Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

потерянные, другие. Будто ты был мне братом, только у меня никогда не было

брата… да и сестры тоже. У меня никогда никого не было…

– У тебя был я, Стел. Всегда был, – он взял ее за руку, и ее маленькая кисть почти

исчезла в его ладони.

– Думаю, я влюбилась в Джонни, потому что он был первым достойным парнем, которого я встретила. Он не притворялся, просто чтобы затащить меня в постель.

Он привез меня домой, обращался со мной как с членом семьи, будто я была

приличной девушкой вроде Лисс или Барби…

– Ты и была приличной девушкой, – яростно перебил Томми. – Всегда была!

– Я пыталась. Но я была такой юной, когда умер папа, и мне приходилось все

время бороться, и когда Джонни привез меня домой и я стала… стала частью

семьи… Я даже словами не могу выразить, как это было важно для меня! Все

были так добры со мной.

– Стелла, – мягко произнес он, – ты тоже была к нам всем добра. И ты лучшая

гимнастка семьи со времен Люсии.

– Надеюсь. Я хотела стать такой, – сказала она. – Но только ты был… ближе ко

мне. Ты тоже пришел из другой семьи. Я видела, что они приняли тебя, и

верила… что, может быть, когда-нибудь тоже стану их частью. Вот так. И

неужели ты думаешь, будто я не понимаю, что ты видишь в Марио?

Она запнулась.

– Марио очень особенный. Ой, не знаю, как это выразить, чтобы ты не подумал не

то. Не пойми меня неправильно… Я люблю Джонни, он мой муж. Но к тебе я

чувствую нечто другое, а к Марио… Боже, как сказать-то… Это больше, чем

любовь. Я… как же сказать… преклоняюсь перед ним. Так что… наверное… я

понимаю, кто он для тебя.

Томми все еще держал ее за руку, крепко сжимал, не зная, что ответить. У нее

были тонкие костистые ладони, сухие от канифоли. Держа ее за руку, он мог

забыть о толстом слое грима и знать только, что это его Стелла, его собственная

Стелла, и что так она принадлежит ему больше, чем если бы он мог как-то по-

другому признаться ей в любви.

– Да, – шепотом сказал Томми. – Наверное, ты понимаешь.

И добавил – тихо, чтобы она сама могла решить, услышать или нет.

– Я тоже тебя люблю.

Только так он мог в этом признаться.

Потом Стеллу снимали для дальних планов и сзади, на аппарате и под ним, с

актрисами, играющими Эйлин Лидс и Клео Фортунати. Барт и Марио были очень

похожи издали: почти одинакового роста, с телосложением атлетов и походкой

танцоров. Из-за высветленных волос можно было перепутать их, если не

приглядываться, и, когда кино выйдет на экраны, Томми временами не будет

уверен, где снят Марио, а где Барт. А вот спутать тонкую худощавую Стеллу с

любой из фигуристых актрис можно было разве что на самом дальнем плане.

Вернувшись, Стелла терла глаза.

– В чем дело? – спросил Томми.

– Свет глаза режет. Будто мне туда песок набился.

– Нельзя смотреть на свет, миссис Гарднер, – встревожено вмешался Барт. –

Кстати, можно я буду звать вас Стеллой? Я поговорю с Мейсоном, чтобы

прожекторы переставили. Вам следовало сказать раньше.

– Я не знала, что их можно переставить. Я привыкла к огням, но эти такие яркие.

Я даже сейчас их вижу, пятнами…

– Я потолкую с режиссером. В следующий раз, если вас будет что-то беспокоить, говорите сразу.

И Барт пошел искать Мейсона.

Затем явился Джим Фортунати.

– Стелла, иди посмотри, не мешает ли свет. Ты тоже, Томми.

Люди таскали осветители, и задолго до того, как они закончили, Мейсон

раздраженно требовал начинать.

– Теперь нормально, мисс Сантелли?

– Вроде бы, – неуверенно пробормотала Стелла.

– Прекрасно, начинаем!

– Нам нужны падения, – сказал Фортунати. – Запасные кадры, резервные. Много, чтобы мы могли выбрать то, что лучше выглядит.

Марио засмеялся.

– Да запросто. Нам с Томми просто надо поработать над тройным, как дома. Оно

все еще выходит у меня только два раза из трех. Если получится хорошее, вы

сможете его использовать, а уж падений наберется выше крыши.

