Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц)
– Я хочу сказать, дорогой мой, что если разбирательство затянется, моим делам это пойдет на пользу…
– В данном случае такую затяжку трудно оправдать…
Пальцы Эммы играли со шнурками корсажа, она метала в Кормака пламенные взгляды. Еще чуть-чуть – кому это знать, как не ей! – и его сопротивление будет сломлено.
– Может быть, вам потребуются дополнительные аргументы? – выдохнула она и томно потянулась в кресле, как бы невзначай упав после этого на спинку.
– Возможно, – согласился он, покоренный прямо-таки звериной чувственностью, переполнявшей гостью.
Эмма потянула шнурки за кончики.
– Подойдите, – прошептала она с придыханием, – у меня тут есть кое-что для вашей защитительной речи…
Две восхитительные грудки вырвались на свободу из-под разошедшихся парчовых полочек. Кормак упал на колени и покрыл белоснежные холмы поцелуями.
Покидая кабинет атторнея, Эмма де Мортфонтен подумала о том, что недолгое пребывание в этих краях станет чудесным развлечением и, как знать, возможно, утолит и тоску по Мери.
24
Корнель оставался в Бресте три недели. Видя, как он подавлен, как грустит, мать принялась его расспрашивать. Вроде бы не в привычках сына так сторониться воды: моряком он был, моряком умрет! Что ж, Корнель рассказал ей все, и Мадлен нашла слова утешения: если Мери напишет или появится здесь сама, то мать сразу же найдет его – хотя бы через Форбена. А что касается этого клада, сокровищ этих, то лучше о них забыть и вернуться в море, которое, как ей известно, по крайней мере способно и прокормить его, и дать покой душе.
Материнская мудрость снова оказалась для Корнеля живительным средством, он приободрился, взял себя в руки и даже устыдился немножко того, что позволил себе так раскиснуть. Он, морской волк, который, черт побери, в жизни не дрогнул перед опасностью!
Провожая Корнеля, Мадлен смотрела ему вслед и думала: должно быть, эта девушка, Мери, – и впрямь исключительное создание, если сумела стать такой занозой в сердце ее сына!
* * *
Мери села на койке, вытянула затекшие руки и ноги.
Прошло уже несколько минут с тех пор, как подняли ставни и подвезли пушки к бойницам – портикам, как их называли на кораблях. Пушки стреляли, грохот стоял оглушительный, батарею заволакивало дымом, от запаха пороха щипало в носу, покалывало глаза. И вот так каждый раз, стоит начаться сражению. У нее свело живот, она с нетерпением ждала минуты, когда сможет подняться на палубу и вдохнуть полной грудью воздух войны, который сейчас любого на корабле приводил в возбуждение.
Флотилия Шоувела – быстрая, хорошо организованная, толку от ее действий всегда больше, чем от других. Достаточно предупредительных окриков, чтобы избежать абордажа, а если становится понятно, что готовится сопротивление и неизбежна схватка, Шоувел отдает приказ попросту затопить строптивца. Добыча ему неинтересна, свою миссию он видит в одном: освободить море и проливы от этих проклятых французских корсаров, которые стоят того, чтобы их всех перевешать на реях или пустить ко дну – точь-в-точь как пиратов, с которыми они близнецы-братья…
– Го-о-отовсь! Огонь! – закричал артиллерийский офицер, когда Мери спешила к трапу, ведущему на открытый воздух.
А когда добралась до верхней палубы, ей показалось, будто ее окликнули. Поколебалась минутку, но все-таки оглянулась.
– Иди-ка сюда!
– Я, что ли?
– Ты-ты!
Подзывал старший по званию, надо было вернуться. Подошла.
– Умеешь с этим обращаться?
Мери кивнула, только в этот момент сообразив, что ей придется заменить помощника канонира, погибшего при откате пушки – ему разнесло череп, и бедняга лежал теперь головой, а вернее, тем, что от нее осталось, в луже крови.
– Меня ждут, – попробовала отговориться Мери. – Мне пора заступать на вахту.
– Ничего, сейчас освободишься от вахты. Это приказ! – рявкнул артиллерист.
