Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 51 страниц)
– Хорошо, дорогая моя. О чем бы вы хотели, чтобы я рассказал вам?
– О венецианских дамах, например. Какая из них самая привлекательная и желанная?
– Синьорина Скампи. Графиня из захудалого рода, девушка редкой красоты. Девственно чистая днем, ночью она обретает небывалую дерзость.
– Она так же красива, как Эмма де Мортфонтен? – спросила Мери с видом самым невинным и простодушным, на какой только была способна.
Больдони, замечтавшись, на мгновение даже перестал поглаживать ляжку Мери.
– Нет. С красотой этой женщины ничто не может сравниться. С ее красотой и ее порочностью, – помолчав, прибавил он. – Но ведь она давным-давно покинула Венецию. Где вы могли услышать ее имя?
– Похоже, она оставила по себе немало сожалений у патрициев. А упоминала о ней не так давно одна из послушниц.
– И что же говорила эта послушница? – с любопытством спросил Больдони.
– Что, если Эмма де Мортфонтен вернется, больше ни один мужчина не придет навестить нас в монастыре. И что во власти одного только дьявола их удержать. Я тоже не хочу потерять вас, – солгала Мери. – Если бы она вернулась, вы сказали бы мне об этом?
Больдони растрогался:
– Вы и сами узнали бы о том, что она вернулась, увидев, что ваши приемные опустели. Так значит, это вас и тревожит, Мария?
Она кивнула, и Больдони нежно ее обнял:
– Милая, милая моя деточка. Перестаньте терзаться из-за этой Эммы. Ей хватает другой дичи, на которую она охотится.
Мери заледенела, но виду не подала:
– И маркиз Балетти тоже перед ней не устоял?
– Балетти? В каком-то смысле – да, но она не получила от него того, чего желала.
– И чего же она желала?
– Мария, Мария! Что это вас вдруг любопытство так разобрало?
– Да ведь вы именно такой меня и любите, – шепнула она, обжигая его взглядом, чтобы заранее усыпить в нем подозрительность, если та вздумает проснуться.
– Что правда, то правда, – признался он. – Вы мне нравитесь дерзкой, бесстыдной и любопытной. Вот только я не знаю, что там происходит в действительности. Эмма де Мортфонтен никогда по-настоящему не отдается. Она только обещает. И любого мужчину превращает в лакея.
– И вас тоже?
– Что – тоже?
– Тоже превратила в лакея?
Он впился взглядом в ее зрачки, но так и не смог заставить Мери потупиться. Мери научилась плутовать. В ее взгляде так и светились тревога и нежность, но на самом-то деле совсем не от них заблестели ее глаза.
– Вы правы. Вы заслуживаете того, чтобы изведать все, что вас пугает. Я люблю вас, Мария. И, чтобы доказать это, я подарю вам Венецию. Венецию и все ее бесчинства.
– Я не прошу столь многого, – отступила Мери, внезапно испугавшись того, что за этим могло крыться.
– Доверьтесь мне, – нашептывал Больдони. – Вы утолите жажду, на свое и на мое счастье. А затем, когда вы поймете, что наслаждение любовью – совсем не то же самое, что радость любви, вы станете моей и перестанете бояться всех прочих женщин.
Мери снова кивнула. Теперь она уже не могла идти на попятную. Больдони привлек ее к себе, и она, в который уже раз, забылась под его поцелуями.
* * *
Клемент Корк, закутавшись с головой в просторный темный плащ, черной тенью летел к дому Балетти. Дела Больдони и посла шли как нельзя лучше. Четыре пирата занимались снабжением имперцев и передавали одному из матросов нанявшего их Корка вырученные деньги. Корк ежемесячно собирал выручку и передавал ее из рук в руки послу вместе со своим отчетом. Затем, предоставив тому радоваться добыче, вновь растворялся в Венеции, ловко ускользая в хорошо знакомых лабиринтах переулков и тайных проходах от всех тех, кто мог попытаться его выследить. После этого он направлялся к истинному своему господину и другу.