– Звучит неплохо. Ладно, поработайте час, будто на обычной репетиции, и мы

выберем нужное.

– Если Мэтт собирается много падать, – вмешался Томми, – я хочу, чтобы сетку

ослабили. Если она останется такой же тугой, его может выбросить на пол.

– Что решило бы все наши проблемы, – вставил Мейсон.

– А если сетка будет слишком провисать, – возразил Фортунати, – падения

выйдут нереалистичные. К тому же вы можете запутаться и получить травму. Что

до меня, я люблю, когда сетка тугая.

Томми знал, что это старый спор. У каждого воздушника были собственные

предпочтения на этот счет, и обычно можно было найти компромисс.

– Я справлюсь с тугой сеткой, – сказал Марио.

– Нет, Мэтт, не настолько тугой. Либо вы велите рабочим ее ослабить, либо ноги

моей там не будет, и точка.

Томми ожидал, что Марио взъярится, но тот, задумчиво посмотрев на него из-

под приподнятых бровей, сказал:

– Ты слышал его, Джим. Пусть сетку немного ослабят.

Томми забрался наверх присмотреть за рабочими. Через некоторое время он

спустился и сказал:

– Ладно, Мэтт, иди посмотри.

Марио забрался в сетку и немного по ней попрыгал.

– Я по пояс проваливаюсь.

Мейсон покачал головой.

– Нет. Нам нужны кадры, где вы падаете и отскакиваете так же, как утром.

Только через час они достигли подходящего компромисса между вариантом, обеспечивающим впечатляющие пружинные падения, которых хотел Мейсон, и

той степенью натяжения, при которой Томми готов был разрешить Марио делать

тройные с их неизбежными падениями.

В какой-то момент Мейсон разозлился:

– Что вы себе думаете? А Фортунати говорил, что с вами легко работать…

– Послушайте, – сказал Томми, спускаясь с сетки. – Мэтт, не профессиональный

каскадер – в отличие от меня. А я знаю, чего мы можем, а чего нет. Позовите на

площадку представителя профсоюза и спросите его!

Это была одна из первых вещей, которой научил его Анжело. В случае сомнений

насчет слишком опасного трюка следовало настаивать на вызове представителя

профсоюза и с его помощью договариваться о более подходящем решении.

– Ваш профсоюз только и делает, что вставляет нам палки в колеса, – прорычал

Мейсон.

– Марио, – сказал Фортунати, – я видел, как ты работаешь и с более тугой сеткой.

– На выступлении – разумеется, – возразил Томми. – Но там он пробует тройное

один раз, максимум два. А это сетка для тренировок – на десять, двадцать

попыток.

Пожав плечами, Марио предложил собственный выход:

– А давайте я трижды попробую с тугой сеткой. Упаду самое большее два раза. А

для остальных падений ослабим сетку. Согласны?

Томми все еще сомневался, но предложение казалось вполне разумным. В конце

концов, Марио – за те годы, что работал над тройным – научился падать

практически виртуозно. И лучше было согласиться, чем чересчур его

нервировать.

Сам Томми начинал уже уставать. Номера полетов были короткими, репетиции

могли затянуться, но не под таким давлением. Марио забрался на мостик и подал

знак к первому тройному.

Повиснув вниз головой, Томми принялся раскачиваться. Вокруг стояла

абсолютная тишина. Марио сошел с трапеции, перевернулся раз, второй, третий… Не успев толком осознать, Томми уже чувствовал, что трюк не удался.

На момент ему показалось, будто Марио не попадет в сетку и ударится о тросы, но в последние доли секунды тот умудрился свернуться в более тесный клубок и

скатиться к центру.

Томми надеялся, что оператор все заснял, и этого хватит. Собственное дыхание

немного срывалось. Сколько бы времени ни прошло, Томми никогда не мог

спокойно относиться к промахам Марио на тройном.

Стелла стояла на мостике, закрыв глаза руками.

Черт возьми, ее все еще беспокоит свет?

Стелла, такая покорная, привыкшая подчиняться, могла и умолчать, когда что-то

шло не так. Может, стоит потребовать передышку? Но и поскорее разобраться с

делом тоже хотелось. Томми снова начал раскачиваться – ровно и выверено. Он

знал, что Марио уже отпустил перекладину и, трижды кувыркнувшись, направляется к нему. Их руки встретились, плечи на момент дернуло почти

невыносимой тяжестью, потом движение трапеции забрало большую часть веса.

