Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

отвечай. Ей почти девяносто четыре. Папашу Тони она узнает почти всегда – тот

ее старший сын. И матери обычно удается до нее достучаться, хотя она через

раз зовет Люсию Кларой – это была жена Папаши Тони, моя бабушка. А вот

остальных… Ну, мы с Лисс с детства привыкли.

– Джо сказал, она его бабушка, – Томми все еще пытался разобраться в

родственных связях. – Джо – брат Папаши Тони?

Даже прозвучало нелогично.

– Что ты! С чего ты взял? Нет, он брат моей матери… А, ну да. Волосы. Они давно

уже седые… Он поседел лет в сорок. Джо старше Люсии, но ненамного. Его

жена, Стейси, умерла несколько лет назад. Она не была гимнастом.

Марио открыл дверь в конце коридора.

– Вот, моя старая комната. Здесь ты и поселишься. Следующая дверь – Клэя, напротив – Барбары. Мимо старой комнаты Лисс и детской мы уже проходили.

Ванную придется делить с детьми. Здесь есть еще одна, под лестницей. Джо, Nonna и Папаша Тони живут в другом крыле, а Анжело вон там, – он показал. –

На третьем этаже есть еще комнаты, но весь этаж закрыт уже давно. Отопление

влетало в копеечку. В задней части дома бывший бальный зал. Он высотой во все

три этажа и не намного меньше «Холливуд-Боул».

Шагнув в комнату, Марио покачал головой.

– Вижу, Люсия принесла твой чемодан. Могла бы попросить кого-нибудь из

детей. Спина у нее уже не молодая.

Спальня была темная и узкая, со старомодными полосатыми обоями и

потемневшей громоздкой мебелью, из-за которой внутри казалось еще теснее.

Большая кровать, огромный комод с зеркалом, одинокий стул.

– В шкафу и ящиках осталось мое барахло, – предупредил Марио. – И тебе

наверняка придется терпеть мое соседство время от времени, если репетиции

станут частыми. Раз уж мы все в этом году парочками…

Он подошел к окну и раздернул тяжелые занавески.

– Случая не подвернулось сказать этого внизу… но я рад, что ты здесь, Томми.

– Я тоже рад.

– Я рассказывал тебе про дядю Джо, да? – Марио сел в изножье кровати. –

Когда-то они были звездами номера… гвоздем представления. Мы выступали у

Старра тогда. Большое Шоу… центральный манеж. А потом… лет девять

назад… произошел несчастный случай.

– Папа что-то такое упоминал. Только мама не захотела обсуждать при мне. А что

тогда случилось, Марио?

Парень закинул руки за голову.

– Жуткая вещь. Марк – второй мой брат, ты с ним не знаком – единственный из

детей это видел. А потом орал по ночам не один месяц. Я всегда благодарил

Господа, что меня там не было, потому что Марк больше никогда не смог

подняться на аппарат. Каждый раз, когда пытался – а он пытался, что бы тебе

кто ни говорил – просто зеленел и тихонько валился в обморок.

– Как это случилось?

– Один Бог знает. Мы с Лисс работали прямо перед тем представлением. Лисс

было пятнадцать, ей уже позволяли появляться на публике времени от времени, но в тот день она не выступала. И слава Всевышнему. В общем, Джо тренировал

Лисс, потом нас отправили мыться, но Марк остался посмотреть представление и

все видел. Трапеция оборвалась, Люсия и Джо упали. Джо пытался смягчить ее

падение, обернулся вокруг нее и ударился головой о трос. Чудо, что оба не

погибли на месте, но никогда не знаешь наверняка, как все обернется. Барни

Парриш тоже однажды врезался в трос, его отбросило на пол – и ничего, только

бедро потянул. Короче, Люсия сломала обе лопатки и ключицу. Думали, что и

позвоночник тоже. Пару лет не вылезала из больниц, перенесла кучу операций.

Она выздоровела и даже пыталась возобновить полеты, но одно плечо осталось

слишком слабым. А Джо… с виду он был невредим, даже сознания не потерял.

