Текст книги "Леди-пират"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)
– Руль поврежден, капитан.
– Сколько времени надо, чтобы починить?
– Думаю, часа три.
– Постарайтесь, – вздохнул Форбен. Шагнул к старшему помощнику: – Пусть брандер возьмет «Галатею» на буксир. Надо объединить наших людей.
Пока тот передавал дальше его распоряжения, Форбен, в тревоге и ярости, вновь схватился за подзорную трубу. Лодка Клерона держалась курса. Вскоре она достигнет «Красотки». Однако Форбен понимал, что все это бесполезно. Пушки и там тоже умолкли. Фрегат, несомненно, захвачен.
* * *
– На берег! – приказал капитан «Красотки», выброшенной на песок.
Повреждений было много. Фрегат, отчаянно старавшийся спастись от имперских судов, укрылся в бухте. Капитан предпочел такое решение, понимая, что они вот-вот потонут. На острове у него еще оставалась надежда спасти своих людей.
То же самое можно было сказать и о судне. Имперцы не стали бы тратить время на то, чтобы снять его с мели.
Однако медлить было нельзя. «Красотка» все еще оставалась на расстоянии пушечного выстрела, и запасы пороха вполне могли полыхнуть, если враг хорошо прицелится.
Корнель с Никлаусом-младшим на закорках шел к берегу вместе с остальными. Вода доходила ему до бедер, поднятые сражением волны били в бока. Никлаус был смертельно бледен, но молчал. Поначалу он не хотел, чтобы его несли, и в конце концов Корнель рассердился:
– Сейчас не время для капризов! Делай, что тебе говорят! Течение слишком сильное!
Никлаус-младший повиновался. Не сводя глаз с ряда оливковых деревьев, замыкавших полоску песка, он думал о матери. Теперь и он тоже знал, чем пахнет война. Мальчик старался покрепче держаться за Корнеля, слиться с ним в единое целое, чтобы тот не упал.
Только когда они выбрались из воды, он разжал руки, соскочил на песок и побежал, опережая Корнеля, к деревьям с прихотливо изогнутыми кронами. Несколько моряков уже стояли там, в рощице, неотрывно глядя в море и стараясь разглядеть имперские суда.
– Они уходят, – уверенно сказал капитан.
Никлаус-младший вздохнул с облегчением. Затем повернулся к Корнелю, у которого выражение лица было странно напряженным:
– Все в порядке?
Корнель кивнул. Ни к чему пугать ребенка.
– Незачем нам здесь оставаться, – решил капитан. – В десяти минутах ходьбы отсюда есть деревня. Там мы будем в безопасности.
– Я могу идти сам, – упрямо заявил Никлаус-младший.
Корнель не настаивал. Ему не давали покоя черные мысли. Корк обманул их, в этом сомневаться не приходилось. Он отказывался верить, что виной тому – сделанные им признания, касающиеся его отношений с Мери. Вздохнув, Корнель вытащил из-за пояса пистолет, чтобы зарядить. Если Балетти по какой бы то ни было причине хочет забрать Никлауса-младшего, сначала придется убить его, Корнеля. Но до того он заставит Корка поплатиться за свое предательство.
Когда они вошли в деревню, как раз звонили к мессе. Люди потянулись к церкви, хмурые, озабоченные, встревоженные грохотом боя, долетевшим до них с ветром. Некоторые из них, самые любопытные и смелые, решились выбраться к кромке воды. И не удивились, когда увидели, что на берег сошли французы.
Большая часть матросов устремилась следом за местными прихожанами, чтобы возблагодарить Господа за то, что уберег их.
– А ты не хочешь помолиться? – спросил Никлаус-младший у Корнеля.
– Я предпочитаю понаблюдать за окрестностями, – ответил тот, встав рядом с церковью.
– Думаешь, они захватили «Галатею»?
– Нет, – соврал Корнель.
На самом деле все могло случиться.
– Ну, тогда капитан Форбен за нами придет, – безмятежно заключил мальчик.
Он сладко потянулся, потом устроился у одного из подпорных столбов здания в романском стиле. Корнель уселся с ним рядом прямо на меловой камень. Потянулись долгие минуты ожидания. Корнель все время был настороже и глаз не сводил с тропинки, ведущей к берегу. Если имперцы передумают и попробуют застать их врасплох, он увидит, как они подойдут.
