Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

– Если бы не ты…

Она взяла его ладонь обеими руками, и Анжело смущенно качнул головой.

– Ладно, ладно, Бесс, забудь. Как Том?

– Принц порвал его трижды… один раз ударил по руке и два по ребрам. Он

потерял много крови, и глаз поврежден… – женщина снова расплакалась.

Марио взял ее за плечи и бережно усадил в кресло.

– Томми, оставайся с матерью. Элизабет, я принесу вам кофе. Анжело, найди

себе доктора.

Томми сел рядом с матерью. Через некоторое время вернулся Анжело – с

аккуратной толстой повязкой на предплечье. Марио принес кофе и, не

спрашивая, вручил Томми стаканчик. Мальчик сделал глоток, но напиток был

таким горьким, что Томми поставил его на пол почти нетронутым.

– Я так и знал, что этот кот – убийца, – сказал он.

Бесс Зейн вскинула голову.

– Ох, нет, Младший, Принц не виноват. Том знал, что у Принца болит зуб, и

нечаянно задел его рукой по той стороне. Принц испугался – вот и все. Он

испугался, и ему было больно. Они же как дети.

– Хорошенький ребеночек, – пробормотал Томми, не раз слышавший эту

присказку.

Наконец, вечность спустя, появился доктор.

– Миссис Зейн?

Все четверо вскочили на ноги.

– Миссис Зейн, сейчас вы можете на несколько секунд увидеть вашего мужа. И на

минуту утром.

– Как… как он?

Доктор обвел их взглядом, и Томми снова остро ощутил, какое впечатление они

производят. В том числе мать – в потрепанном пальто и заляпанном кровью

платье.

– Ранения довольно серьезные. Сломаны лучевая кость и четыре ребра. Думаю, лев насел на него всем весом. Рука сильно пострадала, порвана мышца плеча. На

грудь и плечо пришлось наложить около восьмидесяти швов. С глазом хуже.

Ущерб окончательно прояснится, когда спадет опухоль, но уже сейчас можно

сказать, что веко разорвано. Скорее всего, мы сохраним ему зрение, но буду

честен – выглядит неважно. В раны, нанесенные дикими животными, всегда

попадает инфекция.

Анжело перекрестился.

– Вам лучше идти домой, миссис Зейн, – мягко предложил доктор. – Сыновья

отвезут вас.

Бесс качнула головой.

– Я остаюсь. Анжело, отвези Томми.

– Разумеется.

Томми начал было доказывать, что может остаться с матерью, но Марио крепко

сжал его плечо и отконвоировал к машине.

– Мне сесть за руль, Анжело?

– Да ну! – тот нетерпеливо поджидал, пока они устроятся. – Рука в порядке. Меня

домашние кошки хуже царапали!

Томми снова ощутил тяжелую дурноту. Если он пробудет с цирком двадцать лет, сможет ли вот так запросто войти в львиную клетку, спасти человека, а потом

отработать собственный номер с глубокой раной на руке, о которой даже не

сочтет нужным упомянуть?

У него застучали зубы, и Марио позвал:

– Прибавь немного. Паренька знобит.

– Неудивительно, – откликнулся Анжело. – Чудо, что он вообще так долго

продержался. Ты был слишком суров с ним, Мэтт.

Марио приобнял Томми за плечи.

– Слушай, Том, мне пришлось на тебя наорать, иначе бы ты расклеился. А за

тобой и все остальные. Потом узнали бы зрители – и все, паника. Я видел такое.

А так ты держал себя в руках, и все прошло гладко. Сейчас можешь не

сдерживаться, если хочешь. Теперь самое время – когда все позади.

– Мне… п-просто оч-чень х-х-холодно, – выговорил Томми. – Наверное…

наверное, з-замерз в… в б-больнице.

На стоянке царили темнота и тишина, но на звук мотора из билетной будки

выскочил Джим Ламбет.

– Анжело, все в порядке? Томми, как отец?

Выслушав их, он потрепал Томми по плечу.

– Хороший парень. Марио, отведи его в постель. Он молодчина.

Мальчик слышал лестный отзыв, но слишком замерз, чтобы разбирать слова.

Анжело подвез их к трейлеру Зейнов, и Марио с Томми вышли.

– Я останусь с ним. Иди поспи, Анжело.

– Я в порядке, – заспорил Томми, но Марио молча подтолкнул его к дверям.