Все прыгали над Лу, вызывали скорую, боялись, что она не переживет и ночи. А

Джо был как будто в полном порядке. Он вышел на вечернее представление, полез по лестнице – и упал. Сказал, что ничего не видит. Он тогда сломал руку, но самое худшее случилось из-за того падения с матерью. Он оставался слепым

три недели – повредил какой-то нерв в голове. Потом зрение вернулось, но с

высотой Джо больше не мог справиться, даже по канату лезть не мог. Не то что

боялся – просто не получалось балансировать. У него в мозгу что-то

повредилось: начались страшные приступы головокружения, он падал, не мог

ходить. Его волосы стали седыми буквально за пару месяцев, – Марио развел

руками. – В общем, жуткое дело. Джо еще немного поездил с цирком, но от

приступов так полностью и не оправился. Они у него и сейчас бывают, хоть и

редко. Вертиго, так это называется. В конце концов он оставил шоу и

обосновался в городе. Держит парк развлечений на пляже.

Томми зажмурился. Лицо веселого мужчины со снежно-белыми волосами вдруг

показалось ужасным в своей жизнерадостности.

– В нашем деле бывает всякое, – мрачно сказал Марио. – Неудачное движение – и

бум! Вот ты на центральном манеже, на пике мира – а в следующую минуту

становишься никем. Если со мной такое случится, лучше уж сразу свернуть шею, да и все на этом.

– Ну ты скажешь! – разозлился Томми.

Он дрожал: в маленькой темной комнате было холодно.

Встав, Марио наклонился расстегнуть чемодан.

– Вообще-то, я ничего такого не имел в виду. Джо, конечно, не позавидуешь, но

сейчас он в порядке, прекрасно справляется. Не горюет. Иногда приходит на нас

посмотреть и позволяет Барби учиться летать. Наверное, я просто расстроился, что Лисс не приехала. Очень хотелось с ней повидаться.

Он помог Томми разобрать полки и разложить одежду. Когда они задвинули

последний ящик, Марио поднялся.

– А теперь пойдем смотреть зал.

Ступеньки, ведущие в заднюю часть дома, были узкие и пыльные, резные

двойные двери в конце лестницы потемнели от грязи – странный контраст с

идеальным порядком остальных помещений. Двери заскрипели, когда Марио

повернул ручку. Потом он налег на одну из створок всем весом, и она

распахнулась, открывая их взглядам невероятно просторный зал.

Переступив порог, Марио расшнуровал туфли.

– Одно из главных правил дома. Кидай в тот ящик, Томми.

Ящик был из грубых досок с печатью «Яблоки от Кейта» на боку. Но подбитое

войлоком дно позволяло ему скользить совершенно бесшумно.

– Папаша Тони каждый декабрь шлифует пол, – объяснил Марио. – И сохрани

Господь человека, посмевшего наступить на него в обуви. Папаша помнит

каждый отпечаток подошвы.

Марио щелкнул выключателем. Флуоресцентное освещение было здесь

единственной современной вещью. На стенах, в окружении литья и старинной

резьбы в стиле рококо, висели большие зеркала в потемневших золоченых рамах

– память о бывшем назначении зала. Стены были огромны, а зеркала, отражая

орнамент и огни, делали их и вовсе бесконечными. Целое море отполированного

до глянца паркета светилось под лампами. Томми, привыкший к самодельным

тренировочным залам, мог только рот от изумления открывать.

В дальнем конце помещения был установлен аппарат, под ним лежал большой

сверток в мешковине – страховочная сетка. Зал был столь огромен, что аппарат

ее не загромождал, и сам не казался громоздким. С потолка свисали канаты и

веревочная лестница. Футах в пятнадцати наверху крепилась одиночная

трапеция. Другая была на высоте восьми футов, и под ней лежал толстый мат.

– Для детей, – объяснил Марио.

Бесшумными из-за носков шагами он вывел Томми на середину пола и показал

вверх. Над дверью, через которую они вошли, был небольшой балкон.

– Когда-то там сидели музыканты, и туда можно пройти из передней части дома.

Неплохой наблюдательный пункт, но насчет этого есть правило. Тебе, наверное, покажется, что здесь хуже, чем в армии – со всеми этими правилами. Но на самом

деле вне зала тут сплошная свобода. Главное, слушаться бабушку, а в остальном

– хоть на голове ходи. Но в этом помещении действуют строгие правила, и мы их

выполняем.

Марио, кажется, ждал ответа, и Томми сказал:

– Приходится, наверное.

