Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)
* * *
– Вам нельзя сюда, дитя мое, – сказала заплаканная Дженни, не пуская Мери в дом. – Ваша бабушка, пусть земля ей будет пухом, ночью скоропостижно скончалась. Сейчас с нею пастор Ривс.
Мери отчаянно разрыдалась, и тронутая горем ребенка Дженни распахнула входную дверь.
– Бедный, бедный мальчик! – причитала она, прижимая любимца к необъятной груди. – Несчастный мой малыш!
Горе Мери было непритворным. Но оплакивала она вовсе не леди Рид, а все, что теряла вместе с бабушкой, так и не ставшей ей родной.
В конце концов, Дженни разрешила ей подняться на второй этаж и пройти в спальню бабушки. Пастор Ривс ходил по комнате, окуривая ее ладаном.
Появление Мери его озадачило – пастор знал, что наследник старой леди, Тобиас, терпеть ребенка не может, а к нему уже отправлен гонец со скорбной вестью, сам же и послал… Но выгнать рыдающего внука из спальни усопшей язык не поворачивался.
– Позвольте мне, святой отец, побыть с бабушкой хоть немножечко, побыть наедине, – заливаясь слезами, попросила Мери. – Бабушка была так добра ко мне!
– Пожалуйста, не задерживайтесь тут, дитя мое. Пастор ласково потрепал девочку по плечу. – Дело в том, что с минуты на минуту должен появиться ваш дядя.
Мери, не в силах говорить, кивнула, бросилась на колени у смертного ложа леди Рид и, казалось, вся ушла в молитву. Пастор тихо притворил за собой дверь.
А безутешный внук, едва остался в комнате один, приступил к действиям. Шустро припрятал под одеждой один из стоявших у постели подсвечников. Затем, рассудив, что этого вряд ли хватит, чтобы обеспечить собственное будущее и будущее Сесили, стал быстро обшаривать подряд все ящики и комоды, прибирая к рукам ценные мелочи и не забывая при этом испускать горестные вопли, способные, по его мнению, начисто лишить пастора желания разлучить его «дитя» с любимой бабушкой.
Мери набила карманы монетами, обнаруженными в старинной вазочке, туда же отправились жемчужное ожерелье и кулон, представлявший собой обвившуюся вокруг крупного изумруда саламандру. Очень хотелось забрать все драгоценности леди Рид, но осторожность не позволила: если кража не будет сразу слишком заметна, может, Оливера еще и не станут преследовать за мародерство.
Девочка вышла из спальни, энергично сморкаясь. Пора! В прихожей слышны голоса пастора и Тобиаса Рида. Она больно ущипнула себя за локоть и продолжала щипать все время, пока спускалась по лестнице, чтобы плач выглядел более натуральным.
Тобиас окинул рыдающего племянника безжалостным взглядом. Мери поняла, что не ошиблась: суд будет скорым и лишенным всякого снисхождения. Стоило пастору, получив ценные указания, выйти, злодей набросился на «племянника» с руганью:
– Кончайте реветь, как девчонка! Потрудитесь стать мужчиной, раз уж моя дорогая матушка вообразила, что должна дать вам образование и воспитание. – Тон был сухим и шершавым, как песок. – Со своей стороны, я считаю, что Риды сделали для вас достаточно, наградив именем, которое вы носите. Покиньте этот дом, племянничек, и забудьте сюда дорогу. Отныне – чтоб ноги вашей тут не было!
Мери застыла на нижней ступеньке. Ах, с каким наслаждением она съездила бы дядюшке кулаком по физиономии, двинула бы прямо в нос, но придется ограничиться тем, что, нацепив на себя, как маску, вид задетого человеческого достоинства, про себя думать: он слишком могуществен, чтобы не добиться для нее приговора, а Сесили нуждается в ней и в том, что она украла. Надо спрятать гордость поглубже. Тем более что дядюшка, став к ней снова совершенно безразличным, уже поднимается по лестнице и вот-вот войдет в спальню покойной матери.