Он смутно видел лицо Марио – смазано, несфокусировано. Боковым зрением он

заметил тонкую полоску приближающейся трапеции и понял, что что-то отчаянно

неправильно… Перекладина ударила Марио в переносицу, и он камнем полетел

вниз. Однако в последний момент – скорее инстинктивно, чем сознательно –

дернулся, сумел перевернуться на спину, упал в сетку и остался лежать с

окровавленным лицом.

– Не останавливайтесь! – завопил Мейсон. – Снимайте! Все снимайте!

«Вампиры!», – яростно подумал Томми.

Марио не шевелился, и Томми с колотящимся сердцем прыгнул вниз.

Стелла неправильно подала трапецию. С ней никогда такого не случалось!

К сетке спешил Джим Фортунати. Он выглядел перепуганным.

– Мэтт! Томми, что с ним?

– Оглушен, – отозвался Томми. – Принесите нашатырь.

Он достал из-за пояса платок, прижал к носу Марио, и подтянул неподвижное

тело повыше, чтобы кровь не затекала в горло. Краем глаза он видел, что одна из

камер продолжает съемку.

Ему протянули стеклянную ампулу.

– Раздавите у него под носом.

Ампула хрустнула, пропитывая воздух острым запахом. Томми смутно вспомнил, как сам лежал на полу тренировочного зала после обморока. Марио завозился и

отпихнул его руку. Перед серебряно-белого костюма был весь в алых кляксах.

– Я в порядке. Что случилось?

– Ты ударился лицом о перекладину. Стелла неправильно подала трапецию.

– Да, бедняжка жаловалась, что не видит, что делает…

Марио машинально утер кровь.

– Откинь голову, – Томми вытащил у Марио из-за пояса платок и прибавил его к

своему собственному.

Подбежал Мейсон.

– Как вы, мистер Сантелли? Вызвать врача?

– Все нормально. Просто принесите льда.

– Схожу к автомату, – сказал Фортунати, и через несколько минут к сетке

принесли ведерко льда и несколько полотенец.

Марио прижал компресс к лицу и держал, пока кровотечение не уменьшилось до

редких капель.

– Мне бы мокрое полотенце, вытереться.

– Ты точно в порядке?

Когда Марио снова заверил, что все нормально, Мейсон сказал:

– Прекрасно, тогда я хочу, чтобы вы попробовали еще раз. Поднимитесь наверх

прямо так, не вытираясь, и сделайте… да что хотите. Просто чтобы мы сняли вас

таким, с кровью на лице и костюме.

– Мэтт, ты не обязан соглашаться, – бесцветно сказал Джим Фортунати. – Если

он хочет такие кадры, снимем завтра, с искусственной кровью. На что нам, в

конце концов, гримеры?

Но Марио выпрямился. Глаза его сверкали, на лице заиграла прежняя

дьявольская улыбка.

– Ну нет, он получит свои кадры!

– Мэтт, у тебя опять кровь пойдет! – заспорил Томми.

– Прекрати квохтать, Том. Я давно тебя просил.

Поднявшись на ноги, он бодро пошагал по сетке к лестнице. Томми, все еще не

веря в происходящее, сидел неподвижно, но, когда убедился, что Марио всерьез

вознамерился что-то делать, недовольно покачал головой и снова забрался в

ловиторку. Марио лез по лестнице с былым изяществом, и каждое движение

было исполнено такой красоты, что Томми только диву давался. Он уже понял, что на Марио обрушилось одно из его внезапных маниакальных эйфорических

настроений.

Проклятье, в такие моменты он делает свои лучшие трюки. Но почему именно

сейчас?

Оказавшись на мостике, Марио поднял три пальца – сигнал к тройному.

Он свихнулся. Перекладина из него последние мозги вышибла? Или он так

оглушен, что не понимает, что творит?

Томми сердито потряс головой, но Марио повторил сигнал и, не давая ему

времени отказаться, схватил перекладину и сорвался в гигантский кач. Томми

тоже начал раскачиваться. Поздно протестовать. Но неудача будет убийством.

Мне надо поймать его. Обязательно. В таком состоянии он не знает, что делает.

