Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

перекладины, помог туго свернуть сетку. Промокшая или выпачканная

аппаратура означала бы бесконечные проблемы, а то и дорогостоящие замены, не говоря уже о серьезной потенциальной опасности.

Вскоре пришла мать Томми – в сапогах и с шарфом на голове. Начался дождь –

частый и обильный.

– Ищешь Томми, Бесс? – спросил Анжело. – Он в грузовике.

Бесс Зейн заглянула внутрь.

– Поедем? Отец уже отбыл с клетками. Я собираюсь выводить трейлер.

– Мы еще не закончили, – Марио вытер лицо. – Пусть едет с нами… Не стоит

ждать. Как считаешь, Том?

– Хорошо, – согласилась Бесс Зейн. – Увидимся в следующем городе, Томми.

И она заторопилась прочь, разбрызгивая лужи, как деловитая утка.

– Пусть бы шел, – сказал Бак. – Без него бы доделали.

– Да ладно. Анжело, Папаша поведет трейлер… Езжайте вперед, хорошо? Мы с

Томми поедем на грузовике.

Анжело ушел, а Бак, словно черепаха, вытянул шею из воротника синей

униформы.

– Черт, минут пять-десять – и здесь будет потоп. Давайте закругляться, пока

поле не превратилось в болото. Все собрали?

Марио огляделся.

– Да, как будто.

В грузовике оборудование уложили на положенные места; откидная полка, которую Сантелли использовали в качестве туалетного столика, закрыла

зеркало. Свободное место оставалось лишь посредине, где лежали свернутые

матрасы Бака – он спал на них, когда не мог найти дешевое жилье в городе.

– Все готово? Подсоби мне с дверями, – позвал Бак. – Вы, ребята, сядете

впереди?

– Нет, останемся здесь. Может, вздремнем, да, Том?

– Конечно, – Томми помог задвинуть тяжелые створки.

Голая площадка под единственным оставшимся источником света совсем

опустела. Только разбросанные обертки и ведерки из-под попкорна мокли там и

сям под дождем. Почти все уже уехали. К ним подбежал, накинув капюшон, Ламбет.

– Грузовик готов?

– Все чисто, – откликнулся Томми, как сотни раз слышал от Марио.

– Хорошо. Гаси свет, Смитти! – крикнул Ламбет.

Большой прожектор на передвижном генераторе погас. Цирк исчез – остался

только залитый дождем пустырь, освещаемый лишь вспышками молний. Бак

захлопнул двери, и Томми услышал грохот засова.

Внутри стало темным-темно. Вытащив фонарик, Марио быстро посветил вокруг.

– Так, сядем на матрасы.

Он стянул перепачканную обувь.

– Разуйся и ты, Том. А то разведем здесь грязь.

Грузовик медленно сдвинулся с места. Марио кинул туфли в угол, потом

отправил туда же мокрые кроссовки. Шины чавкали по слякоти, шумел мотор, дождь тяжело бил по металлической крыше. Марио широко зевнул.

– Черт, – вздохнул он, – из-за этого ливня мы даже не остановимся поужинать. А в

Ньютон приедем часа в два ночи… К тому времени все будет закрыто крепче, чем

створки устрицы. Голодный?

– Переживу.

– Все равно, вот, возьми, – Марио снова зажег фонарик, и из ящика, где хранился

грим, достал большую плитку шоколада.

Половину он вручил Томми.

– Откуда это у тебя? – поинтересовался тот, разворачивая обертку.

– Привычка с балетной школы. Некоторые девочки… а Лисс в особенности…

пропускали завтрак или забывали сделать перерыв на обед и начинали валиться

в обмороки, как подкошенные. С той поры я начал носить с собой шоколад. И

когда сладости продавали по карточкам, то брал шоколадку всякий раз, когда

натыкался на нее в магазине. Просто на всякий случай.

Удар грома раскатился, как выстрел, и Томми сказал в темноту:

– А если в нас попадет?

– В грозу самое безопасное место в мире – движущаяся машина. Шины заземляют

или что-то вроде того.

Выл ветер, металлические двери потрескивали, когда грузовик набирал

скорость. И внезапно Марио сказал:

– Слушай, пару дней назад я обещал, что мы поговорим. По-моему, сейчас

подходящее время.

