вместе с ним мы воскресим душу Корнеля.

– Для меня, – твердо произнес Никлаус-младший, – он никогда не умрет.

Они обнялись, как после смерти Никлауса-старшего. А потом взялись за работу.

Мери засучила рукава, глотнула рому и, равнодушная к наступившему холоду, принялась шлифовать доски. Начало зимы 1718 года принесет с собой шторма, может быть, ураган. Тогда им станет еще труднее. Но она уверена в том, что весной, благодаря тем усовершенствованиям, которые она внесет, припомнив достоинства «Жемчужины», ее «Бэй Дэниел» выйдет в море, пылкий и мстительный, как никогда.

* * *

Эмма едва не задохнулась от ярости. Они находились в кабинете Уильяма Кормака, и хозяин дома только что объявил ей с холодной решимостью:

– Энн покинула Южную Каролину. И вы, Эмма, больше никогда ее не увидите.

Мадам де Мортфонтен вскочила и уперлась кулаками в край его письменного стола. Кормак продолжал сидеть неподвижно, откинувшись на спинку кресла.

– Вы смеете бросить вызов мне – мне, Эмме де Мортфонтен?!

– Давно бы следовало это сделать, – с легким сожалением ответил Кормак. – Время, когда я был в вашей власти, прошло. Вы можете забрать у меня все, Эмма, можете даже убить меня. Моя репутация и мое богатство утратили для меня всякий смысл после смерти жены. У меня осталась только Энн.

– Девочка принадлежит мне! – вспылила Эмма.

– Ошибаетесь, – возразил Кормак. – Только мне одному известно, где она сейчас. И вы ничего не сможете здесь изменить.

– Вы у меня сдохнете под пытками. Никто, слышите, никто, ни вы, ни Бог, ни дьявол не отнимет у меня Энн!

– Можете делать со мной все, что хотите, – усмехнулся Кормак. – Я больше вас не боюсь. Знайте только, что я поместил в надежное место письмо, в котором рассказал об условиях нашей сделки, и в случае, если со мной случится какое-нибудь несчастье, против вас будет выдвинуто обвинение.

Эмма почувствовала такую боль в груди, что вынуждена была сесть. Лицо у нее перекосилось от ненависти. Кормак встал, обошел стол кругом, наклонился над креслом, в котором сидела Эмма, ловя ее прерывистое дыхание и упиваясь ее слабостью. Наконец-то!

– Никаким, слышите, никаким способом вы не заставите меня заговорить. Я видел вас побежденной, и это поможет мне идти до конца. Что бы вы со мной ни сделали, рано или поздно смерть меня от этого избавит. Истязайте меня, если вам этого хочется, вы ведь заранее наслаждаетесь моими мучениями, но на этот раз я увлеку вас за собой в своем падении, а Энн будет спасена. Что бы вы ни сделали когда-то с ее родителями, каким бы ни было ее происхождение, я не отдам свою дочь в жертву вашей порочности.

Эмма задыхалась. Кормак отстранился от нее, налил стакан рома и милосердно протянул ей:

– Придите в себя, миледи, а потом убирайтесь отсюда. Я больше не хочу ни видеть, ни слышать вас. Никогда.

Эмма яростным движением выбила у него из рук стакан. Она набросилась на Кормака, но тот, ловкий и предусмотрительный, увернулся и в свою очередь с размаху влепил ей пощечину. Потом, схватив за локоть, подтащил к входной двери, за которой ждал ее Габриэль, и грубо толкнул Эмму ему в руки.

– Забирайте вашу хозяйку, – безжалостно приказал он, – и если вы еще хотите ею попользоваться, посоветуйте навсегда обо мне забыть! – Захлопнул дверь у них перед носом и прислонился к косяку. Давно уже ему не было так легко. Несмотря на чувство вины за тот ужас, который ему пришлось заставить Энн вытерпеть – ради того, чтобы восстановить ее поруганную честь.

* * *

Неделю спустя Энн очнулась в своей келье. Она хотела приподняться на постели, но чья-то рука ей помешала.

– Вы еще слишком слабы.

Девушка свела брови, пытаясь разглядеть смутный облик, и узнала одну из монахинь, сестру Бенедикту, исполнявшую обязанности сиделки. Энн застонала.