Здесь по-прежнему горел свет, корзинка с рукоделием лежала там, где оставила

ее мать, – с его собственными трико, натянутыми на штопальный грибок. На

спинке кресла висела отцовская рубашка.

Томми сжимал зубы, холод пробирал, казалось, до костей. Он забыл, каково это –

быть в тепле. Ему чудилось, будто он сдерживает дыхание, сопротивляясь

холодному удушающему напряжению, долгие часы.

Марио сразу отправился в ванную.

– Слава богу, что здесь хорошее снабжение горячей водой. Раздевайся и прими

душ – очень горячий, какой только сможешь вытерпеть. Я принесу что-нибудь

теплое.

– Марио, я же сказал, что все в порядке…

Парень пихнул его в плечо.

– Делай, что сказано, и не усложняй мне жизнь. Лучше скажи спасибо, что мы не в

шапито. А то обходился бы ведром холодной воды. Если простудишься, легче от

этого никому не станет. Давай, пошел.

Под тугими обжигающими струями внешний холод постепенно ушел. Но

внутренняя боль все крепчала. Томми натянул поверх пижамы свитер и вышел.

Марио возился в кухне.

– Лучше? Где твоя мать держит кофе? Приготовлю ужин… или завтрак. Тебе

надо закинуть внутрь что-нибудь горячее.

– В этой жестянке. Я ничего не хочу. Если поем, стошнит.

– Ладно, ладно, тогда иди в постель. Лично я умираю с голоду. Стараюсь не

наедаться перед вечерним представлением, а сейчас почти утро. Не

возражаешь, если я перекушу?

Томми вдруг стало стыдно.

– Нет, конечно. Давай помогу. Яичница сойдет? Яйца – единственное, что у нас

точно есть, – наклонившись, он вытащил сковородку. – Да, пару дюжин. Сколько

тебе? Может, тоже переоденешься? Сам все время твердишь мне о простуде.

– Да, пожалуй.

Когда Марио вернулся, Томми уже нарезал бекон на салфетку и принялся за

готовку яичницы. Он заметил, что Марио улыбается, и смутно удивился причине.

К тому времени, как еда оказалась на тарелках, Томми понял, что тоже голоден.

Он сел, Марио опустился рядом. Томми взял чашку, и горячий аромат кофе, жар

чашки в его руке словно растопили тугой ноющий ком в горле. Тарелку с яичницей

Томми вдруг увидел сквозь мутную, обжигающую глаза пелену.

Марио положил руку ему на плечо.

– Ну все, – шепнул он, – спокойно. Уже можно. Все закончилось. Давай пей, – он

поднес чашку к губам Томми. – Горячо, но ты все равно глотай. Вот так, молодец.

Томми сглотнул, фыркнул, закашлялся и снова глотнул. Сам взял чашку и – со

слезами и смехом пополам – сказал:

– Я… в порядке. Меня не надо… кормить с ложечки.

– Тогда ешь, ragazzo.

– Хорошо, – Томми взял вилку.

Они жевали в тишине, за окном стояли серые предутренние сумерки.

– Слышишь? – нарушил молчание Марио. – Ветер. Или дождь? Подлей мне кофе, ты ближе.

Томми принес кофейник и наклонил его над чашкой Марио. Потом вдруг

рассмеялся.

– У тебя повязки размокли. Ты забыл их снять, когда мылся.

– Должно быть, у меня на уме было что-то другое, – Марио оттолкнул тарелку. –

Иди спать. Я побуду с тобой.

– Я и один справлюсь.

– Расслабься, – фыркнул Марио. – Я вовсе не собираюсь тебя нянчить. Просто

Анжело и Папаша Тони небось десятый сон видят и прибьют меня, если я их

разбужу. Не против, если вздремну здесь?

– Пожалуйста, – пробормотал Томми.

Марио шагнул к дверям и глянул наружу, на серое небо. На стоянке не было

никакого света, помимо центрального прожектора, который никогда не

выключали. Где-то в отдалении переступала копытами привязанная лошадь.

– Дождь. Завтра… то есть сегодня никакого представления. Иди в кровать.