И хотя Томми не думал об этом со дня неудачной репетиции, он сразу понял, о

чем речь. На ум моментально пришел десяток вопросов, но вдруг стало стыдно

спрашивать. Наконец, он набрался духу:

– Когда я был маленьким, отец рассказывал мне про… про геев. Только он

говорил так, что становилось противно. Ты называл их еще как-то…

– Гомосексуалы.

– Да. Он… он пытался меня ими напугать.

– Я не заметил, чтобы ты так уж перепугался.

– Ничего из того, что ты делал, меня не напугало! – с горячностью заявил Томми.

Марио тронул его руку в темноте.

– Спасибо. Я не хотел пугать тебя. Или делать больно. И я рад, что ты это

знаешь.

– Папа рассказывал так, будто эти парни… геи, гомо… гомосексуалы бродят

рядом и хватают детей. Как будто если бы я прошел мимо такого…

Марио вздохнул.

– Я таких не знаю. Может, они и бывают. Но… не знаю, никогда не встречал. И

будь я проклят, если хоть пальцем трогал кого-то, кто бы этого не хотел.

Гомосексуал не обязательно должен быть… извращенцем. Это просто мужчина, который любит не женщин, а других мужчин.

– Ты имеешь в виду… в этом смысле. В смысле секса.

– Ага.

– И ты гомосексуал?

– Да. Всегда был.

Томми с минуту обдумывал услышанное. Потом проговорил:

– Наверное, надо тебе сказать. Я не в первый раз… делал это с парнем. Значит, выходит, я тоже такой, да?

Даже в темноте, не видя, Томми почувствовал на себе быстрый взгляд.

– И сколько вам было? В смысле, тому, второму?

– Ну, нам обоим было лет по восемь… может, девять…

– Да нет же, Томми. Что вы делали? Подрочили друг другу? Эту стадию проходят

все дети. Во всяком случае, мальчики. Про девочек не знаю, не интересовался.

Так или иначе, это совсем ничего не значит, – он помедлил. – Я сейчас спрошу, а

ты можешь не отвечать, если не хочешь. Был когда-нибудь с девушкой?

Глядя в темноту, Томми пробормотал:

– Нет. Один раз почти. В прошлом году. Мы потискались немного. Та девушка…

ну, она разрешала парням делать с собой всякое…

– Роза? Ну да. Ее все знают. Перетрахала все, что в штанах. Возможно, тебе

повезло, что ничего не было. От нее, небось, можно все, что угодно, подхватить.

Папаша Тони сказал, что, если поймает ее возле нашего грузовика, вышвырнет

прочь. И чтобы мы с Анжело держались от нее подальше, а если что – сразу к

доктору. Так что произошло? Не смог или не захотел?

– И то, и другое, наверное. Она… она засмеялась и спросила, не гей ли я.

Еще один навязчивый призрак скользнул в мыслях. Джефф Марлин и его

грязный шепот: хочешь быть моей девочкой?

Но Марио хмыкнул.

– С нее станется! Нет, малыш, не так все это всплывает. Просто она тебе не

подходила, вот и все. Вот если бы ты встречался с другими девушками – теми, которые в самом деле нравятся, – но все равно хотел бы мужчину, тогда да.

Которые в самом деле нравятся.

Томми вдруг подумал о Стелле – в тот день, когда они поехали кататься. Как

она, мокрая, хохотала у него в руках, и как он обнимал ее, обнаженную под

халатом. С неожиданным наплывом чувственной памяти он понял, чего хотел

тогда. Томми начал говорить, потом умолк. Подобное нельзя было выразить так, чтобы не возникло ложное впечатление. Марио мог подумать, что Стелла такая

же, как Роза Джейн. А она не такая. Совсем не такая.

Даже если они с Джонни спали… Она не такая…

Но Марио не нравились женщины. Он бы не понял.

– Некоторые мужчины, – тихо сказал Марио, – их немного, но они есть, ложатся с

другими мужчинами, когда не могут найти женщину. Моряки, например. Или

заключенные. Но нельзя сказать, что они… по-настоящему гомосексуальны.

Затем снова наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым металлическим

грохотом дождя.

– Том… я поступил грязно. Тогда, в машине.

– Я бы остановил тебя, если бы был против. И ты это знал. Как в ту ночь, когда…

ты ночевал у меня в комнате. Ты же не спал, верно?

– Да, – согласился Марио. – Просто хотел, чтобы ты так думал.