Пришлось подчиниться. Мери взяла тяжелый холщовый картуз, засыпала из него порох в предназначенное для этого отверстие, поспешно зарядила пушку ядром, подкатила ее по направляющим поближе, чтобы дульная часть ствола выставилась в портик, запалила фитиль, отступила, пока огонек, потрескивая, бежал по нему, и – с нескрываемым восторгом – стала ждать результата своей работы. Когда ядро достигло цели, ей показалось, будто у нее живот разорвало. Она опять поспешила заряжать. И заряжала снова и снова, чтобы снова и снова насладиться войной и насилием, совершаемыми ею самой, недовольная только тем, что целых полтора года провела на борту без настоящего дела…
Два месяца спустя они встали на якорь во Фландрии: весна проявляла себя бурными ливнями, и корабль не был готов к такому бесчинству природы. Шоувел разрешил привести на борт девиц, за ними на берег отправилась большая шлюпка. Как обычно в таких случаях, вскоре добрых три десятка шлюх расползлись по батарее. И началось…
Мери отправилась на ют, чтобы побыть в тишине и покое. Сразу нахлынули воспоминания. Однако двор, король Яков, Форбен, Эмма, Тобиас, даже Корнель с их кладом – все это показалось ей сейчас таким далеким… На корабле Шоувела она в конце концов покорилась судьбе – уж слишком много времени утекло, чтобы жить прошлым, пусть даже иногда память и желание дают о себе знать. Нет, лучше уж не думать…
Она устроилась с трубкой у шеренги палубных орудий и стала пускать дым колечками: голова пустая, тело усталое… Подошли, хихикая, трое пьяных беззубых матросов. Мери не любила эту троицу: матросня уже не в первый раз преследовала ее, подглядывала за ней, – и инстинктивно приготовилась к обороне. Для начала потихоньку, сделав вид, будто почесывает лодыжку, вытянула подвязанный к ноге кинжал, – с ним она по-прежнему не расставалась, – затем, все так же незаметно, просунула оружие в левый рукав бушлата, зажала рукоятку в кулаке. Решив, что занимает достаточно удобную для отпора в случае нападения позицию, она полуопустила веки, давая понять, что не склонна к разговорам.
– Эй, Рид, ты что недотрогу-то из себя корчишь? – издевательским тоном спросил первый матрос. – Или не нашел себе щелки по вкусу?
Мери не шевельнулась. Интуиция ее не подвела – эти парни искали в лучшем случае перебранки.
– А может, у мадам кое-где болит? – подхватил другой, явно принимая Мери за педераста. – Не смущайте ее! Лучше…
Мери приоткрыла один глаз и буркнула:
– Лучше шли бы вы трахаться, чем языками-то чесать!
Ответом стал свист, поддержанный сальными смешками.
– Ой, глядите, да он по-мужски лопотать пыжится! Ай да малыш!
– Сейчас я вам покажу малыша! – не выдержала Мери, вскочила на ноги и приняла угрожающую позу, правда, не вынимая пока кинжала из своего тайника.
Но прежде чем она успела достать оружие, матросы, перемигнувшись, набросились на нее, и стало понятно, что нападение готовилось долго и тщательно. В несколько секунд, пользуясь своим численным преимуществом, силой и решимостью, они повалили жертву на палубу, перевернули на живот и принялись стаскивать с нее штаны. Кричать и звать на помощь Мери не могла: грубой ладонью ей зажали рот, – она отчаянно сопротивлялась, извиваясь ужом, но все усилия оказались напрасны. Зато стоило нападавшим добиться своего, они на мгновение оцепенели.
– Боже праведный! – пролепетал наконец первый. – Это ж баба!
Перевернули на спину, убедились окончательно в том, что не ошиблись, и опять замерли, пораженные открытием. Мери, с губ которой руку убрали, поняла, что ее спасение – в хитрости.
– Ну и на что, по-вашему, мне сдались эти шлюхи? – задыхаясь, спросила она. – На кой они мне? Если я только и мечтаю полакомиться вашими шишками?