– Лихорадка прошла, вы вне опасности, но надо еще полежать в постели.

– Где мой отец? – спросила Энн, которой никак не удавалось навести порядок в собственных мыслях.

– О нем не тревожьтесь, – ответила Бенедикта, и голос ее прозвучал так, словно она старалась скрыть замешательство. – Думайте только о том, чтобы поскорее набраться сил. Сейчас принесу вам поесть.

– Поесть! Конечно, эту омерзительную кашу, – пробурчала себе под нос Энн, едва за Бенедиктой закрылась дверь.

И внезапно рывком села в постели, вытаращив глаза и схватившись за живот.

Она вспомнила.

Хижина, мулатка, мужчина, который привязал ее, распятую на столе, накаленная на огне спица и боль в ответ на ее крики, ее мольбы. Тогда она так и не поняла, чего от нее хотели.

Теперь ей уже не требовались объяснения. Она поняла. Всё. Мгновенно. Перед мысленным взором промелькнули картинки: отец, занесший над ней трость, она сама, в своей комнате, пришедшая в себя с ощущением чего-то липкого между ног, лицо Кормака перед тем, как он отвернулся от нее, когда приезжал в монастырь… Отец, родной отец ее изнасиловал! Энн подтянула колени к груди и, раскачиваясь, словно убаюкивая себя, отчаянно зарыдала. Это было невозможно, непредставимо, непереносимо. Он не мог так с ней поступить, пусть даже теперь все разъяснилось. Ее заточение здесь ради того, чтобы скрыть этот грех, пытка, которая могла ее убить, и опять ссылка в безрадостные монастырские стены, чтобы она не могла его обвинить…

– Никлаус, Никлаус, забери меня отсюда! – простонала Энн.

И тотчас замерла. Ее рыдания заглушил этот стон, прорвавшийся сквозь заграждения, выставленные памятью. Девушка сосредоточилась на произнесенном имени, сжимая в руке изумрудную подвеску, но дальше проникнуть в прошлое не смогла. И снова, позволив литься потоку слез, принялась раскачиваться, охваченная еще более безнадежным отчаянием, чем прежде.

Кем бы ни был этот Никлаус, он не придет никогда.

* * *

Всю следующую неделю Эмма де Монтфонтен провела взаперти у себя дома, никого к себе не впуская, даже Габриэля. Снова и снова она перебирала в голове слова Кормака, ей нестерпимо хотелось насадить его на кол, раздавить, выколоть ему глаза и вырвать ногти, и она терзалась собственным бессилием.

Она не знала, как поступить, чтобы выскользнуть из-под дамоклова меча, нависшего над ее головой. Эмма не могла рисковать, нельзя было допустить, чтобы ее обвинили в его смерти, однако она знала, что, если не подвергнет его пыткам, надеяться не на что. Вскоре она пришла в такое же состояние мучительной тревоги и раздражения, в каком покидала Венецию, а тут еще и Габриэль куда-то запропастился – как раз в тот момент, когда ей захотелось найти успокоение в его объятиях! Обезумев от ярости, Эмма купила нового раба, заперла его в подвале и засекла до смерти, чтобы разрядиться.

– Что, скучали без меня?

Эмма, сидевшая у камина, безуспешно стараясь согреться, обернулась на это насмешливое восклицание.

– Где ты был? – спросила она сердито, но не в силах скрыть радости.

Габриэль приблизился к ней и, словно не замечая раскрытых ему навстречу объятий, дотронулся лишь до волос, намотав один из локонов на палец. Эмма почувствовала, как напрягся у нее живот. Ей необходима была эта игра, еще более необходима, чем всегда.

– Да, я по тебе скучала, – призналась она.

Губы Габриэля растянулись в горделивой и самодовольной улыбке.

– Вижу. Ты похудела и выглядишь растерянной, как всякий раз, когда возвращаются твои демоны.

– Так утихомирь их.

– Я и вправду мог бы это сделать, – ответил Габриэль, отстраняясь от нее. – Мог бы, но мне не хочется. Сегодня вечером не хочу.

– Почему? Я ведь запретила тебе заводить любовницу!