Марио достиг пика дуги и отпустил трапецию. В голове Томми промелькнуло:

«Джим Фортунати как-то высчитал, что, когда гимнаст сходит с трапеции, он

летит со скоростью шестьдесят миль в час, милю в минуту…»

Кровь снова заливала Марио лицо. И когда их руки сцепились, несколько капель

брызнули и на Томми, но Марио держался надежно, залихватски улыбался и ни

на что не обращал внимания.

– Ты… – процедил Томми, – совсем без мозгов.

Впрочем, улыбка Марио невольно отражалась и на его лице. Это был прежний

Марио. Лет десять назад он вполне был способен выкинуть такую штуку.

– Отпусти меня, Везунчик, – сказал Марио. – Пойду в сетку, у Стеллы снова плохо

с глазами. Думаю, даже Мейсон согласится, что на сегодня с нас хватит.

К тому времени, как они спустились, глаза Стеллы покраснели, веки распухли, и

по щекам катились слезы. Марио тоже следовало умыться и остановить кровь.

Томми повез их домой, но, когда они уже подъезжали, Стелла, очень бледная, сжалась в углу сиденья и заплакала:

– Томми, я ничего не вижу. Совсем ничего! Я боюсь!

– Тише, тише, милая, – Томми, обогнув машину, помог ей выбраться. – Ну-ка, держись за мою шею.

Он понес ее по ступенькам, бросив Марио:

– Вызови доктора. И пусть едет сюда. Если будет настаивать, чтобы мы приехали

сами, не слушай.

Он опустил Стеллу на кровать и сел рядом, держа ее за руки. Она продолжала

плакать.

– Томми, мне страшно! Я ослепну?

– Нет, нет, – утешал он. – Держись, сейчас приедет доктор.

Позвали Джонни, он задал несколько быстрых обеспокоенных вопросов, сгреб

Стеллу и принялся утешать:

– Все хорошо, детка, все будет хорошо, это просто яркий свет.

А потом гневно набросился на Марио.

– Тебе что, мозгов не хватило предупредить ее не смотреть на прожекторы? –

бушевал он. – Ну разумеется, нет… у тебя и самого с глазами почти то же самое.

И правда, глаза Марио покраснели, веки начали припухать.

– Джонни, я не знал…

– Ладно, это не так уж страшно, – Джонни продолжал обнимать жену. – Через

пару дней она будет в порядке. Но тебе лучше и самому показаться доктору, Мэтт. Пусть на твой нос посмотрит заодно.

– Да, наверное. Похоже, на этот раз я все-таки его сломал. Стелла не виновата…

она не видела, что делает… но у меня там что-то хрустит.

Прибывший доктор подтвердил диагноз Джонни.

– Такое случается: слишком резкое освещение вызывает конъюнктивит. Я нечасто

сталкиваюсь с подобными случаями, большинство актеров осведомлены, что не

следует смотреть на свет. Вы впервые участвовали в съемках, миссис Гарднер?

Кому-то следовало вас предупредить.

Стелле прописали капли и несколько дней постельного режима с повязкой на

глазах. Доктор также подтвердил, что нос Марио сломан, хотя и не слишком

серьезно, и провел тампонирование – весьма неприятную процедуру. Когда

доктор ушел, предупредив обоих о необходимости через день-два приехать для

повторного осмотра, Джонни сказал, что нужно связаться со студией и настоять

на возмещении счета за лечение и потерянное время.

– Так или иначе, – добавил он, глядя на лежащую Стеллу, – благодаря этому

случаю я кое-что, наконец, решил. Твердо.

– Что, Джонни?

– Отныне…

Тут в комнату вбежала Сюзи, влезла к Стелле на постель, и разговор пришлось

прервать, чтобы ее успокоить. Стелла с улыбкой обнимала перепуганную

девочку.

– Все хорошо, Красотка, я просто посмотрела на слишком яркий свет. Это то же

самое, что смотреть на солнце. Чего, к слову, ни в коем случае нельзя делать.

Джонни решительно сжал губы и вышел в коридор. Марио и Томми направились

за ним.

– Отныне Стелла и шагу не сделает на эту проклятую площадку без меня! Вы же

знаете, какая она. Будет молчать и терпеть! Так и знал, что должен был сегодня

пойти с вами!

Марио горько улыбнулся. Голос его гнусавил от слоев марли в носу.