– Ага. Если правило кто-нибудь нарушает – любой, хоть сам Папаша Тони, хоть

Клэй – пиши пропало. Становишься на четвереньки и полируешь пол. Звучит

глупо, но работает на удивление. Пол большой. Поползаешь по нему раз, максимум два, да еще под градом издевок – и это правило уж точно больше не

забудешь.

– А какие вообще есть правила? – встревоженно поинтересовался Томми.

– По большей части логичные и необходимые, – Марио распахнул двери. – Вот тут

раздевалка. Мы ее так называем, хотя семья в основном переодевается в

спальнях. Но Папаша Тони тренировал многих гимнастов. Пару сезонов у нас

здесь был настоящий проходной двор. А это реквизитная, – он показал каморку, пахнущую пылью, металлом, пенькой и канифолью. – Держим здесь лишнее

оборудование. Когда-то тут были комнаты слуг. А сейчас, – в голосе Марио

зазвучал драматический надрыв, – я познакомлю тебя с семейными правилами.

Мы делаем из этого маленькую церемонию.

Марио подвел Томми к тому, что на первой взгляд выглядело картиной. Только

это была не картина. На очень старом пожелтевшем листе бумаги темнели

выведенные каллиграфическим почерком буквы.

Томми встал на цыпочки, но в недоумении отпрянул.

– Эй, оно же на итальянском!

– А на каком еще? Вряд ли старик Марио ди Санталис учил английский. Впрочем, он умер еще до моего рождения, так что точно не скажу. Тогда цирковые семьи

были куда более замкнутые. Мы все до сих пор выходим из себя на

итальянском… и предаемся любви тоже. Ты же слышал, как беснуется Папаша

Тони.

Томми засмеялся. Вспышки Папаши Тони стали легендой уже в первый сезон с

Ламбетом.

– Папаша Тони получил их после смерти отца – по традиции. В раздевалке есть

отпечатанная копия на английском. Я прочитаю тебе.

Но вместо того, чтобы читать, Марио облокотился на стену, сунул руки в карманы

и процитировал по памяти.

– Следующие правила должны блюстись всей семьей во все времена.

Первое. В зале запрещено курение.

Второе. На полу и оборудовании запрещено находиться в обуви.

Третье. Запрещены репетиции без натянутой сетки.

Четвертое. Никому не позволено работать на высоте в одиночку.

Пятое. На высоте ни под каким предлогом нельзя носить уличную одежду.

Шестое. Зрителям и гостям запрещено смотреть без разрешения.

Все нарушения дисциплины должны нести соразмерное наказание. Тщательное

соблюдение дисциплины – признак настоящего артиста.

Слушая тихий твердый голос Марио, Томми вдруг с пронзительной ясностью

понял: здесь, а не у теплого огня в гостиной, именно здесь, в холодной пустой

пыльной комнате, за толстым стеклом, лежит настоящее сердце дома.

Вздрагивая, мальчик посмотрел вверх, на надменную европейскую подпись –

единственное, что он мог разобрать.

Mario di Santalis.

– Видишь, – усмехнулся Марио, – все правила вполне резонны. Как бы ты ни был

уверен в себе, а тренироваться без сетки нельзя. И нельзя подниматься на

аппарат одному. Уличная обувь вредит паркету. И ты удивишься, какое это

искушение – залезть наверх, не переодевшись, особенно если в голову пришла

новая идея. Что касается других правил… В большой семье всем все интересно, и здесь действует такая система. Когда ты работаешь, то автоматически

получаешь превосходство над всеми, кто не в номере. Так что, если ты вдруг в

ближайшие несколько недель решишь, что не хочешь, чтобы моя мать или дети

на тебя смотрели – а они захотят посмотреть, даже не сомневайся – скажи, чтобы уходили. Это не будет грубо, просто здесь так принято. И наоборот. Если

кто-нибудь работает – скажем, Джонни с этой девушкой, Стеллой, – а ты

входишь, то спроси, можно ли остаться. Если разрешат – пожалуйста, смотри

снизу или с галереи. Если нет – придется тебе исчезнуть. Быстро, без споров и

без обид.

– Понятно.

– Некоторым все равно, некоторым – нет. Вот Лисс, моя сестра, становится

нервной, как кошка, когда репетирует. Просто с ума сходит, если кто-то смотрит.