Габриэль весело рассмеялся и, послав ей воздушный поцелуй, скрылся, оставив Эмму еще более неудовлетворенной, чем прежде. Она затопала ногами, потом, сидя у камина, расплакалась, как избалованный ребенок, у которого отняли игрушку.

Весь следующий день она прождала напрасно. И еще один день. Эмма больше не могла вытерпеть отсутствия Габриэля и его неповиновения именно тогда, когда она больше всего нуждалась в том, чтобы он ею овладел, чтобы он ее поработил: только так она могла заглушить тоску по Энн, снедавшую ее так же, как раньше – тоска по Мери. Эмма испытывала сейчас то же страдание, те же муки. То же самое чувство бессилия. Она не могла ни есть, ни пить, ни спать.

Эмма снова спустилась в погреб. Раб, все еще прикованный к стене, был мертв – умер от ран, вокруг которых теперь кружили мухи. В тот день, едва ее ярость немного утихла, она заперла дверь в подвал и запретила слугам сюда входить: не хотела, чтобы они прознали о ее пороках.

– Отличная работа. – Голос Габриэля внезапно раздался у нее за спиной.

Эмма вздрогнула.

– Как ты вошел? – удивилась она, отлично помня, что, перед тем как спуститься по лестнице, повернула ключ в замке.

– Ни одна дверь не может передо мной устоять, – спокойно заявил Габриэль, легко сбежав по последним ступенькам.

Эмма почувствовала, что сердце у нее забилось сильнее, а руки задрожали, когда он подошел так близко, что едва не коснулся ее.

– И ни одна женщина – тоже! – продолжал Габриэль с плотоядной ухмылкой.

Он обнял ее, собираясь поцеловать, и у Эммы подкосились ноги, так сильно она его хотела. Однако Габриэль снова от нее отстранился.

– Теперь иди наверх. Я сам им займусь. Все в доме спят, это легко будет сделать.

– Приходи потом ко мне, – взмолилась она.

Он снова ухмыльнулся и, не ответив, принялся высвобождать тело раба из цепей.

Эмма со вздохом повернулась к выходу. Она была слаба и измучена. Если бы она не так сильно зависела от наслаждения, которое он ей дарил, то без сожалений бы от него избавилась. Но Габриэль прекрасно знал, что делает. И именно за это – прежде всего за это! – она его и любила.

Габриэль появился на пороге ее комнаты, когда она уже окончательно смирилась с тем, что он не придет. Эмма прикусила губу, чтобы не дать волю гневу. И радости тоже.

Он сел на постель рядом с ней, откинул простыни. Принялся распускать завязки на ее ночной сорочке, чтобы запустить руку в вырез, и Эмма задрожала от предвкушения.

Но, едва почувствовав, как она напряглась, как затвердел сосок, он тотчас убрал руку.

– Ты мне наскучила, – с жалостливой улыбкой огорченно сообщил он.

Откуда-то из самых недр к горлу Эммы подкатили рыдания:

– Я не могу наскучить!

Габриэль усмехнулся:

– Бедная, бедная Эмма, вся ее империя рушится у нее на глазах.

Она прикусила губу, чтобы не расплакаться. Остатка гордости хватило только на то, чтобы закрыть глаза. Габриэль провел пальцем по ее опущенным векам, подобрал слезинку, смочил ею губы Эммы.

– Ты без нее томишься еще сильнее, чем без меня, – улыбнулся он. – Твоя плоть тоскует по ней, как когда-то по ее матери.

– Только не говори, что ты к ней ревнуешь.

– Может, и да. А может, и нет.

Эмма открыла глаза. Взгляд Габриэля обжигал.

– Чего ты хочешь? – помолчав, спросила она. – Я не могу без тебя обойтись.

– Я все для этого сделал, хозяйка, – прошептал он, снова коснувшись ее трепещущей груди. – Я хочу, чтобы ты сегодня же со мной расплатилась.

– Ты прекрасно знаешь, что можешь потребовать у меня чего угодно.

– И сделать с тобой все, что захочу. Да, знаю. Но я тебе уже сказал – мне это наскучило. Мне необходимы еще аргументы, чтобы снова к тебе приохотиться.

– Какого рода аргументы?