– Как я уже говорил… я, наверное, тоже этого хотел.

– Знаешь, – мягко сказал Марио, – ты мог бы устроить мне жуткие проблемы. Ты

даже еще не совершеннолетний.

– С какой стати мне устраивать тебе проблемы?

– Ну, если бы я навредил тебе. Или напугал.

– Ты все повторяешь про эти испуги. Чего здесь бояться?

Марио, потянувшись, сжал его руку. И снова наступила пауза.

Наконец Томми сказал:

– Тебе совсем нет дела до девушек? Или ты не можешь…

– Могу, – сухо ответил Марио. – И делал. Просто они меня не особенно

интересуют. Я ничего не имею против девушек… некоторые мне очень даже

нравятся… но заниматься с ними сексом мне неохота. Есть множество вещей, которые я люблю больше, вот и все.

Томми начал было спрашивать, какие и как, но вдруг понял, что не горит

желанием знать. По его меркам разговор и так зашел немножко чересчур далеко.

Он хотел знать и в то же время опасался и стыдился того, что последует дальше.

Воображение тревожило неясными образами. Хотелось сменить тему, но не

хотелось ее бросать.

– Ты всегда таким был, Марио? Или я слишком любопытен?

– Я расскажу все, что ты пожелаешь. Вот бы… Господи, вот бы со мной кто-

нибудь поговорил, когда я был примерно в твоем возрасте. Я просто пытаюсь

сообразить, как сказать, чтобы ты понял. Это словно объяснять, как падать в

сетку. Надо испытать на своей шкуре.

– Это начал тот… кто тебе сильно нравился?

На самом деле Томми имел в виду «как ты со мной», но не осмелился сказать.

Марио коротко и горько рассмеялся.

– Нет. В моем случае это был человек, который мне вовсе не нравился.

Расстроенный, Томми гадал, как можно заниматься подобными вещами с людьми, которые тебе несимпатичны. Подумав немного, он так и спросил.

Голос Марио вдруг задрожал.

– А вот это одна из загадок Вселенной, малыш. Мудрость затонувшей Атлантиды.

Зачем трахаться с теми, на кого потом и смотреть противно.

– Но… – Томми вдруг ощутил себя так, будто на середине падения обнаружил, что сетка порвана.

– В чем дело, Том? Тот еще разговорчик для парня твоего возраста. Намудрил я, наверное. Что случилось? Я тебя чем-то огорчил?

Томми промямлил:

– Я бы… не делал этого… если бы человек мне не нравился.

– Тогда тебе чертовски повезло, – пробормотал Марио. А потом громко охнул: –

Господи! Что я за дурак! Полоумный идиот! Томми, слушай… Нет, иди сюда и

послушай.

Он попытался притянуть мальчика к себе, но тот сторонился.

– Том, боже мой, ты что, решил, будто я говорю про тебя? Пытаюсь окружными

путями сказать, что ты мне не нравишься? Ты разве не понимаешь… Ах, да брось

ты, перестань!

Он силой заставил Томми сесть ближе и сказал напряженным шепотом.

– Знаешь, что больше всего огорчило меня, когда я понял, что я… гей? Я

расстроился, что у меня, скорее всего, никогда не будет детей. С братьями я

особо не водился. С Джонни мы вечно грызлись, а Марк… мы друг друга

потеряли. Но с первого дня, когда я начал работать с тобой, это было, как… Ну, будто у меня вдруг появился брат, о котором я всегда мечтал. Близкий человек, который любит меня. Знаешь, что? Когда я понял, что ты мне нравишься… в

определенном смысле… я твердил себе, что слишком люблю тебя, чтобы все это

затевать… секс и все такое… Говорил себе, что уж лучше ты будешь мне как

младший брат. Братишка, которого я мог бы… – он запнулся и выговорил почти

беззвучно: – любить.

Томми протянул руки и обнял его. Признался, уткнувшись Марио в плечо:

– У меня никогда не было брата. Я притворялся, будто ты на самом деле мой

старший брат. Как говорил Папаша Тони.

– Да?

Они сидели в обнимку в темноте, и Томми радовался, что Марио не видит его

лица. Сквозь комок в горле он сказал:

– Я боялся, тебе наскучит, что я болтаюсь следом, как… как щенок.

