Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц)

естественным, что Марио плачет, и нужно просто держать его. А если и

успокаивать, то разве только объятиями. Томми позволял ему лежать и плакать

и чувствовал, как плечо промокает от слез. Мальчик осторожно вытер их, и это

было последнее осознанное действие перед тем, как он погрузился в сон.

…Марио тряс его, сильно.

– Том, – громко прошептал он. – Том, вставай… живо! Иди в свою кровать! Этот

дурацкий замок долго не протянет!

Томми, недовольно что-то пробормотав, не двигался. Пальцы Марио больно

впились в руку.

– Черт возьми, поднимайся!

Выдернутый из сна, Томми позволил вытолкать себя на другую кровать и, сообразив, в каком виде лежит, натянул одеяло. Уголком глаза он заметил, как

Марио пинком отправляет под кровать пижаму. Еще секунда – и тоненькая

полоска света, пробивающаяся из-за дверей, расширилась.

– Мэтт? – позвал Анжело. – Ребята, вы в порядке?

– Мммм, – протянул Марио, притворяясь спящим.

Томми не смел шевельнуться. Анжело сказал шепотом:

– Я думал, гроза вас разбудила. Столб возле трейлера сбило молнией. Томми все

проспал?

– Ага… Убери этот дурацкий свет, – сдавленно проговорил Марио.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал Анжело и закрыл дверь.

Через минуту Томми ощутил, как Марио тянется к его руке через узкий проход

между кроватями. Но двигаться не стал. Он уже совсем проснулся и смутно

сердился, что Марио с таким рвением и готовностью кинулся скрывать столь

волшебную и совершенную вещь. Рассудок доказывал, что это необходимо, что

Марио сделал единственно возможное, но Томми было только пятнадцать, и он

все еще предпочитал руководствоваться эмоциями.

Выскользнув из постели, Марио опустился на колени рядом с кроватью.

– Томми…

– Иди обратно. Вдруг Анжело снова зайдет.

Марио поцеловал его в висок.

– Ragazzo, piccino… figlio, fanciullo mio… – молил он.

Томми, понимая лишь, что его называют ласковыми словами, хмуро отозвался:

– Чего?

– Прости, Везунчик. Пошло бы оно все к чертям… но нам придется так

осторожничать, что мне становится страшно. Думаешь, я желал тебе этого?

Томми положил голову ему на плечо.

– Я хотел бы спать с тобой.

– Томми, право слово, я боюсь разрешать тебе. Анжело придет будить нас очень

рано. Если бы мы могли… Может, когда-нибудь.

Марио посидел с ним еще несколько минут. Потом в последний раз поцеловал в

щеку и вернулся в свою кровать. А Томми, мучимый болезненной любовью, по-

прежнему ощущал слабую неясную опустошенность – не разочарование, но

грусть, которой трудно избежать и при самом лучшем раскладе. А в этих

условиях она и вовсе становилась неизбежной.

ГЛАВА 16

Когда Томми открыл глаза, в окна струился слабый прерывистый свет. Марио

крепко спал, повернувшись к мальчику спиной. Его одеяло и простынь сбились, пижамные штаны складками собрались на икрах и лодыжках. Плечи, до того

загорелые, что даже не казались обнаженными, ссутулились в защитном коконе

сна. Томми вспомнил, как Марио однажды сказал: «Во сне ты совсем ребенок».

Но спящий Марио – без мальчишеской улыбки и неуверенности, присущей

пробуждающейся личности, – выглядел мужчиной, взрослым, чужим, неприступным. Трудно было соотнести недостижимость этих плеч с

воспоминанием, как Марио цеплялся за Томми и плакал, пока не уснул.

Потягиваясь, с удовольствием ощущая почти расточительную негу, Томми в то же

время чувствовал некоторую грусть и озадаченность.

Снаружи раздались шаги, потом кашель – в задней части трейлера ходил

Анжело. Что-то заскрипело, и Томми услышал, как мужчина говорит с рабочим у

кухонной двери. Откинув одеяло, Томми влез в штаны и ботинки и встретил

Анжело в кухне. Оставив Марио и Папашу Тони спать, они вышли на промокшую

стоянку.

