Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

даже в женщинах.

– Посмотри на Стеллу, например, – согласился Марио. – Ее даже хорошенькой не

назовешь, худая, костлявая. Но Боже мой, когда она летает, мне кажется, что я в

жизни такой красоты не видел.

– Я заметил. Когда смотрел «Полеты во сне». Если бы не знал наверняка, решил

бы, что вы любовники. Судя по тому, как вы двигаетесь вместе.

Марио смотрел в пространство.

– Да… и когда я был младше. Танцевал с Лисс. Господи, сто лет об этом не

вспоминал.

Барт рассмеялся.

– Что ж, надо признать, созерцание твоих мальчиков не оставило меня

равнодушным.

Марио тоже засмеялся, с лица ушла застывшая маска.

– Они не мои мальчики, – пробормотал он. – И вообще, они табу. Для тебя, кстати, тоже.

– Ах, поверь, я прекрасно понимаю, – Барт тоже понизил голос. – В последнее

время я такой сдержанный и рассудительный, что прямо не верится. О

несовершеннолетних стараюсь даже не думать. Хотя меня на них никогда

особенно не тянуло. Но посмотреть ведь не вредно, если есть на что. На этих

мальчиков, например. Или Стеллу.

Вскоре Карл, Фил и Бобби пришли из раздевалки и уселись смотреть. Марио, Барт и Клэй забрались на мостик. Томми раскачивался в ловиторке, как на

качелях, глядя на стоящих рядом Марио и Клэя. Как они были похожи! В

стройном длинноногом подростке с взъерошенными темными волосами, одетом в

старые чиненые рабочие трико, потертые на коленях, Томми видел юного Марио

– длинные конечности, самодовольная надменность и неосознанная детская

грация, переходящая уже в намеренное изящество тренированного гимнаста.

Томми ощутил почти болезненную нежность, подумав, насколько старше всегда

был Марио. Когда они познакомились, Марио был уже мужчиной, и Томми, вечно

пытаясь до него дотянуться, отталкивал собственное детство обеими руками.

Как бы ему хотелось увидеть, каким был Марио в детстве, как выглядел до того, как они встретились.

Неудивительно, что Ридер на него запал…

– Ну что, Клэй? Готов попробовать без лонжи? Барту нужно поучиться подавать

трапецию, а ты уже не пострадаешь, если упадешь.

Клэй взял из рук Барта перекладину. Внезапно ухмылка исчезла с его лица, сменившись волнением и страхом. Томми, опрокинувшись уже вниз головой, заметил руку Марио у Клэя на плече. Он не слышал, что именно говорит Марио, но догадывался. Его и самого когда-то часто успокаивали.

Наконец, Клэй раскачался, и Томми увидел приближающий смутный силуэт.

Выгнув спину, чтобы сделать кач выше, Томми вытянул руки и сомкнул пальцы на

худых запястьях мальчика.

– Тише, тише, – с улыбкой проговорил он, чувствуя напряжение в хватке Клэя. –

Поймал!

Снова выпрямившись, Томми услышал, как Марио делает замечания.

– Проблема в том, Клэй, что ты не прыгаешь. Ты просто позволяешь Томми

стянуть себя с трапеции.

– А Джонни говорил делать так, – возразил Клэй, и Томми от изумления чуть не

свалился с ловиторки.

Попробовал бы он в свое время начать оправдываться перед Анжело!

– Что-то я не припомню, чтобы интересовался мнением Джонни! – рявкнул Марио.

– И твоим тоже! Черт возьми, не спорь, Клэй! Держи трапецию для Барта. Ладно, Барт, так хорошо, но возьми перекладину ближе к центру. Я хочу довести тебя до

такого уровня, чтобы ты смог сам сделать хотя бы простой перелет. Я понимаю, что тебя будут дублировать, но так ты лучше поймешь, что делать. Когда

начнешь раскачиваться, не забывай сгибать локти…

Теперь Барт учился красиво падать. Наверное, благодаря долгим занятиям

другими видами спорта – фехтованием, танцами, вождением – он обзавелся

такими изумительными рефлексами. Томми видел, что Барт никогда не станет

хорошим воздушником, зато сможет мастерски такового изобразить. Он перенял

походку Марио и непринужденно, без всякой искусственности, копировал его

жесты – актер, вживающийся в роль персонажа.