– О! – восхитился тот, первый, явно главный в этой троице. – Кто бы ты ни была, сейчас ты это получишь!
И, не теряя времени, стал расстегивать штаны. Даже почти двухлетний пост не мог вызвать у Мери никакого аппетита по отношению к этим гнусным рожам. Однако она проворковала, обращаясь к сообщнику главаря, что держал ее:
– Отпусти мне руки, матросик, чтоб я могла распробовать все как следует! А потом, может, лучше уж я вас оседлаю?
Наживка была проглочена и, пока главарь пристраивался, чтобы улечься на нее, Мери вытащила-таки кинжал и одним быстрым, точным взмахом рассекла сонную артерию тому, кто только что освободил ее, но еще не поднялся с колен. Затем, в полной ярости, молниеносно проткнула второго – того самого главаря, уже успевшего залезть куда ему не следовало своим паршивым концом, – и мощным броском стряхнула с себя насильника. Третий, с трудом приходивший в себя от увиденного, хотел было отомстить за друзей, но Мери, несмотря на то что ноги ее были еще связаны спущенными штанами, подпрыгнула на заднице и сбила его сильным ударом в нос, угодив уроду пятками прямо под ноздри. Кровь хлынула ручьем.
Гибкая, точно кошка, Мери выгнулась дугой, натягивая штаны и вскакивая на ноги, но в этот самый момент прозвучал голос офицера, очевидно, привлеченного хрипами раненых, и по выражению его лица она поняла, что ему хватило времени заметить, какого «малыш» пола.
– Что, собственно, здесь происходит? – спросил офицер, разглядывая следы бойни, окровавленный кинжал в ее руке и доставая из кобуры пистолет. – Отвечай!
Мери не стала раздумывать.
Уцепившись за вант, перемахнула через одно орудие, другое, промчалась по узкому проходу, подпрыгнула, взлетела в воздух и – десяти секунд не прошло – бухнулась в отбегавшую от судна волну, которая словно только того и ждала. Вслед ей прогремел выстрел, но, не найдя цели, пуля затерялась в тяжелых низких облаках. На корабле между тем к месту происшествия сбегались люди. Мери поняла, что в порту ее сразу схватят и накажут так сурово, что ей этого не вынести. «Лучше уж потонуть, чем мучиться!» – сказала себе она и пустилась в свободное плавание.
Упрямо и мерно взмахивая руками, она следовала течению, быстро удаляясь от звуков выстрелов, которые стали вдесятеро чаще: похоже, и другие служащие флота его величества короля Вильгельма тоже включились в охоту за беглянкой. Оказавшись, по ее мнению, вне досягаемости, Мери перевернулась на спину и позволила волнам самим унести ее подальше от корабля. Впрочем, довольно скоро замерзнув в ледяной воде, она почувствовала, что лишилась всякого желания продолжать какую бы то ни было борьбу. Но все-таки, увидев, что течением ее неуклонно несет к берегу, снова перевернулась и, силком заставляя себя вытаскивать из воды то правую, то левую руку, поплыла.
Закоченевшие, онемевшие конечности двигались с трудом, но воля ее была сильнее. А когда пустынный берег уже стало возможно разглядеть, ей даже почудилось, что мышцы чуть-чуть разогрелись…
В конце концов волна выбросила Мери на песок, и – обессиленная, измученная – она сразу же заснула. Над ней собирались облака, потом на нее обрушился проливной дождь, но она ничего не чувствовала.
Открыла глаза продрогшая, разбитая, валяющаяся в полосе прибоя – щекой в пене. Дождь все еще лил как из ведра, море все еще бушевало.
Стуча зубами, она приподнялась на локтях и попыталась подтянуть к себе по песку непослушные ноги. Если сию минуту она не найдет хоть какое-нибудь укрытие, наверняка заболеет. Как бы в подтверждение этой мысли, она чихнула раз двадцать подряд. Ага, вон там лежит вверх дном какая-то лодка, вполне можно укрыться от ветра – не вся продырявлена. Сказано – сделано, но, оказавшись под защитой, Мери все равно закашлялась. Поискала на поясе кожаную фляжку с ромом – им всем выдали такие перед встречей с девками. Вот она, милая. Опустошила. И, крепко обняв руками колени, привалившись спиной к борту посудины, закрыла глаза. Забылась сном.