Анжело был сонный и небритый. Борода у него росла быстро, а кожа была

тонкая, и, чтобы не бриться дважды в день, он проделывал эту процедуру

непосредственно перед дневным представлением. Подобная привычка не

вписывалась в требования Сантелли о безукоризненном внешнем виде, и Папаша

Тони периодически срывался по этому поводу, впрочем, быстро умолкая, потому

что логичность найденного выхода было трудно оспорить. Тем не менее, шлепая

по грязному полю, Анжело бодро насвистывал. Рабочие, проклиная слякоть, уже

устанавливали манеж.

– Хорошее было кино? – спросил Томми.

Анжело лениво улыбнулся.

– Вот, что я тебе скажу. Если ты идешь в кино с девушкой и потом можешь

сказать, хороший был фильм или плохой, то либо тебе меньше двенадцати, либо

больше семидесяти, либо ты голубее неба.

Томми натужно усмехнулся:

– Я запомню.

Потом они погрузились в привычные хлопоты, наблюдая, как устанавливают

стойки, проверяя натяжение канатов и строп, учитывая миллионы деталей, которые нельзя было оставить без внимания, потому что от надежности каждого

винтика и скобы зависел не только успех номера, но и их жизни. К тому времени, как они вернулись в трейлер, Марио уже приготовил кофе, а Папаша Тони нашел

местную булочную и принес пакет свежих булочек. Стащив измазанную обувь, Томми скользнул на свое место.

– Знаете, – начал он, – тут рабочие говорили, что ночью совсем близко прошел

торнадо.

Марио сверкнул на Томми быстрой многозначительной улыбкой.

– Так я и думал.

Папаша Тони щедро намазывал булку маслом.

– Мэтт, помнишь, как Элисса боялась грозы? Вскакивала и бежала в постель к

матери, или к тебе, или к любому, кто был рядом…

Томми хихикнул, и Марио поспешно сказал:

– Передай кофейник, Томми.

А когда мальчик потянулся за просимым, крепко пнул его в лодыжку.

– Меня как-то отшлепали, – быстро начал Томми, – когда мне было четыре. Я

испугался грозы, спрятался в буфет и уснул. Мама подняла на уши весь двор –

решила, будто я потерялся, или меня украли, или случилось еще что-то страшное.

Ты не боялся грозы, когда был маленьким, Марио?

– Между нами говоря, грозы боялся именно я. И Лисс приходила и успокаивала

меня. А Анжело она рассказывала, будто боится сама, потому что не хотела, чтобы меня считали великовозрастным младенцем. Девочку-то за страх никто

винить не будет.

– Ах ты негодник, – восхитился Анжело. – Разве пристало пятнадцатилетнему

мальчику бояться грозы? Или спать в одной постели со старшей сестрой? В

таком возрасте уже можно было найти другую девушку, чтобы с ней греться.

– Анжело, basta! – рявкнул Папаша Тони и разразился потоком итальянского.

Томми не все понимал, но знал уже давно, что Папаша не терпит подобных

двусмысленных разговоров и временами пользуется присутствием Томми – либо, дома, кого-то из младших детей – чтобы пресечь их на корню.

– Ну, Папаша, – добродушно ответил Анжело, – в его-то возрасте он наверняка

сам во всем разобрался, а если и нет, он все равно безнадежен.

Сунув в рот остатки булки, Анжело, насвистывая, пошел одеваться на

тренировку.

На утренней репетиции Томми слегка тревожился. Как – после прошедшей ночи –

дотрагиваться до Марио равнодушно, не выдав своего нового опыта? А вдруг

Марио снова на нем замкнет? Но привычка провела его через первые несколько

минут вполне благополучно. А потом Томми пришел к выводу, который, с одной

стороны, развеял иллюзии, а с другой – успокоил. К выводу, который становится

одним из первых открытий сексуального взросления: сексуальный опыт, пусть

даже самый захватывающий, не оставляет видимых следов. Марио оставался все

тем же сильным благожелательным беспристрастным партнером, что и обычно.

И он был в прекрасной форме. Он перелетал с перекладины на перекладину с

той безукоризненной точностью, с тем абсолютным чувством нужного времени и

места, которое за неимением более четкого определения называют «таймингом».

Хороший тайминг – это не просто знание, когда двигаться, он составляет

разницу между просто компетентным артистом и звездой.