– И я боялся, – пробормотал Марио. – Ты был такой маленький, и я опасался, что… распущу руки. Как тогда, когда мы ехали с пляжа. Господи, я кровью потел!

Думал, сейчас выскочишь из машины, кинешься в дом и скажешь первому

попавшемуся, что я тебя домогаюсь.

– Вовсе нет. Никогда. Если бы я злился на тебя, то сказал бы тебе. И никому

больше, – Томми помедлил. – Марио, можно спросить кое-что? Как ты узнал, что

ты такой? Что ты гомосексуал?

Парень молчал так долго, что Томми успел пожалеть о вопросе, но в конце

концов ответил:

– Ладно. Я был чуть старше тебя. Где-то лет шестнадцати. Ты помнишь, что меня

воспитали в католической вере, и всякий раз, когда у нас появлялись такие

мысли... про секс… надо было идти на исповедь. «Греховные помыслы» – вот как

это называлось. Священник нас исповедовал, давал четки, наказывал молиться, чтобы очиститься от скверны, и все такое. Ну, я пробовал перепихнуться с парой

девчонок, и в результате – большой круглый ноль. То есть, им вроде

понравилось, все прошло, как положено, но это было то же самое, что выпить

пива или не спать всю ночь. Звучит круто, пока из этого не вырастаешь. А потом –

ничего особенного. В результате я решил, что у меня слабый темперамент, и

забил.

Помолчав, Марио хохотнул.

– Все случилось в тот год, когда я сломал запястье. Вот это самое, с которым

сейчас столько возни. Кстати, напомни, что завтра мне надо прокатиться к

доктору. Так вот, начало сезона – а я на шесть недель в гипсе. Шатался вокруг, страдал ерундой и выводил Люсию из себя. Она тогда снова с нами ездила: присматривала за Лисс, но, конечно, не летала – двигаться ей еще было

тяжеловато. Просто заведовала реквизитом и гардеробом. Она предложила мне

на время вернуться в Лос-Анджелес, но я хотел остаться с цирком. А еще с нами

ездил один коммивояжер… не помню, как его звали. Гарри как-там-его. Беннет.

Нет, Беннике. Да, Гарри Беннике. Он спросил, не желаю ли я недельку

покататься с ним. Разведать площадки, собрать бумажки, подыскать полезных

людей и так далее. Что ж, я согласился. Мы поселились в одном номере

гостиницы. К тому времени он успел сказать достаточно, чтобы я сообразил, откуда ветер дует. Он угостил меня выпивкой – но сказать, что напоил, было бы

нечестно. Короче, я понял, что с моим темпераментом все в порядке. Просто я

играл не за ту команду, – Марио задумчиво потер запястье. – Он не был плохим

парнем. И я радовался, что выяснил, наконец, в чем дело. Ну а потом… что ж, всякое бывало. Просто никогда не встречал человека, к которому бы сильно

тянуло.

Томми обнял его.

– Расскажешь?

Марио улыбался – мальчик слышал по голосу.

– Зачем? Средний американец скорее повесился бы, чем признался, но, наверное, у меня и в самом деле слабый темперамент. И я… трачу столько энергии на

полеты, что остается не так уж много. Думаю… – он замолчал, потом несмело

продолжил: – когда в людях много энергии, и они на что-то ее используют, то на

другие вещи ее не хватает. А если тебя не устраивает работа, или ты не

выкладываешься до конца, то начинаешь искать, чем заполнить пустое место.

Сексом, бесконечной погоней за деньгами и все такое. Большинство людей как

бы… пустые внутри. Полые. Я читал что-то такое в колледже и даже тогда

подумал, что многие именно такие, полые, и пытаются заполнить пустоту сексом, потому что у них больше ничего нет.

Томми робко спросил:

– Ты поэтому начинаешь все это, когда скучно… или ты чем-то недоволен?

– Да, да, точно! – Марио оживился, словно на него только что снизошло озарение.

– Когда мне грустно, или у меня плохое настроение… И это как-то нечестно по

отношению к другим людям – использовать их, чтобы избавиться от своей

хандры. Секс должен быть чем-то большим. Но будь я проклят, если знаю, чем!

Томми рискнул спросить – опасаясь влезть, куда не надо, испортить редкий

момент откровения.

– Быть может… плохое настроение приходит, когда ты слишком много думаешь о

своих чувствах. Может быть… я так коряво объясняю… но, может, тебе нужно

больше времени проводить с людьми, перестать так много думать. Я не только

про секс, просто быть ближе с другими. Ты понимаешь?