Вместо этого в просвете показались очертания крупных, тяжеловесных фигур Клерона и его людей. Никлаус-младший тоже их увидел.
– Смотри! – сказал он, ткнув в ту сторону пальцем.
И проворно, чтобы Корнель не успел его удержать, вскочил на ноги и помчался им навстречу.
«Такой же неукротимый, как его мать!» – подумал Корнель.
Тоже поднялся и пошел следом за мальчиком.
– Рад вас видеть, капитан, – произнес он, поравнявшись с Клероном.
– Форбен жив-здоров! – закричал Никлаус-младший, довольный тем, что может сообщить хорошую новость. – Он идет сюда!
– А где все? – поинтересовался Клерон.
– В церкви.
– Отлично! Это надежное укрытие. Мы подождем там в безопасности, пока не придет Форбен. Бенуа, Марлен и братья Раймон, вы идите с Корнелем! Пройдитесь по деревне и наберите еды и вина.
– Мне тоже можно пойти, капитан? – попросился Никлаус-младший.
– Тебе тоже можно. У «Галатеи» поврежден руль. Нам придется ждать, и куда лучше это делать, наевшись до отвала.
– А вы не боитесь, что имперцы вернутся? – удивился Корнель.
– Мы не видели никаких следов имперцев, когда сюда шли. Опасность миновала. Но мы все же останемся в церкви, когда служба закончится. Приходите к нам с едой.
– Слушаюсь, капитан! – Никлаус-младший подчинился приказанию, отсалютовав по всем правилам, что развеселило Клерона, и тот, продолжая улыбаться, в сопровождении своих людей направился к церкви.
Корнель по-прежнему был начеку. Об осторожности ему нашептывал инстинкт, а Корнель знал, что, прислушавшись к его подсказкам, он ни разу потом не пожалел об этом. Они начали обход, удаляясь от церквушки переулком, который плавно поднимался по склону между домами. Жилища тут по большей части выглядели скромно, но слухи о добросердечии венецианцев оказались нисколько не преувеличенными: незваные гости везде получали то, о чем просили.
Они как раз были у прелестной лицом и телом женщины лет тридцати, в доме, где помещалась деревенская хлебная печь, когда послышались выстрелы.
– Тысяча чертей! – выругался Корнель и выбежал на улицу.
Ему и видеть было не надо, чтобы понять, что происходит. Имперцы окружили церковь и выбили оттуда французов. Спешить туда было бесполезно. Женщина быстро проговорила несколько слов по-итальянски, показывая пальцем на дверцу печи.
– Они все обыщут, – догадался Корнель.
– Ты ей доверяешь? Эта сучка вполне может нас выдать, – бросил Марлен.
– У нас нет выбора, – отрезал Бенуа. – Если мы отсюда выйдем, нас схватят.
– Хотел бы я знать, откуда они взялись.
– Presto, presto[9], – торопила их женщина.
– Ладно, будь по-твоему, красотка, – решил один из братьев Раймон и открыл дверцу. – Вперед, юнга, мы за тобой, – пригласил он Никлауса-младшего, и тот первым ринулся в печь.
Они едва успели влезть, как их окутала тьма.
– Belissima[10], – проговорил в темноте кто-то из близнецов. – Как только выберемся отсюда, я ее завалю, чтобы отблагодарить.
– Заткнись, – проворчал Корнель.
Но было слишком поздно. Никлаус-младший услышал и шепотом спросил:
– А что означает «завалить»?
Следом за сокрушенным вздохом Корнеля послышался приглушенный, но явно непристойный смех матросов.
* * *
Для маркиза де Балетти потянулись бесконечно долгие часы ожидания. Его снадобья остыли, и он то и дело смачивал ими обнаженное тело Мери, неотрывно за ней присматривая. Однако жар все не спадал. Маркиз уже знал причину этого, и она приводила его в ужас: Мери побывала в одной из больниц, которую он устроил в стороне от города, пошла следом за кем-то из его слуг.
Пьетро, его дворецкий, рассказал ему все, и вид у него при этом был удрученный.