Когда они репетировали трюк на двойной трапеции, Томми на короткое

счастливое мгновение осознал, как гордится талантом Марио. Мальчик будто бы

стал его тенью, словно одни и те же часы заставляли их двигаться с

поразительной синхронностью. «Мы движемся на одном дыхании», – сказал

Томми сам себе. Он был все еще слишком невинен и не подумывал о том, чтобы

повторить это позже.

Потом, глядя, как Марио и Анжело отрабатывают сложный пассаж, Томми

почувствовал то же самое вновь. У них это тоже есть, даже сильнее, чем у меня с

Марио, и я… Это так совершенно, будто они один человек в двух телах.

На волне внезапной уверенности Марио позвал:

– Анжело, поймаешь меня на тройном?

– Конечно, – откликнулся Анжело. – Чего тянуть?

Марио явственно подобрался. Подавая ему перекладину, Томми глядел на уже

раскачивающегося Анжело и думал: «Сейчас Анжело – единственный человек в

его мире». Мальчик и сам напрягал мускулы, мысленно находясь рядом с Марио, и мысли молниеносно мелькали в голове, словно облака, мимолетом

закрывающие солнце. Хотел бы я ловить его сейчас… интересно, смог бы я… А

потом все исчезло, полностью вытесненное сосредоточенностью на Марио, летящем, переворачивающемся… и еще… и еще… Томми практически

собственным телом ощутил шок – когда ладони и запястья встретились, сцепились…

Стоящий позади Папаша Тони буднично пробормотал:

– У него снова получилось. Так и знал, что это лишь вопрос времени.

И спросил уже громко:

– Повторишь на представлении?

– Когда будет готов, да, Мэтт? – ответил за парня Анжело.

И Томми ощутил к Анжело прилив расположения, практически любви. «Так

держать, Анжело, почти яростно подумал он. – Не давай никому на него давить».

Но если первое утро выдалось неплохим, дальше стало хуже. Основываясь, видимо, на своем горьком опыте, о котором никогда не рассказывал, Марио взял

все обязанности по сокрытию происходящего на себя. Томми оставалось лишь

послушно принимать железные ограничения времени и мест встреч да

старательно подавлять собственные соображения по этому вопросу. Но он все

же обижался и ничего не мог с собой поделать.

По обоюдному соглашению – ни разу не высказанному словами, но от этого не

менее крепкому – они знали, что созданная связь нуждается в постоянной

подпитке. Оба в этом не сомневались, и тот факт, что данное условие не было

обговорено вслух, вдвойне усиливал необходимость ему следовать. Найти место

и время, которое можно было провести наедине, было нелегко – ни одному из

них.

Вопреки распространенному заблуждению о распущенности нравов в

передвижных цирках, напряженная кочевая жизнь в сочетании с ежедневной

скрупулезной работой не оставляет много свободного времени для разного рода

интрижек. В цирке Ламбета романы, конечно, случались и были молча приняты, потому что занятым людям некогда совать нос в дела других. Более того, считалось, что этим самым другим, таким же занятым, есть о чем заботиться, помимо чрезмерного волнения о приличиях. Например, Анжело неровно дышал к

Марго Клейн. Все были в курсе – в большей или меньшей степени, смотря

насколько хорошо знали Анжело и Марго – и никто не обращал внимания.

Но их случай был кардинально другим, и оба это понимали. Они вечно были

вместе – работали, тренировались, ухаживали за костюмами и оборудованием –

но никогда одни. Более того у них и предлога толкового не было, чтобы остаться

наедине. Вся жизнь их проходила перед бдительными глазами Папаши Тони, Анжело, Бака и «всего долбаного цирка», как выразился однажды Марио в

сердцах. Оба с почти детским идеализмом страдали от необходимости вечно

выискивать лазейки. Несколько минут, постоянно начеку, в грузовике со

«случайно» запертой дверью – вот чем им обычно приходилось

довольствоваться. Они как-то умудрились еще раз проехаться между городами, но Марио заявил, что делать это слишком часто опасно. Еще одной рискованной

альтернативой был трейлер Сантелли в промежуток между дневным и вечерним

шоу: Папаша Тони и Анжело порой уезжали в город на пару часов – поиграть в

пинбол или дартс. А так как Марио никогда не высказывал желания к ним

присоединиться, то очередной отказ не привлекал лишнего внимания.