– Уже подбирают актеров для фильма, – сказал Барт в раздевалке, когда

мальчики ушли. – Барри Кэсс хотел играть Регги Парриша – брата Барни и его

ловитора. Его даже вызвали на пробы, но он не подошел.

Томми вспомнил красивого седеющего мужчину, похожего на Джима Фортунати.

– А он разве не староват лет на тридцать?

– В этом бизнесе возраст не главное. Кандидатуру Кэсса отклонили из-за роста.

В нем шесть футов два дюйма, и рядом мы смотримся, как Матт и Джефф[1].

Хотя ловитор обычно бывает крупным парнем. Томми ведь выше тебя?

Марио, вытаращившись на него, рассмеялся.

– Да ты издеваешься. Мне вечно твердили, что я слишком высок для вольтижера.

Ты и я примерно одинакового роста, и каждый из нас дюйма на три выше Тома.

Ридер переводил сконфуженный взгляд с Марио на Томми и обратно.

– Но что-то заставляет его выглядеть крупнее. Я готов был поклясться, что в

ловиторке он казался в два раза больше тебя.

– Все воздушники выглядят большими в трапециях, – пояснил Марио. – Одно из

самых распространенных заблуждений в нашем деле. Все считают нас крупными, пока не увидят в обычной одежде.

– В общем, – сказал Барт, – Мейсон в восторге от идеи взять Сантелли

дублировать сцены полета.

Марио, стоя к ним спиной, выпутывал ногу из трико.

– Я не смогу показать им тройное. Пока не смогу.

Барт пожал плечами.

– Нет нужды торопиться. Это будет твой последний трюк.

Нечаянная двусмысленность заставила Томми вздрогнуть.

А Барт добавил:

– Жаль, что здесь нет душа.

– Если хочешь, иди помойся наверху.

– Да нет, все в порядке, – отмахнулся Барт и фыркнул: – А то кто-нибудь может

не так понять – с моей-то репутацией.

Вдруг он помрачнел и, как был обнаженный, встал и посмотрел на остальных.

– Боже, я понимаю, почему вы так поступаете, но меня просто убило, как нам

пришлось мямлить перед этими ребятами. Что нельзя было сказать все как есть.

А если бы мы признались, то кто-нибудь наверняка решил бы, что мы пытаемся их

совратить. Мне просто хотелось быть… честным. Особенно когда у них в головах

это дурацкое заблуждение, будто в балете полно голубых, и туда опасно

отдавать сыновей.

Марио хмыкнул.

– Но нельзя отрицать, что такого вовсе не случается. Уж кому, как не тебе, знать.

– Черт подери, нет! – яростно возразил Барт. – Я не о том, и ты это знаешь!

Парень, я был в курсе про тебя. И если бы я ошибся…

– Если бы ты ошибся, – перебил Марио, – появилась бы еще одна грязная история

насчет того, что в балете одни педики, которые только и делают, что бросаются

на детишек. К тому же некоторые могли бы сказать, что я вырос бы нормальным, если бы ты не…

– Да ладно тебе, – ласково сказал Ридер, – ты же не веришь в эту чушь. Ну

согласился бы ты раз – потому что я тебе нравился или тебе было любопытно, каково это. Ну два – потому что мы были друзьями, и ты не хотел ранить мои

чувства. Только если бы это было не твое, рано или поздно ты послал бы меня

далеко и надолго и нашел бы себе девушку. В балете хватает красивых девушек.

Он натянул трусы и принялся надевать брюки.

– Мне просто тошно слышать, как дети простодушно выкладывают, что их отцы

считают всех танцоров геями. Такое ощущение, будто это хуже смерти. Даже

если бы это была правда… а это не так.

– Просто такие вещи трудно понять, пока… сам не почувствуешь, – вставил

Томми. – А потом уже слишком поздно. Как заставить понять тех, у кого нет

такого опыта?

– Возможно, – жестко сказал Барт, – надо сделать то, чего мы побоялись перед

этими мальчиками. Поговорить прямо. Так и сказать: «Послушай, парень, я гей, но это, во-первых, не делает меня женоподобным, а во-вторых, я не рыщу по

округе, только и думая, как бы изнасиловать первого встречного».

Марио криво улыбнулся.

– Сказать и оказаться в грязи по макушку.

– Безусловно, – проговорил Барт с неожиданным отчаянием.