Минуту спустя Мери, уже одетая, стояла у входной двери. Дожидаться милой Дженни не стоит, опасно, ее куда-то услал пастор Ривс…
Занеся ногу, чтобы переступить порог особняка, Мери оглянулась и увидела на вешалке накидку Тобиаса Рида. Мгновенно оглядевшись, убедилась в отсутствии свидетелей, кинулась к вешалке и принялась лихорадочно шарить в потайном кармане плаща, счастливая от возможности насолить все-таки этой надутой твари. Документы трогать не стала, а вот денежки и нефритовую висюльку с бриллиантом в центре, естественно, прихватила с собой.
И только тогда громко хлопнула дверью и стрелой понеслась к таверне, где ждала ее Сесили. Теперь следовало как можно скорее уносить оттуда ноги.
Тобиасу Риду оказалось достаточно сунуть руку в карман своего только что накинутого плаща, чтобы убедиться: один из ключей к украденному им у испанца кладу исчез бесследно! Выругавшись про себя, он, вместо того чтобы покинуть, как собирался, особняк матери, вернулся наверх и позвал Дженни.
Последняя в тишине, окутавшей дом, где остановили все часы, занималась тем, что задергивала в малой гостиной занавески – обычай предписывал такие действия в доме усопшего. Скоро явятся близкие леди Рид, чтобы отдать ей последний долг, и пастор Ривс попросил Дженни проводить их именно сюда.
Старший сын покойной хозяйки обратился к кухарке, еще не переступив порога гостиной, и в голосе его явственно прозвучала затаенная злоба:
– Вы знаете, где ночует мой племянник?
Дженни едва не свалилась с табурета, стоя на котором только и могла дотянуться до карнизов, и решила прежде спуститься, а потом уже сказать, – как будто табуретка могла пошатнуться от одной только суровости тона нового хозяина.
– На постоялом дворе близ порта. Он живет с матерью.
Стоило бы поинтересоваться причиной вопроса, но служанка воздержалась: Тобиас Рид ей не нравился. Не то чтобы он когда-либо причинял ей неприятности, просто, в отличие от своей покойной матери, Тобиас испытывал по отношению к слугам одно лишь презрение, хотя, может быть, он так относился вообще ко всему человечеству…
– И это все, что вам известно? – нахмурился хозяин. – Не знаете, выходит, ни названия постоялого двора, ни улицы, где он стоит?
– Нет, сударь, – соврала она. – Ваша матушка, мир праху ее, сказала мне только это, а вы же знаете, я никогда не решусь расспрашивать.
Тобиас не стал углубляться в тему и вышел, решив поискать в материнском кабинете какие-нибудь документы, которые смогли бы помочь в розыске.
Дженни вернулась к своему занятию. Несмотря на все свои горести, она была довольна хотя бы тем, что пусть на несколько часов, но отвела гнев этого гнусного типа от юного Мери Оливера, которого ужасно любила. Каковы бы ни были причины ярости Тобиаса Рида, его племянник не заслужил, чтобы его, да еще так грубо, выгнали из дома бабушки в день ее кончины!
Скрупулезный обыск в кабинете матери усилил ярость Тобиаса. Он нашел среди бумаг завещание, подписанное ею и заверенное нотариусом два дня назад. Подпись признана действительной! Леди Рид оставляла часть своего имущества Мери Оливеру, а ему, родному сыну, поручала заботы об этом ничтожестве и управление завещанными тому богатствами вплоть до совершеннолетия племянника, причем драгоценная мамаша, чтоб ей неладно было, приписала, что делает это с единственной целью: не допустить, чтобы мать ее внука растранжирила деньги в свое удовольствие. Адрес Мери Оливера позволит нотариусу известить молодого человека о наследстве, когда настанет срок.
Тобиас Рид скатал документ в трубочку и спрятал у себя на груди.
– Никогда! – решил он, не вняв последней воле матери.
Спустился в прихожую, надел шляпу, взял в руки трость с украшенным рубином набалдашником и, выйдя из особняка, поспешил к карете.
Вознице был назван адрес, и экипаж поехал вдоль улицы. Тобиасу страстно хотелось немедленно свести счеты с этим поганым отребьем.