Когда Мери проснулась, чайки летали над темной водой, падали камнем в угомонившиеся наконец волны. Тучи рассеялись, в чистом синем небе сияло солнце. Девушка смыла с себя песок, подставила, зажмурившись, замерзшее тело лучам, чтобы солнечное тепло могло обнять ее всю целиком. Норд-ост хлестал ее. Мери пошмыгала носом, и с радостью убедилась, что он не заложен, – никакого тебе насморка, никакого бронхита! Ром и на этот раз оказался спасителем!
Мери охватила ребяческая радость, когда она осознала, наконец, что произошло. Свободна. Она на свободе. После двух лет, проведенных в открытом море. Она снова может жить, как хочет, и вернет себе то, что у нее было отнято в силу неудачно сложившихся обстоятельств. Жадная до впечатлений, впрочем и до еды, она двинулась вдоль береговой линии. Ничего не попишешь, придется пройти на своих двоих не одну милю…
Несколько часов – и она в городе.
Прежде всего Мери внимательно изучила море. Все спокойно, нигде – куда только глаз достанет – ни одного английского корабля. Наверняка флотилия Шоувела снялась с якоря. Вот и отлично!
Добравшись до портового кабачка, она решила пойти для начала на задний двор и попытаться стянуть что-нибудь на кухне: без гроша в кармане трудно надеяться, что тебя покормят, как положено в трактире. «Первое время я бы этим и обошлась, – подумала Мери. – Но, чтобы попасть отсюда во Францию, потребуются деньги, так что придется искать работу». И решила, прежде чем рассматривать любые возможности, все-таки удостовериться, не прижился ли Корнель в Дюнкерке.
Как раз на этом этапе размышлений она вдруг почувствовала, что на ее плечо, заставив вздрогнуть, легла твердая и тяжелая рука:
– Эй, малыш! Тебе сколько лет?
Мери закашлялась и обернулась.
– Семнадцать, сударь, – ответила она, настолько удивленная вопросом, что даже не сообразила сразу, стоит ли врать.
Их было двое, оба – в солдатских мундирах. Мери не успела разобраться и спросить, что происходит, а один из солдат уже разложил на ближайшем из раскиданных тут в беспорядке шатких пустых ящиков лист бумаги, а из дорожной сумки вынул отточенное перо и флакончик чернил. Второй без долгих церемоний схватил ее за руку и пригнул, давя на затылок, к этому импровизированному письменному столу.
– Давай-ка подписывай, парень! – приказал он.
– Чего это я должен под… – начала было она.
– Подписывай, пока мы не задержали тебя за воровство!
– Но я же ничего не украл, – попыталась защищаться Мери, раздраженная неудобной позой, а еще больше тем, что на этот раз у нее не было оружия для защиты.
– Да? А чем же ты тут занимаешься? – подозрительно спросил солдат.
Похоже, рассудила Мери, трактирщик заметил, как она огибала здание, и попросил этих двоих – патрульных, что ли? – арестовать ее.
– Искал хоть чего-нибудь из съестного, – объяснила она, благодарная своему животу, в котором, словно в подтверждение сказанного, громко заурчало. – У меня нету ни гроша, а жрать хочется отчаянно.
Она и впрямь выглядела жалко, тут притворяться не пришлось.
– Вот тебе и еще одна веская причина, чтобы расписаться, мой мальчик! – осклабился солдат и протянул ей перо.
Она вздохнула и покорилась, а куда было деваться… «В конце концов, – подумала Мери, – все равно надо было бы искать работу, так почему не взяться за эту?»
Солдат сложил листок бумаги вчетверо и хлопнул ее по плечу.
– Ну вот ты и записался в славную армию его величества статхаудера Голландии, – с гордостью сказал он.
Мери ничуть не удивилась, она очень быстро распознала в действиях солдат методы заманивания в армию – будь то армия английского короля или голландского наместника. В любой стране, какова бы она ни была, все вербовщики работают одинаково.
