Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)
Балетти опустил поднос на стол и придвинул его к Мери.
– Я подумал, что вы должны были проголодаться, – сказал он, возвращаясь к отстраненно-вежливому тону, которого неизменно придерживался раньше, за исключением минут близости.
– Что это такое, маркиз? – спросила Мери, по-прежнему поглощенная созерцанием черепа.
– А разве вы не знаете?
Она наконец отвела взгляд от сияющего предмета и посмотрела на Балетти:
– Мы находимся в запретной комнате, и перед нами то самое, что вы в одном из своих писем к мэтру Дюма назвали хрустальным черепом. А больше я ничего не знаю. И не хочу больше ничего скрывать. Мне кажется, я люблю вас.
– Хотел бы я, чтобы это было правдой, но не стоит себя обманывать, Мери. Любите вы Никлауса.
– Никлаус умер. И Энн тоже…
– Кто такая Энн?
Мери слабо улыбнулась и взяла из рук Балетти протянутую чашку. Маркиз пристроился рядом с ней на диване.
– Моя дочка. Моя совсем крошечная дочка. Эмма похитила ее, а потом убила.
Балетти вздохнул. Ну вот, оказывается, у Мери Рид есть еще одна причина для того, чтобы его осуждать. Он хотел узнать их все. Для того чтобы научиться ненавидеть себя так, как раньше ненавидела его она.
– Расскажите мне, Мери. Расскажите мне все. Я должен знать. А потом… – Он умолк и положил между ними кинжал Никлауса, который тоже нашел в ее комнате. – Потом вы сделаете то, что должны сделать. Я оставил распоряжения моему дворецкому. Когда меня не станет, все будет принадлежать вам. Все. Даже он вместе с его тайнами, – прибавил Балетти, указывая на череп.
Мери кивнула, растроганная его поступком. «Вот если бы я была Эммой, тогда, может быть…» – подумала она. Но в том-то и дело, что она не была Эммой. И никогда не будет. Форбен тогда нисколько в ней не ошибся. Мери помедлила, дала себе время на то, чтобы выпить бульон, – ей необходимо было набраться сил, да и смягчить пересохшее горло тоже, – а потом выплеснула на Балетти поток воспоминаний. Начиная со своего лондонского детства и до вот этой самой минуты, когда они наконец-то перестали играть.
– Ну вот и все, маркиз, – завершила она свой рассказ, повернувшись к нему и вложив свою руку в его ладонь. – Вот и вся моя история. Я ничего от вас не утаила. Никлаус умер, а я жива. Благодаря вам. Я не хочу вас терять. Даже если вы правы, и доверие завоевывается долго. Любовь тоже. Ваша искренность мне поможет.
– Моя искренность меня погубит, Мери. Это мой приговор. Я не был орудием, но Форбен прав: ваше несчастье – дело моих рук, и мне должен быть вынесен приговор.
– Предоставьте мне это решать, маркиз. Я жду вашей исповеди в обмен на мою.
Балетти не заставил себя уговаривать.
Он был сыном русской царевны и итальянского сановника. Дитя греха. Она была помолвлена с другим, ей предначертан был престол. Царская семья, желая избежать бесчестья, ее ожидавшего, предпочла принести в жертву и мать, и дитя, и этого неудобного отца. Царевна, чувствуя, что приговор ей уже вынесен, подменила своего младенца другим, которого ей тайно принесли, и поручила горничной спрятать сына в надежном месте. Любовники были убиты, а Матье, при рождении нареченный Станиславом, вырос в Париже, его воспитала честная и простосердечная женщина, которая, перед тем как, в свой черед, уйти из жизни, рассказала ему все. И тогда Станислав обратился к человеку, которого его приемная мать всегда ставила ему в пример как образец порядочности и обостренного чувства справедливости. Мэтр Дюма был прокурором, и Станислав тоже хотел стать прокурором, чтобы научиться справедливости. Но алхимия и появление хрустального черепа нарушили все планы.
– Только благодаря ему я стал тем, кем стал, – заключил Балетти, поднимаясь с места, чтобы снять с подставки хрустальный череп и подать его Мери. – Никто никогда не прикасался к нему, кроме меня. Возьми его, – прибавил он, – отныне он принадлежит тебе.