В волнении он криво повязал галстук и теперь мучительно его перевязывал.

– Я чувствую себя шпионом. Или каким-то двойным агентом. На экране расточаю

любовь и романтику, а в жизни… Боже, как меня это все достало. На меня

вешаются женщины, я получаю любовные записки десятками, а мне просто

хочется встать и заорать, что я совсем не такой и мне это не нужно.

Голос его подрагивал. Замолкнув, Барт принялся трясущимися руками зажигать

сигарету.

– Я тебя понимаю, – сказал Марио. – Наверное, всем нам это знакомо. Но таков

мир, и вряд ли мы можем что-то изменить. Разве что вернуться во времена той

книги, которую ты мне когда-то дал. Про Грецию и священный отряд.

Слабо улыбнувшись Барту, он повторил отрывок, который цитировал несколько

лет назад Томми.

– Любовь и дружба принимают свою чистейшую форму в отношениях между

мужчинами. В Спарте каждому достойному мальчику полагалось иметь зрелого

любовника, который был ему наставником и образцом мужественности. Эээ, черт, дальше забыл. Что-то вроде того, что оба скорее бы умерли, чем выставили себя

в недостойном свете в глазах друг друга.

– Ты и твои дурацкие древние греки, – мрачно протянул Барт. – Знаю, знаю. Греки

могли то, греки могли се. А мне в наши времена от этого какая польза?

Марио тронул его за плечо, и Томми вспомнил, что когда-то они спали друг с

другом. Теперь стало очевидно, что их связывало нечто большее, чем просто

секс.

– Ты не знаешь, что это значило для меня. Когда я поступил в колледж, именно ты

сказал, что мне надо познакомиться с греческой литературой. Разве ты не

понимаешь, каким откровением для меня это стало? До этого я считал, что один

такой, кроме разве что парочки дегенератов. И я думал, что в конце концов тоже

таким сделаюсь. А потом я встретил тебя и понял, что… среди гомосексуалов

есть и хорошие люди, что человек может быть геем, но оставаться при этом…

достойным, честным, целеустремленным… творческим.

Он приобнял Барта за плечи.

– Вся эта штука насчет вдохновения и примера для подражания. Иисусе, разве ты

не понимаешь, кем ты был для меня? Мне понадобились все эти книги… и не

только они… чтобы вернуть себе хоть каплю самоуважения. Я уже не говорю о

том, чтобы чувствовать себя нормальным и правильным, но хотя бы набраться

смелости продолжать с этим жить.

Барт упрямо отводил глаза.

– Ты идеалист, Мэтт. В твоем возрасте я тоже таким был. Но какая от этого

польза?

– По-моему, ты не так уж изменился. Хотя ты, конечно, прав. Было бы лучше, если

бы могли быть так же честны с этими детьми, как… как друг с другом. Если бы не

пришлось бояться, как бы чего не вышло.

Барт рассмеялся, разбивая напряжение.

– Ага, я прямо это вижу. Вводим, значит, во всех старших школах и колледжах

древнегреческие идеалы, приставляем к каждому мальчику старшего товарища, который будет учить его благородным идеям. А потом пытаемся убедить всех и

каждого, насколько чисты и высоки такие отношения.

Он улыбнулся Марио и – будто бы забыв, что с ними Томми – взъерошил ему

волосы, как маленькому.

– Если бы все поддерживали твои идеи, гомосексуалам в этом мире жилось бы

легче.

– Обрати внимание, – ласково сказал Марио, – откуда, по-твоему, я взял эти

идеи? Конечно же, у тебя.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Матт и Джефф – персонажи комиксов (1907-1950) художника Г. Фишера. Матт

– коренастый коротышка, Джефф – длинный и тощий.

Chapter 21

ГЛАВА 13

Томми проснулся с настойчивой мыслью, что ему непременно надо спуститься в

зал: там собиралось случиться что-то страшное. Не включая свет, он вышел из

комнаты, по темному коридору прошел к лестнице, спустился, миновал кухню и

добрался до деревянных ступеней, ведущих к бывшему бальному залу. Ни в

коридоре, ни на лестнице никого не было, собственные шаги были не слышны, но

в зале горел свет – мягкий зеленоватый свет, идущий как будто отовсюду сразу.