– Твое богатство. Все твое богатство, – протянул он, наклонившись над ее открытой грудью, чтобы поцеловать.

Эмма едва не задохнулась от гнева, смешанного с желанием.

– Я не до такой степени отчаялась, чтобы на это пойти! – злобно ответила она, выгибаясь под его ласками.

Габриэль выпрямился, прикрыл ее простыней, потом встал и направился к выходу.

– Да нет, именно до такой. Завтра же позови нотариуса и перепиши на меня все, чем владеешь. Я хочу, чтобы у тебя не осталось ничего, слышишь? Я хочу, чтобы ты целиком и полностью зависела от моей воли.

– Никогда! – вспылила она, не обращая внимания на отчаянные призывы собственной плоти.

Уже стоя на пороге, Габриэль обернулся и высокомерно поглядел на нее:

– Твое богатство и твоя покорность – а взамен я расскажу тебе, где прячут Энн.

Эмма де Мортфонтен истерически разрыдалась, потом схватила стоявшую у изголовья вазу с красными розами и запустила ею в голову слуги. Ваза разлетелась, ударившись о притолоку, а дьявольский хохот Габриэля донесся уже издалека.

Два дня спустя Эмма, побежденная, склонилась под своим ярмом, обездоленная, как никогда прежде, и окончательно ставшая никем. Вот и хорошо – теперь, став никем, можно отправиться на поиски. И найти ее – Энн Кормак.

* * *

Энн смирилась. По крайней мере, внешне. Она ходила, опустив голову, не огрызалась в ответ, пела, молилась, искупала свои грехи и вышивала попеременно, смотря по тому, чего и когда от нее требовали. Мать-настоятельница позвала ее в свой кабинет и похвалила за покорность.

– Вижу, дочь моя, вы наконец обрели душевный покой, и я рада за вас. Вы обретете и благодать, к которой стремитесь.

– Благодарю, матушка, за ваше терпение и за вашу доброту, – поклонилась девушка настоятельнице, которую в эту минуту ей хотелось убить.

Однако взгляд, устремленный на монахиню, светился безупречной верой: Энн знала, что отныне это – единственный способ избавиться от неусыпного надзора. Целых три месяца она старалась ублажить настоятельницу.

Увидев, как Эмма де Мортфонтен, с разъяренным лицом, выходит из этого самого кабинета, она спряталась в тени окна – не раздумывая, повинуясь рефлексу. Должно быть, Эмма просила о свидании, а настоятельница ей отказала. Энн, сама не зная почему, обрадовалась. После аборта она стала не совсем такой, как прежде. Пока что ей не удавалось связать произнесенное ею имя с каким-то обликом или отчетливым воспоминанием – Никлаус хранил свою тайну, – но желание бежать полностью завладело Энн. Бежать от Уильяма Кормака. Бежать из Чарльстона. Бежать от Эммы де Мортфонтен. Бежать от всего, что хотя бы отдаленно возвращало ее в прошлое. Она никогда не простит отцу того зла, которое он ей причинил. И она кое-что придумала, чтобы одновременно и отомстить за себя, и вырваться из-под его власти.

Угодливо подчиняясь правилам монастырской жизни, Энн все более пристально интересовалась здешним повседневным распорядком: следила за тем, как подъезжали и отъезжали повозки, снабжавшие монастырь всем необходимым, запоминала, в какие дни и часы поставляют припасы, присматривалась к торговцам. Словом, узнавала все, что могло пригодиться ей, чтобы осуществить свой замысел.

И, присоединяя свой голос к хору монахинь, она думала об океане, о котором так часто грезила. Он в еще большей степени, чем прежде, сделался для нее символом свободы.

* * *

– Но я же не виноват, Эмма, – усмехнулся Габриэль, когда та пожаловалась, что не смогла увидеть Энн. – Я пообещал тебе только открыть, где прячут девчонку, отнюдь не способ вытащить ее оттуда.

– Я тебя ненавижу! – выкрикнула она, рванувшись к нему.

Габриэль мстительно перехватил ее руку и, притянув Эмму к себе, пылко поцеловал.

– Болтай поменьше, – посоветовал он, – не то могу прогнать тебя отсюда.