Томми разложил диван, служивший ему постелью. Видеть темную пустоту

родительской комнаты он не мог. Вытянувшись во весь рост, Томми закрыл глаза, и все образы, которые он так старательно изгонял из сознания, нахлынули с

новой силой и ужасающей четкостью: страшные окровавленные лохмотья, отец, обмякший на руках Анжело, словно марионетка с обрезанными нитями…

…около восьмидесяти швов… скорее всего мы сохраним ему зрение…

Марио выключил свет. Диван слегка скрипнул, когда парень сел на край

разуться. Лег он прямо как был – одетый.

– Будешь спать в одежде? Достать тебе папину пижаму?

– Не надо. Уже почти утро.

Без всякого предупреждения Томми со стыдом ощутил, как дыхание

перехватило, а на глаза наворачиваются слезы.

Марио, повернувшись к нему, сказал шепотом:

– Слушай, малыш, расслабься. В цирке все время что-то случается. Ты же знаешь.

Вот, клади голову мне на плечо, – он обнял Томми за спину. – Так лучше.

Ноющая тяжесть начала растворяться, и Томми, совершенно измученный, забылся тяжелым сном.

Когда он проснулся, в полном серенького света трейлере никого не было.

Снаружи слышались шлепающие шаги, надсадный шум заводящегося мотора, позвякивание упряжи, жутковато-жалобный рев недовольного слона, топот

копыт, далекий плач ребенка – обыденная симфония цирка дождливым утром.

А затем сквозь приоткрытую дверь донесся голос Марио – холодный и

разгневанный, какого Томми ни разу не слышал.

– Анжело, были бы у меня твои мысли – я бы мыл их три раза на дню зеленым

мылом! Паренек едва не заболел от шока. Я просто решил не оставлять его

одного. Вот что это было. И это все, что было! Иисус, Мария и Иосиф! За кого ты

меня принимаешь?

Анжело что-то пробормотал, и Марио, явно не успокоенный, рявкнул:

– Ну ладно, ладно, хочешь всему проклятому двору разболтать? Иди помоги

Папаше, я сам справлюсь! Если, конечно, не собираешься расспрашивать

Томми…

– Собираюсь, – ответил Анжело и через минуту без стука вошел в трейлер. –

Проснулся, Том?

– Ага… – Томми сел, моргая. – А что? Что-то случилось?

Смерив мальчика долгим пристальным взглядом, Анжело покачал головой:

– Нет. Просто Большой Джим отменил дневное шоу. Льет как из ведра. В полдень

выдвигаемся в следующий город. Одевайся, надо посмотреть, можно ли

перевозить твоего отца.

Томми торопливо влез в одежду и нашел в холодильнике немного молока.

Управившись с этим скудным завтраком, он вышел наружу. Дождь превращал

землю в слякоть, а на местах, где были стены манежа, стояли лужи. Большинство

трейлеров уже уехали.

Когда Томми пересекал стоянку, к нему подошел Джефф Кардифф – ассистент

Тома Зейна.

– Поедешь к отцу в больницу? Скажи, пусть не волнуется. Я поработаю с котами

несколько дней. Если, конечно, твоя мать не захочет его заменить.

– Хорошо, я передам.

– Он потеряет глаз?

– Надеюсь, нет.

– Твоей маме не позавидуешь. Особенно сейчас. Тебе надо ехать с цирком, а ей –

оставаться здесь, с ним, – вздохнул Кардифф. – Ну, передавай им обоим от меня

лучшие пожелания. Поеду с котами.

Он ушел, а Томми стоял под дождем, не замечая даже, что промокает. Его вдруг

со свежей силой поразило понимание, что он не просто цирковой ребенок, путешествующий со своей семьей. Он сам артист, связанный контрактом.

Прошлым вечером он поднялся на аппарат, не зная, жив его отец или мертв. А

сейчас – как все – продолжит тур.

Рядом остановился рабочий.

– Томми, я отцепил трейлер твоих родителей. Мы перегоним его на городскую

стоянку. Тонио Сантелли сказал, что ты едешь с ними. Тебе лучше собрать свои

вещи и перенести к ним.

Томми – опять в некотором забытьи – сложил одежду и рабочие трико. Анжело, подъехав на машине Зейнов, поманил его внутрь, и Томми сел, наблюдая за

монотонной работой дворников. Руки Анжело лежали на руле твердо и уверенно

– как всегда. Только краешек бинта светлел из-под узкого рукава пальто.

Анжело был гладко выбрит и опрятно одет.

В больнице Томми подумал, что хотя бы сегодня они не смахивают на кучку

бродяг, и вид матери, все еще в грязном платье, больно его кольнул.