– Да. А еще я понимаю, что если мы проболтаем всю ночь, то наша завтрашняя

работа лучше не станет. Пора на боковую, – Марио коротко обнял его за плечи и

тут же отпустил. – Спи, парень.

Томми послушно улегся, снова и снова прокручивая в голове сказанное.

Наполовину желая этого, наполовину сомневаясь, он почти ожидал чего-то еще.

К этому следовало привыкнуть. Внутри теплились озадаченность, тревога и –

поверх всего – тихая невыразимая нежность.

– Я рад, что ты рассказал мне, Марио.

Парень снова нашел его руку в темноте. Но ничего не сказал. Оба молчали, застигнутые той временной отчужденностью, которая неизбежно следует за

разговором слишком личным, затронувшим чересчур интимные струны. Томми

осознавал эту отчужденность и напряжение. Делая свое признание, Марио в

некотором смысле вверял свое будущее в руки Томми. Теперь ответственность за

любые перемены или развитие отношений лежала и на Томми тоже, и он на

секунду обиделся за это.

С безнадежным смущением Томми понял, что Марио снова отдалился. Это всегда

случалось. Они были вместе – близкие, друзья, почти братья – а потом Марио

вдруг разом оказывался по ту сторону невидимого барьера. Даже сейчас.

Томми имел лишь смутное понятие об угрызениях совести, которые заставляли

Марио ждать его инициативы к чему-то большему. Свернувшись на матрасе, мальчик попытался уснуть. Долгое время спустя Марио тронул его за плечо, но

Томми не шевелился, и Марио убрал руку. Томми даже не понял, чего больше

испытал по этому поводу: сожаления или облегчения. В конце концов ему

удалось сбежать в темноту, полную странных снов, где он лез по лестницам и

канатам на огромный аппарат – лишь затем, чтобы обнаружить сверху еще один, и еще, и еще. Он раскачивался на трапеции, чьи стропы крепились к пустоте, а

перекладина слишком сильно напоминала живую плоть. Марио ловил его на

дальнем конце, но Томми ни разу не смог дотянуться до его рук и бесконечно

летел вниз. Проснувшись, мальчик уставился в темноту, взмокший от ужаса.

Марио, лежа на боку, дышал тихо и глубоко. Томми подвинулся ближе, обнял его, но парень не двигался. Тогда Томми устроил голову у него на плече и снова

соскользнул в сон – на этот раз без всяких тревожных сновидений. И вообще без

сновидений.

Chapter 7

ГЛАВА 14

Цирк Ламбета пересек Техас и двинулся на север, в Нью-Мексико. Теперь Томми

не скучал: Сантелли не давали ему бездельничать. Будучи самым младшим в

труппе, он делал все, что прежде лежало на плечах Марио. Он вытряхивал и

проветривал накидки, следил за шнуровкой на обуви, носил одежду в прачечную, когда двухдневная стоянка позволяла заняться стиркой. Дождливыми утрами

Томми вместе с Баком отсылали проверять тросы и сетку, и он же перед

представлениями должен был увериться, что перекладины сухие и аккуратно

обернуты. Томми не понимал, что Анжело или Папаша Тони всегда ненавязчиво

проверяют его работу; они создавали у него впечатление, будто именно на нем

лежит ответственность за их безопасность. Вскоре это вошло в привычку, которую Томми предстояло пронести через всю жизнь.

Он начал отдаляться от родителей, появляясь в семейном трейлере только

поесть и поспать. Старожилы все еще говорили «сын Тома Зейна», но для

новоприбывших он был «Томми Сантелли, паренек из воздушного номера». К

концу июня он откликался на это имя, как на родное.

Как-то ранним июлем на вечернем представлении Томми стоял у форганга в

красной ливрее униформиста, которую носил в первом отделении, и смотрел, как

отец работает с котами. Теперь, будучи артистом, он начал замечать, какого

самоконтроля и дисциплины требует этот номер. Зрелище по-прежнему его

страшило.

