Текст книги "Леди-пират"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 51 страниц)

Она обвела взглядом двор, убедилась, что на вид, по крайней мере, все нормально: куры в птичнике, лошади в конюшне… Всюду жизнь, и только странная тишина ей не нравится. Душная она какая-то, эта тишина. Давящая.

Дверь в дом была приоткрыта. Мери ступила внутрь. В прихожей стоял острый, кислый запах крови. Сердце ее забилось чаще. Она уже знала, уже поняла… И все-таки ее не оставляло чувство, что всем своим существом она способна воспротивиться случившемуся.

Вошла в зал.

И кинулась туда, к тому невыносимому, к тому немыслимому зрелищу, от которого сердце ее просто разрывалось на части. К этому телу, такому любимому телу, привязанному к столбу лестницы. Телу, бессильно уронившему голову на грудь.

Сабля, которую она обнажила еще в прихожей, со звоном упала на пол.

– Никлаус! – позвала Мери. Позвала, будто недостаточно было увидеть кинжал, пригвоздивший к его груди письмо, чтобы понять: он не ответит. – Никлаус!

Она подняла его голову и страшно закричала. Как было не закричать при взгляде на зияющую дыру между невидящими глазами ее мужа!

– Мама! – завопил в ту же минуту вбежавший в зал Никлаус-младший. Мальчик нарушил приказ, он не смог устоять – безграничная отвага гнала его туда, где в опасности его близкие.

Мери опустилась на колени у ног мужа. Она сжимала в руке письмо, только что оторванное от груди Никлауса. Смертный приговор ее мужу, свидетельство всех ее несчастий, вот они – на обороте странички из ее послания Корнелю!

Мальчик подбежал к матери, мужество оставило его, кинжал он бросил, теперь у него было только одно желание: заплакать, прижавшись к ней. Но вдруг он вспомнил о том, что заставило его покинуть свой пост. Он поднял голову:

– Энн! Энн! Где ты?

Никто не ответил, и он вскочил на ноги, готовый отправиться на поиски сестры.

Мери крепко схватила сына за руку, не пустила его.

– Бесполезно, малыш! Они увезли ее, – сказала она, чувствуя, как к ней возвращается гнев, отогнанный было страданием.

Запах мести примешивался к запаху свернувшейся крови. Запах страшной, безжалостной мести.

– Кто это сделал? – растерянно спрашивал ребенок. – Скажи, мама, кто?

Мери не отвечала, все сильнее и сильнее сжимая в кулаке проклятое письмо.

«Нефритовый «глаз» в обмен на твою дочь, – написала Эмма кровью Никлауса. – Встречаемся 31 декабря в особняке «Саламандра» в Париже, на улице Ласточки. Кровь за кровь, Мери! Теперь ты узнала, какую боль это причиняет!»

Да, Мери узнала.

Война между ними началась.

Книга вторая

ШЕСТВИЕ ТЕНЕЙ

^{Перевод с французского Александры Васильковой}

1

Повозка тронулась, и скрип колес заглушил всхлипывания Никлауса Ольгерсена-младшего. Крепко вцепившись в руку матери судорожно сжатыми пальцами, он не мигая смотрел на два гроба, установленных на деревянном днище и уже начавших подскакивать на выбоинах, хотя лошадь ступала медленно и мерно. Он думал о Милии и об отце. Вспоминал, как они смеялись, вспоминал собственные проделки – нравилось ему что-нибудь такое выкинуть, чтобы их рассердить. Вместе с Энн-Мери, младшей сестренкой…

Он еще крепче стиснул эту руку, которая уже до боли сжимала его собственную. Но разве это боль? Она была всего лишь крохотной частицей той нестерпимой муки, которая разрывала ему сердце, живот, кости, душу!

Мальчик повернул голову и взглянул вверх, на лицо матери, которая шла рядом с ним, прямая и гордая, в черном вдовьем платье, оставив за спиной постоялый двор «Три подковы» и провожая на погост их прошлое. Лицо Мери Рид Ольгерсен было напряженным, рот скорбно сжат, но глаза оставались сухими.

И Никлаус-младший, взрослый четырехлетний Никлаус-младший, тоже справился со слезами.