И все же обычно их отговорки бывали неуклюжи, а счастливые минуты –

секретны. Оба это ненавидели, но ни один не мог противостоять искушению.

Однажды, когда Марио и Томми целую неделю вращались среди других, не в

силах даже поболтать с глазу на глаз, они нашли маленький грязный бар в

городке в южном Арканзасе. Направившись в заднюю комнату, они хотели лишь

поговорить, но владелец, нахмурившись, поинтересовался:

– Сколько лет мальчику?

– Пятнадцать, – так же резко ответил Марио. – В чем дело? Я что, не могу купить

братишке газировки, пока пью пиво? Или мне бросить его шататься на улице?

– Не надо было его сюда приводить, – сказал мужчина.

Без дальнейших пререканий он принес Марио пиво, а Томми – бутылку шипучки.

Но Марио шепнул: «Пошли отсюда», и они сбежали, оставив напитки едва

ополовиненными.

– Да что с тобой такое, Марио?

– Он нас заподозрил.

– Ладно тебе. Просто в некоторых штатах запрещено приводить детей в бар.

Когда я был совсем маленьким, то в одних штатах родители могли взять меня с

собой, а в других – не пускали.

– Есть и другие законы, – пробормотал Марио. – Думаешь, я не видел, как он на

нас смотрел?

– Господи! Ты совсем чокнулся! Считаешь, кто-то может глянуть на тебя и все

понять? Ты не женоподобный, ничего… Никто не узнает. Просто тебе нравится

думать, что ты другой, какой-то особенный, будто люди по одному твоему виду

могут сказать…

– Лезь в машину и не болтай глупости!

Приоткрыв дверцу, Марио резко ее захлопнул. Изо всей силы. Прямо Томми по

пальцам. Вскрикнув, мальчик согнулся, держась за руку.

– О Боже, – прошептал Марио, едва не плача. – Господи, Везунчик, я не… – и

вдруг взорвался в приступе мучительного гнева: – Ты что, не мог шевелиться

побыстрее?!

Откинувшись на спинку сиденья, Томми сжимал запястье пострадавшей руки

пальцами здоровой, будто пытался помешать жуткой сокрушительной боли

взбираться вверх. Все время, пока Марио ехал к маленькой больнице, он мучился

тошнотой и отчаянно сдерживал рвотные позывы. В приемном отделении

медсестра усадила Томми на высокий стол, а Марио встал позади, положив руку

ему на плечо. Почувствовав очередной приступ дурноты, Томми облокотился

было на Марио, но стоило войти доктору, как парень резко его оттолкнул.

Каким-то образом Томми умудрился не закричать, когда доктор двигал руку, сгибая каждый палец. Кости оказались целы, однако ноготь на среднем пальце

висел на ниточке, а костяшка была стесана до кости – под тонким слоем плоти

белел хрящ.

– Должно быть, у тебя сильные руки, сынок. Повезло, что этот палец не сломался

в дюжине мест. А этим шевелить можешь? Хммм, хорошо.

Доктор наложил плотную повязку и маленькую шину.

– Дверца машины, да? Частенько случается, – он сделал Томми

противостолбнячный укол. – Вы из цирка? Эй, я видел вас вчера вечером.

Воздушные гимнасты, да? Это же вы качались на одной трапеции? О трюках

придется на пару недель забыть, сынок. Кстати, вы действительно братья?

Совсем не похожи.

– Сводные, – у Марио было бледное, искаженное тревогой лицо. – С его рукой все

будет в порядке?

– Думаю, да, если он не будет ее тревожить. Через пару дней отвезете его

сменить повязку.

Доктор вытряс в бутылочку несколько таблеток.

– Через десять-двадцать минут заморозка отойдет, и начнет болеть.

Томми задумался, каким образом может болеть сильнее, чем уже болит, и как

ему умудриться не заскулить, как щенок, если все-таки может. Доктор протянул

бутылочку Марио.

– Дадите ему две, как только доберетесь домой. И потом по одной каждые

четыре часа. Присмотрите за ним?