На аппарате вниз головой раскачивался в ловиторке Джонни, а Марио стоял на

мостике, сжимая трапецию. Слишком поздно. Все, что мог Томми, это смотреть на

экран, установленный у подножия аппарата, и следить, как Марио раскачивается

– туда, обратно, все выше, выше, выше.

– Хватит тянуть резину! – крикнул Джонни. – Либо ты делаешь тройное, либо

больше никогда ничего не добьешься!

Томми заскрипел зубами, услышав его презрительный тон.

Стелла держалась за перекладину рядом с Марио, и Барт тоже был здесь, стоял

возле Томми, смотрел на экран и говорил:

– Видишь, как они летают? Они любят друг друга, сразу видно.

Но это не имело значения, потому что Стелла оказалась на мостике, а Марио

раскачивался – в ровном непрерывном ритме, туда и обратно, набирая скорость и

высоту, а Джонни ждал его, и Томми знал, что Марио собирается пробовать

тройное.

Он не готов…

Но он мог лишь смотреть на две движущиеся фигуры, как часто делал в цирке

Вудс-Вэйленда, только взгляд его в кои-то веки не был устремлен на Марио, сознание не было заполнено лишь им. Теперь Томми следил за Джонни на

экране – с болезненным обостренным вниманием.

Слишком медленно. Надо выше, не дотягиваешь…

Собственные мышцы сокращались, каким-то внутренним усилием он пытался

ускорить Джонни, подтолкнуть его, даже дышать вместо него. Марио отпустил

перекладину, перевернулся раз, второй, третий…

Господи, он промахнется…

Третий, третий… третий оборот на экране, как в замедленной съемке, и вниз, вниз, плашмя, не сворачиваясь, медленнее, еще медленнее, тяжелый удар, тело

спружинивает о сетку, падает обратно, проваливается, как в трясину –

безжизненное, сломанное, мертвое.

Томми ощутил, как в горле зарождается вопль.

– Марио! Марио! Кто-нибудь! Марио… Быстрее! Джонни, Папаша, Анжело!

Марио… Он мертв… Марио!

Но ответа не было, в зале стояла тишина, только его собственный голос

отражался от стен, и экран показывал распростертое неподвижное тело… А

потом смолкли и крики, они никогда не звучали, их никогда не было. Вокруг

царила темнота, и Томми сидел на кровати, тяжело дыша и всхлипывая.

– Томми? – пробормотал Марио. – В чем дело, малыш? Что?

В комнате было темно и тепло, и до Томми медленно доходило, что все случилось

не по-настоящему. В зале неоткуда было взяться экрану. Марио только во

внезапном помрачении рассудка согласился бы пробовать тройное с Джонни.

Этот ужасный оборот и долгое падение – ничего этого не было. Сон. Слава Богу, всего лишь кошмар. Томми все еще давился немыми воплями, но уже понимал, что

Марио здесь – в безопасности, целый, живой, теплый – и понемногу приходил в

себя. Продолжая всхлипывать, он вцепился в Марио изо всех сил.

– Везунчик, – Марио обнял его в ответ. – Ты чего, парень? Что случилось?

– Ты здесь, – выдавил Томми. – Ты живой, ты не разбился.

– Боже, – вздохнул Марио, крепче прижимая его к себе, – опять. Томми, Томми, все хорошо, ты со мной… Ну давай, возьми себя в руки. Ты здесь, со мной…

Томми чувствовал его теплое дыхание, жар его тела, и комок в груди ослабевал.

Прерывистые всхлипы сменились долгими дрожащими вздохами.

– Мне казалось, будто я внизу, – смущенно пробормотал он. – Там был экран… и

ты лежал мертвый…

– Ничего, ничего, все уже хорошо, – утешал Марио. – Ты здесь, проснулся, я

рядом. Давай под одеяло, замерзнешь. Ложись, я тебя согрею…

Медленно расслабляясь в тепле его тела, Томми неловко рассмеялся.

– Прости, не хотел тебя будить. Просто не понял, что это сон. Думал, что

проснулся прямо здесь и пошел в зал…

– Знаю, знаю. Ничего страшного.

Марио по старой привычке коснулся его ступни своей, сжал длинными гибкими

пальцами. Живой, настоящий, теплый – а не отталкивающая мертвая груда мяса.

– Ты живой, – пробормотал Томми ему в плечо. – По-настоящему. Мне приходится

все время себе об этом напоминать.