Папаша Тони еще хуже, чем Лисс, но он хотя бы держит себя в руках.

Томми вспомнил, как Папаша Тони вечно гонял цирковых детей от аппарата во

время репетиций.

– Анжело против зрителей не возражает, Клео начинает выделываться. Ну и так

далее.

Томми подумал, кто такая Клео и как относится к зрителям сам Марио, но не

решился спросить. А Марио продолжал:

– Низкие трапеции не считаются. На них, на брусьях и на матах можешь работать

один, если хочешь. Барбара занимается у балетного станка – вот почему мы

повесили зеркало так низко. Люсия установила здесь станок, когда мы с Лисс

были детьми.

– Ты сказал, что не живешь дома?

– Нет. Я люблю свою семью, но порой мне просто необходимо оказаться от них

подальше, пока не свихнулся. Fratellacio мне хватает и в дороге.

– Чего-чего тебе хватает?

– Братства, – хихикнул Марио. – Только перед Папашей Тони не повторяй.

Правильное слово – fratellanza. У меня есть квартирка в Санта-Монике, а сюда я

приезжаю поесть. Иногда ночую, когда слишком устаю на репетициях. Но мне

нравится иметь свое жилье. Правда, остальные надо мной смеются. Лисс

уверяет, что у меня там притон курильщиков опиума. Лу, кажется, убеждена, что

я вожу туда женщин… а Анжело надеется, что я их туда вожу.

– Что?

– Семейная шутка, – криво усмехнулся Марио. – Забудь.

Но слова вовсе не звучали шуткой, и Томми вдруг спросил:

– У тебя есть девушка?

Марио неожиданно взъярился.

– Откуда у меня, черт возьми, время на девушек? Восемь месяцев в году я в

разъездах, а остальные четыре работаю. Какие, к черту, девушки!

Но Томми понимал, что дело здесь нечисто. У некоторых мужчин, путешествующих с цирком, было по девушке в каждом городе. Не говоря уже о

том, что в самом шоу на каждого мужчину приходилось по две женщины. О чем

Марио говорит? Но настаивать Томми не стал. Вместо этого он вернулся к

заключенным в рамку правилам.

– Что там последнее, насчет дисциплины?

– Тщательное соблюдение дисциплины, – откликнулся Марио, – признак

настоящего артиста.

– Тщательное соблюдение дисциплины – признак настоящего артиста, – повторил

Папаша Тони из дверей.

Он вышел на пол, и Томми заметил, что Папаша идет босиком – даже мягкие

тапки снял. Но и босиком, с закатанными рукавами он все равно выглядел

королем в своих владениях.

– Подождал бы с экскурсией до завтра, Мэтт, – мягко упрекнул он. – Томми

наверняка устал и голоден.

Однако Томми ощутил, что Папаша, напротив, доволен. Приблизившись, он

положил руки им на плечи.

– Вижу, тебя уже познакомили с традициями нашей семьи. Он рассказывал тебе, сколько лет семья ди Санталис выступала здесь и в Европе? Но не давай им

себя запугать, сынок. Здесь ты один из нас, с теми же правами, что и остальные.

А за этой дверью, – Папаша Тони вдруг улыбнулся, и улыбка озарила все его

лицо, – ты тоже один из нас.

Томми даже не верилось, что строгий старик, которого он так боялся, умеет

столь тепло улыбаться.

– Я хочу, чтобы ты услышал то, что я говорил семье – и твоему отцу тоже. Мы не

берем в труппу чужих, Томми. Любой, кто участвует в номере, кто носит нашу

фамилию на манеже, становится одним из нас. Мы будем относиться к тебе, как

к одному из нас – как к сыну, как к брату, а не работающему с нами чужаку. Но

послушай меня, сынок, – он крепко сжал Томми за плечи. – Это означает большую

ответственность. Пока ты не пожелаешь быть одним из нас, не гостем, не чужим, а нашим ребенком, хорошим послушным сыном, младшим братом – ничего не

получится. Здесь нельзя быть чужаком.

Заробевший от серьезности слов, Томми, однако, растрогался. И тихо выговорил:

– Я постараюсь, сэр.

– Славно, славно, – Папаша Тони отпустил его и потянул носом. – Похоже, еда

готова. Скоро Люсия позовет к обеду. Мэтт, отведи Томми наверх и покажи, где

столовая.