– Уже присмотрел, – сказал Марио со слезами в голосе.

– Если вы собираетесь сидеть за рулем, молодой человек, – сухо заметил доктор,

– наверное, стоит дать успокоительное и вам.

Томми похлопал Марио по руке здоровой ладонью.

– Марио, не надо. Я же знаю, что ты не специально. Перестань.

Парень отдернул руку и строго нахмурился – такое выражение его лица Томми

уже научился распознавать. Потом достал бумажник.

– Нет, спасибо, доктор, мне нельзя. У меня представление. Сколько с нас?

По пути к машине Томми сделалось так плохо, что он испугался, что сейчас

упадет. Чтобы удержаться на ногах, он взял было Марио за руку, но парень

стряхнул его ладонь.

– Прекрати, – шикнул он, и Томми отпрянул.

Всю обратную дорогу мальчику хотелось сдаться слабости, улечься головой

Марио на колено и позволить боли захлестнуть его. Но вместо этого он сражался

с ней, сидя прямо и холодно.

– Слушай, если ты будешь и дальше так ко мне относиться, люди точно

заподозрят неладное. Мы поссорились, ты прищемил мне руку. Я знаю, что ты не

нарочно, но ты ведешь себя так, будто сделал это именно нарочно. Пожалуйста,

– слабость и боль вдруг нахлынули с такой силой, что Томми начал плакать, – не

злись…

– Да не злюсь я, не злюсь. Но и ты прекрати быть таким ребенком! Нельзя себя

так вести на людях! В приемной ко мне жался, в смотровой об меня терся… Черт

побери, я же говорил…

– Да, говорил, и можешь катиться к черту с этими разговорами!

Томми уставился в окно. Слезы боли и злости струились по лицу.

На стоянке он принял таблетки, ответил на все обеспокоенные вопросы: «Мне

случайно попало дверью по пальцам» и позволил Анжело нарезать для себя

мясо за ужином. В антракте Анжело принес ему ведерко мороженого, и Томми

залез в постель – ждать, пока подействует обезболивающее. Спать он лег, не

глядя на Марио и не ответив на шепот «Спокойной ночи».

Томми не был в номере всего восемь дней, но они тянулись как скучный месяц. С

обездвиженной правой рукой он не мог даже выполнять свои обычные

обязанности в первом отделении, и Анжело с Марио безропотно поделили их

между собой. На третий день Анжело отвез Томми сменить повязку и удалить

почерневший ноготь. После этой процедуры у Томми от боли кружилась голова, а

побелел он так, что перепугал Анжело. Весь обратный путь мужчина нахваливал

Томми за выдержку, остановился, чтобы купить ему коробку конфет, и повторил

свои комплименты за ужином, что смутило Томми даже больше, чем

полуобморочное состояние. С горечью мальчик вспомнил, как Марио отказался

даже поддержать его. А Анжело преспокойно нес его к машине на руках, и

Томми цеплялся ему за шею.

Ночью Марио скользнул ему в постель и постарался развеселить, но Томми

отвернулся к стене и притворился спящим. В конце концов Марио яростным

натянутым шепотом пообещал:

– Ну ладно, маленький паршивец. Что б я еще хоть раз к тебе сунулся.

Даже когда Томми вернулся к работе, рука продолжала отзываться вспышкой

боли, стоило ему схватиться за перекладину. На первом же выступлении он не

смог поймать трапецию, грубо шлепнулся в сетку и заработал ожог на локте, который болел так же сильно, как и рука. «Клоун неуклюжий!» – прошипел

Папаша, когда Томми влез обратно на мостик. Невероятным усилием воли

сохранив безмятежное лицо, мальчик повернулся к публике и помахал, притворяясь, что упал специально – чтобы их напугать. Быстрое беспокойное

«Все нормально, парень?» от Марио он пропустил мимо ушей. На следующий

день на тренировке Томми упал, когда принялся карабкаться по лестнице, и

Анжело подозвал его к себе.

– Рука до сих пор так болит? Может, еще пару дней отдохнешь?

– Вот еще, – вызывающе ответил Томми. – Ты что, хочешь, чтобы я ее не

разрабатывал?

– Нет, но мы не хотим, чтобы ты пострадал, – вмешался Марио.