– Она, синьор, взяла с меня обещание не рассказывать об этом. Мадам Мери хотела понять, насколько велики ваши благодеяния, и сделаться достойной их. На прошлой неделе она побывала в лепрозории, а в воскресенье – в приюте. И все это ее по-настоящему тронуло.
Балетти следовало бы его наказать за то, что ослушался приказа, но он не нашел в себе достаточно мужества. Мери захотела вблизи полюбоваться его щедротами. Зачем? Для того чтобы его в чем-то уличить? Или для того чтобы больше любить? Как бы там ни было, первым делом надо было объявить в доме карантин. Маркиз объяснил своим людям, что и они тоже могли заразиться. Запретил им выходить из дома и приближаться к Мери до тех пор, пока она не выздоровеет.
– Этот эликсир поможет вам не заболеть, если вы до сих пор не заразились, – объяснял он, заставляя каждого проглотить лекарство.
Он давал лекарство всем тем, кто ухаживал за больными, и самим больным. Чаще всего этого оказывалось достаточно. Однако четверо на прошлой неделе умерли. Ближайшие часы должны были стать для Мери решающими. Балетти удвоил дозу, но Мери продолжала обильно потеть, бормотала непонятные, бессвязные слова, прерывая их слезами и криками, и тогда он, лаская, унимал ее. Она беспрестанно призывала этого самого Никлауса, и если бы он так сильно не боялся ее потерять, то приревновал бы к нему.
Смочив полотенце в тазу, он снова повторил движения, которые проделывал за последнее время сотни раз. Мери улыбнулась, застонала от удовольствия. Балетти наклонился над ней, ловя ее дыхание, хотел было поцеловать, но тут она произнесла:
– Еще. Еще, Никлаус. Мне так нравится, когда ты меня купаешь.
Балетти замер, так и не осмелившись коснуться ее губами. Да к тому же и Мери уже выгнулась с криком, от которого он с головы до ног заледенел.
– Нет! – заклинала, молила она и металась на постели. – Оставьте его мне, маркиз, не отнимайте его у меня! Я сделаю все, что вы захотите!
Он отстранился от нее, словно опаленный лихорадкой, которая сжигала Мери.
– Господи боже мой, Мери, – простонал он, не выдержав этой пытки. – Да что же я тебе сделал, что я мог такого сделать, из-за чего ты так мучаешься?
* * *
Дверь отворилась, в печь проник косой вечерний свет, а с ним – живительный ветерок.
– Наконец-то, – проворчал Бенуа, – долгонько пришлось ждать.
Он первым выбрался наружу. За ним тотчас последовал Никлаус-младший, которому до смерти надоело томиться в этом неудобном убежище. Затем поочередно из печи вылезли братья Раймон, за ними – Корнель, который не на шутку разъярился, увидев Клемента Корка в окружении четверых матросов, угрожавших им пистолетами.
– Подлый негодяй! – проскрежетал он, схватив Никлауса и заталкивая его себе за спину.
Мальчик вскрикнул от удивления.
– Я тоже рад тебя видеть, – поклонился Корк.
Он небрежно пристроился на краешке стола, сумрачно глядя на Корнеля.
– Я бы приказал моим людям убрать оружие, – продолжал Корк, – но мне было бы неприятно, если бы ты выхватил свое и убил меня прежде, чем я успел бы с тобой объясниться.
– Хорошо рассуждаешь, – усмехнулся Корнель.
– Я не предавал тебя, – отрывисто сказал Корк, – меня самого предали.
– Ну разумеется, это с первого взгляда понятно!
– Выслушай меня, тупица, – проворчал Корк. – Я сделал то, что мне приказано было сделать, и привел имперцев в ловушку, которую вы для них приготовили. Но, вопреки нашим соглашениям, они не захотели, чтобы «Бэй Дэниел» вмешался в дело, и потому поместили нас под надзор своего судна.
– И ты при помощи магии от него избавился, – с горькой насмешкой предположил Корк.
– Мы по ним здорово пальнули, – поправил его один из матросов Корка. – В упор, – помолчав, уточнил он.
– Они не успели ответить. Корвет был весь разворочен. Хочешь знать подробности?
– Нет. Но ты продолжай, продолжай, мне интересно.