– Отныне ты кадет пехотного полка, – добавил второй солдат. – Вместо своих лохмотьев получишь форму, жалованье – пять су и для начала обед, который поставит тебя на ноги.
Мери решила, что, как бы там ни было, на лучшее нельзя было и надеяться.
Вербовщики привели ее в казарму, расположенную в порту Остенде. Мери попала во Фландрию в самый разгар военных действий Аугсбургской лиги. Перед ней поставили на стол миску с бобовым рагу, присовокупив к нему несколько больших, просто прекрасных ломтей хлеба. От вина покалывало в горле, но на языке оно оставляло приятное послевкусие. Мери три раза брала добавку, и за это время тем же манером, что и ее, в казарму приволокли других рекрутов, таких же голодранцев, как она сама.
Сначала она опасалась, как бы ее не показали какому-нибудь армейскому лекарю, но ничего такого не случилось. Вербовщики ограничились тем, что выдали ей вещевой мешок с обмундированием и сообщили: завтра утром все они отбывают в Бреду, где расквартирован гарнизон, готовый возобновить военные действия сразу, как закончится перерыв между двумя кампаниями.
Вдобавок к серому кафтану до колен, с расходящимися от пояса полами и с широкими рукавами, Мери получила длинный узкий камзол, белую рубаху, широкие короткие штаны и панталоны… Амуницию дополняли башмаки с пряжками и фетровая треуголка. Кроме того, новобранцу полагались патронная сумка с патронами, мушкет, штык, шпага, а в качестве доспехов – кираса для груди и для спины. И наконец, маленькая порция табака, который Мери тут же и принялась нюхать с жадностью.
Поток завлеченных в армию хитрыми уловками, – а новобранцы стекались в казарму целый день до вечера, – показался Мери бесконечным. Часовые бдительно следили, чтобы никто не смог убежать.
Ночью, когда в дортуаре погасили огни, Мери воспользовалась темнотой, чтобы переодеться, после чего мгновенно заснула.
25
В Шато-Бреда Мери оказалась через неделю – после бестолкового похода, в котором ей удалось познакомиться ближе с товарищами по несчастью, а с семью из них, приписанными в качестве кадетов к тому же полку, куда мобилизовали и ее, даже заключить нечто вроде дружеского союза.
Среди них были Том, который все время плакал из-за того, что не отпразднует свое тринадцатилетие; Йоост, маскировавший с высоты своих четырнадцати лет неприличный, как он считал, для его возраста страх безудержным хвастовством; Геррит, бормотавший что-то по-фламандски и не желавший сближаться с кем-либо; Якоб и Карл, представлявшие себе театр военных действий как огромную площадку для игр; Йорис, неустанно твердивший, что его выкрали ночью из родительского дома, прямо из постели, и наконец, Маартен, семнадцати лет, уже прошедший, как и сама Мери, крещение кровью.
С ним Мери сразу и подружилась больше всех. Вербовщики вытащили парнишку из тюрьмы, где он томился уже три месяца, обвиненный в убийстве именитого горожанина, у которого служил. Ему предложили на выбор – войну или веревку. Он выбрал войну.
Когда Мери спросила, за что он убил того человека, Маартен ответил:
– Не нравилось, что он мне приказывает. Чем он лучше меня? – и добавил, неприязненно покосившись в сторону их спутников, в ужасе отшатнувшихся: – Ну и нечего тут ко мне приставать!
Йоост, единственный из них, все-таки подошел поближе – решив, наверное, что приятнее находиться в команде нападающих, чем в компании угнетенных.
– А ты, Рид, откуда взялся?
– Был заряжающим на корабле сэра Шоувела, – ответила Мери. – И еще я отлично владею шпагой и пистолетом.
– И чего, дезертировал оттуда, с корабля, что ли?
– Ну да – убив двух матросов, которые пытались меня изнасиловать, – призналась она спокойно и даже заговорщически подмигнула новому приятелю.