Подойдя, он взял Томми за руку и принялся разминать кисть, осторожно сгибая

пальцы, растирая каждый сустав. Мальчик стоял, не поднимая головы, и Марио, наконец, сказал:

– Если он хочет продолжать, Анжело, пусть. Не повредит.

– Это ты так думаешь, – пробормотал Томми.

– Я имею в виду, – холодно пояснил Марио, – что большого вреда твоей руке не

будет.

Он уронил кисть Томми и ушел.

– Что ж, если хочешь выступать вечером, лучше повторить еще разок, – сказал

Анжело и отправил его на мостик.

После тренировки Папаша Тони остановил Томми у подножия аппарата.

– Послушай, figlio, ты не находишь, что довольно уже злиться на Мэтта? Он

рассказал мне, как повредил тебе руку. Считаешь, он сделал это специально?

Неужто ты не знаешь нас достаточно, чтобы понимать, что никто из нас такого не

сделает? Нет, mai… никогда! А теперь ступай. Только маленькие дети так

дуются. Пора бы тебе немного подрасти, верно? Подойди к нему, как мужчина, пожми руку, дай ему шанс извиниться. Станьте снова друзьями, как прежде.

Братьями. Мне не нравится видеть вас с Мэттом такими, вы же всегда так славно

ладили. Я хочу, чтобы вы стали прежними. Сделаешь это для меня, Томми?

Томми с трудом сглотнул.

– Разумеется, – выдавил он. – Я скажу ему.

Он бросился к трейлеру, где переодевался мрачный Марио, и подрагивающим

голосом выпалил ему в спину:

– Папаша Тони сказал… что не хочет, чтобы мы… продолжали дуться друг на

друга. Он сказал, что хочет, чтобы мы… – Томми вдруг понял, что готов

расплакаться, – стали как прежде. Ты не против?

– Боже! – в кои-то веки забыв осторожность, Марио развернулся и заключил его в

крепкие объятия. – Господи, против ли я? Против?

Днем старшие смотрели, как они вместе развешивают мокрые трико за

трейлером, смеясь и дурачась, а потом под руку идут за холодным питьем.

Папаша Тони буквально лучился удовлетворением, а вот Анжело слегка

хмурился. В голову его пока еще не закрались подозрения, нет… Просто ему

казалось, что и ссора и примирение были несколько более бурными, чем

полагалось бы.

Теперь улучить момент стало еще тяжелее. Отчаянная жажда друг друга

толкала их на страшный риск, и каждый раз они клялись, что такого больше не

повторится. Как-то очень поздно Марио скользнул к Томми в постель и устроился

позади. Ладонь его легла на губы Томми – не крепко, просто предупреждая

предательский звук. Тогда Томми, изо всех сил сжимая губы, чтобы даже не

вдохнуть громко, подумал, что пасть ниже уже некуда. Он ошибался.

Несколькими днями позже они льнули друг к другу в грязном туалете на

заправке. Марио потом был такой грустный, такой уничтоженный, что даже

Томми, всегда изобретавший способы его взбодрить, молчал и не находил слов.

Марио был воплощенная боль и скорбь. Они ехали в открытом кузове одного из

грузовиков, и, когда снова туда забрались, Марио ударился в очередной горький

приступ самоуничижения.

– Грязные дети, – выплюнул он в бьющий в лицо ветер, – играют в грязные игры в

грязных углах… Ты должен меня ненавидеть! Была бы у меня хоть крупица

достоинства…

Томми не пытался спорить – только сжал его руку с беспомощной, полной боли

любовью. Эти ужасные минуты ослабляли напряжение в теле, ничуть не

уменьшая тяжесть в грудной клетке, которую Томми смутно осознавал, как

сердечную боль. Ночью он сделал то, на что никогда не осмеливался. То, что

Марио особенно ему запрещал. Но раз Марио ломал собственные правила, то и

ему не надо было повиноваться им так слепо. Когда трейлер погрузился в

темноту, а Папаша Тони начал тихо похрапывать, Томми юркнул к Марио в

кровать.

– Свихнулся? – прошипел парень.

– Марио… нет, послушай… прошу, пожалуйста. Все хорошо. Мы не будем… я

просто хочу… разреши мне… разреши немножко полежать рядом. Пожалуйста.