В тот день, 24 ноября 1701 года, стояла нестерпимая духота. Небо давило своей тяжестью, адские молнии вспарывали плотные бронзовые тучи, яростно ударяя то в одном, то в другом месте. Корк не любил подобных предзнаменований. И, словно подтверждая его опасения, Венецию сотрясло от оглушительного грохота. Почти сразу вспыхнуло зарево пожара. Молния ударила в один из домов. Еще несколько минут – и заполыхает целый квартал. Корк взмолился: хоть бы уже началась гроза, пусть дождь зальет растущее пламя. Еще несколько зарниц обрушилось на дворцы. Яростный порыв ветра сдернул с головы Корка капюшон плаща, и Клемент ощутил на своем лице первые капли. Они были крупными и тяжелыми, но он почувствовал облегчение. Если они посыплются чаще и дождь зарядит надолго, пожар быстро прекратится. Справа от себя он увидел тот самый дом, в котором несколько месяцев назад нашла приют Мери. Дом принадлежал Балетти. Как и многие другие здания в Венеции, с виду заброшенные и угрюмые, он служил местом встречи и пристанищем для друзей или знакомых маркиза, приезжавших в город. Балетти не желал, чтобы этих людей, занятых распространением по всему миру его гуманистических взглядов, видели у его палаццо. У Корка по-прежнему на связке были ключи от этого дома, и он решил там укрыться как раз в ту минуту, когда на город обрушился ливень и темные воды лагуны затрещали под напором струй. Корк мгновенно вымок с ног до головы.
Едва войдя, он тотчас увидел лежавшее на полу в прихожей письмо. Подобрав конверт, прочел имя адресата: Мери Рид. Ему не составило бы ни малейшего труда ей его передать, но любопытство одолело – Корк без колебаний распечатал конверт и принялся читать. С первых же строк его удивило, что письмо было от Клода де Форбена. Мери явно держала корсара в курсе событий своей венецианской жизни, раз Форбен уговаривал ее быть поосмотрительней с ним, Корком. Кроме того, корсар рассказывал Мери о подвигах ее сына среди брамселей и заверял в том, что, хотя мальчик по ней и скучает, все же на «Жемчужине» к нему вернулась жизнерадостность.
Это письмо приподнимало краешек завесы над тайной, так сильно занимавшей Клемента Корка. Однако последние строчки укололи его в самое сердце:
«Я знаю, – писал Форбен Мери, – что тебе достанет решимости и мужества, чтобы исцелиться от твоего горя. Даже если этот Балетти и не своей рукой поверг тебя в траур, он был в этом сообщником и заслуживает обещанного ему тобой наказания. Знай, что душой и мыслями я с тобой».
На этот раз сомнений не оставалось. Именно на маркиза, а не на Больдони, Мери Рид приехала охотиться в Венецию. И он обязательно должен был сообщить об этом другу.
Едва гроза начала утихать, Клемент Корк направился к мосту Риальто; он шел к палаццо Балетти.
* * *
– Мне надо было сказать вам об этом раньше, – виновато произнес Корк, увидев, как нахмурился Балетти, читая письмо. – Вы думаете, Эмма де Мортфонтен прислала сюда Мери Рид для того, чтобы похитить у вас хрустальный череп?
Балетти сцепил руки за спиной и приблизился к украшенному витражами окну. Он явно пришел в смятение.
– Нет, не думаю. Здесь между строк читается кое-что еще. Речь идет не только об алчности Эммы. Нечто жестокое, жестокое и подлое, и нестерпимо мучительное. Нечто отчаянное, что заставило эту женщину, которая, по твоим описаниям, неприступна и недоверчива, вести себя как потаскуха ради того, чтобы ко мне приблизиться. Для этого требуется немалое мужество. И для того чтобы отомстить за себя, тоже. Мужество или безрассудство. Месть беспредельно разрушительна, Корк.
– Что вы намерены делать? – спросил тот, раздосадованный оборотом, какой приняло дело, и тем, что почувствовал правоту Балетти.
– Спасти эту женщину помимо ее воли и попытаться понять причину ее ненависти ко мне.
– Не опасно ли это, сударь?