С этой минуты Маартен и Мери стали неразлучны. А из Бреды пришлось выступать в новый поход спустя всего несколько дней после прибытия – так что они даже и не увидели, что, собственно, представляет собой этот город.
Мери не слишком нуждалась в том, чтобы ей разъясняли тактику военных действий. В точности так же, как когда-то на «Жемчужине», инстинкт и любовь к битве как таковой сразу повели ее в верном направлении. Она упивалась первой стычкой, и возбуждение ее росло по мере того, как солдаты продвигались вперед по равнине, где их мундиров виднелось ровно столько же, сколько и вражеских, и где противник занял точно такую же позицию, готовясь к бою.
Руки Тома с зажатыми в них барабанными палочками, дрожали, по щекам у него текли слезы. Мери поняла, что даже до конца этого дня мальчонке не дотянуть, уж слишком хорошо ей было известно: тот, кто струхнет, кому не хватит мужества и отваги, выжить не сможет. Тем не менее она принялась подбадривать братишку-солдатика, склонять к тому, чтобы он смело шел вперед, убеждать, что победителями всегда становятся те, кто действует, двигается. Но Том и не подумал отвечать, не поблагодарил за советы – он начал молиться, и Мери оставила попытки.
Ей определили место в авангарде, состоявшем из трех шеренг стрелков, и сердце ее забилось так отчаянно, будто хотело выскочить из груди. Тактика боя была простейшая: сначала эти три первых ряда опускались на колени лицом к неприятелю, затем шеренги поочередно – с первой по третью – поднимались, вскидывали оружие, стреляли, отступали назад, позволяя следующему ряду выйти вперед, а сами прятались за спинами стрелявших и перезаряжали мушкеты. Так повторялось еще дважды, пока первые не вернутся на свое место.
Неприятель у них на глазах делал то же самое.
Кто раньше пробьет брешь в строе врага, тот и позволит своей кавалерии проникнуть внутрь вражеских рядов. Пушки, с одной стороны и с другой, помогают пехоте, а когда дело идет к рукопашной, последняя надежда защитить свою жизнь – граната, потом уже ничего не остается, потом жизнь висит уже просто на ниточке длиной со шпагу…
Мери всякий раз попадала в цель. Вокруг нее, как подрубленные, валились на землю свои и чужие, один за другим, один за другим, и она не успевала не то что сосчитать, сколько уже ранено и убито, но даже понять, живы ли ее друзья. Единственное желание владело девушкой – желание, которое постепенно превратилось в навязчивую идею: броситься со шпагой наперевес навстречу этим французишкам, стреляющим в нее с той стороны. Запах пороха и крови пьянил и будоражил ее.
Она перезаряжала мушкет с бешеной скоростью, не дожидаясь, пока третья шеренга выйдет на ту линию, откуда нужно стрелять. Даже не заметив, что делает, она, уйдя со своего места, стреляла и перезаряжала, стреляла и перезаряжала, еще и еще, вписываясь в ту шеренгу, которая выдвигалась вперед, и не заботясь о том, где ей положено стоять в соответствии с приказом. Кто-то потянул ее назад.
– Эй ты, парень, хоть пригнулся бы, что ли, – прохрипел кто-то, – убьют же…
Мери обернулась взглянуть на незнакомца.
Он рухнул к ее ногам как раз в этот момент, даже не закончив предостережения… И сразу же она окунулась в кровавый туман. Забыв приказы, правила ведения боя, Мери бросилась в образовавшийся между рядами солдат противника узенький проход, стремительно летя вперед, почти вплотную к всадникам, которые, вращая саблями в надежде рассеять вражеских пехотинцев, врезались в их строй. Она ревела, она рычала, как при самом диком абордаже, живот ее сводило от звериного наслаждения, она стала хищником… С кинжалом в одной руке и шпагой в другой, орудовала клинками без выбора цели, полагаясь на случай, просто вонзала и вонзала их в чужую плоть. На губах выступила пена, глаза горели, кровь яростно кипела, заполняя этой яростью все ее существо…
Остановилась Мери, только когда ощутила под острием клинка пустоту. Пронзать больше было некого.