Он знал, что кроется за поведением матери. Он и сам, несмотря на малый возраст, чувствовал то же самое внутри себя с той самой минуты, как они отвязали отца от столба, к которому Эмма де Мортфонтен сначала привязала его, а затем пригвоздила, с той минуты, как прочел беспредельный ужас, навеки запечатлевшийся на распухшем, неузнаваемом лице его няни, и особенно ясно – с той самой минуты, как впервые представил себе сестренку пленницей этой жестокой, кровожадной женщины.

Никлаус-младший вытер нос рукавом и продолжил их с матерью скорбный путь вслед за погребальными дрогами, которые лошадь везла к маленькой церкви Бреды.

У матери недостало мужества сообщить о случившемся ни его крестному, Гансу Вандерлуку, ни прежним боевым товарищам. Она не хотела сейчас принимать ни от кого ни сочувствия, ни помощи, ни поддержки.

Так она сама ему объяснила. Она все ему объяснила, его ни на кого не похожая мать, решив, что отныне сын может выслушать все, а главное – что теперь он должен быстро взрослеть. Очень быстро. Так уж сложились обстоятельства. Как когда-то у нее самой. Когда она была всего-навсего маленькой девочкой, попавшей в лапы нищеты.

Никлаус-младший равнодушно слушал, как грохочет гром у него над головой. Мать, казалось, тоже не замечала грозы. Сундуки были уже уложены. Нотариусу отдано распоряжение подписать все бумаги о передаче трактира покупателю, которого они нашли еще накануне убийства. И как только черная земля Бреды засыплет могилы, Мери с сыном уедут. С одной и той же решимостью в сердце.

У этой решимости было имя: месть.

Мери ничего с собой не взяла. Только самое необходимое. Таким образом, когда они 16 сентября 1700 года тронулись в путь, весь их багаж составляли две кожаные дорожные сумки, перекинутые через спину коня. Она выбрала самого лучшего – рыжего, того, которого больше всех прочих любил Никлаус. Уже одетая в мужское платье – так она могла беспрепятственно носить и пистолет, и шпагу, – Мери закончила седлать коня, затем окликнула Никлауса-младшего, который все никак не мог расстаться со своим щенком Тоби.

– Пора ехать, Никлаус.

– Веди себя хорошо! – в последний раз напутствовал мальчик щенка, привязанного к стволу их с сестрой любимого орехового дерева, столько раз предоставлявшего им с Энн убежище среди своих ветвей.

– Не беспокойся, мой мальчик, все будет хорошо, – заверил его нотариус, пришедший забрать ключи от уже ослепшего, с запертыми ставнями, дома, – я за ним присмотрю.

Никлаус-младший кивнул, в последний раз погладил отчаянно скулящего щенка, потом, наклонившись к его уху, прошептал:

– Не плачь, Тоби. Мы скоро привезем Энн, вот увидишь!

Затем, не желая больше слышать горестное тявканье и видеть, как собака извивается и натягивает веревку, стараясь освободиться, он сорвался с места и побежал догонять маму.

Мери хотела выехать пораньше, воспользовавшись тем, что с утра распогодилось. Им предстоял сегодня долгий путь, они остановятся только к вечеру, и хорошо бы к этому времени добраться до постоялого двора. Мери подхватила сына и усадила в седло впереди себя.

– Держите, госпожа Ольгерсен, – произнес нотариус, который тем временем успел приблизиться к коню.

– Спасибо, метр, – ответила она, припрятывая подальше протянутый ей тугой кошелек. – Я напишу вам, сообщу, куда переслать остаток денег, вырученных от продажи.

– Если бы вы подождали еще несколько дней, – в последний раз попытался он уговорить ее, – мы успели бы все уладить окончательно.

– Знаю, но никак не могу остаться. Я и так слишком задержалась.

– Понимаю, – кивнул нотариус и отошел от коня, который перебирал ногами на месте, охваченный тем же нетерпением, что и всадница. – Удачи, госпожа Ольгерсен! Позаботься о ней! – прокричал он уже вслед, обращаясь к мальчику.