– Как папа?

– Справляется. Если не будет инфекции, выпишут через неделю.

Лишь годы спустя Томми в полной мере осознал, какая спартанская выдержка

сквозила за этим оптимизмом.

– Бесс, ты завтракала? – спросил Анжело.

– Я не голодна.

– Не ела с прошлого вечера? – он крепко взял Элизабет за руку. – Буду ходить за

тобой, как Марио вчера ходил за твоим сыном. Ну-ка пойдем.

Анжело отвел ее в кафе через дорогу от больницы и не сказал ни слова, пока

она не съела яичницу, картофель, тост и не принялась за вторую чашку кофе.

– Не возражаешь, если я закурю, Бесс? Не надо было тебе здесь оставаться.

Марж уже попеняла мне за то, что я тебе позволил.

Томми удивился. И когда Анжело успел поговорить с Марго?

– Ох, она сказала…

Анжело кивнул, и Бесс продолжила:

– Обычно я работала с котами сама, если Том не мог. Но теперь…

– Кардифф сказал, что может взять их на себя, – Анжело выпустил колечко

дыма. – Ваш трейлер на стоянке в восьми кварталах отсюда. Вот ключи от

машины. Мэтт и Папаша Тони заберут нас через полчаса. Но давай договоримся о

твоем пареньке. Если он тебе сильно нужен, обойдемся без него два-три дня.

Догонит нас в Руидосо…

– Ты очень добр, Анжело. Но Том слег, и вряд ли Ламбету захочется, чтобы из шоу

ушел кто-то еще. Попросишь Ма Лейти, чтобы он пожил у нее?

– Не волнуйся. В нашем трейлере полно места, и мы все привыкли к Томми за

зиму. Они с Марио прекрасно ладят.

– Не хочу вас обременять…

– Ты вовсе нас не обременяешь! Слушай, он часть труппы… ты же в курсе, как

Папаша относится к семье, – Анжело положил подбородок на руки. – Я понимаю, что ты волнуешься, Бесс. Но я присмотрю за ним. У меня самого есть ребенок, ты

же знаешь.

– Нет, я не знала…

– Да, есть. Девочка, Тесса. Тереза – в честь ее матери. Она в Калифорнии, в

католическом пансионате. Я буду заботиться о Томми, как о собственном сыне, Бесс, обещаю.

– Хорошо, – медленно проговорила Бесс. – Я буду знать, что с тобой и Тонио он в

порядке.

Из-за стола она поднялась с видом человека, который все решил и устроил.

– Мам, можно повидаться с папой? – попросил Томми.

– Сынок, он еще на лекарствах… он тебя не узнает. Меня не узнал.

Твердая холодная рука Бесс подрагивала в ладони сына.

Чувствуя, как жжет в груди, Томми поцеловал мать.

– Мама, когда мы увидимся?

– Я буду следить за вашим маршрутом по «Билборду» и посылать тебе открытки.

Анжело, наклонившись, поцеловал Бесс в щеку.

– Это от Марго. Не волнуйся, Бесс, мы присмотрим за Томми.

– Благослови тебя Господь, Анжело. Будь хорошим мальчиком, Том, не доставляй

Сантелли хлопот.

Томми заверил, что проблем от него не будет. Но, глядя, как мать идет к

больничным воротам, он почувствовал, что она уже забыла о нем снова.

ГЛАВА 15

Старый сине-белый трейлер, служивший Сантелли домом в дороге, не отличался

ни большими размерами, ни новизной. Он имел вид жилища, которого не касалась

женская рука, но внутри не было ни следа запущенности, свойственной

некоторым холостяцким квартирам. Тонио Сантелли никогда не забывал (и не

давал забывать прочим членам семьи), что они – элита цирка. Ни он, ни те, кто

работал с ним, не допускали, чтобы парадный глянец прикрывал грязь или

безвкусицу обыденности. Рабочая одежда могла быть потрепанная и потертая, но непременно – чистая и залатанная. Анжело – давно уже не маленького –

могли отругать за прореху на свитере. Сколь ни рано рабочие начинали

устанавливать аппарат, Антонио Сантелли приходил наблюдать за их работой

причесанный и гладко выбритый, а от влажных усов его пахло мылом.