– Согласен, Джонни. Я же говорил, что нам нужен менеджер.

– Кто нужен тебе, так это хранитель! Один из этих человечков с белыми

крылышками! И как можно хотеть летать, ума не приложу!

Chapter 23

ГЛАВА 17

Оставшиеся эпизоды полета без инцидентов отсняли несколькими днями

позднее. Их работа над фильмом была завершена – остались лишь сцены после

открытия цирка в Мэдисон-сквер-гарден.

До открытия было меньше двух недель. Первый состав уже путешествовал по

стране, чтобы потом присоединиться к генеральным репетициям в Гарден. Одна

из этих репетиций должна была проводиться с той же ряженой массовкой и со

всеми номерами, полностью воссоздавая атмосферу тех дней, когда Барни

Парриш правил центральным манежем.

Рэнди Старр приезжал в дом Сантелли и сумел уговорить Люсию посетить Нью-

Йорк – посмотреть на звездную премьеру ее сына, позицию, которую она сама

занимала столько лет.

– Хотел бы я узнать секрет Рэнди, – сказал Марио. – Лу не была в цирке… ох, лет

двадцать!

Марио, Томми и Стелла вылетали в Нью-Йорк за день до открытия – сниматься в

последних эпизодах, которые включали тройное на стоянке в Гарден, финальные сцены их номера и неудавшийся трюк. Марио снова практиковал

всевозможные падения – с тем же тщанием, с каким работал над тройным в

юности.

В редкие свободные минуты он возился с приятелями Клэя. Когда Томми

предложил ему поберечь силы, Марио серьезно ответил:

– Нет, с детьми я отдыхаю. Это меня расслабляет.

Но почти каждую ночь он просыпался, мечась и крича, и Томми, зная, как

расстроены его нервы, очень за него переживал. Демонстрируя абсолютное

бесстрашие на аппарате, Марио продолжал испытывать почти суеверный ужас

перед работой каскадера. У Томми такого страха не было – он воспринимал этот

труд так же спокойно, как Анжело – но теперь он мучился за компанию с Марио, из сочувствия. Днем Марио пахал так, будто за ним черти гнались, не позволял

себя поблажек, выдавал такие падения на пол, что у Томми волосы вставали

дыбом. Ночью напряжение выливалось в кошмары, от которых Марио с воплями

вскакивал и цеплялся за Томми.

– Мэтт, зачем ты себя мучаешь? Пусть делают монтаж или вообще обойдутся без

этого трюка.

Марио, сидя на краю кровати, курил сигарету.

– Попробуй встать на мое место, Томми. Представь, что ты достиг точки, в

которой понимаешь, что просто гоняешь одно и то же по кругу. И никто не может

научить тебя большему, потому что ты и так делаешь больше, чем кто-то

способен. Я учился тройному, потому что некому было меня научить. Зато теперь

я его делаю. Вот и здесь то же самое… просто очередной барьер.

Томми показалось, будто на горло легла холодная рука. Он вспомнил, что

говорил Папаша. Был ли это личный «смертельный прыжок» Марио, его судьба?

Он не от мира сего. И никто до него больше не дотягивается. Кроме разве что

тебя.

Томми очень хотелось умолить Марио не делать этого, довольствоваться

достигнутым, но в то же время он понимал, почему может до него достучаться.

Потому, что позволял Марио поступать так, как тот хотел. Томми мог указывать

ему, мог практически во всем брать инициативу на себя – но на этом их смена

ролей и заканчивалась. Томми был якорем Марио: не мог следовать за ним в

неизвестность, зато мог оставаться рядом, чтобы Марио, когда понадобится, было куда возвращаться.

– У меня сердце разрывается на это смотреть, – сказал он, а потом понял, что это

единственный аргумент, который не следовало приводить.

Марио ушел далеко в то одинокое место, о котором упоминал Папаша, место, куда никто не мог за ним пойти. Томми, единственный, мог позвать его обратно.

Но какой ценой, какой немыслимой ценой? Вот как все было с самого начала: Марио продвигался на шаг дальше, бросал вызов границам возможного, и Томми

мог дотянуться до него только лишь потому, что Марио верил, что Томми всегда

скажет: «Ладно, приятель, шея твоя. Мне это не нравится, но тебе лучше знать».