Конь, которого Мери безжалостно пришпорила, стрелой понесся вперед. Нотариус покачал головой, постоял немного, глядя на облачко пыли, поднятой конскими копытами и размышляя о печальной участи семьи Ольгерсен, затем вернулся к дому и в последний раз повернул ключ в замке, накрепко запирая двери трактира «Три подковы».

* * *

Эмма де Мортфонтен отвела прядь волос, прилипшую к взмокшему лобику Энн-Мери Ольгерсен. Как и каждую ночь с тех пор, как Эмма насильно увезла ее с собой, девочка спала, нахмурив брови, во сне часто стонала, плакала, а иногда и кричала. Ничего общего с ее вялым дневным безразличием.

Энн перестала разговаривать и почти ничего не ела: ту малость, какую удавалось в нее впихнуть, проглатывала, лишь повинуясь инстинкту выживания, в котором Эмма распознала черту, присущую и Мери. Характером девочка пошла в нее. И все же Эмма ни о чем не жалела, несмотря на тот хаос, который внесла в душу ребенка.

Смерть Никлауса Ольгерсена принесла ей облегчение. Огромное, невыразимое облегчение. Словно кровь, брызнувшая из раны, и душераздирающий крик ребенка начисто смыли ее собственные страдания.

С каждым днем она словно оживала, набиралась сил. Она знала, что теперь Мери от нее не уйдет. Что сама она не успокоится, пока ее не настигнет, и что их поединок будет таким же беспощадным, как сжигавшая Эмму страсть. На этот раз у Мери остается выбор: добровольно покориться и вернуть себе дочь или умереть и навеки отдать девочку ей, Эмме.

Эмма не хотела убивать малышку. Своих детей у нее нет. Ее вполне устроит дочь Мери. И пусть сама Мери решает, хочет ли она разделить с ней грезы о могуществе.

Кто-то осторожно постучал в дверь каюты, и Эмма оставила Энн наедине с ее кошмарами. Открыла дверь, впустив Джорджа.

– Вдали показался ирландский берег, – тихо доложил он.

– Отлично.

Слуга хотел было снова выйти, но Эмма удержала его, взяв за руку:

– Останься. Мне хочется любви.

Не обращая ни малейшего внимания на то, что рядом спит ребенок, Джордж поспешил удовлетворить ее желание.

Энн внезапно проснулась, услышав, как застонала эта злая тетка. Девочка инстинктивно свернулась клубочком, накрепко зажала руками уши и закусила губы, чтобы не закричать. До боли стиснула набухшие слезами веки. В ее истерзанной памяти все еще звучал голос отца, приказывавшего ей замереть и не двигаться.

* * *

Эмма де Мортфонтен легким шагом ступила в мрачный квадратный двор кинсейлской тюрьмы. Она так и лучилась радостью и самодовольством.

Поначалу она собиралась поручить присматривать за Энн Эдварду и Келлиан, слугам-ирландцам в своем доме, но девочка настолько не выносила присутствия ее самой, что Эмма сочла более правильным несколько лет подержать ее вдали от себя. За это время травмирующее воспоминание изгладится из ее памяти, девочка окрепнет и сможет вернуться к ней. За это же время Мери Рид в надежде когда-нибудь снова увидеть свою дочь покорится ласкам Эммы.

Сразу по прибытии она представила Энн слугам как дочку родственницы, глубоко потрясенную гибелью родных, приказала обращаться с ней ласково и ни о чем не расспрашивать. Келлиан проявила чудеса нежности и доброты. Энн охотно слушалась ее и ни на что не жаловалась. Но, когда Эдвард рассказал Эмме последние новости графства, ей в голову пришла другая мысль.

Уильям Кормак и его любовница Мария Бренан сидели в тюрьме. Первого ожидал развод, прошение о котором подала его жена, вторую – высылка в Вест-Индию. В довершение всех несчастий девушка в холодной камере, куда ее поместили, потеряла ребенка, которого ждала от Кормака.

Эмма злорадствовала вдвойне.

Она не только отомстила за свою гордость, которую так долго попирали, но и, как выяснилось только что, благодаря собственной предприимчивости нашла решение своей проблемы.

– Здравствуй, Уильям.