Все эти вещи были вбиты в Марио с такого раннего возраста, что Томми он

передавал их практически на бессознательном уровне. Даже теперь перед

представлениями парень автоматически растопыривал пальцы, демонстрируя

чистые, не обкусанные ногти, и сам же потом над собой смеялся, потому что

сейчас эта проверка стала лишь семейной шуткой. Но Томми знал, что были

времена, когда шутками здесь и не пахло. И мальчик быстро привык, что не стоит

появляться на людях с грязными локтями или в рубашке, которой давно пора в

стирку. Сценические костюмы проветривались и гладились после каждого

выступления, трико они носили в прачечную. Что касается трейлера, Томми порой

думал, что даже его мама не наводит такую чистоту.

В центре пристроилась кухонька, практически целиком занятая плитой с двумя

конфорками, крошечным холодильником и раковиной. Были в трейлере туалет и

умывальник, а вот душа не было – во времена, когда этот трейлер строился, автодома еще не оборудовались подобными предметами роскоши.

– В конце концов, – как-то сказал Марио, полуоправдываясь, – мы все выросли в

шапито, где ты моешься, стираешь трико и ополаскиваешь ноги в ведре. По два

ведра воды на брата – и точка. А хочешь горячую ванну – изволь дожидаться

большого города, где есть бассейн или баня.

В задней части трейлера деревянные двери вели в маленькую спальню, которую

Анжело делил со своим отцом. Впереди две короткие обитые материей лавки

превращались в узкие, довольно жесткие кровати, где спали Марио и Томми.

Будучи младшим в труппе, Томми выполнял все мелкие домашние поручения.

Даже статус ведущего артиста – если младший каким-то образом его получал, как случилось в этом году с Марио, – не освобождал от этих обязанностей. Когда

Томми жил с родителями, он был свободен от некоторых поручений. Теперь же

все принимали за данность, что он ими занимается.

На самом деле Томми обнаружил, что такое положение дел ему даже нравится.

Нравится в компании Марио носить одежду в прачечную или стирать трико и

свитера в прачечной самообслуживания; нравится есть поздний ужин после

вечернего представления и убирать в кухне; нравится смотреть, ничего ли не

забыто, перед отправлением; нравится натягивать бельевые веревки, латать

костюмы, развешивать мокрые трико. Все эти заботы не давали слишком много

думать об отце. Город сменялся городом, штат – штатом, и Томми настолько

окунулся в рутину тренировок, выступлений, работы и сна, что для всего прочего

просто не оставалось места.

В Лоутон, штат Оклахома, цирк приехал под серой пеленой дождя. Затяжной

ливень благополучно вымыл даже мысли о вечернем представлении, и Ламбет

отменил шоу, ворча, что надежнее обратиться к гадалке, чем доверять местному

бюро прогноза погоды. Тем не менее большинство артистов после долгих

переездов и двух представлений в день были только рады лишнему выходному.

Перед сумерками Анжело явился в трейлер побриться и переодеться и увидел

Томми, забившегося за кухонный стол с учебниками.

– Малый, мы с Марго едем в город в кино. Если хочешь, бери Элен или Маленькую

Энн, и мы вас подбросим.

– Спасибо, – хмуро откликнулся Томми. – Но Маленькая Энн слегла с больным

ухом. Разве Марго не рассказывала? А Элен с семьей ушла в баптистскую

церковь. На какой-то клубничный фестиваль или что. Звали и меня, но я решил, что не настолько люблю печенье, чтобы высиживать бесконечные службы. Лучше

подтяну уроки, отошлю все в эту заочную школу в Балтиморе и буду свободен

месяц. В последней открытке мама спрашивала, как у меня с учебой.

– Папаша уехал в город. Будет ужинать там с одним парнем, знакомым по шоу

Вудс-Вэйленда. Познакомится с его женой и внуками. Как считаешь, Марио

захочет прокатиться в город?

– Нет, он пошел играть в карты.

Анжело выразительно фыркнул.

– Вряд ли он там много наиграет. С нашими-то финансами!

По давней договоренности во время гастролей всеми деньгами распоряжался

Папаша Тони. Другим выдавались лишь небольшие суммы – «на сигареты». И

только в конце сезона зарплата делилась между артистами (а в случае Томми –

отправлялась в банк). Мальчик получал три доллара в неделю, но не жаловался –

это было больше, чем давали ему родители. К тому же, если учесть, что шнурки

стоили пятак за пару, газировка – пятнадцать центов, а кино – двадцать пять, тратить деньги было особо некуда.