– Разумеется. Пойдем… – поколебавшись, Марио бросил взгляд на Папашу Тони, потом со смехом хлопнул Томми по плечу. – Пойдем, братишка.

Томми вдруг ощутил, что замерз, страшно устал и, несмотря на плотный завтрак, проголодался как волк. Оживление, поддерживающее его во время поездки и

знакомства с домом, утекло, как вода. Интересно, что на обед? Пахло вкусно, но

абсолютно незнакомо. Перед тем, как выйти из зала, он послушно встал на

колени рядом с Марио, чтобы забрать обувь из ящика.

ГЛАВА 8

Когда Томми вошел в зал несколько дней спустя, там было темно, но из

полуоткрытой двери раздевалки выбивался лучик света. Внутри обнаружился

Марио, стоящий на коленях между двумя огромными коробками.

– Ты что там делаешь? Молишься?

– Не совсем, – Марио выпрямился. – Домашние обязанности. В следующем году

свалим их на тебя. Младшие вечно делают всю грязную работу.

В воздухе стоял любопытный запах: камфара, клей и еще что-то непонятное.

Марио снова склонился над коробками.

– Каждый год мы бьем себя в грудь и клянемся, что займемся этим, как только

кончится сезон. И каждый год сваливаем все в коробки и рассказываем друг

другу, насколько легче будет разобрать все дома. А потом вдруг наступает

Новый год, и пора готовиться к новому сезону.

Томми забыл разуться. Быстро и виновато он распутал шнурки и отнес обувь в

ящик. К тому времени, как он вернулся, Марио покончил с поверхностным

осмотром и перевернул одну из коробок вверх дном. Спутанная черно-зелено-

бело-золотая масса шлепнулась на пол и развалилась на отдельные тряпки.

Вторая коробка подверглась той же процедуре, рассыпав шарики от моли по

всем углам, и Марио принялся без энтузиазма рыться в тряпичной горе.

– Ну и бардак, – поймав взгляд Томми, он улыбнулся. – В конце сезона всё

сваливают в одну кучу, а моя работа – разобрать это барахло. Выбрать, что еще

приличное, что можно починить и носить на тренировки, что надо выбросить, чтобы дом не захламлять.

Томми это показалось странным и забавным. На гастролях Сантелли были

методичны до фанатизма. Он озвучил свои мысли Марио.

– Ага, а к концу сезона мы так устаем перепроверять каждую мелочь по три раза, что в последнюю ночь просто запихиваем все в ящик и едем домой побыстрее.

Раздевалка занимала около пятнадцати квадратных футов. Свет шел из

огромного окна, забранного матовым стеклом. Вдоль одной стены тянулся

низкий длинный прилавок с квадратной раковиной посредине – когда-то здесь

находилась кладовая, и ящики над и под прилавком были заперты. На другой

стене висел стенд. Томми подошел посмотреть, и Марио медленно двинулся

следом.

– Примерная копия правил на английском. Люсия повесила их сюда, когда в доме

стало много чужих.

Томми встал на носочки и прочел.

Все гимнастические снаряды опасны,

если неправильно используются!

Для вашей собственной и нашей безопасности рекомендуем соблюдать

следующие правила:

1 Пожалуйста, не носите уличную обувь и одежду в тренировочном зале.

2 Не поднимайтесь на аппарат без руководителя или инструктора.

3 Ни в коем случае не пытайтесь регулировать оборудование!

4 Уважаемые леди, убедитесь, что волосы не закрывают вам глаза!

5 Пожалуйста, воздержитесь от курения!

Систематическое нарушение наших правил

влечет за собой запрет пользоваться залом.

– Ты будешь удивлен, – сказал Марио, – но находятся люди, которые считают, что

правила не для них писаны. Папаша Тони прогнал с полдюжины таких героев –

сколько бы они ни платили за тренировки или уроки. Я мог бы рассказать

забавную историю о каждом из этих правил. Зато у нас никогда не случалось

серьезных происшествий, и мы этим гордимся.

Кроме правил на стенде были вырезки из газет и журналов, несколько нечетких

снимков, сделанных в зале, и маленький раскрашенный деревянный знак, который гласил: «Долой закон всемирного тяготения!»

– Ну конечно, – хихикнул Томми. – Если б не было гравитации, вот бы мы

развернулись!