Подняв обруч, Том Зейн щелкнул бичом. С легким рычанием Биг Бой прыгнул

сквозь обруч и небрежно приземлился на тумбу. Том Зейн толкнул обруч сквозь

прутья, где его поймал ассистент, и Томми перевел дыхание. А отец тем

временем крутнулся на каблуках, поворачиваясь к Принцу, и снова ударил бичом

по полу. У Томми привычно засосало под ложечкой. Страх. Он боялся, пусть даже

знал, что рычание, оскалы и хлопки бича предназначены, по большей части, для

того, чтобы впечатлить публику.

«Львы ленивы, – не раз повторял Том Зейн. – В цирке их хорошо кормят. Номер

для них – небольшая разминка перед ужином». Он часто заводил такие

разговоры, пытаясь убедить Томми ему ассистировать. Но мальчику от одной

мысли становилось дурно, и в конце концов отец отступил.

Вот и сейчас, будучи в полной безопасности, Томми чувствовал холодное

тошнотворное напряжение. Даже когда Том Зейн работал с Люцифером, который позволял торжественно пожимать себе лапу и игриво перекатывался на

спину, чтобы дрессировщик сел ему на живот, Томми было не по себе – а ведь его

мать выкормила зверя из бутылочки. Работая с Принцем, даже Том Зейн

двигался с преувеличенной осторожностью и не отрывал от кота глаз. Томми

вспомнил не раз слышанные от отца слова: «Большие коты не бывают ручными.

Пусть и дрессированные, они всегда остаются дикими зверями и всегда опасны.

Даже старина Люцифер, если его напугать или огорчить, может забыть всю

дрессировку и броситься на меня. Это будет моя вина, не его. Но плохо придется

мне».

Томми отвел глаза, пока львы один за другим перепрыгивали отца и

возвращались на тумбы. Отец позировал в центре – с двумя львами по каждую

сторону, и Томми с облегчением выдохнул, глядя, как ассистент возится с

решетками. Однажды он таки попробовал себя в этой работе, после чего отец

признал, что дрессировщиками рождаются, а не становятся, и оставил надежду, что сын последует по его стопам.

Сцена распалась: с новым щелчком бича львы по очереди спрыгивали с тумб.

Ассистент поднял решетку, звери своеобразной раскачивающейся рысцой

потрусили к двери. И вдруг Пик Лейти выдохнул: «О Боже!» и бросился вперед.

Принц прошел в двери, но повернулся прежде, чем за ним опустилась решетка, и

выскочил обратно на манеж. Прижав уши и рыча, лев медленно подбирался к

Тому Зейну. Его не останавливали ни окрики, ни даже щелчок бича в угрожающей

близости от морды. На самом деле Том Зейн никогда не бил своих котов, а если

бы и ударил, им бы это не повредило. Они боялись самого щелчка, и этот звук –

да еще кусочки мяса – вот и все, что использовал дрессировщик, чтобы держать

их под контролем. Том Зейн снова крикнул, но Принц не отступал. Сейчас Пик

Лейти и Анжело оба бежали к клетке. А потом случилось неизбежное – прыжок, который Томми прочувствовал от головы до пят. Том Зейн, отскочив, схватил

стул, которым время от времени защищался от сделавшихся неуправляемыми

животных. Он пятился, кружил, но под весом льва не устоял на ногах.

Оркестр грянул увертюрой к следующему номеру. Анжело и Пик были уже в

клетке. Томми кинулся к форгангу. Отец был на ногах, по белым брюкам бежала

кровь. Принц рычал и бил хвостом.

Кто-то поймал Томми за локоть.

– Ради бога, не ходи туда, Том!

Сильным рывком Марио заставил Томми развернуться спиной к манежу. Дюжина

униформистов и оказавшихся поблизости артистов столпились вокруг большой

клетки, закрывая ее от публики. На манеж поспешно вывели дрессированных

слонов. После короткой борьбы за лучший обзор Томми увидел отца: тот снова

был на полу. К форгангу торопилась мать, и Томми вдруг пришел в себя.

Растерянность обернулась чем-то выцветшим и холодным. Он обхватил мать за

пояс.

– Мама! Не ходи туда, не…

– Что случилось?

У нее было совсем белое лицо, и Томми впервые с изумлением понял: «Я стал

выше нее». Он держал ее, прикрывая точно так же, как Марио прикрывал его.

– Не смотри, – попросил мальчик. – Ты все равно ничего не сделаешь. Принц

прыгнул на него…

Перед глазами стояли жуткие красные кляксы на белой ткани.