Мы столько работаем… над всем… И у нас никогда нет времени… о Боже, я

говорю как в дурацком фильме. У меня никогда не хватает времени просто тебя

любить. Можно я просто буду лежать здесь… и любить тебя?

Марио обнял его, и на какой-то ужасный момент Томми показалось, что парень

смеется над ним. Но плечи Марио подрагивали вовсе не от смеха.

– Бедный ты, бедный, – безнадежно шептал он, будто говорил литанию. –

Бедный, несчастный ребенок, бедный, несчастный…

Он тихонько укачивал Томми, как младенца, и неразборчиво бормотал ласковые

слова.

– Я испорченный ублюдок… бедный ты малыш…

– Пожалуйста, Марио. Все нормально. Просто… спи. Я не усну здесь, обещаю. А

если и усну, буду клясться, что мне стало одиноко, и я докучал тебе, пока ты не

пустил меня к себе. Пожалуйста.

Он льнул к Марио, пока тот не расслабился, потом тихо поцеловал.

И только чудом никто не услышал, как в темный час перед рассветом Томми

начал хихикать, потому что они, конечно, закончили тем, что занялись любовью…

И теперь Томми гадал, знал ли заранее, что все так и будет.

Chapter 8

ГЛАВА 17

А затем, как это часто бывает с невыносимыми обстоятельствами, все начало

потихоньку налаживаться. Папаша Тони – не то чувствуя отголоски

напряженности в их отношениях, не то видя подавленность Марио – принялся

учить их выполнять пассаж. Этот трюк заключался в том, что оба гимнаста

должны были находиться в воздухе одновременно: один, возвращаясь, хватался

за перекладину, другой же ее отпускал. Казалось, столкновение неизбежно, и

порой так и получалось. Анжело спорил, что на данный момент Томми это явно не

по силам, да и сам мальчик приуныл, потому что они тренировались часами, а

проделать все правильно не могли. Выносить трюк на публику в этом году

определенно не стоило.

И все же время оказалось потрачено не зря. Теперь, когда они вместе

выбивались из сил, повисшее между ними напряжение попросту выветривалось.

Их отношения снова начал окрашивать отстраненный бесстрастный тон.

Несколько недель назад хватало резкого слова Марио, чтобы Томми закусывал

губу, сдерживая слезы. Теперь же все снова стало как прежде. Они

тренировались до изнеможения, пока Томми не начинал бить озноб, а Марио не

вспыхивал гневом, называя его глупым, неуклюжим и бездарью. Но они смеялись

и шутили во время долгих переездов, орали друг друга за не сложенную на место

одежду и добродушно переругивались, решая, чья очередь делать работу по

дому – и все без малейшей натянутости. Как-то ночью Томми сообразил, что уже

три недели подряд после вечернего представления они съедают поздний ужин, моют посуду и заваливаются спать без каких-то особенных слов или

прикосновений – если не считать короткого ритуального касания рук в проходе

между кроватями. А еще пару вечеров, в безопасности и одиночестве, они вдвоем

просто стояли в дверях грузовика. Томми обнимал Марио за пояс, и в их

уединении был лишь покой.

Некоторое время погодя, когда одевались к выступлению, Марио бросил:

– Чувствую удачу. Попробуем тройное, Анжело?

– Тебе решать, – отозвался Папаша. – Только скажи директору, пусть объявит

заранее.

Почувствовав резкую тяжесть в груди, Томми нервно потеребил значок.

Позже, когда барабаны принялись выбивать частую тревожную дробь, Томми

взглянул на Папашу Тони. Тот, как всегда, когда Марио покидал мостик для

сложного трюка, суеверно отвел глаза. Он даже на двойное сальто не смотрел.

Томми же не мог отвести взгляда от летящего тела. Вперед – и назад – снова

вперед, все выше и выше, и… Боже, стропы перепутаются, нельзя так высоко…

Парень отпустил перекладину, перекувыркнулся – раз, другой, третий – хватка

запястий, и Томми снова начал дышать. Ему никогда не удавалось услышать

аплодисменты.

После представления группка поклонников подошла за автографами. Глядя, как

они суетятся вокруг Марио, Томми едва не лопался от любви и гордости. Чувства

были столь сильны, что он наверняка покраснел. Пока парень смеялся и болтал

снаружи, пришел Папаша Тони и положил руку мальчику на плечо.