Кормак поднял голову, оторвавшись от упорного созерцания своих лаковых туфель, за месяц потускневших и покоробившихся в сырой камере. Он сидел на кровати и выглядел жалким и сломленным. Несмотря на то что холодный воздух со свистом врывался в лишенное стекол окно – заменявшая их решетка не преграждала путь ветру, – тюремное зловоние не выветривалось из камеры.

Тюремщики почтительно относились к заключенному, однако не в их власти было смягчить приговор – весь город под влиянием родни жены узника ополчился бы против них. Кормак принял их извинения. Он все понимал.

Но страдал невыносимо.

И не только из-за позора и унижения, которые навлекла на него эта история, но также из-за жалкой участи, постигшей его возлюбленную.

– Вы! – прошипел он, мгновенно ощутив, как всколыхнулась его уязвленная гордость. – Да как вы посмели явиться в эту камеру, чтобы насмехаться надо мной?

– По праву подруги, по праву женщины, которая любила вас, Уильям.

– Вот повезло-то! – усмехнулся он. – Вы меня дураком считаете, Эмма? Кто, кроме вас, мог бы до такого додуматься и у кого еще хватило бы средств на то, чтобы купить плантацию в Южной Каролине на мое имя?

– Я этого не отрицаю, – согласилась Эмма, прислонясь к двери камеры. – Тем не менее это было сделано не ради того, чтобы повредить вам, а лишь из желания отблагодарить вас за оказанные мне услуги и за подаренное наслаждение. Поверьте мне, Уильям. Понятия не имею, каким образом этот документ попал в руки вашей жены. Перед тем как уехать в Европу, я убрала его в один из ящиков моего письменного стола. И он оттуда исчез… несомненно, был украден.

– Можете ли вы в этом поклясться? – спросил Кормак, для которого клятва была непреложна.

– Клянусь, Уильям, – не моргнув глазом, солгала Эмма. – Однако я пришла с тем, чтобы исправить свою оплошность. В моей власти вызволить вас отсюда, потребовав, чтобы вашим наказанием стала ссылка.

– Велика ли выгода! – хмыкнул Уильям Кормак.

– Не болтайте глупостей, дорогой мой! Какое у вас теперь здесь может быть будущее в качестве юриста?

Кормак и сам достаточно долго над этим раздумывал. И теперь мгновенно смягчился, признавая правоту Эммы.

– Превосходно. И что же вы мне предложите?

– Ссыльных в Вест-Индию повезут на одном из моих кораблей. Вас вместе с вашей возлюбленной доставят в Чарльстон, и вы вступите во владение этой плантацией. Там никто не будет знать о вашем прошлом, и вы сможете жить спокойно. Ваше деловое чутье поможет вам быстро разбогатеть, вы сумеете получать немалую прибыль с плантации.

– Что там выращивают? – спросил Кормак, в душе которого пробудилась надежда.

– В основном хлопок, но процветает и торговля шоколадом. Может быть, и вам стоит попробовать себя в этом деле?

Он вскочил и направился к ней. Эмма не шелохнулась, и он замер под ее ледяным взглядом.

– Не знаю, как мне вас отблагодарить, Эмма.

– Вы можете это сделать, удочерив девочку. Двухлетнюю малышку, которую мне доверили после смерти ее родителей. Пока что я не могу взять на себя заботу о ней. Она испытала сильнейшее потрясение и нуждается в особом и постоянном внимании. Я нисколько не сомневаюсь в том, что и она поможет вам утешиться, исцелиться от горя, причиненного гибелью вашего ребеночка.

Кормак опустил голову. Ему следовало с самого начала догадаться о том, что Эмма, якобы проявляя великодушие, в действительности преследует собственные интересы. Она никогда никому ничего не давала просто так. Однако на этот раз ему не на что было жаловаться.

– Договорились. Уладьте мои дела и дела Марии, и мы сделаем все, что вы пожелаете.

Эмма сочувственно ему улыбнулась, потом добавила нравоучительным тоном:

– Жаль, что вы не всегда рассуждали так же. Но не будем больше об этом говорить, хорошо? Будьте счастливы, лелейте Энн, выдав ее за свою дочь. Заставьте ее забыть о прошлом. Утвердите свое отцовство. Моя плантация в Чарльстоне соседствует с вашей. Время от времени я буду туда приезжать, мы станем видеться. Таким образом, я смогу, когда придет время, обеспечить эту девочку, как если бы я была ее крестной.