– Да что мне с ним делать-то? – удивилась Мери, позволив тем не менее Балетти положить череп ей на колени.
– Отыскать тот клад, чтобы он достался тебе, а не Эмме.
– Не понимаю. Какое отношение этот череп имеет к кладу?
Балетти взял нефритовый «глаз» и без труда вставил его в одну из глазниц черепа. Мери удивленно на него уставилась, и Балетти снова заговорил. Пересказав то, что узнал от Эммы о сокровищах Монтесумы, он объяснил, какого рода сделку заключил с ней. Он ничего не утаил от Мери.
После того как маркиз наконец умолк, она еще долго безмолвствовала, погруженная в свои мысли, не в силах отвести взгляд от черепа. Это из-за него у нее сломано и перевернуто все – ее жизнь, ее надежды, ее душа. Мери не могла винить в этом маркиза. Пусть даже сам он чувствует себя преступником, этот человек не должен отвечать за жестокость Эммы. А она теперь получила ответы на все свои вопросы, кроме одного.
– Почему вы согласились объединиться с Эммой? Ведь вы и так владеете всем. Да что там «всем» – само это слово в вашем случае кажется мне эвфемизмом! Вы нисколько не стремитесь к власти, и я не знаю человека, менее склонного к злому умыслу, чем вы. Так зачем же вам этот клад?
– Мери, вы помните тот хрустальный город, который явился вам во сне?
Мери кивнула.
– Это часть его воспоминаний.
– Чьих воспоминаний?
Балетти с нежностью провел рукой по черепу:
– Его воспоминаний.
– Простите, но я все еще ничего не понимаю. Вы ведь говорите о неодушевленном предмете, маркиз, в нем нет ничего человеческого, кроме внешнего вида и размера.
– И в самом деле, ничего человеческого, – вздохнул Балетти. – Вот вкратце те вопросы, которые не дают мне покоя, с тех пор как я завладел им. Кто его сделал? Для чего? Каким способом? Я показывал его самым лучшим ювелирам нашего времени. И каждого, кто его изучал, охватывало смятение и недоверие. Он сделан из природного кристалла удивительной чистоты, и обе его челюсти выточены из одного и того же куска. Его создание противоречит здравому смыслу. Структура этого хрусталя ни на что не похожа. Она словно состоит из множества призм, отражающих свет и преломляющих его лучи, когда он через них проходит. Результат всего этого непривычен, он ошеломляет. Добиться того же, используя все известные нам сегодня приемы, невозможно. Кроме того, если ночью поместить его под звездное небо, он сам собой начинает светиться и петь. Но не всегда, а лишь в тех случаях, когда определенные планеты выстраиваются в ряд.
Опустившись перед Мери на колени, Балетти пылко сжал ее руки.
– Мери, этот череп вообще не должен был бы существовать! И однако же это еще не самая удивительная часть его тайны. Я знаю, что тебе это покажется немыслимым, невероятным до такой степени, что ты сочтешь меня помешанным, но он живой. Разумеется, не в том смысле, в каком мы привыкли это понимать, но он обладает величайшим и чудесным знанием, которое дает мне во сне. Мои эликсиры, секрет философского камня – все это от него. Мне ни к чему этот клад, все, чего я хочу, – это доставить череп туда, откуда он прибыл, дополнить его и проникнуть в его тайну. Я хочу попасть в хрустальный город, если он существует. Не ради тех богатств, которые могут в нем храниться, но для того чтобы молить его властителей избавить меня от того бремени, которым наделило меня запретное знание.
– О чем вы, маркиз? Что еще за бремя? – удивилась Мери, которую его исповедь привела в полную растерянность.
– Бессмертие, Мери, – простонал Балетти, снова взяв в руки череп.
На лице Мери отразилось еще большее смятение.
– Никто не может быть бессмертным, – сказала она, не в силах поверить его словам.
– И тем не менее я больше не старею. Каждую ночь она меня возрождает, она меня поддерживает.
– Почему «она»? Почему «она», а не «он»?