– Ну-ну. Если бы не было гравитации, летал бы каждый встречный-поперечный. И

чем бы мы зарабатывали на жизнь?

Еще у стены стоял большой кусок картона, на котором явно детская рука очень

аккуратно вывела красные буквы.

ПЕРЕДОВАЯ ШКОЛА ПОЛЕТОВ ИМЕНИ АНЖЕЛО САНТЕЛЛИ

Капризы

Слезы

И

Истерики

Направляйте к руководству

(для сохранности)

LASCIATE OGNI SPERANZA, VOI CH’ENTRATE.

Края картона испещряли маленькие глупые наброски: обезьянка, свисающая с

трапеции на одной ноге; девочка с длинным хвостиком, прыгающая через обруч, который держит усатая фигура; висящий вверх тормашками ловитор, уставившийся на огромные часы, чьи стрелки показывают полночь. Рисунки были

любительские, но с явным элементом карикатуры. Усатая фигура наверняка

изображала Папашу Тони. Девочка с хвостиком сильно напоминала Марио с его

характерными бровями.

Томми прыснул.

– Кто это сделал?

– Моя сестра Лисс, – ответил Марио. – Ей, кажется, было около пятнадцати.

– А что значат слова по-итальянски?

– «Оставь надежду всяк сюда входящий», – перевел тот. – Это было написано на

вратах ада в «Божественной комедии» Данте.

– Передовая Школа Полетов? – хмыкнул Томми.

– Дело было зимой. Анжело как раз начал учить нас простым трюкам. А Лисс… ну, она всегда была вспыльчивой. Однажды Анжело сделал ей несколько

замечаний. Обычных таких замечаний – обычных для Анжело. Что-то вроде «Не

отклячивай свою жирную задницу». Ты знаешь, какой он тактичный.

Томми засмеялся, припомнив еще несколько тактичных замечаний Анжело.

– О да.

– В общем, Лисс то ли огорчилась, то ли обиделась, то ли разозлилась… Упала в

сетку и принялась визжать. Анжело такие дела всегда были не по нраву.

Недолго думая, он взял да и отшлепал ее. Лисс ударилась в истерику, подняла на

уши весь дом, прибежали Люсия, Nonna… Лу шлепнула Лисс мокрым

полотенцем… Короче говоря, суматоха была еще та. Когда Лисс утихомирили, Папаша Тони прочитал ей свою Лекцию Номер Три – о дисциплине и

самообладании – и отстранил от тренировок на неделю. Вторая ступень того, что

старик Марио называл «соразмерным наказанием». Следующая после полировки

пола или лишения карманных денег. Вернувшись из школы, Лисс пробралась к

Анжело и запихнула эту штуку ему в ванную. Когда он пришел помыться после

тренировки, то весь дом слышал, как он воет от смеха. Короче, мы все так

развеселились... да и Люсия наверняка поговорила с Анжело насчет того, что

девочек этого возраста уже нельзя перекидывать через колено и шлепать, как

маленьких… В общем, Лисс в первый и последний в истории семьи раз

помиловали, а ее художества Анжело принес сюда, на почетное место. С тех пор

мы дразним его этой Передовой Школой Полетов.

– Твоя сестра – девушка с характером.

– Еще с каким, – Марио пнул гору разноцветного тряпья. – Ладно, давай делом

займемся. В следующем году я смогу спихнуть все это на тебя. И мучиться тебе, пока не подрастет Клэй.

Собрав охапку черных трико, переплетшихся, как змеи, он кинул их Томми.

– Проверь на протертые места и дырки от моли. Если совсем драные – кидай в эту

картонку. Если просто прохудились, клади сюда. Люсия и Лисс – когда приедет –

заштопают.

Томми сел, положив трико на колени. Пахли они далеко не свежестью, но сквозь

вонь нафталина пробивался легкий запах канифоли, опилок и пота – запах

детства. Марио разбирал тапки и теннисные туфли.

– Эти надо было выкинуть еще в прошлом году, – он бросил старую обувь в

картонку. – Ты записался в школу? Надо было кому-то из нас с тобой пойти.

– Я и один справился. Меня записали во второй класс старшей школы.

– Когда будешь уходить? Около трех?