В комнату Сесили он вломился без стука, настроение было самое паршивое из всех возможных. Ему даже не понадобилось долго осматриваться, чтобы понять: добыча ускользнула от его праведного гнева. Удрали, подонки! Раздосадованный донельзя, он спустился к хозяину заведения, чтобы спросить, не оставили ли съехавшие жильцы свой новый адрес, дескать, он им родня. Хозяин был зол на Сесили, сыгравшую с ним, как он полагал, злую шутку, потому стал требовать с ее «родственника» непомерный штраф за неоплаченное ею проживание.
– А ты в суд на меня подай! – рявкнул Тобиас и пулей вылетел из дома, оставив содержателя постоялого двора бесноваться в одиночестве.
Вернувшись в карету, он направился к условному месту, где они встречались с Человеком в Черном и куда тот должен был с минуты на минуту явиться. Когда наемник предстал перед хозяином, ему была в двух словах обрисована ситуация, после чего отдан приказ:
– Разыщи их во что бы то ни стало, принеси мне нефритовый кулон, а от самих этих подонков – избавь. Не желаю больше никогда ни видеть их, ни слышать о них!
4
Первой заботой Мери – сразу после того как они с Сесили поставили свой единственный сундучок на пол снятой только что комнаты, куда более скромной, чем предыдущая, и расположенной довольно далеко от прежнего места жительства, – первой ее заботой стало найти ювелира и продать ему украденный бриллиант.
Ювелир нашелся. Он осмотрел безделушку – нефритовый кулон в виде глазного яблока со сверкающим зрачком – и вернул девочке, даже не опустив со лба лупу, которую удерживал там тонкий кожаный ремешок. Заключение специалиста прозвучало для Мери погребальным звоном по ее радужным надеждам:
– Ни малейшей ценности не представляет. Осколок хрусталя в центре, конечно, обточен весьма искусно, нефрит тоже, но для всего вместе я покупателя не найду. Да и по отдельности тоже не продам. А если вы хотите заложить эту вещицу, могу дать вам за нее пенса два, ну три – никак не больше, да и то из чистого милосердия.
Мери забрала свою драгоценность, взвесила ее на ладони и, вздохнув, решила:
– Нет уж, за такую малость не стану вам отдавать эту штуку, лучше у себя оставлю. – Взамен она выложила на прилавок жемчужное ожерелье. – А про это что скажете? – И сразу же пояснила: – Подарок моей бабули, с которым, вот, приходится, к сожалению, расстаться…
Возможно, дяденька ювелир о чем-то и догадался, но никак этого не показал. Он внимательно осмотрел ожерелье и, не промолвив ни единого слова, выложил на прилавок перед Мери кругленькую сумму. Мери не осмелилась торговаться, да и было там больше, чем она рассчитывала выручить.
Ей хотелось бы продать еще и кулон с изумрудом, но Сесили влюбилась в него с первого взгляда, схватила и повесила себе на шею, заявив, что загнать его всегда успеется. Мери сразу поняла, что это означает. «Всегда успеется» с языка ее матери чаще всего переводилось как «никогда».
Мери, то ли от усталости, то ли от тоски, тяжело вздохнула и погладила вернувшийся на ее шею нефритовый «глаз», прежде чем отправить безделушку под сорочку. Девочку огорчало, когда мечты матери не сбывались, а со смертью леди Рид во взгляде Сесили сразу же вспыхнули прежние тревоги.
– Мы никто, ничто и звать нас никак, Мери! Пылинки в этом мироздании, не более того, а богачи не любят, когда на их игрушки садится пыль. Но мне бы так хотелось быть хорошей матерью, – плакала она, прижимая к себе только что вернувшуюся из ювелирной лавки дочь.
Названная ювелиром стоимость «бриллианта» привела Сесили к такому великому разочарованию, что и этот случай она, как всегда театрально, объявила результатом преследований судьбы-злодейки.
– Не плачь, у тебя нет причин горевать, такую маму, как ты, мечтала бы иметь любая девушка! – Мери позволила и себе некоторый пафос, утешая мамочку.