Балетти повернулся к нему, на его лице появилась странная улыбка:
– Что значит опасность, когда рядом страждущая душа, Клемент? Кем бы я был, если бы отвернулся от нее, ничего не предприняв? Не беспокойся больше об этом. Я вырву твою подругу из когтей Больдони. Это нелегко будет сделать, я знаю, что он в нее влюблен, он сам мне в этом признавался. Но я найду способ. Когда ты заканчиваешь свои дела?
– Эта гроза предвещает шторма. Я вернусь недели через две, пришвартую фрегат на зиму.
– Хорошо. А до тех пор будь осторожен. Я на тебя рассчитываю.
– Вы и впрямь можете на меня рассчитывать, маркиз.
Корк распрощался, спокойный за судьбу Мери, и ушел, оставив Балетти наедине с его безрадостными мыслями.
«Кто ты такая, Мери Рид? Что я такого тебе сделал, из-за чего ты готова на самое худшее, лишь бы причинить мне зло?»
От его дыхания окно запотело, на цветных стеклах появилось подобие туманной обезьяньей маски. Балетти вздохнул и усталой рукой протер стекло.
* * *
Больдони не удивился приходу Балетти. Они сделались неразлучны с тех пор, как Эмма де Мортфонтен попросила его держаться поближе к маркизу, пообещав взамен множество наград за эту услугу.
– Дорогой мой, – такими словами встретил он маркиза, обнимая и целуя его. – Простите меня за то, что я совсем вас забросил с некоторых пор. Но мой любовный недуг лишь усугубляется, а вы знаете, что это такое. Чем больше его лечишь, тем меньше показываешься на людях.
– Не надо оправдываться, Джузеппе, – успокоил его Балетти, усаживаясь на указанное ему хозяином дома место. – У вас по-прежнему водится тот превосходный портвейн, что присылает вам ваш брат?
– Разумеется! Он ведь знает, что, если у меня недостанет этого вина, гнев мой будет ужасен! – Пока Балетти устраивался поудобнее, Больдони поспешил наполнить два бокала янтарно светящимся напитком.
Взяв бокал, Балетти пригубил портвейн и оценил:
– Ничего не скажешь, вино несравненное.
– Счастлив вам угодить, – отозвался Больдони, устраиваясь напротив гостя в той самой маленькой гостиной, где несколькими часами раньше предавался любовным играм с Мери.
– Счастье ваше несколько померкнет, когда вы прочтете вот это, – сказал Балетти, протягивая ему листок бумаги.
– Что это? – удивился Больдони, выхватив у гостя листок. Пробежав глазами письмо, он тотчас побледнел. Взгляд и голос его мгновенно сделались ледяными: – Как я должен это понимать?
– Да будет вам, дорогой мой, – усмехнулся Балетти, пристраивая руки на подлокотники кресла. – Вы уже пять лет занимаетесь этими темными делами, а в последние несколько месяцев делаете это особенно неприятным образом, прикрываясь нашей дружбой ради собственной выгоды. Вы думаете, от меня это могло ускользнуть? Я уж не говорю о тех письмах, которые вы посылаете Эмме де Мортфонтен, регулярно извещая ее о моих делах. Не пытайтесь отрицать, я их перехватываю.
– Хорошо, – сдался Больдони. – Так зачем же вам понадобилось именно сегодня вот этим письмом доносить на меня дожу?
– Зачем?.. – переспросил Балетти, встав с кресла и направляясь к окну.
На Венецию опускалась ночь, окутывая город тишиной. Даже пение птиц в этом мягком вечернем воздухе сделалось приглушенным. Балетти со вздохом повернулся к хозяину дома:
– Затем, чтобы вы не смогли отказаться от предложения, которое я намерен вам сделать.
– Так, стало быть, маркиз, речь идет о шантаже?
– Мне не нравится это слово, но оно и в самом деле подходит.
– У вас есть все. Что у меня может быть такого, что нравилось бы вам так сильно, чтобы вы до этого снизошли? Вы, человек, постоянно раздающий бедным то, чем владеете. Вы, столь милосердный ко всем. Вы, кого я представлял себе человеком без слабостей, безупречным и неуязвимым.
Балетти не удивился тому, что Больдони открыл малую часть его тайны. Он уже знал об этом из писем, которые тот посылал Эмме.