– Нет, пусти, – быстро сказала Элизабет Зейн. – Я должна идти, Томми. Я

управляюсь с котами лучше Кардиффа. И если я не пойду сейчас, они могут

застрелить Принца…

Быстро высвободившись из рук сына, она побежала к манежу. С того мига, как

Принц сделал первый прыжок, не прошло и полной минуты. На трибунах стоял

тревожный гул, слышный даже сквозь бодрую мелодию оркестра. Теперь Томми

ясно все видел. Отец был за защитным ограждением с Анжело, мать – с

Кардиффом в большой клетке. Оба теснили кота к выходу: Кардифф – стулом, мать – железной палкой. Томми ступил на манеж. Анжело и Пик Лейти помогали

отцу подняться. Весь верх белого костюма превратился в черно-бордовые

лохмотья – не то ткань, не то порванная кожа. Голова отца безвольно

свешивалась на грудь. Сделав шаг, он упал на руки Анжело.

Томми вдруг понял, что его плечо сжимают стальные пальцы Марио.

– Ты никуда не пойдешь, – сказал тот сквозь зубы. – У тебя десять минут до

номера.

– Марио, это же мой папа! Он ранен, он, может, умирает…

– А мне наплевать. Пусть хоть половина штата вымрет, но ты должен быть на

аппарате через десять минут! Шевелись!

Марио подкрепил слова грубым толчком, и Томми, спотыкаясь, поспешил к

стоянке. В грузовик он вошел с пересохшим ртом, чувствуя, как все вокруг плывет.

Внутри его окружили знакомые запахи: металл, влажная одежда, канифоль, пот

– но теперь они казались странными, чужими, и в животе от них поднималась

тошнота. Обувь и топ Марио уже приготовил. Томми вытащил трико, машинально

проверил ярлычок на поясе – то оказались трико Анжело. Он взял другие –

угадал. До мальчика начало доходить: лежи его отец мертвым на полу клетки, все равно пришлось бы влезать в эти трико и быть на аппарате через восемь

минут.

Томми надел одну штанину, потом, дрожа, прислонился к стене. Во рту поселился

отвратительный привкус. В этот момент он ненавидел Марио, тихо

натягивающего трико на голые ноги.

Парень обернулся и смерил его яростным взглядом.

– Если собрался блевать, ступай наружу да побыстрее. Пошевеливайся, чтоб

тебя! Они постараются затянуть мото-шоу на пару минут, но надо торопиться.

Давай же, черт возьми!

Сердце по-прежнему словно сжимал крепкий кулак, но дрожь исчезла, сменившись холодным гневом. Поджав губы, Томми снова схватился за трико. В

грузовик влетел Анжело, на ходу расстегивая рубашку. В один момент он скинул

брюки и дернул трико. Штанины переплелись, он с проклятием наклонился их

распутать. Ладони Томми были влажные. Он тщательно их вытер, протер спиртом

и снова вытер. Анжело, справившись с трико, протянул руки.

– Мэтт, кинь ленту. Томми, твой отец жив… Забрали в больницу в Альбукерке. Его

придется штопать, но он будет в порядке. Закрепи.

Марио резко указал локтем, и Томми заторопился к ящику за клейкой лентой. На

руке Анжело зиял длинный кровавый потек.

– Хочешь, я буду сегодня ловить? – предложил Марио.

– Все нормально. Заклей получше.

Томми стоял рядом, пока Марио аккуратными витками накладывал пластырь на

предплечье Анжело. В их работе все время что-то случалось. У него самого и дня

не проходило без растяжения, синяка или ожога. А однажды его локоть болел, не переставая, два месяца подряд.

Но когти… ленты окровавленной одежды… или окровавленной плоти…

– Томми, проклятье, соберись! – рявкнул Анжело. – Давай руки.

– Прости, – глухо выговорил Томми. – У тебя кровь на лице.

– Мэтт, кинь полотенце. Том, сожми кулаки, а то будет резать, когда схватишься

за перекладину, – напомнил Анжело.

Закончив, он сунул Томми моток ткани.

– Вот, забинтуй Мэтту больное запястье, а я принесу накидки.

Томми молча повиновался. Где-то на середине процедуры Марио вскинул глаза.

– Черт, полегче! Слишком туго!

– Извини…

Голос начал дрожать.

Марио кинул на него взбешенный взгляд. У линии волос бусинами выступил пот.