Поскольку игра была поддержана, Сесили немедленно ее продолжила, впадая во внезапно вернувшуюся к ней болезненную истому:
– Ах, деточка, как бы я хотела подарить тебе отца! Как бы я хотела выйти замуж за одного из этих богачей, которых так ловко умеют прибирать к рукам шлюхи. Он бы осыпал нас с тобой настоящими драгоценностями. Но мне никогда, никогда такое не удавалось, Мери! Я-то способна подцепить только такого же любящего и, на мою беду, такого же нищего, как я сама!
– Ну и что, мамочка? Нам с тобой и вдвоем хорошо. Разве нам кто-нибудь еще нужен? Уверяю тебя – никто! – ласково приговаривала девочка, чтобы успокоить разнервничавшуюся Сесили. Однако с некоторых пор была уже и сама ни в чем не уверена.
* * *
В течение нескольких месяцев они только и делали, что переезжали с места на место, стоило лишь владельцу снятой ими комнаты потребовать плату. Сесили, которая не могла устроиться на работу, выглядела все более печальной и усталой, и Мери стала замечать в волосах матери седину, с горечью смотрела на ее побледневшее лицо. Теперь мамочка смеялась очень редко, а вот жаловалась на нехватку денег, сил, словом, всего на свете постоянно, только бы слушали.
Мери экономила на чем могла, старалась растянуть вырученные за жемчужное ожерелье деньги, иначе им было бы не прожить. Она тоже пыталась найти хоть какую-то работу, но тщетно: с каждым днем они все прочнее увязали в нищете и лишениях.
Вскоре после похорон леди Рид Тобиаса пригласил к себе нотариус. Речь шла о завещании. Сначала Тобиас притворился, что знать не знает ни о чем, но это не помогло, законник достал из сейфа копию известного документа, и полагавший себя единственным наследник обозлился.
Однако нотариус тоже умел притворяться и никак на его злобу не отреагировал.
– Вашего племянника пока найти не удалось, – спокойно сказал он, прежде сообщив Тобиасу, чем, собственно, тот сам отныне владеет. – Но мы активно разыскиваем юношу, и я надеюсь, что вы согласитесь принять все условия, изложенные в этом документе.
Тобиас Рид ограничился кивком, а нотариус в это время добавил, разумеется, с самыми лучшими намерениями:
– Конечно же в случае преждевременной кончины вашего племянника – то есть, если смерть его наступит раньше, чем совершеннолетие, – поскольку вы назначены опекуном имущества Мери Оливера Рида, к вам, а не к его матери, оно и перейдет. Леди Рид оговорила это отдельным пунктом.
– Конечно же, – эхом откликнулся Тобиас. Благо, хоть одна глыба свалилась с его плеч. Напряжение несколько спало, зато решимость мистера Рида устранить помеху со своего пути заметно возросла.
А то, что его наемнику никак не удавалось поймать юного негодяя, теперь раздражало Тобиаса еще больше. Да что там, можно было прийти в отчаянье! Всякий раз, несмотря на собственные усилия и усилия своих подручных, Человек в Черном попадал в дом, где, по его сведениям, проживали намеченные жертвы, только затем, чтобы услышать, что пять минут назад они съехали неизвестно куда.
Тобиас Рид решил отправиться в Испанию, чтобы познакомиться с семьей убитого им клиента и разузнать побольше насчет легендарных сокровищ. История клада передавалась, видимо, из поколения в поколение, и, надо думать, с каждым новым поколением ценность его в рассказах все более преувеличивалась. Итак, Тобиас явится в Испанию под предлогом того, что ему нужна известить родных о трагической смерти его клиента, ставшего объектом нападения таинственных убийц. Себя он обрисует героем, устремившимся на помощь несчастному, единственным, кто сумел обратить мерзавцев в бегство, но, увы, слишком поздно: смертельный удар был нанесен. Вместе с последним вздохом умирающего испанца ему пришлось принять и его исповедь, в которой тот поведал о кладе, а он, Тобиас, в свою очередь поклялся встретиться с семьей погибшего.
Не было никаких сомнений в том, что его щедро отблагодарят за услышанное и, вполне возможно, ему удастся понять, стоит труда поиск пресловутых «ключей», столь удивительных и странных, или он напрасно себя этим озадачивает. В первых числах февраля Тобиас Рид отплыл в Кадис.