– Ты не понимаешь, – пробормотал Балетти, снова водружая череп на подставку. – Не знаю, каким чудом и с какими намерениями он был создан, но душа, которая в нем обитает, – душа женщины. Женщины, которая выбрала меня, чтобы я оставался рядом с ней. И это из-за нее, Мери, из-за нее я никогда не мог полюбить.
Он неотрывно смотрел ей в глаза, и беспредельность его страданий пронзила душу Мери. Она встала и, нетвердо ступая, все же попыталась дойти до Балетти, чтобы укрыться в его объятиях.
– И все же я здесь, маркиз.
– Да, я впервые бросил ей вызов, впервые отказался видеть твой образ, который она мне показывала.
– Какой образ? Картины моей мести?
– То, какой ты будешь в старости, притом что я-то не буду стареть. Что может быть хуже, Мери, чем эта неизбежность? Что может быть хуже, чем пережить тех, кого любил?
Мери отстранилась и посмотрела ему в глаза:
– Жить без любви, маркиз. Это самое худшее. Вот какое наследство оставил мне Никлаус. Вы были правы, когда бросили ей вызов.
Их губы с одинаковой жадностью потянулись навстречу друг другу, слились, и мягкий ковер беззвучно принял сплетенные в отчаянии тела. Череп, неподвижный на своей подставке, казалось, посмеивается над ними из своей вечности.
16
Корнель следом за Клементом углубился в подземный ход. Они продвигались медленно, согнувшись, вжав голову в плечи, прислушиваясь к еле слышному шелесту струившейся по стенам и слезами стекавшей на пол воды. Пройти надо было всего-то метров сто, но здесь до того пахло плесенью, что у Корнеля нестерпимо засвербело в носу и он едва удерживался, чтобы не чихнуть. Прижав язык к нёбу, чтобы как-нибудь себе помочь, он старался сосредоточиться на мигающем огоньке фонаря, которым Корк, вытянув руку, водил перед собой.
– Вот мы и пришли, – объявил Корк, когда они оказались у подножия каменной лестницы.
Он поднялся на три ступеньки, вдвинул камень в углубление, и стена расступилась, в проем хлынул свет. Маркиз ждал гостей в своем кабинете.
Рванувшись наверх из подземелья, Корнель увидел, как эти двое обнялись, впрочем, маркиз тотчас отстранился от Корка и направился к нему.
– Добро пожаловать, Корнель. Мери будет очень рада вас видеть. Я пока ничего не говорил ей обо всей этой истории, решил, что лучше нам сначала все обсудить. А где же мальчик? Я думал, вы приведете его с собой.
– Мальчик на Пантеллерии, – ответил Корк. – Я не хотел подвергать его опасности. Имперцы шарят по всей Адриатике с тех пор, как Форбен осаждает Триест. Нелегко было пробраться незамеченным. Они неустанно меня преследуют.
– Ты уверен, что укрытие надежное? – спросил Балетти.
– Им нужен «Бэй Дэниел», а не Никлаус. На острове он в безопасности. Если бы нас схватили по пути к вам, его постигла бы та же участь, что и людей Клерона.
– А тебе удалось узнать, на каком судне они ушли? – забеспокоился Балетти.
– Они отправились из Триеста по суше к другой гавани, но у меня теперь нет достаточной свободы действий для того, чтобы добывать сведения и что-то делать. Посол на меня злится, он просто в бешенстве, а Больдони предложил немалую награду тому, кто меня схватит. Я слишком много о них знаю. Эта ловушка в результате только раззадорила Форбена, который с удвоенной яростью нападает на Эннекена де Шармона. Теперь они вообще не оставят меня в покое.
– А вы, Корнель, что думаете на этот счет? – спросил Балетти, повернувшись наконец к нему.
Корнель до тех пор довольствовался тем, что наблюдал за ним, изучал его и злился, видя, что перед ним и впрямь красавец-мужчина, и понимая, что тот и в самом деле безупречен – все в точности так, как расписывал ему Корк. Он порадовался тому, что не привел с собой Никлауса-младшего. Маркиз так же мгновенно отнял бы у него мальчика, как мгновенно обольстил Мери.