– Я знаю, каково это, – сказал Марио. – В тот год, когда упала Лу, мы все

просыпались, вопя на весь дом. Именно тогда я повадился лазать в кровать

Лисс. Анжело злился, но мне все снилось, будто это она упала и разбилась, и я

просто должен был убедиться, что она в порядке… А когда я работал у Старра, мне начало сниться, как будто я снова с Анжело, но в ловиторке он внезапно

превращается в Лионеля, и я вскакивал в холодном поту. Забавно. Мне нравился

Лионель, я доверял ему, но эти дурацкие сны меня не отпускали!

Вскоре Марио уснул, однако Томми продолжал за него цепляться – никак не мог

убедить себя, что Марио живой, а не лежит бездыханный на полу

тренировочного зала. Прошло долгое время, прежде чем он задремал. Перед

глазами поплыли размытые образы: иллюстрации из старой книги, поход в музей, изображения на античных вазах, атлеты, бегущие, берущие препятствия, обнаженные, с факелами в руках.

Если я и хорош в чем-то, это он сделал меня таким. Я несу его честь, как

зажженный факел, переданный мне другими – чтобы донести его ярко горящим и

передать следующим…

Томми смутно понимал, что видит сон, представляет мир, в котором их

достоинства и идеалы высоки и драгоценны из-за их любви. Постепенно сон ушел

во тьму, но даже спящий, Томми продолжал держать Марио за руку.

У входа в зал Томми задержался и потряс головой. Ночью он видел какой-то

жуткий кошмар – что-то про падающего Марио и установленный под аппаратом

экран. Кинув обувь в ящик, Томми забрался в сетку и принялся ходить по ней

взад-вперед, то и дело наклоняясь проверить новые канаты. У края, загибающегося к ловиторке, он остановился, внезапно вспомнив, что видел

Джонни на экране, когда ждал начала «Полетов во сне». Томми позабыл детали, но понял, почему экран в кошмаре казался ему таким важным. И почему он был

важен в съемках «Полетов во сне».

Впервые в жизни я смотрел, как Марио летает, и не был мысленно с ним. Я

смотрел, как Джонни его ловит, и вдруг увидел, где Джонни ошибается. Джонни

– хороший ловитор, но Марио нужен другой. Он не может чувствовать, что Марио

делает. А я могу. Вот что в нас особенного: мы почему-то можем ощущать

движения друг друга, будто мы вдвоем в одном теле. И я почувствовал, что

делает Джонни. Я пытался дышать за него, двигаться за него. Я начинаю думать

не о том, как летать, а как ловить. Теперь надо только сообразить, как уговорить

Марио.

– Джонни пришлось уйти, – объявил Марио, появившись в дверях.

Как и всегда, когда с ними тренировалась Стелла, он переоделся в трико

наверху, и теперь ему оставалось только разуться.

– Честно говоря, этот воротила меня достал. Он где угодно, только не на

тренировке.

«Чудно, – подумал Томми. – Это мне и нужно».

– Признай, Мэтт, – сказала Стелла, – Джонни и без тренировок большинству из

нас даст фору.

– Может, и так, – пожал плечами Марио. – Но мне это не по вкусу. Я где-то читал

слова одного пианиста. Он говорил, что если не поиграет день, то заметит

только он сам, если два – заметят друзья, если три – заметят все. А мне надо

наверстывать три года, да и Томми тоже.

Стелла рассмеялась.

– Ты все еще так считаешь? После «Полетов во сне»? Мэтт, это был триумф!

– Может быть. Но я чувствую, что мне еще многое предстоит. И Барт говорил, что

на днях Сантелли могут понадобиться для заявочного плана, так что каждый

пропущенный день меня в тоску вгоняет. Том, хочешь, я буду сегодня ловить?

– Нет, – ответил Томми, и Марио нахмурился.

– Как нет?

– Просто нет. Нет смысла. Пустая трата времени. Вряд ли в этом году на Джонни

стоит рассчитывать как на ловитора. Пора нам с этим разобраться.

– Слушай, Томми, – сказал Марио, – мы это обговаривали. Ты не можешь ловить

меня на сложных трюках…

– Абсолютная хре… – Томми глянул на Стеллу и поправился: – Чепуха. Мэтт, ты

все еще видишь во мне маленького мальчика, которого надо поднимать и

проверять, сможет ли он дотянуться до трапеции. Ты высмеивал за это Барта, а

теперь сам поступаешь точно так же! Стел, кто выше, я или Анжело?