– Мы себе шли и заметили «Галатею», которая стояла на якоре в бухте рядом с «Красоткой» и брандером. Я хотел подойти ближе, но твой драгоценный капитан, похоже, был не больше расположен меня выслушать, чем ты. Его пушки загрохотали. Вот я и пристал с другой стороны острова, чтобы разузнать, что к чему. Меня все и повсюду знают, так что трудностей никаких не было. Габриэла понимает, что может мне доверять, поэтому призналась в том, что спрятала французских моряков.
– А что стало с Клероном и нашими ребятами? – спросил Марлен, сплюнув, наконец, табачную жвачку, которую мусолил уже несколько часов.
– Если верить тому, что мне рассказали, все убиты, за исключением горстки людей, которую увели с собой имперцы. Форбен высадился здесь со своими матросами примерно час назад, чтобы выяснить, что происходит. Они не задержались в деревне. Габриэла в это время пошла с остальными к роднику, она не могла сказать им про вас. Мне очень жаль, Корнель. Форбену надо было послушаться моего совета и не приближаться сюда.
Корнель не мог не признать, что тогда, в Анконе, под конец разговора Корк и впрямь на этом настаивал, не желая так глупо подвергать опасности Никлауса-младшего. Именно по этой причине Форбен и перевел его на «Красотку».
– Как ты намерен с нами поступить? – поинтересовался Кристоф Раймон, которого, равно как и его брата, Корку окончательно убедить не удалось.
– Никак не намерен, – ответил Корк. – Я на вашей стороне, а не с имперцами. Они покинули остров, а Форбен по-прежнему стоит на якоре. Я тебе уже сказал, Корнель, я хочу быть уверен в том, что вы не станете дергаться, если я сниму охрану. Я не хочу, чтобы кого-нибудь ранили. Никлаус и Габриэла не имеют никакого отношения к нашим спорам.
– Хорошо, – проронил Бенуа.
– Договорились, – поддержал его Марлен, а за ним и близнецы.
Корнель с Корком переглянулись так, словно мерились силами – как раньше, когда у них случались разногласия. Их дружба неизменно брала верх. Но на этот раз Корнелю нелегко было решиться.
Никлаус-младший сам решил все за него, вывернувшись из-под его защиты. Он рванулся к Корку и бесхитростно протянул ему руку:
– А я тебе верю. Потому что ты помог моей маме в Венеции.
Корк слез со стола и пожал протянутую руку:
– Ты тоже, как и она, можешь на меня рассчитывать, мальчик.
– Никлаус, – поправил тот. – Меня зовут Никлаус Ольгерсен-младший.
– Очень приятно, рад познакомиться, Никлаус Ольгерсен-младший. – Корк с достоинством ему поклонился, а матросы тем временем заткнули пистолеты за пояс.
Корнель шагнул к ним и прижал к себе мальчика. Никлаус не сопротивлялся. Он прислонился спиной к Корнелю и улыбнулся Корку.
– Мне ведь нетрудно будет проверить твои слова, Клемент, – предупредил Корнель.
– Проверяй, – согласился Корк, прямо и гордо глядя ему в глаза. – И ты поймешь, что я не изменился.
Они вышли из дома вместе. Тем временем Кристоф Раймон, вернувшись к не так давно мелькнувшей у него мысли, принялся легонько целовать Габриэлу в шею. Поскольку та только хихикала и даже не думала вырываться, он осмелел еще больше.
Корнель притворил за ними дверь: незачем Никлаусу на такое смотреть. Последний испустил душераздирающий вздох и пнул ногой камешек, что обоих мужчин очень позабавило.
Матросы окружили Марлена, Бенуа и Антуана Раймона, которые наконец успокоились и стали слушать рассказ о том, как обстреляли имперский корабль.
– И что ты собираешься делать? – спросил Корнель у Корка.
– Вернусь в Венецию и буду делать, что велит Балетти. Возвращайся на «Бэй Дэниел», Корнель. Лучшего случая не представится. Форбен думает, что ты убит или попал в плен к имперцам.