– Я думаю, что Клементу лучше пока держаться в стороне от всего этого, – сказал он. – Совсем нетрудно оставить «Бэй Дэниел» спрятанным в бухте и сделать так, чтобы имперцы о нем позабыли. Через несколько недель у них появятся другие поводы для беспокойства. Форбен не простит им того, что они не отдали ему пленных. Я его знаю. Он будет и дальше жечь все, что встретит на пути.
Балетти нахмурился. Это соображение ему совсем не понравилось.
– С чего ему так яриться?
– Да ведь он уверен, что Никлауса-младшего взяли в плен, – объяснил Корнель.
– Понятно. Думаю, самое время рассказать Мери, как обстоят дела. Это ее сын. Она решит, как поступить, – заключил Балетти.
– Сначала я должен открыть вам ее секрет, – раздосадованно проговорил Корк.
Балетти посмотрел на них безмятежным взглядом, и это еще больше не понравилось Корку.
– Это лишнее. Мери сама мне все рассказала. У нее все хорошо, Корнель. Вы сами можете в этом убедиться. Пойдемте со мной.
Они вышли из кабинета Балетти и двинулись куда-то по коридору. Корнеля потрясло великолепие дворца. Разве их с Никлаусом дружба перевесит все то, что Балетти может предложить Мери?
Через сводчатую дверь они вышли в сад. Лавина ароматов обрушилась на Корнеля, защекотала ему ноздри, окончательно прогнав стойкие и неприятные запахи подземелья. Этот роскошный сад, где в изобилии росли разнообразнейшие белые цветы, казался библейским раем.
Потом Корнель увидел Мери, и у него сжалось сердце – как раньше в Сен-Жермен-ан-Лэ, когда она выряжалась в ненавистные ему одежки леди. Она стояла к ним спиной в конце посыпанной гравием аллеи, одетая в нарядное, но довольно простое платье, с высоко уложенными волосами, и, напевая, составляла букет.
– Мери! – окликнул ее Балетти.
Когда она обернулась, Корнель подумал, что сейчас возненавидит ее в этом обличье знатной дамы. Но замер на месте, ослепленный ее улыбкой, кротостью и безмятежностью ее лица, и его ревности пришлось смириться с неизбежностью. Мери была сказочно хороша, он ее такой и не помнил.
– Корнель! – радостно вскрикнула она.
Выронив цветы, которые рассыпались по земле, она подхватила юбки и помчалась ему навстречу. Моряк раскинул руки, но сердце у него разрывалось на части.
Мери на мгновение прильнула к нему, позволила заключить себя в объятия, но только на мгновение. Почувствовав, как крепко давний друг прижал ее к себе, она наскоро чмокнула его в небритую щеку, воскликнула: «До чего же я рада, что ты нашелся!» – и тут же отстранилась, убедившись в том, что влечение Корнеля к ней нисколько не ослабело. Повернулась к Корку, у которого на лице засветилась легкая улыбка.
– И тебя очень рада видеть, Клемент.
Клемент Корк склонился перед ней:
– И все же не так сильно, как я тебя, разбойник моей души.
Мери подошла к нему и точно так же, как Корнеля, поцеловала в щеку. И только после того как Балетти встал у нее за спиной и крепко обнял за плечи большими горячими руками, она наконец удивилась появлению этих двоих.
– Мне кажется, что-то неладно, – проговорила Мери.
– С признаниями еще не покончено, любовь моя, – сказал Балетти. – Пойдемте в беседку. Пьетро принесет нам туда чего-нибудь выпить.
Мери кивнула, высвободилась из объятий Балетти и просунула руку под культю Корнеля.
– Как поживает Никлаус?
– Так же хорошо, как и ты, принцесса, – заверил ее Корнель. – Ты его не узнаешь – настолько он вырос и окреп. Море ему на пользу. Как и тебе, – помолчав, с легким сожалением прибавил он.
На это замечание Мери ничего не ответила. Пьетро уже шел к ним с подносом, на котором стояли бокалы и портвейн в графине. Вся компания устроилась в беседке, увитой диким виноградом и жимолостью. Над благоухающими цветками кружили пчелы. Мери опустилась на скамью.