– Ты, – уверенно ответила Стелла. – Может, не намного, но уж точно не ниже.

Марио крутнулся к ней:

– Вы двое совсем сбрендили? Анжело крупный парень!

– Он всегда казался тебе большим, – сказал Томми. – Взгляни правде в лицо, Мэтт. Он учил тебя летать, когда ты был маленьким, и ты все еще воспринимаешь

его по-старому. Я готов об заклад побиться, что вешу фунтов на шесть-восемь

больше него. Черт возьми, пойми ты, наконец, что мне уже не четырнадцать! Я

вешу сто сорок пять фунтов, и у меня плечи шире, чем у тебя… да хоть попробуй

мою куртку надень! Если мы решим побороться, я уложу тебя в четырех случаях

из пяти.

– Что-то вы меня запутали, – пробормотал Марио.

– Наоборот, – твердо возразил Томми. – Я пытаюсь избавить тебя от

заблуждения! Джонни все равно хочет уйти, он никогда не будет нашим

ловитором. Давай уже проясним ситуацию. Мы ищем ловитора по всей округе, а я

вот он, здесь, так почему бы не поработать в этом направлении. Если Джонни

захочет управлять нашими делами с позиции менеджера, тем лучше.

Марио все еще выглядел неуверенным.

– Наверное, можно попробовать и посмотреть, что получится. Как ты считаешь, Стелла?

– Джонни не хочет летать. Совсем не хочет. Не знаю, почему, но нет… он даже не

понимает, почему мне это так нравится. Он продолжает работать, потому что ему

жаль тебя бросать… говорит, что слишком многим обязан семье… Но на самом

деле рвется в менеджмент.

– Закругляемся с болтовней и за работу, – сказал Томми.

Но когда Стелла полезла по лестнице, Марио положил руку ему на плечо.

– Том, посмотри на меня. Прямо в глаза. Ты делаешь это, потому что знаешь, как я

ненавижу ловить? Говори правду, или я тебе шею сверну. И не думай, что

сможешь обмануть!

Томми повернулся к нему лицом.

– Клянусь Богом, Мэтт, я этого хочу. Я начал думать как ловитор – все время.

Когда я вижу, как кто-то летает, я не смотрю на вольтижера, я прикидываю, как

бы поймал его, если бы был в ловиторке. Я больше не вольтижер… я не думаю

как вольтижер.

Внезапно Марио словно засветился изнутри.

– Эй, – сказал он мягко и довольно. – Раз так, может, мы и шли к этому все время, просто сами не понимали? Давай попробуем, Везунчик. Давай попробуем!

Он пошел к своему концу аппарата.

Для Томми, раскачивающегося в своей трапеции, все вокруг внезапно сделалось

четче, словно заиграло новыми красками. С ним такое и прежде случалось, но ни

разу в ловиторке. И теперь, впервые с того дня, когда Марио отправил его, бунтующего, ловить младших девушек, он начал подробно разбирать, что делает.

Не задумываться, что надо улучшить, а именно ощущать каждое движение где-то

внутри. Он рассчитывал время. Стелла на трапеции, раскачивается, сделает еще

один кач, прежде чем отпустить… Только после того, как он напряг грудные

мышцы, бросая себя выше, он понял, что сделал.

Машинально. Теперь все получается, словно само собой.

Боковым зрением, самым краешком глаз, Томми видел, как она отпускает

перекладину. И протянул руки, не успев осознать собственного движения. Его

пальцы сомкнулись на ее запястьях, тонких, обмотанных марлей. Она казалась

такой легкой, такой хрупкой, что вес ее не придал дополнительной инерции, и

Томми оттолкнулся сам, поднимая их обоих выше, снова бросая ее в воздух.

Машинально, чувствуя четкий, как сердцебиение, ритм, он увидел на трапеции

Марио.

Медленнее, немного ниже…

И все на уровне подсознания. Если бы он дожидался, пока увидит картинку

глазами, то не располагал бы временем изменить при необходимости

собственные действия. Все должно было идти изнутри.