* * *
Холодная, туманная и отвратительно сырая лондонская зима, казалось, с каждым днем все больше отнимала у Сесили желание вставать по утрам, приводить себя в порядок, стараться выглядеть прилично… Мери приходила в отчаяние от каждой новой неудачи с поиском работы: куда ни ткнется – не берут, и всё тут! Образование, которое, по мнению матери, обещало дорогую ее сердцу свободу, оказалось ни к чему, а продавать свои – мальчиковые из-за короткой стрижки – прелести Мери наотрез отказывалась.
Деньги, полученные за жемчужное ожерелье, разошлись, жить теперь было совсем не на что. Мери стала попрошайничать, подворовывать, обыскивать помойки харчевен, как делали другие бедолаги, которым не повезло родиться в хорошей семье и потому жизнь не удалась.
За несколько месяцев Сесили превратилась в скелет. Она вставала с постели, только когда требовалось перебраться на другое место жительства, но, чтоб и для этого не вставать, предоставляла теперь свои бренные останки домовладельцам вместо платы за жилье. Мери открыла это случайно, и злости ее не было предела.
Вернувшись однажды в их комнатушку после очередной безрезультатной прогулки по городу, когда ее преследовала одна только мысль: а может быть, для нее, как и для матери, просто нет места в этом мире? – она обнаружила рядом с кроватью… хозяина их убогого жилища: тот запихивал в штаны, испещренные сомнительного вида пятнами, свое мужское достоинство. Закончив это важное дело и не сказав ни слова в свое оправдание, он прошел мимо Мери и закрыл за собой дверь.
Сесили же подтянула повыше одеяло и улыбнулась.
– Ах, ты уже пришла, милочка? Ну и как Лондон нынче утром? – спросила она так, будто то, что минуту назад произошло на глазах у Мери, не имело ни малейшего значения, да, впрочем, и не происходило вообще.
Мери подавила слезы и самоотверженно принялась рассказывать мамочке самым простодушным тоном о том, что нынче в Лондон первый раз заглянула весна…
А на следующий день она проснулась на рассвете, когда Сесили еще спала сладким сном, и – без какой-либо определенной цели и уж точно без малейшего предчувствия, что из этого может выйти, – отправилась пешком через весь город в церковь, где служил пастор Ривс. После смерти леди Рид они со священником не виделись.
Надо было потерпеть, пока кончится служба, чтобы поговорить с пастором. Как только храм опустел, Мери подошла к алтарю. Вид у нее был жалкий, но священник сразу же узнал Оливера, несмотря на то, что мальчик явно отощал и выглядел очень плохо. Пастор нахмурился.
– Так-так, дитя мое, вот и вы, но в каком плачевном виде! – заметил он сочувственно.
– Увы, преподобный отец, благодаря любви и доброте моей незабвенной бабушки были заложены основы гораздо лучшего для меня будущего, но ничего из того, на что бабушка надеялась, не сбылось. Злая судьба заставила меня нищенствовать… А сейчас я пришел, чтобы просить вас о милосердии: не найдется ли в храме работы, которую вы могли бы мне доверить?
Пастор на мгновение задумался, потом самым невинным тоном – невиннее быть не может! – сказал:
– А ведь вас разыскивают и нотариус леди Рид, и сэр Тобиас тоже… Наверное, с одной и той же целью. Я уверен, что леди Рид, мир ее душе, дама, отличавшаяся небывалой добротой, позаботилась о вас перед кончиной. Не лучше ли вам было бы встретиться с господином нотариусом и дядей Тобиасом, чем бежать из дома? Если, конечно, у вас не было уважительной причины, чтобы поступить так, как вы поступили… – закончил он, словно внезапно что-то заподозрив.
– Никакой причины, ваше преподобие! Благодарю от души! Сейчас же пойду к ним! – ответила Мери, расплываясь в улыбке до ушей.
«Милая, золотая, чудесная леди Рид!» – думала она, мчась по улицам и проулкам, и на сердце у нее было так легко, что она даже побаивалась: а не унесет ли ее на своих крыльях этот холодный ветер, который дует прямо в лицо?