– У каждого из нас есть слабости, Джузеппе. У каждого. Но вы правы. Вы похитили у меня то, чего я желал. Я думал, вам это прискучит. Ничуть не бывало, и вы только что сами мне это подтвердили.
– Мария! – мгновенно понял Больдони. И вцепился обеими руками в подлокотники. – Почему именно она, маркиз? В Венеции нет ни одной женщины, которая не мечтала бы оказаться в ваших объятиях. Вы хотите таким способом наказать меня за предательство?
Балетти вздохнул. Ему не нравилось то, что он делал в эту минуту. Больдони был игроком, но он не был опасен.
– Я не сержусь на вас, Джузеппе. Конечно, у меня для этого есть все основания, но это не свойственно моей природе. Что же касается того, чтобы вредить вам ради собственного удовольствия – вы ведь сами сказали: если бы у меня была к этому склонность, я давно бы уже это сделал. Истина куда более неприятна. Я, как и вы, влюблен.
– Влюблены в Марию? – усмехнулся Больдони. – Я был прав, когда не хотел, чтобы вы встречались. Мой инстинкт меня не подвел.
– Поверьте, я сам весьма этим огорчен. Но это чувство очень давно меня не посещало, и я не могу решиться упустить его.
– Вы что же, думаете, она – рабыня, которую можно вот так просто уступить? Она не пойдет на подобную бесчестную сделку. Она меня любит.
– Я сумею ее от этого исцелить.
Больдони встал и потянулся за бутылкой портвейна, чтобы налить себе еще бокал. Когда он взял бутылку, рука его дрожала от ярости и обиды. Налив себе, он залпом проглотил вино и спросил:
– А что, если я откажусь?
– Тогда это письмо будет послано, и Республике станет известно, что за темные дела обделываете вы с вашим другом-послом. Сомневаюсь, чтобы все это понравилось Большому Совету. Вас арестуют, разжалуют и посадят в тюрьму после публичного суда, который как для вас, так и для Марии окажется непереносимым. А я сумею ее утешить.
– Таким образом, получается, вы не оставляете мне выбора? – хрипло проговорил Больдони.
– Вы оправитесь от этого. Вам всегда это удавалось. Мне – нет. Взамен я согласен забыть то, что мне известно. Поверьте, закрыть глаза на ваше предательство мне так же нелегко, как вам – потерять Марию.
– Идите к черту, Балетти! Но окажите мне милость, пусть она не узнает о том, к чему вы меня принудили.
– Все будет сделано так, как вам будет угодно. Даю вам неделю на то, чтобы подстроить игру, в результате которой она от вас отдалится. Завтра я сообщу вам условия.
И Балетти ушел, не желая усугублять страдания Больдони. Он знал, что тому действительно больно.
– До свидания, – только и сказал он, выходя из комнаты. И отправился домой.
Больдони ничего не ответил. Едва за гостем закрылась дверь, он снова схватил бутылку портвейна и на этот раз опустошил ее.
* * *
– Наконец-то, Мария! Наконец-то мы с вами… – тихо проговорил маркиз де Балетти.
У него был совершенно особенный тембр голоса, она узнала бы из тысячи этот удивительно низкий тягучий бас.
– Я так давно на это надеялась, маркиз, – ответила она в восторге оттого, что Больдони наконец-то исполнил ее прихоть.
– Вам не следовало этого делать, Мери Рид, – прошептал Балетти ей в самое ухо.
Она замерла, мгновенно оледенев.
Ради того чтобы доставить любовнику удовольствие, она позволила закрыть себе лицо маской и привязать себя. Обнаженной. Стоя. Руки, поднятые над головой, были подтянуты шелковыми шнурками к крюку, вбитому в потолок маленького будуара в доме Больдони. С тех пор как она потребовала приобщить ее к чувственным играм Венеции, тот приучал ее их любить.
Ее настоящее имя, прозвучавшее из уст Балетти, служило доказательством того, что на этот раз она ошиблась. Струйка холодного пота поползла у нее вдоль позвоночника. Это возбуждало так же, как страх. Инстинктивно она вызвала в памяти чувство, которое некогда испытывала перед началом абордажа. Губы маркиза задержались в изгибе ее поясницы, медленно поднялись к затылку, чтобы распробовать соль ее тела. Потом снова приникли к ее уху.