Корнель некоторое время молча смотрел на него. Корк был во всем прав, что касалось Мери, что касалось Никлауса-младшего и во всем остальном. Это было бы так легко и просто. Он задумался, повернувшись к мальчику, который тем временем подобрался к окну и внимательно наблюдал за любовным поединком, происходившим за стеклом. Задумался о Форбене. Если решиться и уйти сейчас, с их соперничеством было бы покончено навсегда. Но на его совесть это решение легло бы тяжестью, подобной предательству.
– Не могу, Корк. Не могу отнять Никлауса у Форбена. Только не так.
– Но это же все равно рано или поздно произойдет. Подумай, Корнель, подумай перед тем, как идти на берег.
Никлаус не дал им договорить. Он проскользнул между ними, когда Кристоф, блаженно потягиваясь, вышел из дома.
– Пусть меня проклянут все святые рая, – с довольным видом произнес он, – но у этой девчонки черт под юбкой!
Никлаус-младший поднял к Корнелю смеющееся лицо и весело подмигнул:
– Это и значит «завалить»?
– Не думаю, чтобы твоя мать была в восторге от того, что ты узнал об этом таким образом, – вздохнул Корнель.
– Да ладно, – пожав плечами, бросил мальчик, – мама, знаешь ли, тоже занималась этим с папой!
Корк расхохотался и побыстрее вскинул Никлауса-младшего себе на плечи, чтобы помешать ему вспомнить еще что-нибудь, куда более страшное. И все четверо, с присоединившимся к ним Кристофом, двинулись вниз по главной улице деревушки, с которой вскоре свернули на ведущую к берегу тропинку. Все остальные уже были там, смотрели вдаль, на уходящие в море «Галатею», «Красотку» и брандер. Должно быть, суда шли в Анкону – чиниться.
Корнель вздохнул. Словно прочитав его мысли, Корк шепнул ему:
– Похоже, друг, судьба сама за тебя все решила. Ну, пошли, – прибавил он уже громче. – «Бэй Дэниел» стоит с другой стороны острова и, если мы хотим попасть на него до ночи, надо бы поторопиться, а то уже темнеет.
– Я есть хочу! – объявил Никлаус-младший.
– Слышали, господа? – подмигнул своей команде Корк. – Наш юнга проголодался! Так что поживее, прибавьте шагу! – И сам побежал вперед, а Никлаус расхохотался.
* * *
Мери бредила два дня и две ночи. Совершенно измученный Балетти позволял себе подремать вполглаза, лишь когда она ненадолго успокаивалась. Жар не спадал, под глазами у больной залегли темные круги. Балетти без конца менял холодные примочки, неустанно смачивал ей язык, понемногу поил, когда она переставала метаться, но вся она по-прежнему была лишь ужас и страдание, словно лихорадка вытащила на поверхность всё, что Мери скрывала в самых глубоких тайниках сердца и памяти.
Балетти отходил от нее только для того, чтобы удовлетворить естественные надобности. Он никого не впускал на этаж и потребовал, чтобы поднос с едой для него оставляли на площадке. Пока что никто не заболел. Маркиз даже не радовался этому, он бесконечно возвращался к одним и тем же вопросам, терзался одной и той же ясной и мучительной истиной. Мери Рид его не любила. Ей был нужен один этот Никлаус. Должно быть, отец мальчика, оставшегося с Форбеном. Видимо, умерший, поскольку его нет ни рядом с ней, ни рядом с ребенком. Больше Балетти ни о чем догадаться не мог и постоянно упирался все в тот же знак вопроса. В чем же Мери его обвиняет?
Осунувшийся, с волосами в беспорядке, с пробившейся щетиной, маркиз сидел подле нее точно нищий, вымаливая одно: чтобы она жила, чтобы она его услышала, чтобы она его простила. И вновь склонялся над ее измученным телом, стараясь вернуть ей хоть капельку того счастья, которым он, как ему казалось, одарил ее в эти последние несколько месяцев. Теперь он понимал, что обольщался. Как тяжело было это сознавать…
А потом внезапно – в нечеловеческом крике, мгновенно пробудившем маркиза от дремоты, в которую он начал погружаться на исходе второй бессонной ночи – тайна ему приоткрылась.
– Эмма! – проревела Мери. – Я убью тебя за это!