А теперь вперед, встретить его, короткое напряжение, расслабление… их руки

без усилий сцепились. Еще до того, как ощутить это пальцами, Томми

почувствовал чужую боль… запястье, которое он дважды ломал… и тут же

немного сместил хватку, чтобы не давить на болезненную точку старых

переломов. Марио, погруженный в почти гипнотическое напряжение полета, не

заметил ни боли, ни того, что она утихла. Быстрый обратный кач, приближающаяся черта перекладины… нет нужды в сигнале; хватка в ту же

секунду разъединилась. Как у них это вышло? Какая-то крохотная разница в

мускульном напряжении, слишком слабая, чтобы быть замеченной осознанно?

Работает. Непонятно как, но работает. Такое чувство, будто мы читаем мысли друг

друга.

Так или иначе, все получалось. Полтора сальто, двойное заднее, два с

половиной. Затем Томми ощутил общее напряжение во время пассажа, когда

Стелла отпускала его руки и в них попадал Марио – счет здесь шел на доли

секунды, которых было слишком мало, чтобы понять, что делают руки и мозг.

Марио, чувствовал Томми, был спокоен, расслаблен, доверял.

Работает. Он тоже понял. Именно к этому мы шли все эти годы, и теперь он об

этом знает.

Сейчас. Прежде чем он начнет уставать, или слишком много думать, или

волноваться. Сейчас – по первому наитию.

– Хорошо, Мэтт, – позвал Томми, на мгновение выпрямляясь, – давай тройное.

Даже на большом расстоянии он уловил быстрый ошарашенный взгляд, ощутил

короткий прилив адреналина… Боже, я слишком тороплю события?. и

нерешительность Марио.

– Везунчик, я не уверен…

– А я уверен. Давай, Мэтт. Сейчас. Хватит артачиться.

Вот чего я не понимал. Вольтижер, конечно, звезда, но главный в этом деле

ловитор. Марио всегда был нужен кто-то, кто бы им командовал. Вот почему мне

пришлось доказать, что я сильнее.

– Вперед, Мэтт. Ты знаешь, на что способен. Я жду.

Томми не стал дожидаться, пока Марио послушается – снова повис вниз головой

и принялся раскачиваться, сильно, так сильно, как только позволяла ловиторка.

На границе возможного…

Мысли пронеслись в голове и растаяли без следа. В забавном перевернутом

ракурсе он видел, как Марио, изогнувшись, начинает кач – высокий и прямой.

Ощутил, как напрягаются плечи и бедра. Марио раскачивался, Томми чувствовал, как меняет позицию, слегка замедляясь, и снова две трапеции взмыли навстречу

друг другу. Марио пронесся над ним, устремляясь выше и выше. На обратном

каче Томми его не видел, но ровный ритм продолжал пульсировать внутри. И

когда ловиторка на миг застыла в самой дальней точке, Томми, задержав

дыхание, протянул руки.

Вот оно.

Размытая тень на периферии зрения – переворот, еще… и еще. А потом

выпрямившееся тело упало навстречу, руки встретились, хватка скользнула и

снова укрепилась, когда ловиторка на обратном каче потеряла часть инерции.

Томми ощутил резкое напряжение в запястьях, руках, плечах… и как Марио

инстинктивно сжался, чтобы его уменьшить. Весь мокрый от пота, Томми понял, что снова дышит, и что теперь можно, наконец, бояться.

– Нормально? – хрипло прошептал он Марио.

Голос Марио тоже сипел – не то от облегчения, не то от ликования.

– Да… осторожно!

Он разжал руки, свернувшись, упал в сетку, изящно спружинил и крикнул Стелле:

– Все нормально!

Не успел Марио подняться на ноги, как Томми нырнул в сетку позади него.

– Что случилось? Ты в порядке?

– Конечно, – ответил Марио, машинально его придерживая. – Все хорошо…

просто забыл, какая это нагрузка на запястье. Я все время бинтовал его, когда

делал тройные, помнишь? А потом отвык.

А затем улыбка, засветившаяся в его глазах, засияла на лице.

– Эй, – сказал он недоверчивым шепотом. – У меня получилось, Везунчик! Снова

получилось!

Томми хотелось не то плакать, не то смеяться. Но он не сделал ни того, ни

другого. Просто сказал обыденным тоном:

– Разумеется. Я так и знал, что ты сможешь.

Когда они выбрались из сетки, Стелла была уже на полу и набросилась на Марио

с объятиями.

– У тебя получилось, получилось! Как я рада! Как рада! Сейчас разревусь!