– Вы меня боитесь, Мария, я это чувствую. Вам представляется, будто я жесток. Почему?
– Возможно, у меня есть на то причины, – с трудом выговорила она, от волнения почти лишившись голоса.
– И вы мне их назовете? – спросил он, прижимаясь нагим телом к ее ягодицам.
Она задрожала с головы до ног. Несмотря на мучительную тревогу и на уверенность в том, что этот человек – ее враг, она не могла скрыть желания, которое он в ней пробуждал. Странная притягательность. Возможно, губительная для нее. Бессознательная. Глубоко волнующая.
– Вы бы меня убили, – сказала она.
– Вы ошибаетесь, Мария. Я только о том и мечтаю, чтобы отпустить вам грехи.
Она усмехнулась, чувствуя, как он, едва касаясь, поглаживает ее кожу кончиками пальцев.
– Готовы побиться об заклад, сударь?
– Слишком поздно, – шепнул он. – Ставки сделаны.
– О чем это вы?
– Знаете ли вы, к какой уловке прибегал Торквемада, испанский великий инквизитор, чтобы изгнать демонов из тела бесноватых?
Несмотря на его обжигающие и непристойные ласки, она снова задрожала от неясного страха.
Балетти чуть плотнее прижался к ее пояснице. Мери пришла в еще большее смятение, она разрывалась между непреодолимым желанием бежать и не менее сильным желанием остаться.
Полностью отдавшись во власть этих противоречивых чувств, она позволила слегка раздвинуть ей ноги, и тотчас пожалела об этом, почувствовав, что на ее щиколотках сомкнулись железные оковы.
Кто-то поспешил развести ее ноги пошире. Больдони, предположила она. Несомненно, он находился где-то поблизости. На мгновение она о нем забыла. Он все слышал. От этой мысли ей стало совсем уж не по себе.
Напрягая все чувства, она уловила какие-то передвижения по комнате, заглушенные шаги, скрип кресел, которые кто-то двигал по полу. И поняла, что Балетти упивается ее тревогой, ее смятением, нарочно длит эту пытку ожидания.
– Крапива, – наконец, шепнул он ей прямо в ухо. – Нет ничего лучше ее ласки для того, чтобы очистить душу, привыкшую к разврату.
Мери ощутила легкий ожог крапивных листьев на внутренней стороне ляжек. И стиснула зубы, порабощенная зародившимся в ней сладострастным и исступленным желанием.
– Еще несколько минут, и это раздражение сделается невыносимым. Вы не сможете терпеть, вы будете мечтать о руках, которые вас успокоили бы, но ваша мечта останется несбыточной. Вы будете корчиться перед вашими судьями, молить, чтобы один из них, собравшихся здесь, простил вам ваши грехи. Но ни один из них не придет, потому что они целое состояние поставили, поспорив, что сумеют перед вами устоять. Вы ничего не сможете поделать, вам останется лишь осознать меру ваших пороков. Вы захотели поиграть с огнем, Мария. И теперь он непременно вас опалит, – закончил он, отстраняясь от нее.
– Почему?
– Потому что вы стоите большего, и я это знаю. Кем бы вы ни были.
– Стало быть, вы один из них? – спросила она, уже начав испытывать предсказанные им муки.
– Как знать, Мария? Как знать?
Настала минута, когда она полностью утратила представление о действительности, отреклась от всяких понятий добра и зла, гордости и тщеславия. Прерывистое дыхание невидимых зрителей заглушало ее собственные вздохи. Их стоны переплетались с ее криками и проклятиями, сливались с ними в устрашающий рев, где уже ничто не имело смысла.
Она не могла бы сказать, сколько времени все это продолжалось. Ей показалось – целую вечность. Когда в комнате стало тихо, она поняла, что одна здесь, все ее покинули, и заплакала. Образ истерзанного Никлауса настиг ее, словно удар кинжала в самое сердце. Она взвыла от стыда, смешанного с отчаянием.