– Расскажите мне все, – велела она, – я хочу осознать меру счастья, которое вы мне дали.
Однако не прошло и часа, как она, поудивлявшись совпадению, волей которого венецианский Корк оказался тем самым, что был в Кале, посмеявшись над воспоминаниями детства обоих друзей, внезапно нахмурилась, на лбу у нее залегла складка, явно свидетельствовавшая о тревоге и замешательстве.
– Нам пришлось скрываться, чтобы сорвать облаву имперцев, и потому я не мог ни написать Форбену, ни даже отправиться к нему в Триест, – оправдывался Корнель, завершая свой рассказ о недавних событиях.
В сердце Мери цвел теплый май, теперь в него внезапно проник ледяной ветер.
– Я не могу оставить Форбена без вестей о Никлаусе-младшем, – отрезала она после долгого молчания, которое никто не решался нарушить. – Вот мы и вернулись к тому же, с чего начали, Корнель. Все как когда-то, когда мы решили отплыть на поиски клада.
– Теперь-то он тебе ни к чему, – убежденно произнес Корнель.
– А вот тут ты ошибаешься. Можно мне сказать, маркиз? – спросила она, положив ладонь на руку Балетти.
Тот кивнул, и теперь Мери, в свою очередь, пересказала признания любовника, связанные с хрустальным черепом. Корнель тотчас выказал недоверие.
– Не в обиду вам будет сказано, маркиз, – проронил он, – но сомневаюсь, что моя сабля всего лишь пощекочет вас, если я рубану со всей силы.
– Это верно, – признал Балетти. – Меня можно убить, со мной может произойти несчастный случай. Во всяком случае, я так предполагаю. Я несколько раз был ранен. Мои раны под воздействием лучей, исходящих от черепа, неизменно затягивались, не оставляя ни шрамов, ни каких-либо следов. Когда он рядом со мной и защищает меня, я неуязвим для болезней и старости. Можете думать что хотите, Корнель, мои искания для меня по-прежнему важнее всего. Что касается клада, его вы по справедливости разделите с Корком, если вы по-прежнему союзники, поскольку я подозреваю, что вам не хочется возвращаться к Форбену.
– Даже если бы я этого и хотел, он все равно меня не простил бы. Он так и останется при своем убеждении, что я его предал, точь-в-точь как Клемент.
Мери согласно покачала головой.
– Мы могли бы покинуть Венецию на одном из ваших кораблей, маркиз. Отправиться в Дувр, где сейчас должна находиться Эмма, забрать у нее нефритовый «глаз», которого нам недостает, и предоставить этой войне заканчиваться без нас, – предложила она.
– Это и в самом деле было бы решением, Мери, но я таким решением довольствоваться не могу, – с досадой возразил Балетти. – Надо завершить тут все. Я слишком привязан к Венеции, чтобы считать, будто эта история не имеет ко мне отношения. К тому же рано или поздно станет известно о том, что я прикрывал Корка. Я окажусь во все это замешанным и не смогу защищаться. А когда мы вернемся, нам не дадут жить здесь спокойно.
– И что же предлагаете вы? – спросил Корк.
– Успокоить Форбена. Если он станет считать вас мертвым, это будет самой надежной гарантией вашей свободы, – повернулся он к Корнелю. – Мери, напиши ему. Изложи правдивую, но неполную версию событий: Корк сам оказался в ловушке, он добрался до места слишком поздно для того, чтобы помешать увести людей Клерона. Корнель был тяжело ранен и укрывался вместе с Никлаусом-младшим у одной женщины, которая им помогала. Корк, выполняя последнее желание Корнеля, взял Никлауса-младшего с собой. Вы оба будете прятаться здесь, в Венеции, – решил он. – В одном из моих домов, от которых у тебя, Клемент, есть ключи.
– Я не могу бросить Никлауса на Пантеллерии, – возразил Корнель. – Ты оставайся в Венеции, Корк, а я отправлюсь туда к нему.
– Наберитесь терпения, Корнель. Наберитесь терпения, – настойчиво повторил Балетти. – Выждите немного, дайте Форбену время как-нибудь ответить на письмо Мери. Мы не можем знать наперед, что он решит. До тех пор не надо рисковать.