Человек в Черном запросто вошел в комнату Сесили: дверь была незаперта. Вот уже два дня он рыскал по окрестностям, и на этот раз его хозяин останется доволен.
Он закрыл за собой дверь, тихонько повернув ключ в замке, и на цыпочках приблизился к кровати, где надеялся застать обоих – мать и сына. Замер перед опущенным балдахином, прислушался: из-за занавесок доносилось ровное посапывание. День уже рвется в окна, а здешние обитатели спят!
Он вытащил кинжал, отодвинул занавеску и – еле сдержал готовое уже вырваться проклятие: Мери Оливер опять от него ускользнул! Ну как, как, как это могло произойти, черт побери! Ага, перед самой зарей он на минутку отвлекся из-за нищего бродяги, который вертелся перед входом в харчевню, ужасно его раздражая… Что ж, тем хуже, решил Человек в Черном. Придется побеседовать с мамашей.
Сел на кровать, удивился нежности, написанной на лице будущей жертвы, да и собственному волнению при виде этой женщины в ее одинокой постели, но сразу же унял волнение и довольно грубо потрепал Сесили по щеке.
Она открыла глаза, улыбнулась и потянулась с грацией молоденькой кошечки. Потом посмотрела на склонившегося к ней мужчину, но вместо того чтобы испугаться, что было бы естественно, застонала в истоме и обвила его мускулистую шею исхудавшими руками. Несмотря на шрамы от полученных за долгие годы ранений, несмотря на печать лет, лежавшую на лице незваного гостя, она мгновенно узнала его.
– О любовь моя, здравствуй! – прошептала Сесили, находясь где-то посередине между этой реальностью, готовой обрушить на нее удар, и той далекой-далекой мечтой… такой далекой, что перепутала все воспоминания и вполне могла ее обмануть…
Человек в Черном подумал, что перед ним сумасшедшая, и решил использовать безумие женщины для своей выгоды.
Он позволил дурочке притянуть его к себе, коснулся губами искавшего поцелуя рта и с огромным удивлением почувствовал какой-то смутно знакомый ему вкус. Ему стало не по себе, он отпрянул.
– А я знала, знала, что ты вернешься, – повторяла между тем Сесили шепотом. – Я ведь так давно жду тебя, Том! Так давно…
– Где Мери Оливер? – спросил наемный убийца, не позволяя завладеть собой странному ощущению: будто бы часть его существа захотела поддаться этой ласке, будто бы слова этой сумасшедшей отозвались эхом в его давно заснувшей мертвым сном памяти.
– Мери? – удивилась Сесили, протягивая руку ко второй подушке, уже успевшей остыть. – Понятия не имею. Наверное, готовит для меня завтрак. Как ты когда-то. Помнишь, Том?
Человек в Черном кивнул. Нет, конечно, он не помнил. Он вообще ничего не помнил. Он родился с этой ужасной головной болью холодным февральским утром, и глубинное, могущественное желание убивать родилось вместе с ним и рождалось снова всякий раз, как он пытался силой проникнуть в тайну своего прошлого.
– Говори, куда дела нефритовый кулон! – потребовал он грубо, чтобы избавиться от развращающего действия ее нежности, из-за которой он переставал быть самим собой.
– Зачем он тебе, Том? Знаешь, он оказался дешевкой!
У Сесили было только одно желание: чтобы ее сон никогда не кончался.
– А вот и ошибаешься! – усмехнулся наемник. – Очень даже дорогая штучка! Потому как она – ключ от клада, а клад – со сказочными богатствами, поняла? И мне надо до них добраться. Давай говори живо, куда твой сын задевал кулон, и все ваши заботы окажутся позади!
Глаза Сесили заблестели.
– Значит, не зря Мери с ним никогда не расстается. О, Том, мы станем ждать Мери вместе, ты и я, как раньше, да, милый? Ты ведь помнишь, помнишь?!. Иди ко мне! – простонала она, снова притягивая его к себе.