Ее отвязали несколько долгих часов спустя, когда яд сам собой растворился, сгинул без следа. От чудовищного желания, овладевшего ею, осталось лишь воспоминание. Мери была совершенно измучена. Служанка, снявшая повязку с ее глаз, помогла ей добраться до кресла и одеться в монашеское платье.
– Вас проводят, – без малейшего сочувствия в голосе сообщила она.
Мери кивнула и, сломленная, побежденная, позволила себя увести.
Маркиз де Балетти был прав – она получила именно то, чего заслуживала.
9
На следующий день мать-настоятельница послала за ней. Мери поплелась следом за послушницей, тело и душа у нее болели, как будто ее избили или даже колесовали… нет, еще сильнее.
Всю долгую бессонную ночь она проплакала. Все накопившееся в ней страдание медленно покидало ее, а она ничего не могла поделать, только терпеть, отдаться на волю этого непрерывного потока, который временами начинал ее терзать невыносимыми видениями.
В том, что с ней случилось, не было никакого смысла. Она не понимала правил этой игры, ее законов. Если Балетти было известно ее имя, он не мог не знать и того, зачем она приехала в Венецию. И тогда к чему это все? Чтобы ее испытать? Всласть натешиться, унижая ее? Что ж, в этом он преуспел. Но это ничего не объясняло. Если бы маркиз, как она предполагала, хотел заполучить нефритовый «глаз» и ради этого объединился с Эммой, то вполне мог бы воспользоваться ее беспомощностью и потребовать открыть ему, где спрятана подвеска. Но он ни о чем таком не спросил.
Что касается Больдони, он, должно быть, понял, что она и маркиз испытывают друг к другу взаимный интерес. Если венецианец любит ее так сильно, как уверял, то не сумеет смириться с их дальнейшим сближением. Она не боялась потерять Больдони. Но ей не хотелось без всякой на то причины его обижать. И надо было обладать черной душой Эммы, чтобы пренебречь его чувствами. Она была обязана Джузеппе вновь обретенным вкусом к жизни. Может быть, она даже перестаралась, зашла слишком далеко. Но, как бы там ни было, он не заслуживал, чтобы в благодарность за все, что он для нее сделал, она ответила ему предательством. Должно быть, он в бешенстве сейчас и чувствует себя оскорбленным. А она чувствовала себя безоружной. Мери не раз вступала в сражение, не раз бросала вызов смерти, не испытывая настоящего страха. А то, что произошло вчера, повергло ее в ужас. Она ничего не понимала в любовных тонкостях, которые всю душу и тело ей переворачивали. Прежде она не знала этих мук, этих ран и этих осложнений. Со шпагой в руке она могла броситься на любого врага, она ничего не боялась. А здесь ее оружие было ни к чему. И познания, приобретенные в доме леди Рид, тоже оказались бесполезными. Она явилась сюда преследовать Эмму, воображая, будто обрела богатый опыт ведения интриг, жестокой мести. И что у нее осталось после этого вечера? Одно только ощущение, будто она лишилась всего. Совсем ничего не осталось. А тайна, окружавшая Балетти, сделалась еще более непроницаемой. Мери стала думать о сыне, о письме, присланном несколько дней тому назад в монастырь Пресвятой Девы Марии. Форбен сообщал, что полученные им распоряжения приближают его к Мери, поскольку ему поручено наблюдать за имперскими судами в водах Адриатики. И уверял, что Никлаус-младший на корабле совершенно счастлив. Они оба помогали ей жить.
Мери переступила порог покоев матери-настоятельницы с горькой улыбкой на губах. Она чувствовала себя не столько успокоившейся, сколько подавленной.
– Маркиз де Балетти потребовал, чтобы вас отослали из нашей обители, – без обиняков заявила мать-настоятельница, едва за Мери затворилась дверь.
Обстановка этой комнаты была настолько же строгой, насколько роскошно были убраны приемные. Голос настоятельницы звучал настолько же холодно, насколько ласковым было выражение ее лица. Все здесь – сплошные контрасты. Одна только видимость. Венеция напоминала морского змея, подстерегающего своих жертв и позволяющего им порезвиться на его брюхе, чтобы удобнее было их проглотить. Балетти – заклинатель змей, и только. Один из участников этого карнавального шествия теней.