Такова была цена полета. Томми знал это с самого начала, но никогда понимание

не обрушивалось на него с такой очевидностью. Смелость была тут ни при чем –

только дисциплина, мастерство, понимание, что и когда делать. А теперь Томми

столкнулся и с ценой, которую приходилось платить все эти годы: согласие

рисковать не только своей шеей, но и позволять Марио ломать свою.

В конце концов Анжело был прав. Томми был слишком юн, чтобы летать. Не

слишком юн, чтобы учиться трюкам, но чересчур молод, чтобы полностью

осознавать цену. А теперь было слишком поздно. Многие годы его жизнь

заключалась в полете. Все прочее было просто поддержкой жизнедеятельности, а настоящая жизнь начиналась, когда он лез на аппарат. Остальное казалось

выцветшим, бесцветным, но Томми больше не задумывался, чем бы занялся, если

бы предпочел не летать. Для этого было слишком поздно.

Единственное, что меня сейчас пугает – что однажды я не смогу летать.

Порой его преследовало воспоминание о маленьком хромом человечке, который

смотрел на тройное Марио. Теперь он понимал это выражение одержимости в

глазах Барни Парриша.

Сейчас – как и когда они впервые начали работать над пассажем – казалось, что

напряжение между ними пришло к кульминации, но не ночью, когда они

заключали друг друга в объятия, а в тот момент, когда Марио бросал себя с

трапеции в ждущие руки Томми.

Самое худшее, что Анжело скрупулезно продолжал приходить: занимал свой

неизменный пост у дверей и смотрел.

– Неужели он все еще надеется заловить нас на приставании к детям? –

поинтересовался как-то Томми.

– Откуда мне знать, что у него на уме, – отмахнулся Марио. – Пусть хоть до

второго пришествия смотрит, как по мне. Вдруг это напомнит ему о том, во что он

когда-то верил.

Марио пошел к своему концу аппарата, но Томми успел заметить печаль на его

лице.

И все-таки нервы Марио не выдержали. Это случилось в тот день, когда он

закончил дневной урок с мальчишками. Клэй пришел поздно: Марио пообещал

поработать с ним отдельно – а Карл, Бобби и Фил тренировались вместе. По

этим признакам Томми понял, что Марио думает о Клэе как о будущем Сантелли.

Он давал Клэю такие же привилегии, как когда-то Томми за несколько недель до

того, как он впервые появился с ними на публике.

Но Клэй опоздал и пересек зал, оставляя грязные следы на паркете. Впрочем, следы далеко не первые. За паркетом теперь ухаживали не так, как при жизни

Папаши Тони. И его не шлифовали, наверное, с того года, как Папаша умер.

Марио, глядя на мальчика, медленно закипал, но, когда Клэй, одетый в шорты, присоединился к ним, только спросил:

– В чем дело? Все твои трико в стирке?

– Люсия их не высушила.

– И, разумеется, ты был не в состоянии взять пару прищепок и повесить их на

веревку. Слишком сложная задача для твоих убогих мозгов?

– Отстань, Мэтт, – мрачно сказал Клэй. – Какая разница? Люсия вечно

рассказывает байку о каком-то старикане, который потерял костюм и выступал в

красных фланелевых кальсонах. Зачем так трястись над одеждой?

Марио крутнулся к Анжело.

– Когда ты, наконец, выбросишь проклятую сигарету?

Анжело, нахмурившись, вытащил сигарету изо рта.

– Какая муха тебя укусила?

– Какого черта ты вообще здесь делаешь?

Анжело пожал плечами.

– Если бы я знал. Хочешь устроить сцену и выставить меня?

Марио, разъяренный, отвернулся.

– Делайте, что хотите! Все катится к чертям!

Но к тому времени, как он добрался до мостика, к нему вернулось обычное

хорошее расположение духа.

Неважно, в какой он форме. Стоит ему взяться за лестницу, все налаживается.

Томми посмотрел на угрюмое лицо Клэя. Наверное, Марио выглядел очень

похоже для Анжело в те времена, когда работал над тройным – серьезный

целеустремленный подросток, тонкий, как лоза, с темными волосами, завивающимися надо лбом в свободные кудряшки. Томми выгнул спину, машинально приноравливаясь к более короткому качу мальчика. Он поймал

запястья Клэя, затем толкнул его обратно на трапецию. Позже, сидя в

ловиторке, он слушал критику Марио.