Глаза ее непомерно расширились, и из них выплескивалась такая ненависть, что у маркиза дыхание перехватило, но это продолжалось недолго: Мери застонала и снова закрыла глаза, прерывисто дыша. Сердце у нее отчаянно колотилось.
Балетти вскочил и схватился за голову, запустив обе руки в свои спутанные волосы, слипшиеся от пота Мери. Он должен знать все! Это нестерпимо, невыносимо. Мери не может так сильно его ненавидеть. Его вместе с Эммой де Мортфонтен.
Он распахнул шкаф и сделал то, что до сих пор запрещал себе делать. Стал рыться в ее вещах, надеясь отыскать в них правду. Его пальцы нырнули в сапог Мери и наткнулись там на какой-то твердый предмет, который он лихорадочно вытащил наружу. И без труда – по описанию, когда-то сделанному Эммой, – узнал в нем нефритовый «глаз».
– О господи, нет, только не это! – взмолился он. – Пусть это окажется не то, что я думаю!
Продолжая сжимать подвеску в руке, он повернулся к больной, и снова взгляд Мери пронзил его насквозь. Она наконец-то пришла в сознание и теперь сидела на постели, горестно смотрела на него и тихонько плакала. Балетти упал на колени и завыл.
15
Мери пыталась собрать воедино расползавшиеся мысли и воспоминания, но голова у нее болела так сильно, так мучительно, что ничего не получалось. Перед ней стояла какая-то расплывчатая картинка. Этот коленопреклоненный человек – не Никлаус, и эта комната – не ее спальня в Бреде, и она явно не рожает Энн-Мери, как ей казалось, пока Эмма не приставила пистолет ко лбу ее мужа и она не очнулась мгновенно от своего кошмара.
Мери всмотрелась в эти глаза, безнадежно ловившие ее взгляд, прислушалась к сверлящему уши стону. Она никак не могла понять, человеческий ли это голос и на самом ли деле она его слышит или это всего лишь отголосок ее бреда.
Ей надо было проверить то, что в своем сумеречном состоянии она понять никак не могла. Больная медленно повернулась так, чтобы сесть на край кровати, и, цепляясь за приподнятые и подвязанные занавески балдахина, сделала невероятное усилие и встала с постели.
Коленопреклоненная фигура рванулась ей навстречу, но не успела подхватить, и Мери рухнула на ковер. Мягкие шерстинки защекотали ей живот, щеку, пальцы. Она вдохнула исходивший от ковра запах апельсина и корицы. Его она помнила. И улыбнулась человеку, который наклонился над ней, чтобы поднять на руки и отнести на постель.
– Матье, – сказала она. – Ты – Матье Дюма.
А потом все куда-то пропало. Ей было холодно. Она задрожала и бессильно обмякла.
Балетти перенес Мери в запретную комнату, уложил на диван, где сам он теперь спал, лицом к хрустальному черепу. Она снова была без сознания, но краткий миг просветления указывал на то, что жар начинает спадать. То, что она встала и хотела к нему подойти, заставило маркиза встряхнуться, отвлечься от своих терзаний. Он по-прежнему не знал, кто такая Мери Рид и каким образом ей удалось завладеть принадлежащим Эмме де Мортфонтен нефритовым кулоном, и все же теперь одно, по крайней мере, он ясно понял. Мери тянулась не к нему, ее притягивал хрустальный череп. И еще ее влекла безымянная месть. Нет, не так, с этой местью было связано имя, которое она без конца твердила: Никлаус.
Балетти сходил за бальзамами и микстурами, которыми лечил больную, а заодно прихватил и нефритовый «глаз», выпавший у него из рук, когда Мери рухнула на пол.
Когда он вернулся в запретную комнату, Мери по-прежнему лежала без движения, но казалась более спокойной. Снова назвала его по имени и улыбнулась. Давным-давно его никто так не называл. В Венеции он для всех был маркизом де Балетти. Может быть, Мери выпытала эту тайну у Эммы, перед тем как ее убить? Действительно ли Эмма расправилась с Никлаусом? Все это сейчас не имело значения. Сейчас он, не задумываясь, отдал бы жизнь, если бы это могло исцелить Мери.
Подойдя к хрустальному черепу, он погладил его безупречный свод.
– Спаси ее, – попросил он. – Только в этот раз.