– Убью тебя к чертям, если ты это сделаешь!

– Это не вернет тебе твоего имущества, красавица моя. Мы не женаты. Я дарую тебе привилегию внешне сохранять прежнее положение в обществе. Никто не знает, что отныне я – твой хозяин. Но я нисколько не постесняюсь перестать разыгрывать из себя лакея.

– Хорошо, – вздохнула она. – Что ты мне предложишь, раз уж так гордишься тем, что решаешь все за меня?

– Пригрозить Кормаку, добившись тем самым разрешения навестить его дочь.

– Он мне откажет.

– Никогда! Ты прекрасно сумеешь его убедить, как только он достоверно узнает, что ты ее нашла.

Эмма кивнула. Только оттого, что она смогла приблизиться к Энн, пусть и не увидела ее, ей уже стало легче. Как ни странно, шаткое положение тоже действовало на мадам де Мортфонтен благотворно. Отняв у нее все и унижая ее гордыню, Габриэль вернул ей жажду завоевания, которую Эмма, как ей казалось, утратила. Она еще сможет начать все заново, если ее подручный и впрямь решит от нее отделаться. Но вот в это она не верит! Что бы там Габриэль ни говорил, Эмма убеждена в том, что слуге нравится его власть над ней, а уж тем более – непреодолимое влечение, которое она к нему испытывает…

Она неохотно отстранилась от Габриэля.

– Отвези… Можешь отвезти меня к Кормаку? – попросила женщина, еще совсем недавно приказавшая бы ему это сделать.

– Похоже, ты начинаешь понимать, – похвалил Габриэль, быстро направившись к двери, чтобы услужливо распахнуть ее перед Эммой.

28

Все до единой монахини собрались к вечерней мессе.

Энн устроила так, чтобы, как и в предыдущие дни, присоединиться к остальным с некоторым опозданием. Боязливым взглядом выпросила прощение у сестры Элизабет. Противная тетка, конечно, не замедлит донести на нее настоятельнице, но Энн на это наплевать. Главное – взойти на клирос последней, чтобы встать поближе к двери, немного в сторонке.

Никто не обратил внимания на то, где девушка встала, потому что ее поведение уже вошло в привычку. Постного выражения лица было достаточно для того, чтобы убедить всех в ее покорности. Энн между тем точно знала, что следует делать. У нее очень мало времени на то, чтобы обмануть бдительность настоятельницы, но дольше ждать она не может!

Накануне мать-настоятельница объявила подопечной, что отец забирает ее из монастыря, чтобы выдать замуж. Свадьбу сыграют скромно, без лишней огласки, венчание назначено на пятнадцатое число этого месяца. Всего каких-то десять дней до того, как Энн окажется в супружеской постели с человеком, о котором она не знает ровно ничего: настоятельница не сочла нужным сообщить ей хотя бы его имя! И речи не может быть о том, чтобы покориться!

В довершение всего тем же утром опять явилась Эмма де Мортфонтен. Энн не пожелала с ней встречаться, сказалась больной: совершенно не хотелось слушать, как та станет расхваливать преимущества жизни в браке и воспевать супружескую преданность и самопожертвование.

Сегодня же вечером она будет свободна…

С бьющимся сердцем Энн опустилась на колени и сделала вид, будто молится, как и все остальные. Покаяние растягивалось на долгие минуты – Энн сосчитала их, как сосчитала заранее и шаги коня, и время, которое требуется на то, чтобы погрузить бочки на повозку.

Стараясь унять сердцебиение, она просчитала все, что требовалось, потом начала потихоньку двигаться к двери, которую оставила приоткрытой, и бесшумно выскользнула наружу.

Оказавшись во дворе, немедленно скинула башмаки, про себя продолжая считать, чтобы ее не застали врасплох.

Энн добралась до кухни, не встретив ни единой живой души. Все были в церкви.

Все, если не считать торговца, привозившего сюда вино, который явился теперь забрать пустые бочки. Беглянка улучила минуту, когда тот вместе со своим подручным отвлекся на погрузку, приподняла крышку одной из бочек и влезла внутрь. К тому времени, как те двое вернулись, она уже опустила крышку на место.

– Ну вот, еще эти две – и все, – услышала она у себя над головой.