– Остаешься один, Том? Только не сиди допоздна, не порти глаза над этими

дурацкими комиксами, – напутствовал Анжело и ушел.

Покорпев над уроками еще час, Томми отложил учебники и растянулся на своей

койке с комиксом.

Минут через тридцать в дверях появился Марио. Был он мокрый с головы до ног

и сразу полез в шкаф за полотенцем.

– Опять уйдешь? – поинтересовался Томми.

– Вряд ли. Продул девяносто три цента. На вечер, пожалуй, хватит. В этих

чертовых городишках библейского края все еще контролируют продажу

спиртного. Контрабандой привозят мексиканское пиво с границы, и на вкус оно

как несоленая лошадиная моча. Черт подери, лучше уж пить лимонад – и вкуснее, и градуса больше! Я думал, ты поехал в город с Анжело, – Марио склонился над

койкой. – Что читаешь?

– Комиксы.

Марио перебрал книжки.

– «Зеленый фонарь», «Супермен», «Капитан Марвел», «Волшебник

Мандрагора»… Не знал, что ты этим увлекаешься.

Он подцепил комикс про Бэтмена и пролистнул.

– Вот эта меня убивает.

На картинке Бэтмен и Робин летели на трапеции под углом, достичь которого

можно было разве что неоднократным нарушением закона тяготения. Причем

чреватым разрывом не одной мышцы.

– Держу пари, что художник в жизни не видал приличного воздушного номера, –

заметил Томми, скидывая книжки на пол.

Марио в дороге читал много – детективы, фантастику, дешевые журналы. Но

комиксы он считал развлечением для малышей, так что Томми практически

забросил смотреть их в его присутствии.

Парень снял обувь.

– Покер – тупой способ скоротать вечер. Лучше книжку почитать. Только если не

зависать иногда с парнями, посчитают меня высокомерным ублюдком. Я только-

только убедил их смириться с моей работой в балетной школе. Но будь я

проклят, если просижу с ними полночи, обмениваясь пошлыми шутками и

наливаясь этим отвратным пивом.

– Мне надо отправить работу по математике для школы. У тебя есть марка?

Марио послушно заглянул в кошелек.

– Да, осталась одна. Вот это письмо?

Он наклеил марку, положил конверт на кухонный стол и пошел обратно к дверям.

В этот момент раздался удар грома, и весь свет погас.

– Будет Ламбету урок, – засмеялся в темноте Марио. – Отучится экономить

бензин для генератора, подключаясь к городским сетям. Так и знал, что это

случится раньше или позже. Интересно, как они там со своим покером

справятся?

– Наверное, свечку зажгут. Моя мама всегда так делает.

– Ага… и пока они будут возиться, этот мухлежник Клифф приберет к рукам все

тузы!

Свет мигнул и снова зажегся.

– Так, давай-ка расстелем кровати, пока снова не отключили.

Они разложили постели и выключили свет. Молнии сверкали снаружи, вспыхивая

отражением на белых простынях. Томми слышал, как вздыхает и ворочается

Марио.

– Спишь?

– Ага, конечно. Кто уснет в такой грохот?

Марио сел. Лицо его отчетливо высветило вспышкой. Казалось, весь трейлер

вздрагивает от раскатов грома.

– Марио…

– Да?

– Можно я… полежу с тобой немножко?

Белый свет погас, выключая лицо парня, будто лампу. Секунду стояла гробовая

тишина, позволяя Томми как следует осознать, что он сказал, затем Марио

ответил:

– Да, пожалуйста.

Томми взял одеяло. Когда он ступил на пол, Марио добавил:

– Слушай, Том, запри дверь, а? Просто на всякий случай.

Томми, вздрагивая, послушался. Марио повернулся, освобождая ему место, и

Томми вытянулся на спине. Парень улегся на бок, подложив руку под голову.

Свободной рукой натянул на них обоих одеяло.

– Ну вот, как говаривал один призрак, мы все заперты на ночь.

Томми засмеялся, чувствуя, как перехватывает дыхание.

– Сочувствую той бедной заблудшей душе, которая бродит по дому в такую ночь.

Особенно если крыша протекает.

– Аааа, готов поклясться, любой призрак, у которого есть милый холодный дом, завидует тем, кто на кладбище.