– Кто она на самом деле? – спросил Кормак, у которого зародилось подозрение.

– Лучше вам, дорогой мой, так никогда этого и не узнать.

* * *

Целый месяц Мери гнала во весь опор без передышки, не щадя ни сына, который ни разу не пожаловался, ни коня. Ночевали на постоялых дворах, Мери растягивалась на постели, но чаще всего лежала без сна. Никлаус-младший рядом с ней спал беспокойно, стараясь пристроиться матери под бочок, и затихал, ощутив ее тепло.

Она была совершенно измучена, разбита, под глазами, покрасневшими от солнца и дождей, которые поочередно донимали ее с сыном в пути, залегли темные тени. Плащи и шляпы оказались для путников слабой защитой, лишь еще больше отягощали их.

Иногда Мери чувствовала, как сын, убаюканный мерным ходом коня, тяжело приваливается к ее животу. И тогда она крепче обнимала мальчика, чтобы, не замедляя бега коня, удержать Никлауса-младшего в седле. Это постоянное напряжение помогало ей сосредоточиться на своей цели, на время забыть о горе и тоске, снедавших ее душу. Что бы Мери ни делала, что бы ни говорила, эта боль раздирала ее изнутри. И лишь скрежет точильного бруска, которым она проводила по лезвию шпаги, мог ее успокоить.

– Мама, так ты ее в конце концов испортишь, – шепнул ей Никлаус-младший однажды, когда они устроились на ночлег, проделав примерно половину пути.

Мери удержалась от стона, постаравшись его заглушить слишком резким движением оселка. Сталь вскрикнула вместо нее. Мери сидела в изножье постели, лицом к огромной полной луне, которая словно дразнила ее, заглядывая в раскрытое настежь окно. В последнее время она не могла находиться взаперти, с самых похорон Никлауса ей все время необходим был свежий воздух, словно она оставалась узницей его гроба.

Никлаус-младший, отбросив одеяла, на четвереньках подполз к матери, по пути прихватив отцовский кинжал, который каждый вечер прятал под подушку. Коснувшись руки, сжимавшей точильный брусок, улыбнулся матери той печальной улыбкой, которая в последнее время часто появлялась на его лице:

– Мама, можешь мне его ненадолго одолжить?

Мери кивнула и отдала ему оселок. Никлаус-младший немедленно принялся трудиться над лезвием своего оружия, от усердия высунув язык.

– Это папа меня научил! – с гордостью объявил он.

Мери почувствовала, что слезы вот-вот снова начнут душить ее. И тут Никлаус-младший отложил кинжал и, вскарабкавшись к матери на колени, уселся лицом к ней и, обхватив ее обеими руками за шею, заверил:

– Мы справимся, мама. Вот увидишь! Мы найдем Энн. А потом все втроем отправимся искать клад.

– Да, милый, все втроем, – повторила она, чувствуя, как крепнет от той силы, которую сын старался в нее вдохнуть, когда у него и самого-то силенок было мало.

Она не имеет права распускаться, она должна держаться – ради Энн, ради Никлауса-младшего.

– До того как мы с твоим отцом познакомились в армии, – стала рассказывать сыну Мери, – на моем пути встретился один человек. Этот человек очень много значил в моей жизни.

– Он был твоим другом?

– Да. Очень близким другом. Он – корсар его величества короля Франции. Ты знаешь, кто такие корсары?

– Да. И он поможет нам искать клад?

– Надеюсь, но сейчас мы едем к нему не ради клада. Мне надо, чтобы он присмотрел за тобой, пока я буду выручать Энн.

У Мери и в мыслях не было подвергать сына опасности. Для того чтобы помериться силами с Эммой, она должна чувствовать себя свободной, ни о чем другом не думать – только тогда она сможет одержать победу и спасти Энн. Если же рядом будет Никлаус-младший, она окажется слишком уязвимой. Она прекрасно поняла: именно из-за того, что рядом была дочь, Никлаус не смог сопротивляться. И не хотела совершить ту же ошибку.

Ребенок еще теснее прижался к ней.