Прекратив, наконец, считать, Энн принялась молиться. Вздрогнула, когда по крышке ударили, сажая поглубже. С трудом удержалась от крика, когда бочку опрокинули, – как ни старалась удержаться, все-таки стукнулась лбом о доски.

Вторую бочку опрокинули точно так же и покатили к повозке рядом с той, в которой тряслась и переворачивалась Энн, больно ударяясь всякий раз, как ее бочка подпрыгивала на камнях.

Ну что ж, теперь наклонная доска, по которой бочку вкатят в телегу возчики – и всё. Бочка замерла. Если все пойдет как обычно, они уедут, не дожидаясь окончания мессы. Энн затаила дыхание. Девушка мысленно выбранила себя, стараясь убедить, что первым делом мать-настоятельница станет разыскивать ее в монастыре, а не в бочках, но все равно тревога росла с каждым мгновением. Удалось немного успокоиться, когда повозка тронулась, но вздохнула с облегчением Энн лишь после того, как услышала скрип открывающихся, а потом закрывающихся ворот монастыря.

Теперь повозка покатилась быстрее, и Энн наконец-то откинулась на стенку бочки, не переставая сжимать в руке изумрудную подвеску.

Часом позже они были в самом центре Чарльстона. Из разговора между двумя мужчинами, который Энн слышала как раз перед тем, как войти в церковь, было ясно, что они должны развезти пустую тару по нескольким трактирам, купившим использованные бочки для того, чтобы хранить в них уксус.

Ей не терпелось выбраться на воздух, мутило от испарений скверного вина, которыми была пропитана бочка. Снова началась качка, у Энн закружилась голова, и ей пришлось признать очевидное: она пьяна. Энн улыбнулась, но тут же вынуждена была зажать рот, с трудом сдерживая тошноту.

– Эй, трактирщик! – услышала она из своего укрытия.

– Рад тебя видеть, приятель. Спускай их прямо в погреб, дорогу ты знаешь.

– Если не вернусь, значит, и сам туда скатился, только под бочок к полненькой!

– Ну, в добрый час! – смеясь, ответил трактирщик.

Бочка покатилась вниз, и Энн крепче стиснула зубы.

– Что-то эта чертова бочка кажется мне потяжелей других, – внезапно сообщил один из возчиков, когда они в погребе ставили в ряд скатившиеся бочки и приподняли ту, в которой сидела Энн.

– Да ладно тебе, устал, наверное, или стареешь…

– Типун тебе на язык, – проворчал первый. – Я еще в самом соку. Спроси-ка у моей жены…

Тут дверь захлопнулась, и Энн не услышала окончания фразы. Мужчины ушли. Она еще несколько секунд выждала, потом уперлась в крышку, стараясь ее вытолкнуть. С первого раза не получилось, но в конце концов Энн все-таки выбралась из своей темницы: раскачала бочку, чтобы опрокинуть ее набок, и тогда, вышибив крышку, оказалась на свободе.

Едва встав на ноги, беглянка сложилась пополам, и ее вырвало. Дорого Энн далась свобода: живот крутило, мысли перепутались. В довершение всех бед дверь открылась, и в темноте заплясал огонек свечи, подпрыгивавшей в такт скорому шагу того, кто ее держал.

Поспешно выпрямившись, Энн утерла губы рукавом.

– Вот это да! – воскликнул вошедший. Выглядел он совершенно ошарашенным.

Парню было, наверное, лет двадцать. Славный малый, хотя и простоватый, решила Энн.

– Перестань на меня пялиться так, словно я из преисподней выскочила, – бросила она ему. – Даже если это так и есть.

– Ради такой преисподней, сестра моя, я охотно бы продал душу черту.

Энн улыбнулась. Пожалуй, он не так глуп, как кажется. Немного оправившись от удивления, парень поставил наземь светильник и подошел к бочке, чтобы наполнить свой кувшин.

– Ты что, трактирщик?

Повернувшись к ней, парень расхохотался:

– Нет! Еще чего! Жирный боров балуется со своей служанкой, которая чересчур его распалила, и мне, чтобы выпить, приходится, черт возьми, самому вставать из-за стола. Хорошо еще, я знаю, где он держит свои лучшие бочки, потому что служил у него, перед тем как завербоваться.