– Тебе что, хорошего пинка дать?

– Перестань, – сказал Анжело. – Не кричи на него, Мэтт.

– Не кричать? Том, либо ты немедленно возьмешь себя в руки, либо я тебе врежу!

Ты слышишь меня? У тебя песок в волосах, – он достал собственную расческу и

провел ей по голове мальчика.

В грузовик запрыгнул Папаша Тони. Будучи одним из весьма немногих артистов, свободных от дополнительных обязанностей в первом отделении, он успел

переодеться. Молниеносным движением Папаша Тони схватил накидку.

– Идемте… мы опаздываем.

В этот же момент в дверном проеме показалась голова клоуна.

– Сантелли? Готовы?

Папаша Тони гордо выпятил подбородок.

– Сантелли всегда готовы. Andiamo, ragazzi.

Марио взял Томми под локоть и потащил к выходу. Сквозь заволокший мысли

туман мальчик чуял нечто неистовое, эмоциональное в том, как они шли на этот

раз – все вместе, рядом. Сантелли всегда готовы. Впервые Томми ощутил слабый

призрак осознания, что у него номер – прямо сейчас, невзирая ни на что.

Понимание это проведет его через все жизненные невзгоды, трагедии и даже

смерти.

Сантелли всегда готовы. И он был одним из них. Вздернув подбородок, Томми

шагал рядом с Марио, стараясь двигаться с той же спокойной надменностью.

Оркестр заиграл вступление, свет прожектора выхватил их на краю манежа, и

Томми сделал глубокий вдох. Машинально поднеся пальцы к шее, с проблеском

удивления нащупал маленький значок. И когда только успел снять его с

воротника свитера? Огни слепили глаза. Потом Томми стоял на мостике рядом с

Марио, и в животе все переворачивалось, но это было знакомое ощущение.

Перекладина оказалась очень реальной – твердая, тяжелая. Затем пришла

реальность запястий Марио, обернутых белым, тонких строп ловиторок, в

которых раскачивались Анжело и Папаша Тони, собственного тела, взлетающего

все выше. Все остальное оставалось туманным и далеким, мир сузился до линии

полета, бритвенно-острой грани реальности под его парящим телом…

Каким-то образом они отработали номер: финальный барабанный бой, два с

половиной сальто, шквал аплодисментов, поклон Марио. Когда Томми оказался

на земле, его снова повело.

Уже в грузовике Анжело приказал:

– Вы двое, одевайтесь скорее. Ты поведешь, Мэтт. Боюсь, я не справлюсь.

В дверях появился Джим Ламбет.

– Анжело, как ты?

– Ничего, – коротко бросил Анжело, и Томми с новым приступом ужаса увидел

сочащуюся из-под повязки кровь.

– Что случилось? – прошептал он.

– А ты не видел? Он вытащил твоего отца прямо из-под Принца.

– Все нормально, – повторил Анжело. – Но мне понадобится укол от столбняка…

Кошачьи когти всегда ядовиты. Я могу чем-то помочь, Джим?

– Да. Разузнай, что будет делать Бесс, – сказал Ламбет. – Она только и

тревожится, как бы мы не пристрелили этого проклятого льва. Не волнуйся, Анжело, мы соберем ваш аппарат.

Томми молча сидел в машине Сантелли, и в кои-то веки Анжело не отпускал

замечаний по поводу манеры вождения Марио. Путь пришлось спрашивать на

заправке, но больницу они в конце концов отыскали. И в безжалостном свете

белых коридоров выглядели как трое бродяг, потому что на трико натянули

старые штаны, а Анжело по-прежнему носил верх от костюма и ливрею.

Аккуратная, словно накрахмаленная медсестра, поглядев на них круглыми

глазами, даже слегка попятилась.

– Мистер Зейн? Несчастный случай в цирке? Минутку, пожалуйста. Думаю, он все

еще в операционной. Сюда, пожалуйста.

Она отвела их в приемную, и там Томми увидел мать – бледную, измученную, с

большим кровавым пятном на платье. Вскочив, она бросилась к ним.

– Томми, Томми, Томми…

Мальчик обнял мать, чувствуя, как та дрожит и всхлипывает. Спустя минуту Бесс

немного успокоилась.

– Как хорошо, что вы приехали, Анжело.

– Ну, мне в любом случае надо показать кому-нибудь царапину.