И встал рядом с Мери, перед тем раздвинув занавеси таким образом, чтобы отблески света, пройдя сквозь пустые глазницы черепа, падали на диван. Радуга задрожала над покрытым испариной телом, охватив его сиянием – самым прекрасным, какое только можно себе представить. И тогда маркиз безмолвно опустился рядом с ней на колени.
Началось долгое ожидание.
* * *
Клод де Форбен был в ярости. А ведь должен бы, кажется, испытать удовольствие, увидев «Жемчужину», терпеливо дожидавшуюся его в Анконе. Он мечтал об этом долгие месяцы. И вот теперь вместо радости охвачен жаждой мести, ни о чем другом думать не в силах. Он был зол на Корка, зол на этих доверчивых венецианцев, зол на Балетти и посла, зол на имперцев…
Оставив ремонтироваться оба корабля, он немедленно отплыл на «Жемчужине» со своей командой. И, все еще не остыв от ярости, принялся досматривать, грабить и жечь венецианские суда под тем предлогом, что у них не было карантинного патента. Через шесть дней он, так и не успокоившись, потребовал, чтобы «Галатея» и «Красотка» присоединились к нему в Триесте, где, по слухам, содержались пленные.
Он уже третий день осаждал порт, когда ему сообщили, что судно «Бэй Дэниел» и Клемента Корка, его капитана, разыскивают из-за того, что они потопили принадлежавший империи корабль, державший их под наблюдением. Это известие, хотя и изменило несколько отношение корсара к Корку, нисколько не сказалось на его намерениях. Где-то здесь, в Триесте, держали под замком его людей, в том числе – Никлауса-младшего и Корнеля. Форбен был далеко не глуп и прекрасно понимал, что за участь их ожидает. При одной только мысли о том, что Никлауса могут продать в рабство, его начинало подташнивать.
– Никогда! – бесновался он, не желая и слушать распоряжений посла. – Пусть даже мне придется спалить весь город! Никогда я не допущу, чтобы это случилось!
И усилил блокаду.
* * *
– Что это такое? – еле ворочая языком, проговорила Мери. Она щурилась и тянула слабую руку к лицу, чтобы прикрыть глаза.
– Что? – мгновенно проснувшись, вскинулся Балетти.
Вот уже целую неделю он не слышал от Мери ни одного по-настоящему осмысленного слова.
– Свет. Что за свет такой? Он слепит мне глаза.
– Сейчас я это исправлю, – поспешно отозвался Балетти, быстро вскочил и бросился задергивать шторы.
В комнате стало темно, и Мери показалось, будто и холод возвращается вместе с темнотой, снова завладевает ее телом. Она поежилась.
Балетти заметил это и закутал ее в одеяло. Положил ей руку на лоб и вздохнул с нескрываемым облегчением. Мери спасена. Она благодарно улыбнулась ему.
– Все кончилось, – заверил ее Балетти, поглаживая по спутанным кудрям. – Болезнь покинула твое тело, любимая. Хотел бы я, чтобы она исчезла и из твоей души, – прибавил он, уже не таясь, не пряча терзавшую его боль.
Мери не ответила и, убаюканная его лаской, снова смежила веки. На несколько минут их обоих окутало молчание.
– Долго я спала? – наконец спросила она.
– Восемь дней.
Она удивленно посмотрела на него:
– Что со мной случилось?
– У тебя был сильный жар.
Ему и самому не терпелось о многом ее расспросить, он жаждал получить ответы на многие вопросы, хотя и сознавал, что Мери еще слишком слаба, нельзя от нее этого требовать.
– Мне припоминаются странные сны, – проронила она. – Я видела хрустальную пирамиду и белые дома, окруженные садами и фонтанами. Мне было там хорошо, я чувствовала себя легкой и свободной. Отрешенной от всего.
Балетти кивнул. Этот сон снился ему каждую ночь без малого тридцать лет. Он обрадовался тому, что и Мери пригрезилось то же самое. То, что могло быть всего лишь порождением его собственного воображения, обрело реальность.
– А еще что-нибудь ты помнишь?
Мери покачала головой, но, увидев, как напряглись ее черты, он понял, что она его обманывает. И не мог больше этого стерпеть.
– Посмотри на меня, Мери Рид.