– Ты же не веришь в призраков, да, Марио?

– Вообще-то, когда-то верил, – тихо сказал Марио. – Мы с Лисс рассказывали друг

другу, что по ночам в зал является Марио ди Санталис – тот самый, первый. Так

друг друга пугали, что боялись спускаться туда после темноты.

Томми, как обычно, когда нервничал или смущался, принялся дурачиться:

– Ой-ой, он наверняка в гробу переворачивается, когда ты там дурью маешься.

Молчание, шум дождя и все приближающиеся раскаты грома. Марио тронул

Томми за голое плечо – тот носил только пижамные штаны.

– О чем думаешь?

– Наверное… о той ночи в грузовике. Тогда тоже была гроза.

– Я так и решил.

Марио приподнялся на локте и склонился над Томми. Очередная вспышка

выхватила его лицо – бледное и напряженное. Потом снова потемнело.

– Или, может, о другом разе… – он снова нежно дотронулся до Томми. – Ну?

Мальчик, опять застеснявшись, отвернулся.

– Ты чего? – мягко спросил Марио. – Боишься?

– Не… не особенно… – Томми вздрогнул: небо прочертил необычайно яркий

зигзаг. – Ого! Эта наверняка ударила где-то близко!

– Объявляли штормовое предупреждение, – сказал Марио. – У одного из парней

работало радио. Когда я был маленьким, мы угодили в торнадо в Канзасе.

Большой купол вывернуло наизнанку. Хорошо хоть такелажа не было. Помню, один раз…

Голубой свет залил помещение – стало светло как днем. И одновременно с этим

трейлер сотряс оглушительный треск. Марио обхватил Томми, мальчик вскрикнул

в невольном ужасе.

– Господи… – прошептал Марио в наступившей кромешной черноте и тишине. – А

эта небось прямо снаружи стукнула. Может, даже в трейлер. Томми, ты как?

– Нормально, – выдавил мальчик. – Просто… просто испугался. Говорят, если

слышишь звук, значит, ударило не в тебя.

Внезапно он очень отчетливо ощутил тяжесть теплого тела и обнимающие его

руки. Марио начал приподниматься, но Томми притянул его обратно и с вызовом

сказал:

– Я теперь не сплю. И… и ты тоже. И я знаю, что делаю.

Он успел услышать, как стучит сердце – в тяжелой тишине, несущей возможность

отказа. Потом Марио вздохнул и поцеловал его.

Томми никогда не думал, что Марио его так поцелует, а затем понял, что до этой

секунды не знал о поцелуях ровно ничего. Этот первый поцелуй он воспринял по-

детски, пассивно. Но к тому времени, как Марио поцеловал его снова – секунд

через десять – он, хотя и неотчетливо, осознал бездну, которую перешел – в

буквальном смысле молниеносно.

Происходящее не было больше тайной и несколько пугающей маленькой игрой, сыгранной в темноте, согласием на нечто довольно неприятное ради секундного

удовольствия. Это было совсем не то. Томми не знал еще толком, что это будет, но страстно желал узнать. Вспышка молнии – на сей раз не столь

катастрофичная – снова высветила лицо Марио, и Томми – свободный теперь от

большей части смущения и робости – приподнявшись, поцеловал его.

– Ты хочешь…? – нерешительно осведомился Марио.

Томми понял, что Марио сейчас говорит с ребенком, которым он был в тот первый

раз. И ему вдруг стало стыдно, едва не до дурноты стыдно за то притворство.

Как он прикидывался спящим, стремясь урвать кусочек тайного скрытого

наслаждения. Теперь Томми чувствовал себя совершенно иначе. Но знал, что

Марио не понимает, как сильно он изменился, что Марио боится даже попросить

большего, чем уже получал: разрешения ласкать безответное тело, уверенности, что не встретит сопротивления. Неожиданное, почти болезненное сочувствие

накрыло Томми, когда он сообразил: он думает, что даже такого просить –

слишком много.

Пытаясь отыскать способ выразить свое новое знание, Томми обнял Марио за

пояс, чувствуя обнаженную кожу под пальцами, стараясь – с неведомым ранее

порывом нежности – приласкать. Неискушенно, маленькими шажками он

пробивался через собственную неопытность, силясь найти слово или касание, способное обнаружить его чувства.