– Да ведь я же умею драться, – возразил он.

– Конечно, и ты уже большой мальчик, вот только у меня теперь, кроме тебя, никого не осталось, сынок, и…

Мери не смогла договорить, она все-таки расплакалась, а глядя на нее, заплакал и сын.

– Никогда – клятвенно заверил он ее, – никогда, мамочка, ты меня не потеряешь! Никогда-никогда!

Они крепко, до боли, обнялись, заполняя нежностью пустоту, стремившуюся их поглотить.

На рассвете Никлаус-младший объявил матери, что согласен остаться с этим корсаром, если она пообещает ему вернуться с Энн.

– Я не вернусь, пока не найду ее, Никлаус. А до тех пор придется тебе самому о себе заботиться.

И тогда сын отстранился от нее, вытащил из-за ворота мужской рубахи Мери нефритовый «глаз» и, держа на весу между собой и матерью, плюнул на подвеску:

– Клянусь!

Вспомнив, что именно так, при помощи изумрудной саламандры, которую Энн носила на шее, дети скрепляли свои клятвы, Мери без колебаний последовала примеру сына. Затем они поднялись, вытерли слезы, которые все еще текли из-под опухших век, собрали вещи и отправились на конюшню за лошадью.

Не успели они проехать и двух миль по большой дороге, как Никлаус-младший уснул, и Мери почувствовала умиротворение. Впервые с тех пор как не стало Никлауса.

2

Чуть больше месяца прошло с тех пор, как мать и сын покинули Бреду, и вот наконец они добрались до Тулона. Мери с наслаждением вдыхала пахнущий морем воздух. Чем ближе она подходила к береговой черте, спускаясь по узким улочкам с разноцветными домами, тем спокойнее себя чувствовала. Впереди был военный порт, где она намеревалась осведомиться о «Жемчужине» и ее капитане. Она не знала, действительно ли Форбен все еще плавает по Средиземному морю, но решила, что именно здесь у нее больше всего шансов его найти, поскольку в Провансе у него дом. Мери доверяла своему инстинкту – он почти никогда ее не подводил.

Даже если ее немного смущала мысль о том, как она предстанет перед Форбеном через столько лет, по-настоящему никакого выбора у нее не было. Разве Клод не обещал ей когда-то, что у нее всегда будет союзник? Сейчас – самый подходящий момент для того, чтобы подтвердить делом эти слова.

– Вам повезло, – сообщили ей в порту. – «Жемчужина» на днях должна вернуться. Капитана Форбена ждут при дворе, его хочет видеть король.

И Мери с Никлаусом-младшим поселились в гостинице, смотревшей окнами на рейд. Чтобы как-нибудь скоротать время и не так сильно томиться нетерпением, Мери принялась обучать сына кое-каким карточным играм, поддаваясь ему ради простого удовольствия видеть, как он смеется, довольный тем, что выиграл.

Понемногу жизнь снова вступала в свои права.

Кроме того, Мери рассказывала мальчику о своих приключениях на «Жемчужине», о той радости, которую доставляло ей плавание по морям: она надеялась, что это поможет ему легче перенести разлуку.

Неделей позже они ужинали вдвоем в зале на первом этаже гостиницы. На вертеле жарилась целая свинья, мясной сок стекал в нарочно для этого подставленный горшок с супом. Примостившись в уголке у очага, краснощекий повар медленно крутил рукоятку, то и дело прикладываясь к стаканчику, чтобы утолить жажду и немного развлечься. В зале стоял оглушительный шум, так что разговаривать было невозможно, разве только перекинуться словечком-другим. В Тулоне смеялись громко и сочно. Когда Никлаусу-младшему требовалось что-нибудь сказать матери, приходилось вопить во все горло. Что он и проделывал без зазрения совести и без особой на то необходимости, исключительно ради собственного удовольствия и воспринимая это как непременное условие игры. И тут в зал ураганом влетел человек. Вилки повисли в воздухе, разговоры мгновенно стихли.

– Он здесь! Матерь преблагая! Он вернулся, наш Форбен! – вскричал незнакомец.

Словно океанская волна хлынула в зал, сметая все на своем пути. На мгновение Мери почудилось, будто она снова оказалась в Дюнкерке в день нападения англичан. Комната разом опустела, все толпились у дверей.