– Маркиз прав, – поддержала его Мери и обратилась к Корку: – А ты вполне уверен в той женщине, у которой оставил моего сына?
– Как в себе самом. Я пообещал на ней жениться. Красотка очень на это рассчитывает и не посмеет вызвать мое недовольство. У нее самой сынок чуть помладше Никлауса, мальчики сразу поладили. Тебе не о чем беспокоиться.
Мери кивнула. Разговор понемногу уклонился от прежней темы, но об Эмме де Мортфонтен так ни разу и не упомянули, словно каждый из них старался забыть о том, какая опасность исходит от этой женщины.
* * *
Прочитав письмо Мери, Форбен пришел в неистовство. И вместе с тем опечалился. Можно подумать, у него в этот день и без того было мало неприятностей!
Его эскадре пришлось снять блокаду триестского порта, так и не вызволив пленных.
«Балетти доверяет Корку и мне тоже, – писала Мери. – Я оплакиваю смерть Корнеля, но спокойна за сына, зная, что он в безопасности».
– Что ж, поглядим, – сердито проворчал корсар. – Балетти сказал, и Мери тотчас согласилась! А дураком в этом фарсе выставят Клода де Форбена? Мать вашу, на этот раз они хватили через край. Если Корк и впрямь настолько порядочен, как они утверждают, придется ему это доказать! Потому что я, Клод, шевалье де Форбен, пока жив, не допущу, да, никогда не допущу, чтобы из сына Мери Рид сделали пирата!
И, схватив перо, он принялся излагать свои требования Мери. Затем, немного успокоившись, одним духом опустошил бутылку рома, помянув Корнеля, – ругаясь, призывая непонятно на чьи головы Божий гром и непонятно кому объясняя, что незачем было спасать Никлауса-младшего от рабства только ради того, чтобы в конце концов его вздернули на рее, как последнего разбойника!
– Я тебе обязан его спасением, покойся с миром, Корнель, – заключил он, поднимая стакан. – Но дьявол тебя забери, если ты на пороге смерти снова меня предал!
Внезапно одиночество навалилось ему на плечи такой тяжестью, как будто ему пришлось держать на себе весь мир.
* * *
Мери рассеянно прислушивалась к пению скрипки. Балетти играл баркаролу, мелодия ласкала слух. Мери наслаждалась покоем и умиротворением во всем теле, чувствовала себя совершенно оправившейся от болезни и как никогда близкой к маркизу. Ей не терпелось увидеть сына, никогда еще она так сильно по нему не скучала. Тем не менее пришлось согласиться с доводами Корка. Пока вся эта история не закончится, не стоит подвергать мальчика опасности. За полтора года разлуки она приучилась без него обходиться, но мысль о том, что она может потерять сына, была для нее нестерпимой. Он жил в ее душе, она ни на мгновение не переставала ощущать его присутствие. Однако Мери и сама сознавала, насколько двусмысленно это противоречие. До того как доверить мальчика Форбену, она и представить себе не могла, что расстанется с ним дольше, чем на несколько минут.
Разумеется, она не смогла бы сойтись с Балетти так, как сошлась, если бы Никлаус-младший остался рядом с ней, конечно же сыну куда лучше в море. Но ей-то самой что мешает сегодня, сейчас уехать из Венеции, отправиться на Пантеллерию и там вместе с сыном ждать, когда пробьет наконец час мести?
Ничто не мешает. К тому нет никаких препятствий – во всяком случае, ничего такого, в чем можно было бы признаться вслух. Ничего такого, что не причиняло бы ей боль. Мери прекрасно понимала, что лжет самой себе. Снова увидеться с сыном – означало, что в ее повседневную жизнь войдет воспоминание об Энн. Мери не могла и не хотела забывать Никлауса, но надеялась, что время и терпение ей помогут и когда-нибудь она будет безраздельно принадлежать Балетти. Ее дочь никто никогда не заменит. Мери закрыла глаза. Должно быть, именно тогда, когда она услышала от Джорджа, что Эмма избавилась от своей пленницы, в ней что-то надломилось.