– Кстати, хотел спросить. Миссис Сантелли… ну, твоя мама, она ведь на самом

деле миссис Гарднер?

Томми вспомнил разговор наверху, когда рассказывал матери Марио про школу.

Сделав один из своих плавных точных жестов, она сказала:

– О, Томми, меня все называют Люсией, даже внук. Почему ты должен быть

исключением?

– Это как-то невежливо, – возразил он, – миссис Сантелли… то есть, миссис

Гарднер…

– Вот видишь, выходит сплошная путаница.

Теперь Томми объяснял Марио:

– Не знаю, как-то это… неуважительно. Моя мама бы рассердилась. Мне

действительно называть ее Люсией?

– Если она хочет, почему бы и нет? Мы все так делаем. Анжело рассказывал, отец

тоже злился. Когда Лисс еще только-только училась говорить, Лу ясно дала

понять, что не хочет, чтобы ее звали мамой, и мы все выросли, называя ее Лулу. И

Папаша Тони всегда был для нас просто Папашей. Он бы разрыв сердца получил, если бы кто-то, пусть даже Клэй, сказал ему «дедушка». Зачем спорить?

Каждого надо называть так, как он сам того желает, – вот это, по-моему, вежливо.

– Наверное, – с сомнением пробормотал Томми. – В общем, она предложила

проводить меня в школу, но я отказался. И я буду учиться на первой смене.

– Вот и прекрасно, – сказал Марио. – Значит, я еще поработаю. Если бы ты учился

во вторую, Папаша Тони велел бы мне закругляться с балетной школой и

начинать утренние репетиции.

– Тогда ладно, – Томми сунул палец в дыру. – Даже и не знаю… твоя мама

должна быть чудо-мастерицей, чтобы это залатать.

– О боже, – сказал Марио. – Кидай в картонку. Они все такие?

– Нет, у этих, например, только ступни немного протерты.

– Ну хорошо, – парень покрутил пару черных балеток. – А это как здесь

оказалось?

– Марио, можно спросить… кое-что? Как ты начал преподавать балет?

Парень нервно вывернул балетку наизнанку и обратно.

– Ох, я не учу самим танцам. Только натаскиваю акробатике ребят, которые

занимаются балетом. Но сам я начинал танцором, – Марио уставился на туфлю. –

Нас с Лисс с раннего детства каждую зиму записывали в балетную школу. А

когда у Джо и Люсии вышла та штука, то и на весь год. Джонни никогда особо не

интересовался, Марк тоже, а я продолжал заниматься. В шестнадцать мне

предложили постоянное место в студии. Но Папаша Тони тем летом настоял на

том, чтобы взять нас всех на гастроли. И… даже не знаю… оказавшись на

дороге, я снова влюбился в цирк. Потом еще был перерыв, когда я пошел в

колледж – этого хотел дедушка Гарднер. В тот же год Лисс вышла замуж. А меня

собрались отправить в Беркли, туда, где учился отец. Дед был готов оплатить

обучение, проживание и все остальное. Сам я не горел желанием. У меня как раз

стало получаться двойное сальто, и я начал задумываться о тройном. Но Анжело

сказал, что хотя бы на год попробовать надо.

– И ты поступил в колледж?

– Да. Только не смейся. Решил, что мне понравится преподавать.

– Я и не смеюсь. По-моему, из тебя бы вышел замечательный учитель. А то какие

только придурки в школу работать не идут! Ну, ты знаешь, сам учился.

– А вот и нет. Я никогда не ходил в школу. Мы все время колесили по стране.

Когда Лу была звездой Старра, она, конечно, нанимала нам учителя, но после

несчастного случая я практически поселился в балетной школе. Но экзамены я

сдал нормально. Наверное, у меня IQ высокий или что. Мне нравилось в

колледже.

– Тогда почему ты бросил?

– Я не бросал, – лицо Марио вдруг сделалось абсолютно пустым. – Меня

исключили.

– За что? – в шоке выдохнул Томми.

Марио выглядел холодным чужим и совсем взрослым.

– Ты задаешь слишком много дурацких вопросов. Если так хочешь знать, я

напился. Напился, натворил дел… очень серьезных дел… и загремел за решетку.

Так что из колледжа меня выперли. Мы будем эти проклятые тряпки разбирать

или языками молоть?

Он швырнул балетку в коробку.