– Послушай-ка! – со смехом воскликнул Никлаус-младший. И сам, не дожидаясь материнской просьбы, заговорил потише: – Да он настоящая знаменитость, твой капитан.

Мери кивнула, на ее губах появилась легкая улыбка. Да, Прованс, столь любимый Форбеном, явно отвечал капитану взаимностью.

– Давай-ка доедай, – сказала она сыну, который уже весь извертелся на стуле, разглядывая через окно толпу, собравшуюся на причале, едва только незнакомец принес радостную весть.

– Ну мамочка!.. – взмолился мальчик, которому не терпелось встретиться с героем, о чьих подвигах он уже немало был наслышан из разговоров вокруг.

– Успеем, торопиться некуда. Дадим «Жемчужине» пристать к берегу, бросить якорь. Она придет не сюда, а в военный порт. Эти люди суетятся попусту, так уж у них заведено. Я уверена, что корабль только-только вошел в гавань.

– А вдруг мы его упустим? – не сдавался сын, от нетерпения сучивший ногами под столом и вытягивавший шею. Материнские заверения на него не действовали.

– Я знаю, где его искать. Ну, успокойся, Никлаус. Ешь. Мы не можем себе позволить выбрасывать еду.

При этом справедливом замечании лицо у мальчика сделалось испуганным. Он знал, что мама изо всех сил старается экономить их небольшие сбережения. Уткнувшись носом в тарелку, Никлаус-младший поспешил расправиться с ужином. Мери, вздохнув, последовала его примеру. Ни к чему себя обманывать. Она и сама была охвачена не меньшим нетерпением, чем сын.

Нетерпением и тревогой.

В первый же день, как только они добрались до Тулона, Мери, покидая военный порт, приметила кабачок, указанный ей служащими, которые вели реестр морских судов. Моряки с «Жемчужины» имели обыкновение праздновать там свое возвращение на сушу перед тем, как отправиться по домам. Мери надеялась, что и Форбен, как только с формальностями будет покончено, присоединится к ним.

У нее не было пропуска, который позволил бы ей попасть на причал, а значит, не было и другой возможности увидеться с корсаром. Не может же она, в самом деле, подстерегать его у дома – вдруг он придет не один.

Во всяком случае, для себя самой она нашла именно такое объяснение.

Смерть Никлауса повлекла за собой, кроме всего прочего, и множество вопросов. Первый из них был связан с запиской, которой Эмма назначала ей свидание в Париже. Для этого она воспользовалась оборотной стороной письма Мери к Корнелю.

Корнель не явился на встречу в Дюнкерке. Тогда Мери подумала, что он умер или же что-то ему помешало. Но что произошло на самом деле? Каким образом Эмма смогла завладеть этим письмом? Как, если не через посредничество Корнеля? Или Форбена, если самого Корнеля и впрямь нет в живых?

Все эти вопросы терзали ее, не давали ни минуты покоя. Мери отказывалась принять то, что один из них – Корнель или Форбен – мог ее предать. Она слишком нуждалась в их верности, больше ей не за что было держаться в этом мире.

Оказавшись среди моряков, заполнивших таверну, она надеялась обрести уверенность, разрешить свои сомнения, утвердиться в мысли, что оставит Никлауса-младшего не в руках врагов. Для того чтобы убедиться в этом, ей надо было послушать разговоры.

Мери налила сыну попить. Сидя напротив нее и упираясь локтями в стол, чтобы стать повыше и ничего не упустить из происходящего вокруг, мальчик выпячивал грудь, словно молодой петушок. Тем не менее он исполнял материнский приказ молчать и не привлекать к себе внимания. Угроза оставить его на постоялом дворе, если он не будет слушаться, на него подействовала.

– Эй, трактирщик, а ну-ка налей нам, да поживее! И не ту кислятину, что ты подаешь обычно! – проревел голос.

Хриплый голос, который Мери, как ей казалось, давно позабыла.

Корнель, нисколько не изменившийся, несмотря на прошедшие годы, только что вошел в дверь кабачка. Не обращая ни малейшего внимания на сидевших за столами, он сразу же направился в дальний конец зала. Рядом с ним шел черноволосый мужчина со шрамом на виске.