Лучше она сама расстанется с Никлаусом-младшим, чем у нее отнимут и его тоже. Отлучить его от себя, потихоньку отвыкнуть. Освободиться от этой зависимости. Мери равно мечтала и об этом, и о совершенно противоположном, ей страшно было и больше не увидеть сына, и увидеть его другим. Она боялась, что не будет знать, как с ним говорить, как к нему подступиться, как поцеловать его, как обнять. Прошло полтора года. В возрасте Никлауса-младшего это почти треть его жизни. Сообщничество ее с сыном уже не будет таким, как прежде, их связь – тоже. Сможет ли она вытерпеть сознание того, что между ними легла пропасть? Вина за это лежала на ней. Конечно же она была его матерью и навсегда ею останется. Конечно же он знал, почему ей пришлось с ним расстаться, конечно же он все понимал, Корнель только вчера ее в этом заверял, и все же эти долгие месяцы отсутствия никуда не денешь. Отсутствие словами не восполнишь. Мери это знала. Ни она, ни сын не смогут вести себя так, словно прошло всего-навсего два дня.
– Ты понапрасну тревожишься, Мери, – заявил Корнель. – Никлаус-младший похож на тебя, весь в тебя, и даже больше того. Доверься своему материнскому инстинкту.
Но в том-то и дело, что Мери опасалась, не утратила ли она этот материнский инстинкт, пока стремилась сделать себя неуязвимой. Об этом она никому не говорила. Но прекрасно понимала, что именно потому и оттягивает встречу, откладывает на потом в надежде, что материнский инстинкт проснется и Никлаус не заметит, что какая-то часть ее души от него отреклась, хотя сама она того не сознавала и по-настоящему не хотела. Та часть ее души, которая похоронила Бреду, потому что иначе ей было не выжить.
Баркарола оборвалась. Вошел Пьетро с сегодняшней почтой на подносе. Мери встала, чтобы забрать у него письма. Как всегда – полтора десятка приглашений на всякие светские увеселения.
– Принести вам чашку шоколада, мадам Мери? – любезно осведомился слуга.
– С удовольствием выпью, Пьетро.
Разве не говорили про этот напиток, что он прогоняет печали, смягчает тоску и досаду? Мери сейчас только это и требовалось.
– Вам тоже подать, хозяин?
Балетти кивнул и, положив на низкий столик скрипку и смычок, взял письма, которые протягивала ему Мери. Сама же она поспешно распечатала какой-то конверт, принялась читать – и тотчас побелела как мел.
– Форбен? – Маркиз, едва глянув на письма, что предназначались ему, отложил их в сторону.
Вместо ответа Мери стала читать вслух:
– «Мери, твоя записка меня огорчила. Неужели ты сомневаешься в моих чувствах? Похоже, да, если предпочитаешь видеть Никлауса в руках бандита, а не под моим покровительством. Похоже, моя нежность ничего не значит в твоих глазах, если ты, обратив их на другого, посмела так над ней поглумиться и лишить меня единственного счастья, какое у меня осталось. Неужели ты оказалась настолько неблагодарной, что таким способом даешь мне знать о моей отставке? Конечно, я совершил ошибку, ошибку непростительную и нестерпимую, не сумел спрятать Никлауса в безопасном месте, но Корк, которому ты его доверяешь, что бы он там ни говорил и как бы ни хвалился, повинен в том, что случилось, куда больше, чем я. Если бы не его вмешательство, Никлаус-младший и Корнель остались бы со мной. Ты вольна доверять этому человеку, если считаешь, что он лучше меня, вольна и любить другого. Я уже однажды тебя потерял. Я и теперь это переживу. Но я не позволю, чтобы Никлаус сделался заложником их закона. Я не позволю, чтобы мальчика, которого я по твоему желанию два года воспитывал, развратили в пиратском логове. Не знаю, какие у тебя виды на маркиза, но прежде у тебя была честь, Мери Рид…»
У Мери сорвался голос, но она все-таки заставила себя продолжить:
– «Да, прежде у тебя была честь. И я надеюсь, что у тебя осталось ее достаточно для того, чтобы свершить правосудие, которого жаждала твоя рука. Я надеюсь, что эти люди не погубили тебя до такой степени, чтобы ты забыла Эмму и все то зло, какое она тебе причинила и еще рано или поздно причинит. Когда я превращусь для тебя всего лишь в воспоминание, я и тогда не перестану быть твоим другом. Таким же, какого ты нашла, приехав ко мне после Бреды. Другом, который потерял бы тебя, если бы отдал этим людям. Если ты им так дорога, как тебе хочется думать, они прислушаются к моему голосу. Если это люди честные и искренние, они ко мне присоединятся. И я соглашусь держаться от них в стороне до тех пор, пока ты сама не придешь ко мне, одна и свободная, чтобы освободить меня от данной тебе клятвы заботиться о Никлаусе-младшем в твое отсутствие. Я требую, чтобы до тех пор твой сын оставался на борту «Жемчужины» только под моей защитой. И пусть Корк сам приведет мне Никлауса, я хочу услышать из его собственных уст доказательства его невиновности. Если же он откажется, я буду думать, что тебя принуждают так поступать и Никлауса тоже. И тогда, даже если мне придется ради этого объединиться с имперцами и стереть с лица земли все венецианские острова, они от меня не уйдут – ни он, ни его пираты. И ни один король, Мери Рид, мне не сможет помешать это сделать. Ни один король!» – выдохнула она напоследок и умолкла.
– Похоже, Клод де Форбен любит тебя не меньше, чем я, – с сожалением отметил Балетти.
Мери кивнула: корсар только что дал ей самое лучшее доказательство этого, какое только возможно.
– И что мы будем делать? – спросила она, помолчав.
– Сделаем так, как хочет он. Никлаусу будет куда лучше на «Жемчужине», чем на Пантеллерии. Если мальчик и впрямь так любит открытое море, как уверяет Корнель, то, должно быть, уже скучает на суше.
– Рано или поздно мне все-таки придется забрать у Форбена моего сына обратно, – заметила Мери.
Балетти встал и обнял ее:
– Ты это сделаешь, Мери Рид, когда придет время, и он поймет. А сегодня я вполне понимаю Клода де Форбена. Должно быть, я действовал бы точно так же, как он, если бы боялся за тебя.
– А если Корк откажется?
– У Корка нет для этого никаких оснований, с чего бы ему так поступать? Этим двоим давно пора встретиться лицом к лицу. И потом, Форбен пригодится мне для того, чтобы окончательно заставить замолчать Эннекена де Шармона. Что касается Эммы, насчет нее не беспокойся, мои люди наблюдают за ее домом в Венеции. Если она там появится, мне об этом станет известно в ближайшие несколько минут. Рядом со мной тебе ничто не угрожает. Давай уладим это, любовь моя. И потом ты будешь в полной безопасности.
– Ты прав, – согласилась она, пристраивая голову ему на плечо. – Но Корнеля эта сделка выведет из себя.
– Ничего, он быстро успокоится. Нам придется так поступить. Я ни с кем не стану делить тебя, – прибавил он, нежно склонившись к ее губам.
Она отдалась его ласке, одновременно недоумевая: что же в ней, Мери Рид, такого особенного, чтобы мужчины так ее любили? Как бы там ни было, а сегодняшнюю дилемму она благодаря этому разрешила. Таким счастливым, как на «Жемчужине», Никлаус-младший не будет нигде. А это, по сути дела, самое главное.
17
– Привет, капитан! – радостно закричал Никлаус-младший, едва соскочив с веревочной лестницы.
«Жемчужина» стояла на якоре вблизи Мальты, где Корк назначил свидание Форбену – вопреки желанию Корнеля, который с тех пор так и продолжал кипеть от негодования.
Форбен не позволил своей радости выплеснуться наружу, но почувствовал себя счастливым, когда увидел, как мальчик несется к юту, здороваясь на бегу с матросами. За ним гордо, но без высокомерия, с легкой улыбкой на губах, следовал Корк, и у Форбена зачесались кулаки. Он не стал раздумывать, с чего бы это.
Никлаус-младший остановился перед ним и снова поздоровался – на этот раз по всем правилам.
– Марсовый Никлаус Ольгерсен-младший вернулся на борт, капитан.