– Так ты моряк? – воскликнула Энн, у которой сердце едва не выпрыгнуло из груди.

– Угадала, красавица. А вот ты на монахиню похожа не больше, чем я – на кюре. Разве что одеждой – ведешь-то себя совсем не так, как они. Хотя мне нет никакого дела до этого. Если хочешь, можешь прятаться здесь сколько угодно, я тебя не выдам.

Он шагнул к лестнице, но Энн схватила его за руку и удержала:

– Ты женат?

Вопрос настолько удивил матроса, что он едва не выронил кувшин.

– Чертовски нахальная девчонка! – только и ответил он и снова расхохотался.

– Говори, что спрашивают.

– Нет, не женат и жениться не собираюсь.

– Даже ради того, чтобы спасти даму, попавшую в беду?

– И в особенности ради того, чтобы спасти даму, попавшую в беду.

– Даже если она исчезнет сразу после свадьбы?

Он снова обалдел:

– Тысяча чертей, да кто ж ты такая? Посланница дьявола, которой поручено собирать души?

– Мой отец изнасиловал меня и запер в монастырь, чтобы скрыть свой грех. Я сбежала оттуда и хочу освободиться из-под его власти. Но так, чтобы не жить с тем, кого он выбрал мне в женихи. Я не хочу снова подчиняться, теперь уже мужу.

– А кто он такой, твой отец – такой могущественный?

– Уильям Кормак.

На этот раз кувшин все-таки упал и разбился.

– Ты дочка плантатора Кормака?!

Энн кивнула. Их взгляды скрестились, и парень попятился.

– Послушай, ты красивая и имеешь причины для злопамятства, согласен, но мне-то зачем в это впутываться? У меня нет ни малейшего желания иметь дело с таким влиятельным человеком. Через два часа мы снимаемся с якоря. Найди себе другую добычу, мисс Кормак.

Энн, рванувшись вперед, загородила парню дорогу. Она могла бы найти другого, но этот успел ей понравиться. К тому же наверняка побег уже обнаружили, и торговца не замедлят спросить о том, куда он отвез бочки. А в этом наряде она слишком заметна.

– Если не хочешь на мне жениться, так хотя бы помоги мне.

– И что я с этого буду иметь?

Энн задумалась. Ей нечего было ему предложить.

– Поцелуй, – сказала она наконец.

Парень со вздохом ее отстранил.

– Этого мало. Не хватит даже, чтобы возместить убытки – вино-то я пролил.

Энн заметалась в тоске, не зная, что предпринять. Машинально потянулась к изумрудной подвеске, сжала ее в кулаке.

– Вот… – мучительно выговорила она, – если согласишься мне помочь, я отдам тебе вот это.

Энн разжала руку. Матрос поднял светильник повыше, изучил подвеску и, оценив размер изумруда, произнес:

– Ты, стало быть, и впрямь попала в отчаянное положение.

– Представить себе не можешь, насколько все плохо.

– Ладно. Чего ты хочешь? Только жениться не проси.

– Мужское платье, мне надо переодеться. Я не могу остаться здесь.

– Может, в мое переоденешься? – усмехнулся он.

– Мне все равно, только давай побыстрее. Меня тошнит от этих винных паров.

– Да уж. Что правда, то правда – выглядишь ты не очень-то привлекательно. Погоди немного, мисс Кормак, я посмотрю, что мне удастся сделать.

Она пристально всмотрелась моряку в глаза.

– Все в порядке, – заверил он. – Я слов на ветер не бросаю.

Девушка посторонилась, пропуская его к лестнице. Десять минут спустя он вернулся.

– Я же просила мужскую одежду! – жалобно вскрикнула Энн, увидев юбки и корсет.

– Я не склонен к убийству. А мои товарищи не захотели бы раздеться ради того, чтобы исполнить твою прихоть.

Энн не стала терять времени даром. Отойдя в сторонку, спряталась в темном углу за бочкой и поспешно стала раздеваться.

– У тебя верный глаз, – заметила она. – Почти что все впору.

– Изабелла примерно такого же сложения, как ты.

– Кто такая Изабелла?