– Ты все равно спешишь, Клэй. А еще ты не прыгаешь, а позволяешь Томми

стянуть тебя с перекладины. Попробуй еще раз. Надо спрыгнуть с перекладины, а не свалиться.

– Но ты же сам вечно твердишь не хвататься за ловитора, – возразил Клэй, принимая трапецию.

Какого черта Марио позволяет ему огрызаться? Меня бы он в свое время за такое

выгнал взашей!

– Хорошо, еще немного… Вперед!

Клэй сошел с мостика.

– Подтянись! Подтянись! – командовал Марио. – Тяни носки! Хорошо… давай!

Рассчитав траекторию движущегося навстречу тела, Томми немного подался

вперед и поймал Клэя за руки.

– Опаздываешь. Томми пришлось компенсировать твою задержку. Том, в

следующий раз не позволяй ему. Пусть падает. Теперь подвинься… вот так…

так… отпускай… лови!

Едва коснувшись перекладины кончиками пальцев, мальчик полетел вниз.

– Переворачивайся! – хором выкрикнули Томми и Марио.

Клэй по-кошачьи извернулся в воздухе и благополучно упал в сетку. Марио

нырнул следом. На полу он сердито сказал:

– Ты все равно тормозишь… сколько можно?

Клэй вскинул подбородок.

– Просто ты слишком рано подал трапецию, вот и все.

Томми, соскальзывающий по канату, едва не свалился от изумления. Лицо Марио

потемнело.

– Я? Слишком рано?

– А что? – пожал плечами Клэй. – Думаешь, ты совершенный или что? Разумеется, ты подал ее слишком рано.

Весь облик Марио дышал такой кровожадностью, что Томми на месте Клэя уже

поджал бы хвост и забился куда подальше.

– Клэй, знаешь, в чем дело? У тебя на все есть какие-то отговорки! Чуть что не так

– виноват либо Томми, либо я. Но точно не ты. Для таких дел в семье места нет.

Ты считаешь, что уже все умеешь?

– Джонни не жаловался.

– Да ты даже к ловитору бы не попал, если бы Томми не исправлял все глупости, которые ты творишь!

– Ну конечно, – надменно улыбнулся Клэй. – Мы же все знаем, что Томми не

может ошибиться. Особенно там, где ты заинтересован.

– По крайней мере, ему в твоем возрасте хватало ума не огрызаться, – гневно

сказал Марио. – Моя бы воля, я вообще запретил бы тебе летать!

– Ну, – откликнулся Клэй с той же глупой улыбкой, вызывающей у Томми желание

хлопнуть его по губам. – А это твоя воля?

Марио открыл рот и тут же закрыл. Посмотрел на Анжело, курящего в дверях.

– Видимо, нет. Иди переодевайся.

– А можно я сначала обуюсь?

Марио пошел в раздевалку, подцепил грязные кроссовки Клэя и, держа их в

вытянутой руке, сунул мальчику.

– На паркете не вздумай надевать.

– Ой-ой-ой, – протянул Клэй. – Бурчишь и бурчишь, ты прямо в занудную старуху

превращаешься.

И ушел.

Анжело пошел за ним, и Томми больше не смог сдерживаться.

– Черт побери, Мэтт, если бы я в его возрасте посмел так с тобой разговаривать, ты бы меня на клочки порвал!

Марио, ссутулившись, обвел безразличным взглядом раздевалку – мальчишки

нанесли грязи на пол и оставили груду спутанных трико и полотенец.

– Из-за Анжело я и лишнее слово сказать опасаюсь. Даже думать боюсь, чего он

такого нашептал Клэю, что тот решил, что может так со мной разговаривать.

Закусив губу, Томми взял со скамьи свитер и набросил Марио на плечи.

– Надевай. А то простудишься.

– Теперь и ты начинаешь мной распоряжаться? – взорвался Марио.

Томми отвернулся.

– Как хочешь.

И хлопнул дверью. Когда Марио был в таком настроении, не стоило нарываться

на ссору.

Моясь в душе, Томми слышал, как Марио поднимается по ступенькам, на секунду

останавливается у дверей ванной и проходит мимо. Бывали времена, когда он бы

присоединился. Они давно этого не делали – с тех пор, как Анжело их

разоблачил. Шаги Марио затихли, и Томми, выйдя из душа, не застал его в

комнате. Должно быть, ушел в другое крыло, чтобы воспользоваться ванной

Люсии.