Мери нахмурилась. Это лицо и особенно шрам показались ей знакомыми. Она узнала в зале многих матросов с «Жемчужины», но ни от кого из них не исходило это тягостное ощущение опасности.

– Не сдох еще, значит? – заорал кабатчик, стискивая руку Корнеля. – Дуракам счастье, – прибавил он и, прихватив со стойки кувшин, отправился наполнять его вином из огромной бочки.

Мери в бессильной ярости сжала кулаки. Она вспомнила. Это был тот самый человек, который принес Тобиасу Риду нефритовый «глаз», хранившийся у потомка Жана Флери. Она пристально всмотрелась в него, чтобы в этом убедиться. Да, она не ошиблась, ни малейшего сомнения. Этот шрам, совершенно особенный и мерзкий на вид, ни с каким другим не перепутаешь. Кровь застыла у Мери в жилах. Ее опасения подтверждались. Корнель столковался с ее врагами. Корнель ее предал!

– Мама, что случилось? – заметив, как она напряглась, забеспокоился Никлаус-младший.

Мери пристально посмотрела ему в глаза и тихонько приказала:

– Ты будешь сейчас делать, что я велю, и без разговоров.

Мальчик побледнел. Материнский взгляд лишал его возможности обсуждать что-либо. Как бы там ни было, беспорядочно заколотившееся сердце подсказывало ему, что над ними нависла опасность. И он молча кивнул.

– Видишь двоих за дальним столом? Видишь вон того, без руки?

Никлаус-младший, незаметно бросив взгляд в их сторону, снова кивнул. Да, он видит эту парочку. А вот они, занятые своим обменом прибаутками с кабатчиком, ни его, ни маму не замечают.

– Они не должны нас видеть. Иди, опустив голову, а если я велю тебе бежать – беги, не оборачиваясь, до нашей комнаты. Я к тебе туда приду.

У Никлауса перехватило горло. Однако он встал, стиснул рукоятку кинжала и, как просила мама, быстро направился к двери. Мери шла следом за ним.

Корнель проводил их взглядом, задержавшись на обтянутых штанами бедрах Мери, на ее стремительно удаляющемся затылке. Сердце у него отчего-то сжалось.

– Куда это ты? – удивился приятель.

Корнель не ответил. Он проложил себе путь до двери, с бьющимся сердцем распахнул ее. Но толпа, заполнившая всю набережную, уже поглотила обе фигурки. И он ни с чем вернулся на свое место, чувствуя, как мучительно ноют сердце и виски.

– Не нравится мне твое вино, – внезапно помрачнев, проворчал он. – Бьюсь об заклад, что оно поддельное.

– Что за муха тебя укусила? – насупился ни в чем не повинный трактирщик, уперев руки в бока.

Корнель не отозвался, а Человек в Черном, расхохотавшись, с силой хлопнул его по плечу.

– Забудь об этом, приятель, – посоветовал он трактирщику. – Ему не вина надо, ему надо какой-нибудь девчонке вставить! Как, впрочем, и всем нам. Правда, ребята?

В ответ прозвучал дружный хор голосов: присутствующие его поддержали.

Они с Никлаусом-младшим мчались во весь дух, пока не миновали несколько улиц. Мери, которой не терпелось побыстрее и подальше уйти от этого кабака, тащила сына за руку.

Теперь они стояли, одинаково наклонившись вперед, упираясь руками в колени, и старались отдышаться. Внезапно напряжение, которое гнало их вперед, спало, и они рассмеялись, как будто выкинули удачную шутку. Мери прижала мальчика к груди.

– Ну, пойдем. По дороге я тебе все расскажу.

И пока они шли к гостинице, она рассказала ему о своих опасениях: тем самым Мери рассчитывала надежнее защитить сына.

– И что мы теперь станем делать, мама? – спросил Никлаус-младший.

Мери, заперев дверь комнаты, возилась с пистолетом и проверяла запасы пороха.

– Ты подождешь меня здесь, – непререкаемым тоном ответила она и опустилась перед сыном на колени. – Я сведу счеты с этим предателем. А там посмотрим.