Он легко чмокнул ее в лоб.

– Только не на меня. Я и так весь мокрый. Уффф! Я уже и забыл, каково это!

Похоже, Летающие Сантелли снова в деле!

– Это надо отметить! – закричала Стелла. – Пойду скажу Люсии!

И ее и след простыл, только легкие шаги раздались на ступеньках.

– Тебе надо надеть свитер, Мэтт. Ты весь мокрый, – коротко сказал Томми, подобрал полотенце и пошел в раздевалку.

Через секунду он услышал позади Марио. Тот взял его за плечи и развернул.

Глаза их оказались практически на одном уровне.

– Том, ты думаешь, я спущу это тебе с рук? Считаешь, я не понимал, что ты

делаешь?

– Послушай… Мэтт…

Томми мялся, подыскивая слова, которые оправдали бы содеянное. Он сделал

шаг, благодаря которому само тройное разрядило скопившееся напряжение. Но

не мог об этом сказать. Ему никогда не хватало слов.

Марио, глядя на него, явно знал об этом и вдруг обнял Томми и крепко поцеловал

в губы, что делал прежде только один раз.

– Томми, я тебя люблю, – сказал он дрогнувшим голосом и быстро вышел из

раздевалки.

Следующий день выдался далеко не таким великолепным. Стелла уехала

встретиться с настоятельницей интерната Тессы, куда Сюзи предстояло осенью

пойти в садик. Марио и Томми пришлось тренироваться одним, и вскоре стало

ясно, что это один из тех дней, в которые все идет наперекосяк. Залезая на

аппарат, Марио умудрился ударить больное запястье об опору, да с такой силой, что побелел от боли и несколько минут провел, цепляясь за лестницу, прежде

чем смог продолжать подъем. Необходимость беречь руку вывела его из

равновесия на две-три попытки. В конце концов он спустился, перевязал

запястье туже, и дело более или менее наладилось. Но первое тройное вышло

неудачным, Марио настоял на повторной попытке и неправильно упал в сетку, каким-то образом угодив себе коленом в лицо. Несколько минут он, оглушенный, пролежал неподвижно, и Томми, запаниковав, тоже бросился вниз. Пришлось

нести из раздевалки нашатырь, чтобы привести Марио в чувства, но тщательный

осмотр выявил только разбитый нос и начинающий наливаться под глазом синяк.

– Лучше нам взять выходной, – Томми принес из кухни лед, обернул его

полотенцем и приложил Марио к лицу. – Нос точно не сломан?

– Нет, я бы почувствовал. У меня там просто какой-то слабый сосуд, стоит

удариться – лопается. В детстве у меня случались просто жуткие кровотечения,

– Марио убрал полотенце и засмеялся. – Вспоминаю последний раз. Мы были с

Ламбетом, и ты сшиб меня с ловиторки, помнишь?

– Разумеется.

В неожиданном приступе нежности Томми наклонился и поцеловал его. Марио

прижал Томми к себе, и с минуту они так и стояли, вспоминая прошлое. Затем

Марио со смехом кинул Томми за шиворот кубик льда, и они начали возиться и

толкаться, как мальчишки. Вдруг Марио остановился и прислушался.

– Том, ты ничего не слышал? Как будто дверь открылась и закрылась.

– Нет, ничего, – Томми посмотрел на часы. – Анжело еще не вернулся, дети в

школе. Вряд ли… Может, сквозняк?

Лицо Марио было очень серьезным.

– Я не о том. Вряд ли кто-то что-то видел, а если и видел, то что-то заподозрил.

Просто… а, неважно.

Но отправившись наверх переодеваться, Томми все же беспокоился. Марио

пошел в кухню взять еще льда. Томми застегивал рубашку, когда дверную ручку

подергали. Решив, что это Марио, он открыл.

– Что за выкрутасы? – возмутился Анжело. – В этом доме никто никогда не

запирается!

– А ты никогда не стучишь, – добродушно возразил Томми. – И я не хочу, чтобы

Тесса или Люсия застали меня в исподнем.

– Где Мэтт?

– Внизу, лед к лицу прикладывает.

– Я видел, в раздевалке. Что случилось?

– Он неудачно упал в сетку и ударился головой о колено. Кровь из носа и

великолепный фингал.

Томми указал Анжело на кресло, а сам сел на край кровати, затолкав под нее