Когда Томми закончил переодеваться в чистые джинсы и рубашку, Марио

вернулся – в старых черных штанах и свитере. Он постоял перед зеркалом, причесываясь, и Томми заметил, что седины в его волосах стало больше.

– Пойдем прогуляемся, Везунчик.

Томми посмотрел за окно.

– Там же дождь, нет?

– Моросит. Какая разница. Не растаем. И мне не хочется разговаривать здесь.

Томми, встретив его взгляд, прекрасно понимал, что он чувствует. Дом давил

почти физически. Теперь было даже хуже, чем в тот сезон с Ламбетом, когда им

приходилось прятаться, по-дурацки рисковать и из кожи вон лезть, чтобы найти

хоть двадцать свободных минут. Даже ложь и отчаянные драки, в которые

выливалось напряжение, казались теперь лучше, чем такое. В собственной

комнате за закрытой дверью Томми не отпускало ощущение, что за ними шпионят.

Это я виноват. Надо было убедить Анжело, что ему не о чем беспокоиться. А мне

просто надоело врать.

Он одним гигантским росчерком перечеркнул все расположение Анжело, и

теперь ему и Марио приходилось как-то с этим жить.

Они вышли из дома под легкую морось. Марио втянул воздух.

– Весна. Хорошо пахнет. А через пару недель… нет, всего через неделю… мы

откроемся в Гарден.

– Если дотянем, – пробормотал Томми.

– Везунчик… – Марио хотел взять Томми за руку, но тот оттолкнул его ладонь.

– Мэтт, раньше ты бы не смирился. Не побоялся бы проблем с Анжело. Даже ради

меня. Помнишь… помнишь, Лоутон, Оклахому и… и все остальное?

– Думаешь, я когда-нибудь такое забуду?

– Как-то ты наорал на меня на глазах у всей стоянки за то, что я опоздал на

тренировку на десять минут и не починил трико. Что бы между нами ни

происходило, ты никогда не давал мне поблажек, когда дело касалось работы. А

теперь позволяешь Клэю дерзить, потому что боишься того, что он мог услышать

от Анжело.

– Наверное, ты прав, Везунчик. Я должен обходиться с ним не мягче, чем с тобой.

– Не в том дело. Просто тебе все время приходится под кого-то подстраиваться.

Нам надо расслабиться, отыскать место, где тебе не надо быть вечно

настороже. Я… – Томми услышал, как дрогнул голос, и помолчал, силясь взять

себя в руки. – Не во мне дело. Меня волнует, что происходит с тобой.

Несколько минут Марио шагал молча. Потом остановился и развернулся. Мокрые

волосы ниспадали на лоб тугими колечками.

– Слушай, Везунчик, помнишь, как мы… мы решили стать такой командой, чтобы

нас не смогли разделить из боязни разрушить то, чем мы сделались?

– Мы были молоды и наивны, – горько сказал Томми. – Это ж надо было на такое

замахнуться.

– Нет, черт побери, у нас получилось. Ты смелее меня. Ты рассказал Анжело…

– Так и знал, что ты мне это припомнишь!

– Тише, тише, я не издеваюсь. Я просто хотел сказать, что в жизни бы не

набрался храбрости. Я всегда знал, что ты смелее меня. Но я смирился, и теперь

перед нами два пути.

– Ну да. Остаться вместе или разбежаться.

– Нет. Мы уже пробовали. По раздельности мы никто и ничто, двое никчемных

людишек. Теперь выбор таков. Мы можем продолжать скрываться даже от тех, кто нас любит, и притворяться не такими, какие есть на самом деле. А можем

прекратить убегать и заявить: «Да, мы такие, и мы команда. Принимайте это, как

хотите, или катитесь к черту».

Их руки на секунду встретились. Дальше они пошли плечом к плечу.

Вот что он имел в виду. Мы часть единого целого. Все идет из одного источника.

Это не секс, но происходит от того же. Вот кто мы друг для друга.

Когда они, наконец, вернулись к железным воротам дома, Марио сказал:

– Я знаю, что придется нелегко. Но если мы будем убегать от Анжело… а он

Сантелли, он знает, кто мы и на что способны вместе… то убегать придется на

всю жизнь. А потом мы убежим и друг от друга. Против кого мы сможем выстоять, если боимся Анжело?