Томми наклонился над горой одежды. Щеки жгло, будто Марио дал ему

пощечину. Он внимательно пробегал пальцами вдоль швов трико, ощупывал носок

и пятку в поисках протертых мест и разрывов. Как и всегда с Марио, Томми

казалось, будто он в потемках ходит вокруг черной глубокой ямы. Никогда не

знаешь, какое слово или шаг окажутся роковыми.

С этим непредсказуемым поведением Томми столкнулся с самого начала

обучения. Первые несколько минут Марио излучал дружелюбие, терпение и

ободрение. Даже насмешки и крики звучали дружески. А потом – без всякого

предупреждения – в нем словно ветер менялся. Он мрачнел и грубо бросал:

– Все, хватит, кыш!

Сначала Томми винил собственную глупость и медлительность. Потом

заподозрил, что у Марио очень неустойчивое внимание. А в последнее время

начал понимать, что есть что-то еще, нечто большее, чем простая

раздражительность. И к нему это загадочное нечто никакого отношения не

имеет.

Стоя на коленях, Марио перетряхивал изукрашенные жилетки и ремни. Томми

поглядывал на него краем глаза. Отросшие волосы спускались на шею, их явно

требовалось подстричь. Одет он был в грубые рабочие штаны, вытертую черную

водолазку (непонятно было, сколько у него таких и носит ли он что-нибудь

другое) и плетеные мексиканские сандалии.

– Парень… – ожил, наконец, Марио.

– Да?

– Слушай, ты просто угодил в больное место. Прости, что я так вспылил. Это

длинная история и не очень-то красивая вдобавок. Когда-нибудь я ее тебе

расскажу. А теперь помоги мне навести тут порядок. Брось эти полотенца вон

туда, их надо в стирку.

Томми принялся возиться рядом с ним, раскладывая по разным кучкам трико, ремни, топы, полотенца и накидки. Марио выудил моток кисеи, которой они

оборачивали запястья, и перематывал его потуже.

– Том, еще кое-что. Сделаешь мне одолжение?

– Конечно, если смогу.

– Тебя будут объявлять как Томми Сантелли, ты знаешь, да? И вот, я, конечно, не

могу просить тебя лгать, но… Если я тебя куда-нибудь с собой возьму – а я могу

– можно я буду представлять тебя так, и пусть все думают, что ты мой младший

брат? Даже если я назову тебя Томми Гарднером, ты не возражай, хорошо?

– Ну… пожалуйста, – озадаченно согласился Томми.

Марио поднял голову. Теперь он снова улыбался.

– Видишь, как серьезно я воспринял слова Папаши Тони? Это он главным образом

для меня говорил, не для тебя.

– Не понимаю, – Томми совсем смешался.

– Ты не против быть моим братишкой?

– Переживу как-нибудь.

И Томми снова подумал, что с Марио никогда не знаешь, чем все обернется.

На следующее утро они принялись за работу. Начали с обычных наклонов и

упражнений на растяжку, и Томми поймал свое отражение в одном из больших

зеркал: худой, длинноногий, в слишком большой футболке и шортах. Чувство

неловкости он преодолел давно, а вот относительная скованность неприятно

удивила.

Марио – голый до пояса, в обвисших черных трико, протертых на коленях – делал

высокие махи ногами, держась за станок. Обернувшись, он усмехнулся.

– Через пару дней разработаешься. Не забывай, я всю зиму занимался, вот и

сохранил форму, – он встал на большие пальцы. – Рассказать про самое худшее, что однажды со мной произошло? Мне было что-то около пятнадцати, и я

готовился к показу в балетной школе. Очень гордился собой, потому что умел

делать всю эту чепуху: высокие прыжки, вращения, пируэты… Кстати, ты знал, что танцор учится делать пируэт так же, как гимнаст – абсолютно одинаково? И

такого высокого броска ногой, как у меня, ни у кого не было. И как-то мистер Корт

– наш учитель – смотрел на меня, смотрел да и сказал: «Беда твоя в том, Мэтт, что ты не танцор, а какой-то акробат!» Ты не представляешь, как я рыдал дома, –

Марио рассмеялся. – Самое забавное, что он понятия не имел, насколько был

прав. Он не знал, что Лисс и я из цирковой семьи, просто использовал слово, которое в его среде было оскорбительным.