Она повиновалась, растерявшись от тона его голоса.
Порывшись в кармане, он вытащил оттуда нефритовый «глаз» и приблизил подвеску к ее лицу.
– Стало быть, ты знаешь, – спокойно сказала она.
– Нет, Мери. Я ничего не знаю. И для меня это молчание, эти невыносимые предположения – настоящая пытка. Для меня это мучительно, потому что я люблю тебя, а вот ты меня никогда не полюбишь.
Она не ответила. Перед ней вставали смутно запомнившиеся картины. Этот человек, с воем упавший на колени. Распятый Никлаус. Энн. Эмма. Она чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы рассказывать.
– Кто такой Никлаус, Мери? Отец твоего сына, которого ты оставила с Форбеном? Ты в самом деле убила Эмму ради того, чтобы забрать у нее нефритовый «глаз»? Откуда тебе известно имя, которое знал один только мой приемный отец? Что я тебе такого сделал, Мери, чтобы ты меня возненавидела? Может быть, ты искала только сокровища? Если это так, можешь забрать все. Даже этот череп, который я отказался отдать Эмме. Все, что хочешь, если этого будет достаточно, чтобы ты нарушила молчание и вновь обрела покой.
Мери посмотрела на него. Он весь был – сплошная мука, и ее это тронуло. Приподняв руку, которая все еще казалась ей непомерно тяжелой, Мери нежно погладила его заросшее щетиной лицо, складку, залегшую между густыми бровями. Ей вдруг тоже стало больно.
– Ничего, – прошептала она. – Ничего плохого ты мне не сделал, маркиз. Теперь я это знаю.
– Как ты можешь быть в этом уверена, ты ведь так долго сомневалась?
– Никлаус был моим мужем, – сказала она, уже безмерно утомленная. – Эмма его убила. Я думала, что ты – ее сообщник. Это из-за нее я приехала в Венецию, я за ней охотилась.
– Почему она его убила? Из-за того, что ты украла у нее нефритовый «глаз»? – Хоть и понимая, что Мери держится из последних сил, он все же, как последний эгоист, не мог удержаться от расспросов, не мог больше довольствоваться обрывками сведений.
– Я не крала его у Эммы. Существуют два таких «глаза». Со своим я никогда не расставалась. Именно за ним она ко мне и приходила.
Из-под опущенных ресниц блеснула слеза. Сломленная болезнью Мери больше не могла отрицать то, в чем так долго не признавалась.
– Я устала, маркиз. Я так устала, – еле слышным голосом умоляюще произнесла она. – Потом. Не сейчас. Потом, потом, – шепотом твердила она, проваливаясь в сон.
Балетти не настаивал. Ему не составило труда припомнить, как все было, восстановить в памяти разговор с Эммой де Мортфонтен. Вот здесь, на этом самом месте, в этой комнате. Он словно наяву слышал, как тогда попросил ее принести ему второй «глаз», добыть его любой ценой. Назначенной за кусок нефрита ценой оказалась смерть. И это он простодушно, ни о чем не подозревая, ее назначил. Во рту появился сильный привкус желчи, и маркиз, пошатываясь, вышел из комнаты: его тошнило от отвращения к самому себе, и надо было куда-то это выплеснуть.
Вернулся он лишь несколько часов спустя. За это время он успел сходить в свою комнату, искупаться, побриться, переодеться во все чистое. Он хотел достойно поговорить с Мери, а не выпрашивать подачку, точно нищий. Он не хотел ее жалости. Не таким он считал себя человеком, чтобы уклоняться от ответственности. Он ничего от нее не утаит. И пусть она сделает все, что считает нужным для того, чтобы по-настоящему возродиться из порожденного им хаоса. Он потребовал принести еду, и объявил слугам, что Мери спасена, но карантин продлен еще на неделю.
И шагнул в комнату, окутанный пряным ароматом мясного бульона, которым собирался накормить Мери.
Ее взгляд был прикован к хрустальному черепу. Мери проснулась с ощущением, что кто-то пристально на нее смотрит. Но вместо глаз Балетти на нее уставились эти пустые мерцающие глазницы. Она села на постели, завернувшись в одеяло, поначалу удивленная, потом словно зачарованная.