– Зачем он это сделал?
– Он сам вам об этом скажет, но знайте, что вам оказана великая милость. Маркиз – беспредельно щедрый и великодушный человек. Не разочаровывайте его, дитя мое.
Мери безрадостно улыбнулась. У нее не осталось иллюзий.
– Его гондольер уже ждет вас, – прибавила настоятельница, провожая ее до дверей. – Соберите свои вещи и идите с Богом, дочь моя, Он сумеет вас направить.
Мери хотелось ей возразить на это, что, насмотревшись на мерзости, которые творятся в Его доме, Господь, должно быть, не может уснуть спокойно, но удержалась от колкости. В чем она могла упрекнуть эту женщину? В том, что настоятельница подтолкнула ее к любви? Так ведь она сама хватила здесь через край, никто не заставлял. Только теперь со всем этим покончено. Балетти ее от этого исцелил. Вот, по крайней мере, одна заслуга, которую она должна за ним признать. А теперь, поскольку он сам хотел этого не меньше, чем она, Мери должна была с ним встретиться лицом к лицу.
* * *
– Вот ваши покои, синьора, – сообщил вышколенный лакей, открыв перед ней дверь.
Мери вошла – и так и осталась стоять, раскрыв рот. Комната была роскошно убрана, украшена полотнами Микеланджело. Кровать с балдахином, казалось, была вырезана из цельного куска черного дерева. На спинке изображена галантная сцена. Занавеси с неярким рисунком смягчают свет, потоком льющийся сквозь стекла огромных окон, ложащийся на персидский ковер, наборный паркет, ларцы, шкаф, туалетный столик с зеркалом в золотой раме с вправленными в нее рубинами. Как и все остальные помещения в доме Балетти, комната заворожила Мери своим великолепием. На мгновение она позабыла обо всех горестях, терзавших ее душу.
– Вам здесь нравится?
Она и не слышала, как вошел маркиз де Балетти, – слишком поглощена была разглядыванием обстановки, слишком увлеченно восхищалась всем подряд; а ведь уже думала, будто ничто не сможет ее обрадовать.
Мери повернулась к нему, чувствуя, как отчаянно заколотилось и тревожно сжалось сердце при мысли о том, что сейчас она увидит довольное и презрительное лицо хозяина палаццо. Однако ничуть не бывало – взгляд маркиза был участливым и покровительственным.
– Чем я заслужила такую честь, маркиз, после всего, что вы мне наговорили, и всего, что со мной проделали? Не понимаю. Чего вы от меня хотите?
Балетти подошел к ней так близко, что едва не коснулся. Внезапная и тайная волна желания, пробужденная ароматом его духов с мускусными нотками, накрыла ее с головой. Дыхание участилось.
– Да здесь и понимать нечего, Мария. Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас Мери?
– Как вам будет угодно, – ответила она, совершенно сбитая с толку.
Балетти смотрел на нее непритворно ласково. Только мягкость и терпение, ничего более в этом взгляде не было. В конце концов, разве не могла она ошибаться? Может быть, он ничего о ней и не знает, кроме ее настоящего имени? Клемент Корк вполне мог назвать его маркизу, если, как ей и представлялось, между ними существует связь. Балетти легонько приподнял пальцем ее подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.
– Я вам уже сказал, Мария, что только и хочу отпустить вам грехи. Смыть с вас ту грязь, в которую окунул вас Больдони. Отныне вы принадлежите мне, и только мне.
– А как же он? Расставание причинит ему боль. Джузеппе меня любил…
– Что ж, значит, у нас с ним разные представления о любви. Не беспокойтесь. Ему всё рано или поздно прискучивает. Непременно. Как в любви, так и в дружбе. Вы не избежали бы этого. Неужто сожалеете о нем?
– Нет, – без колебаний ответила она.
– Если хотите, вы можете отсюда уйти, но меня это огорчило бы. Помните, что вы свободны. Совершенно свободны, вольны приходить и уходить, когда захотите, и нимало не обязаны передо мной отчитываться. Этот дворец открыт для вас. Весь, до последнего закоулка, за исключением одной только комнаты, ключ от которой хранится у меня. Никто не будет следить за вами, Мария. Взамен я попрошу вас всего лишь об одном. Никогда меня не предавайте. Я все могу понять и все простить. Кроме этого.