Услышав тогда, наконец, звук горна, она вернулась на свою линию, опустошенная демонами, завладевшими ею, но готовая снова поклоняться им. Это они, демоны, выиграли сражение. Французская армия отступала, дерзкого новобранца поздравили с совершенным им мужественным поступком, и… она получила три дня карцера на сухом хлебе и воде за неповиновение приказу.
– Так уж устроена армия, мой мальчик. Сдохнем мы от этих противоречий, – сказал капитан, похлопав ее по плечу.
Ему самому было страшно жаль, только-только поздравив, сразу же и наказывать смельчака.
Еще в трех сражениях Мери проявила такое же упрямство и такое же неповиновение старшим – и билась настолько азартно, настолько яростно, что вокруг нее солдаты становились куда более мужественными и стойкими. При подобных обстоятельствах карать ее было бы просто святотатством. Ну и пришлось командирам смириться, выдать ей штык и поместить среди пехотинцев, в задачу которых входило вслед за конницей добивать дезорганизованное, разбегающееся французское войско.
«Ружье позволяет приблизить к себе линию врага, штык вступает в дело, когда враг уже рядом», – обучали ее.
Мери кивала, пряча улыбку: уж ей ли этого не знать!
Она бросилась в схватку, но проявившиеся в деле недостатки ее оружия – им, когда оно перестает быть мушкетом, невозможно нанести такой же мощный удар, как копьем, хоть оно и претендует на то, что является одновременно тем и другим, – стоили ей ранения. Мери продырявили шпагой плечо, и она разозлилась, разъярилась, перестала соображать, что делает, и повиновалась с того момента лишь инстинкту. Она принялась действовать штыком как саблей, обрушилась с ним на француза, отобрала у него оружие, ранившее ее, и, равнодушная к боли, стала, вращаясь волчком, в бешенстве колоть и рассекать тела противников – до тех пор пока не убедилась, что уже никто рядом с ней не стоит на своих двоих.
И тут произошло неожиданное и необычное. Там, позади, в рядах ее армии, прозвучал горн – сигнал отходить.
Мери постояла секунду, совершенно сбитая с толку: ей вроде бы запрещалось делать то, что она так хорошо делает, – рука со шпагой бессильно повисла, сама она никак не могла решить, вернуться ей к своим или оставаться тут. Ей-то казалось, что удалось достичь превосходства над неприятелем, но кавалеристы почему-то стали возвращаться, и она увидела, что ее лагерь обратился в беспорядочное бегство. Ничего не поделаешь, Мери выругалась и побежала назад, угнетенная случившимся.
Ее задела лошадь. Обезумев от свиста пролетавшего мимо пушечного ядра, животное скакнуло в сторону, споткнулось о три мертвых тела, лежавших на его пути, рухнуло на бок и, падая, потянуло Мери за собой. Девушка стала высвобождаться, хотя время было упущено – к ней уже неслись французы с воплями: «Смерть ему! Смерть!»
В ее голове даже не успела мелькнуть мысль: «Ой, я пропала!» – как вдруг ее подняла в воздух неведомая, но явно исполинская сила, и Мери оказалась в седле – за спиной кавалериста.
Друг это или враг? Поди-ка пойми сейчас, но этот всадник ведь точно увозит ее подальше от бойни! А когда он взял направление на ее лагерь, Мери совсем успокоилась и перестала лихорадочно сжимать рукоятку кинжала.
Они добрались до высот, которые защищал их отряд и которые, в свою очередь, защищали расположение части. Всадник повернул было, чтобы отвезти Мери к кавалеристам, но не успел, начал заваливаться набок и съезжать с лошади, едва они оказались у палатки лазарета, – нога его была вдрызг разворочена. Мери, приземлившись рядом и встав на колени, принялась звать на помощь.
Когда Мери увидела лицо своего спасителя, сердце ее чуть не разорвалось: он был красив как бог, красив ослепительно, он был красивее всех мужчин, каких она встречала в жизни. С трудом подавив в себе желание немедленно наброситься на него с поцелуями, она позволила санитарам подхватить раненого, чтобы он смог добраться до палатки.