Ах как сильно сжимает этот человек своими ладонями ее груди, столь щедро предложенные ему, потом передвигает руки выше, выше – до шеи, он гладит ее, ласкает… Сесили забылась, она счастлива, она наслаждается внезапно свалившимся на нее счастьем. Какая разница, во сне это или наяву? Она снова с Томом, снова с отцом ее Мери… Наконец-то, ведь она так его любила!.. И он ее любил!.. И, когда воздух внезапно перестал проникать в стиснутое горло, Сесили все еще не понимала, что Человек в Черном ее убивает.
Можно было задохнуться от этих едких испарений, что поднимались от Темзы, протекавшей рядом с харчевней. Бродяга привалился спиной к уличному фонарю, из пасти с редкими черными зубами сыпались отвратительные ругательства, ногой он отпихивал собаку: та охотилась за его жалкими припасами. Мери обошла кошмарную парочку стороной.
«Ох, никогда, никогда больше!» – порадовалась она про себя, благословляя леди Рид. Мери пока не знала, какими именно дарами наградила ее бабушка, но верила, что теперь-то уж денег хватит на то, чтобы вернуть Сесили надежду на лучшее будущее.
Девочка, проскользнув мимо трактирщика, который в это время бранился с женой, легко взбежала по лестнице и, распахнув дверь их с матерью комнаты, весело позвала:
– Сесили!
Та не ответила. Видимо, все еще мирно спала.
Мери машинально повернула ключ в замочной скважине и подбежала к кровати. Она попыталась разбудить мамочку быстрыми, легкими, но звучными поцелуями – ничего не вышло, Сесили решительно не желала даже шевельнуться. Сердце Мери забилось так сильно, что ей показалось, будто оно готово выпрыгнуть из грудной клетки.
– Мама, мама! – продолжала звать девочка, уже понимая, что это бесполезно.
Боль, которую она ощутила, осознав случившееся, была такой острой, словно ее изрезали на части по живому. Ей хотелось заплакать, но слезы не шли – наверное, ступор, сковавший все тело, мешал им пролиться. На лице Сесили было написано такое блаженство, какого Мери не могла припомнить у матери за всю свою жизнь. «Разве можно быть несчастной, видя счастье того, кого ты любишь?» – часто спрашивала мамочка таким тоном, словно утверждала: нет, нет, нельзя!
«Надо до отказа забить себе голову этим воспоминанием, – сказала себе Мери, – иначе я не смогу успокоиться, не смогу забыть о собственных страданиях, не смогу принять то, что человек принять не в силах». Смерть была так к лицу Сесили!.. «Прекрати, Мери, прекрати, не смей расстраиваться! Посмотри, как мамочка улыбается!» И все-таки Мери было так плохо, что хотелось выть в голос.
Тогда она решила бороться с накатившим на нее отчаянием и победить упадок духа. Выпрямилась, собрала десяток свечек – весь их с Сесили запас, – расставила вокруг постели и зажгла – под их светом мамочке будет теплее. Потом улеглась рядом, сложила Сесили руки на груди, как, помнится, сделал пастор Ривс, когда умерла леди Рид, и долго-долго смотрела на покойную.
Насмотревшись – хотя разве насмотришься! – поняла, что настало время снять с шеи Сесили эту дурацкую висюльку с изумрудом, которую мать даже в самые черные дни полной нищеты не разрешала отнести к ювелиру, называя ее своим военным трофеем, свидетельством победы над семьей отца Мери Оливера.
Склонившись над шеей матери, чтобы развязать узелок на шнурке или разорвать его, девочка заметила темные пятнышки. Такие синячки… Удивилась – откуда бы? – и стала рассматривать пристальнее, ближе… А когда сообразила, что это отпечатки пальцев, отпрянула, похолодев.
Ей это показалось немыслимым, невозможным, непостижимым. Кому и зачем понадобилось душить Сесили? Чем она могла провиниться? Сесили же – воплощенная доброта! «Была… была воплощенная доброта…» – поправила себя Мери. Схватила одну из свечек и поднесла огонь так близко к подозрительным следам на шее матери, что едва не подпалила ее тонкие серебристые волосы. Что ж, приходится признать очевидное: мать все-таки задушили, и нет никаких сомнений – это умышленное убийство!