Он отстранился и учтиво поклонился ей:
– И еще одно. Сохраните этот наряд, он мне нравится. Ваши шкафы полны платьев, вы сможете переодеться. И не подстрекайте меня. Только я сам решу, в какой день и в какой час я буду вас любить. Если этому суждено когда-нибудь произойти. Я не таков, как другие, вы сами это заметите. Надеюсь, к тому времени вы будете достаточно доверять мне для того, чтобы открыть ваши тайны. До тех пор они будут оставаться вашими, и я ничего не хочу о них знать.
– Весьма вам за это признательна, маркиз.
– Доверие – редкое сокровище, Мария. Для того чтобы его обрести, требуется немалое время и немалая самоотверженность. Иногда на это и целой жизни недостает. И все же я постараюсь заслужить ваше доверие. Тогда вы, быть может, перестанете меня бояться.
Мери смутилась, но не воспользовалась коротким мгновением тишины, возникшей между ними по воле Балетти. Что она могла бы на это сказать?
Помолчав, маркиз с печальной улыбкой продолжил:
– Отныне в вашем распоряжении горничная и выездной лакей. Используйте их, как вам заблагорассудится. Тратьте деньги, как и сколько захотите. Здесь все принадлежит вам. Все. В том числе и время, которое вы согласитесь мне уделить. Желаю вам хорошо провести день, – прибавил он и, поклонившись, ушел так же неслышно, как и появился.
Мери продолжала стоять молча, совершенно растерявшись. Потом бессильно рухнула на ближайший стул.
Тайна разрасталась. Никогда она и представить себе не могла Балетти с этой стороны. До тех пор она встречала в приемных монастыря светского человека, чуть легкомысленного и непоследовательного. Равнодушного к ней. Что произошло? И в нем. И в ней. Теперь ей хотелось одного: выяснить это. И не только из-за послания, найденного у мэтра Дюма, и не из-за Эммы, а именно для себя самой. Для того чтобы понять. Потому что поведение маркиза не укладывалось в рамки какой бы то ни было логики. Она подумала о загадке мэтра Дюма, вспомнила его соседей, уверявших, будто прокурор знается с нечистой силой. Мери не была суеверна, однако же ей пришлось признать, что маркиз оказался не менее удивительным и загадочным человеком, чем его отец. Он обладал над ней властью, которая всю душу ей переворачивала.
Вздохнув, Мери постаралась отогнать навязчивые мысли. Она достигла своей изначальной цели. Балетти поселил ее в своем доме, и она свободна… хотя это ей еще предстоит проверить. Рано или поздно Эмма появится здесь. И тогда Мери сможет с позиции силы встретить ее и отомстить за себя. До тех пор у нее не должно быть других целей, кроме как обнаружить связь, соединяющую этих двоих. И, помня о масках, которыми все здесь прикрываются, попытаться застать их врасплох. Она почувствовала, как постепенно наполняется какой-то новой силой.
Мери встала, подошла к окну, окинула взглядом лежавший у ее ног сад. Несмотря на безрадостную зимнюю наготу, можно было догадаться о том, насколько он гармоничен и продуман. От Больдони она знала о пристрастии маркиза к белым цветам.
Белый цвет. Символ чистоты.
«Кто вы на самом деле, маркиз де Балетти? – подумала она, заметив, что он сворачивает в аллею, обсаженную оливковыми деревьями. – И что скрывается в той комнате, куда вы мне запретили доступ?»
Словно догадавшись о том, что она мысленно обращается к нему с вопросами, Балетти повернул к ней лицо, кивнул и улыбнулся. Мери тоже улыбнулась и кивнула ему в ответ, потом отошла от окна.
«Что такое этот хрустальный череп? Условное название, шифр, пароль или реальный предмет?» Она отогнала от себя разом все эти вопросы, которые и раньше ее преследовали, возвращались снова и снова и не переставали занимать ее до тех пор, пока она не погрязла в венецианском распутстве.