– А мое плечо посмотрите? – спросила она у того, кто шел позади.
– Заходите, – не задумываясь, ответил тот.
Лазарет оказался так похож на те, что она видела на кораблях! Пусть вместо деревянных потолка и переборок здесь была натянута ткань, зато стоны раненых и запахи – крови, гноя, обожженной раскаленным железом плоти – были точь-в-точь такие же. Только запах спиртного, которое и тут, и там давали несчастным, чтобы те могли вытерпеть боль, отличался…
Она стала осматриваться в лазарете, где уже насчитывалось, наверное, не меньше нескольких сотен раненых, а новые все прибывали и прибывали. А известно ведь, что в лагерь доставляют только не сильно задетых пулей, штыком или ядром! Остальных, то есть раненных смертельно и тех, кто не выдержит переноски, оставляли умирать или оперировали прямо на поле брани. Если повезет, один из священников, католический или протестантский, – а они бродили после боя по всей этой изрытой снарядами и залитой кровью равнине, – проводит умирающего в последний путь.
После боя… после этого кровопролития уже не было двух противоборствующих лагерей, теперь под бесстрастным небом расстилался гигантский оссуарий, огромная гора трупов и полутрупов, над которыми кружили стервятники.
Спаситель Мери лежал в нескольких шагах от нее, кривясь от боли, однако не позволяя себе ни единого стона. Полевой хирург собирался осматривать его рану.
Мери, дожидаясь своей очереди, подошла ближе и спросила:
– Ранение тяжелое?
– Прорвемся, не бойся! – через силу улыбнулся ей спаситель. – До свадьбы заживет!
Мери встала перед ним, а раненый приподнялся на локтях.
– Вот дерьмо! Это мне штыком так все тут разворотили, – сказал он.
– Перестань вертеться, Никлаус Ольгерсен, – проворчал хирург. – Мне надо прижечь твою рану.
– А, будь ты проклят, брадобрей чертов! – выругался Никлаус, выхватывая из руки санитара протянутый ему небольшой прямоугольник твердой кожи, чтобы тотчас крепко зажать его между зубами.
Мери затаила дыхание, не в силах отвести взгляда от происходящего. Лоб Никлауса усеяли капли пота, в глазах стояли непролитые слезы, щеки пылали – с такой силой он сжимал челюсти, казалось, вот-вот взорвется и разлетится на кусочки. Хирург обкромсал рваные лоскутки кожи вокруг раны, вычистил ее и прижег раскаленным железом: рана оказалась глубокой, и без этой варварской операции там угнездилась бы инфекция и неминуемо началась гангрена.
Пока Мери страдала, глядя на страдания спасшего ее красавца, фельдшер подошел и к ней самой, чтобы заняться ее царапиной. Девушка встала, потянулась было снять сорочку, но вовремя сообразила, что таким образом сразу выдаст себя. Мигом отрезвев, скинула продырявленный плащ и резким жестом разорвала рукав сверху донизу.
– Вижу, и ты времени даром не терял! – усмехнулся Ольгерсен, лицо которого потихоньку возвращало себе нормальный цвет. – А звать-то тебя как?
– Мери Оливер Рид. Спасибо, что спас меня!
– Да брось ты! – смутился Никлаус. – Проезжал мимо и… ну я же видел, что происходит! Ты на моем месте сделал бы то же самое…
Мери еле удержалась, чтобы не закричать в ответ: нет, ты что, я совсем не такая хорошая! На его месте она ускакала бы, даже и не подумав остановиться. А Ольгерсен явно из другого теста. Из того же, что и Корнель. Тот тоже никогда не бросит товарища, если может его спасти.
Ей вдруг стало стыдно: нельзя же быть такой эгоисткой! Скорчила гримасу – нет, не от боли в плече, от боли душевной.
– Постараюсь отплатить тебе тем же, – пообещала она Никлаусу, рану которого уже заканчивали бинтовать.
– Уж лучше постарайся не дать себя прикончить! – снова усмехнулся тот. – Тем более что ты давно стал легендой…
– Какой еще легендой?