– Конечно, хочу, – прошептал он. – Я думал, ты понимаешь. Только… только…

чего хочешь ты? Ты же… просто… просто… баловался. Не хотел… делать того…

что могло бы напугать меня…

– Да, – с изумлением признался Марио, – но я не понимал, что ты это знаешь. Как

ты узнал?

Не сознавая грубоватой поэзии собственных слов, Томми рассеянно откликнулся:

– Когда ты поцеловал меня, я понял, насколько больше должно…

Губы Марио заставили его умолкнуть. Вздрагивая почти в экстазе в этих

сокрушительных объятиях, Томми по-прежнему чувствовал в Марио некий

ужасающий железный контроль, словно парень все еще боялся.

– Господи, ты же ребенок, совсем ребенок… – выговорил тот хриплым шепотом. –

Меня кнутом выпороть надо… Черт подери, Томми, ты знаешь, что за это меня

могут посадить?

– А кто им скажет, кроме тебя?

Голос подвел. Руки, научившиеся уже отличать нежность от боли, двигались в

неуклюжей, но нежной мольбе, пытаясь облегчить эту жуткую сдержанность.

– Давай же, – попросил Томми, – все хорошо, Марио. Все, что хочешь. Только…

только покажи мне, что делать, скажи, чего ты хочешь.

Марио тяжело сглотнул, и непонятно было, смешок это или всхлип.

– Хорошо. Только не спеши… это не танец, тебе не надо сразу учить движения.

Просто полежи минутку рядом, дай подержать тебя немного…

В нем сквозили еще напряжение и страх, и Томми сам невольно начинал бояться

предстоящего. Из-за этого он долго не понимал, как осторожен с ним Марио, как

бережно и аккуратно ведет его через неумение и испуг к новым неожиданным

ощущениям. Собственное растущее возбуждение снова испугало, но вскоре все

затерялось в нарастающем ошеломительном наслаждении. Ритм, в котором

чередовались оба чувства, заставлял вспоминать – смутно, без понимания –

долгий полет с трапеции, головокружительный, захватывающий, в котором страх

был самой основой возбуждения – возбуждения, оборачивающегося почти

болью…

А потом – та самая секунда, когда невозможно терпеть, триумфальный

экстатический момент встречи, единения, резкого шока – когда смог схватиться, когда в его руках безопасно – тот миг, когда лишняя доля секунды означала бы

бессознательность и смерть. И вот они благополучно раскачиваются вместе, и

теперь возбуждение и ликование могут нарастать вновь… Они раскачиваются, их руки сцеплены, как и тела, содрогающиеся в судорожном наслаждении… И в

этот самый миг ясности Томми знал то, чего никогда не мог выразить словами: почему он так долго завидовал Анжело, тому, что было между этими двоими, когда они без конца отшлифовывали тройное сальто, тому, чего не хватало с тех

пор, как Марио учил его летать… А потом озарение пропало вновь – на долгие

годы.

Молнии все еще вспыхивали и угасали, когда Томми открыл глаза. Вспышки

казались эхом, отражением его собственной дрожи, смертельного ужаса и

удовольствия, которые медленно истаивали в памяти. Он чувствовал, пусть и

неосознанно, что страшное напряжение ушло из тела Марио, что теперь тот

лежит, умиротворенный и расслабленный, сверху, тяжело дыша и уткнувшись

лицом Томми в живот. И именно Томми подтянул его выше, укрыл одеялом и

выговорил:

– Можно кое-что сказать?

– Конечно, – Марио легко сжал его руку.

Томми почти неслышно прошептал:

– Люблю тебя.

И снова испугался. Он нарушил невысказанное правило, тайное соглашение, что

подобные вещи не говорятся вот так.

Но теперь напряжение ушло. Марио, повернувшись, коснулся губами его плеча и

сказал – тихо, но ясно, не шепотом:

– Том, послушай. Я хотел мужчин, но разрази меня гром прямо сейчас, если я

когда-нибудь думал, что кого-то полюблю. Я никогда никого не любил, кроме

Лисс, а это другое. Но тебя я люблю, Томми, я правда тебя люблю… До смерти

люблю. Я испорченный ублюдок, но я тебя люблю.

Марио спрятал лицо у Томми на плече, и мальчик услышал, как он плачет, мелко

содрогаясь от всхлипов. Но Томми, который в тот пугающий момент ужаса и

ликования, сам был на грани слез, промолчал. Ему казалось вполне