– Что притих, Томми? Не стоит завидовать. Когда-нибудь и к тебе придет слава.

Сконфуженный, изумленный – как мог Папаша решить, будто он завидует

Марио? – Томми взорвался потоком слов.

– Нет, нет! Я не… – он горячо беспомощно вспыхнул. – Просто… он такой… и я

так… что он делает, что они делают… и я здесь, с вами, с ним, и он мой друг и…

так много всего… я поверить не могу!

– Ясно, – Папаша чуть нахмурился. – Интересно знать…

Но он не договорил. Марио, пребывающий в отличном настроении, запрыгнул на

ступеньки. Томми открыл было рот, но обнаружил, что не в силах выдавить и

слова.

– Ebbene, Signor Mario, – бросил Папаша. – Лучше бы тебе собрать свои полотенца

и грим, если не хочешь, чтобы все разлетелось по полу на следующем переезде.

Ты ведь так и не нашел пару к своему зеленому носку?

Марио ослепительно улыбнулся.

– Видишь, Везунчик, в этой семейке тебе никогда не дадут почивать на лаврах.

Папаша уж позаботится, чтобы слава не вскружила мне голову.

Он принялся собирать вещи, однако Томми вмешался:

– Пожалуйста, можно мне…

Он чувствовал, что взорвется, если не даст хоть какой-то видимый выход

обуревавшим его чувствам – и предложение помощи было единственным, до чего

он додумался. Томми подобрал разбросанные полотенца, трико, обувь, сложил

накидку. Убрал все с полки и спрятал в чемоданчик для грима. Марио, который

ополаскивал лицо холодной водой и расчесывал кудри, оглянулся на него с

улыбкой, но Томми не посмел встретить его взгляд при посторонних.

Спустя три часа, когда они принялись укладываться, Марио с тихим смешком

встал на колени у кровати Томми.

– Везунчик? Слушай… давненько мы уже не…

Томми сглотнул и ляпнул:

– Ну, у нас других дел хватало.

– Значит, ты как я? Не скучаешь, когда другим занят?

– Не то чтобы не скучаю… – с достоинством начал Томми, однако Марио оборвал

его быстрым крепким объятием.

– Я не вздумал все забыть и не запал ни на кого другого. Просто решил, что

некоторое время не стоит испытывать судьбу. Ты же не слишком огорчился?

– Нет, – честно ответил Томми. – Ты был гораздо приятнее в других отношениях.

Марио хихикнул.

– Похоже, этот проклятый пассаж немного нас приструнил.

Он наклонился ниже и прошептал:

– Ну, пора наверстать упущенное. Я слышал, Анжело нету… Все знают, где он

проводит ночи. А Папаша спит. Если будем тихонько…

Несмотря на всплеск физического возбуждения, Томми напрягся под рукой, поглаживающей его голую спину. Не выйдет ли Марио на новый виток

раздражения и вины? Он слегка тревожился из-за того, что Марио пошел против

собственных правил. Но все это осталось невысказанным, и Томми был счастлив, когда парень забрался к нему под одеяло. Больше они не говорили – словами, потому что оба понимали опасность слов – но Томми чувствовал, что Марио, пусть и беззвучно, рассказывает ему о тысяче вещей.

На протяжении недель, которые Томми называл сейчас «плохими временами», им

приходилось довольствоваться торопливой связью. Всегда присутствовала

спешка и – по крайней мере со стороны Марио – некоторая грубость. В сочетании

с нетерпеливостью и неопытностью Томми это порой делало их любовь больше

похожей на драку, чем на объятия. Томми знал, что Марио умеет быть мягким – и

тогда были секунды ласковости и осторожных прикосновений – но даже в лучших

моментах сквозило отчаянное напряжение. Теперь этого не было. У Томми

сложилось впечатление, что сегодня Марио пришел к нему не из-за собственной

нужды, а просто в ответ на поток эмоций. Никогда еще с той первой ночи в

Оклахоме, ночи большой грозы, в их слиянии не было столько нежности.

Погружаясь в сон, Томми смутно удивлялся тому, что все его недовольство