Совершенно разбитая, уничтоженная, девочка откинулась на грязноватые подушки и стала поглаживать, едва-едва касаясь пальцами, любимый, самый любимый на свете лоб… Сесили часто так ласкала ее, своего ангела… Взгляд девочки блуждал по холодной темной комнате, цепляясь за дряхлую покосившуюся мебель.
Она не понимала. Нет. ОНА НЕ ПОНИМАЛА!
В произошедшем не было никакого смысла. Тем более что ничего не украли. Вот же она, висюлька на шее Сесили. Что еще у них можно взять… Да, изумруд на месте, но ведь убийца, склонившись над жертвой, просто не мог его не заметить! А тогда – почему? Из-за чего он убил?
Вопросы терзали Мери совершенно невыносимо, сейчас она закричит… Нет, кричать бесполезно, надо что-то делать, что-то делать, если ничего не делать – уничтожат, если ничего не делать – впадешь в уныние, сколько раз с мамочкой так бывало!.. Мери спрыгнула с постели, вытащила из-под продавленной кровати сундучок, от которого так и брызнули по всей комнате тараканы и пауки. Открыла его, поставила на стол, быстро уложила туда все их скудное имущество – раньше это всегда делала Сесили, когда им нужно было срочно переезжать.
Только она успела захлопнуть крышку, ручка двери дрогнула, чуть повернулась. Мери запаниковала, инстинктивно отпрянула к стене. С той стороны донесся недовольный голос домовладельца:
– Это уже второй раз, миссис Рид! Я вернусь через час, и извольте заплатить мне, иначе…
Не закончив угрозы, он, тяжело печатая шаг, начал спускаться вниз по лестнице.
Оставаться с Сесили теперь было бы безумием. Все равно у нее не было денег даже на то, чтобы похоронить маму.
«А к чему они, кладбища, Мери, если душу можно куда быстрее захоронить в забвении сердец?.. Когда я умру, ты лучше выбери на небе звезду, которая полетит со мной в вечность, ладно? Оттуда мне будет легче видеть тебя, где бы ты ни была…» – говорила ей Сесили.
Но ей и в голову не могло прийти, что она расстанется с дочкой таким вот образом! Мери снова попыталась отогнать от себя отчаяние, поцеловала ледяную щеку матери, дрожащими губами прошептала: «Прощай!» – в ее шелковистые легкие завитки и решительно перекинула ногу через подоконник. Возвращаться сюда Мери не собиралась. Она уронила на землю свой нехитрый багаж и спрыгнула со второго этажа в тупик, разбудив нескольких бродячих собак и кошек, которые, повизгивая, бросились врассыпную.
Мери долго бродила по улицам, по берегам Темзы, где бездумно перекликались рыбаки и лодочники…
Она была больше не она, она вся была теперь страдание, ужас и отчаяние…
«Это несправедливо, несправедливо, – думала Мери, – как же несправедливо, что это случилось сегодня, когда я бежала к мамочке с такой радостной вестью!»
Она злилась на себя, что не догадалась раньше встретиться с пастором Ривсом, что так и не поверила в любовь леди Рид. Может быть, ничего и не случилось бы. Они бы стали богатыми, Сесили осталась бы с ней, и она вместе с мамочкой встречала бы ее старость… Мери никак не удавалось вытеснить из памяти умиротворенное, счастливое лицо матери – такое, будто Сесили сама попросила сделать это, как будто она сговорилась со своим убийцей, видя в смерти единственный способ убежать от бед… Но Мери гнала от себя видение, потому что не могла вынести подобных предположений.
Она подбрасывала ногой камешки, в пустом животе урчало… В понедельник она пойдет к нотариусу и объявит, что пришла за наследством. Сесили не захотела бы, чтобы ее малышка потеряла это наследство. Уж слишком она настрадалась, чтобы его получить. Мери сжала в кулаке изумрудную штучку – теперь она висела у нее на шее вместе с нефритовым «глазом». Отныне это ее главное сокровище – душа Сесили навеки отпечаталась в подвеске.
