Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 46 страниц)

написал во все газеты… Короче, когда все улеглось, нам пришлось ужесточить

правило насчет несовершеннолетних в воздушных номерах.

– Все мои дети начинали летать до пятнадцати, – фыркнул Папаша. – Я бы не

взялся тренировать тех, чьи мышцы и кости уже затвердели. Это как в балете.

Ребенок должен начинать, пока еще маленький и гибкий. Такие законы положат

конец нашему искусству.

– На Среднем Западе и возле мексиканской границы за этими законами не

слишком следят, – объяснил Джим. – А в больших городах с нас в самом деле не

слезают. Каждый месяц устраивают набеги.

– Эти люди в самом деле считают, будто отец не знает, что лучше для его детей?

– теперь Папаша на самом деле рассердился. – За это мы сражались на войне?

Чтобы в свободной стране отцу указывали, что он может делать, а что нет, когда

тренирует собственных сыновей и дочерей?

– Я понимаю, дядя Тони, – успокаивающе сказал Джим. – Но такие у Старра

правила. Только совершеннолетние. Так или иначе, – продолжал он, невзирая на

раздраженное ворчание Папаши, – они заключили контракт с Барри, но могут

оставить местечко для Мэтта.

Клео, подойдя, расцеловала Марио на французский манер – в обе щеки.

– Я знала, что Рэнди возьмет тебя, как только он тебя увидел. Я разве не

говорила, какой ты потрясающий? К тому же сейчас, когда Джим на земле…

– Я не знал, – перебил Анжело.

Томми инстинктивно понял, что это – ради Марио, чтобы дать тому время

подумать.

– Что случилось, Джим?

Мужчина пожал плечами.

– Слишком много тройных, полагаю. Плечи меня убивают. Был бы помоложе, попробовал бы эту новую операцию, но мне в любом случае скоро пора на покой.

Так что буду руководить с земли. Клео сама по себе звезда. Зачем нам две в

одном номере? Но если с нами будет Мэтт, все станет, как прежде.

– Ты же согласен, правда? – вкрадчиво осведомилась Клео. – Когда-то работала

с Сантелли. А теперь ты поработаешь с нами, да, Мэтт?

Марио уставился в пол. Слова Клео снова привлекли к парню всеобщее внимание, и Томми стало до боли тесно в груди. Марио мог пойти дальше, один, к таким

высотам, куда ему дороги не было…

Он же обещал, что мы останемся вместе. Разве не так? Или это были просто

слова?.

Томми тоже опустил глаза.

– Прости, Джим, – Марио вскинул голову. – Но я уже говорил Рэнди Старру и

скажу то же самое здесь. Я хочу остаться с семьей.

– Я говорю ему, – произнес Папаша, – Мэтти, если хочешь, соглашайся, выступай с

Фортунати, это хорошее предложение.

Марио сцепил тонкие руки.

– Извини, Клео. Я ничего не имею против тебя и Лионеля, честное слово, просто

не хочу выступать в другом номере. Я хочу быть со своей семьей… с Летающими

Сантелли. Я никогда не работал ни с кем, кроме семьи. Просто не хочу.

– Семья? – переспросил Джим. – Ради бога, парень, дядя Тони был женат на

сестре моего отца, а Лу, Анжело и Джо мои кузены!

Он выглядел разозленным и обиженным, и Марио быстро сказал:

– Джим, не в этом дело. Правда. Совсем не в этом. Но… я привык к Анжело, и…

он мой ловитор… и я Сантелли. А не один из Летающих Фортунати. Слушай, не

сердись…

– Эй, эй, парень, я не злюсь. Но Рэнди подумает, что ты просто накручиваешь

себе цену. А ему действительно нужны твои тройные.

– Еще одна причина для отказа, – серьезно сказал Марио. – По-моему, я еще не

готов выходить с тройным сальто. И не буду готов, пока у меня не станет

получаться по желанию, а не только в хорошие дни. Но даже если так, я все

равно хочу выступать… под именем Сантелли.

– Мэтт, только сумасшедший упустит шанс присоединиться к Фортунати! –

воскликнул Джонни.

– Значит, я сумасшедший, – согласился Марио.

– Это точно, – улыбнулся Джим. – Ну ладно, сынок, я тебя понимаю. Клео, Лионель… да и я тоже… хотели бы видеть тебя с нами. Я знаю, что ты

чувствуешь. Но если вдруг передумаешь, возвращайся, понял?

Он взглянул на Папашу Тони, который выглядел встревоженным и в то же время

необычайно довольным.

– Тони, надеюсь, ты гордишься своими ребятами так, как они того заслуживают.

Рывком поднявшись, Папаша подошел к Марио и положил руку ему на плечо.

Даже не успев посмотреть старику в лицо, Томми ощутил его ликующую улыбку.

– Горжусь? Это не то слово, Джим. Я бы не променял сегодняшний день на

центральный манеж, и мне все равно, что обо мне подумают!

ГЛАВА 23

Следующие несколько дней продолжался предсказуемый откат. Ожидание и

напряжение, пережитые на пробах, не могли пройти без последствий. Даже по

пути домой мрачный Джонни метал взглядом молнии и бормотал, устроившись

между Лисс и Анжело:

– Была бы с нами Стел, все получилось бы по-другому.

Обиженная Лисс развернулась к нему:

– Это я виновата, что она не может работать?

– Дети, дети! – молил Папаша Тони.

Всеобщее настроение было не на высоте. Обыденная зимняя рутина казалась

нудной. Лисс съездила домой и провела две недели в Сан-Франциско с Дэвидом, откуда вернулась бледная, мрачная, то и дело впадающая в раздумья. Стелла

начала репетировать со всеми – поначалу боязливо – но видно было, что она

быстро возвращается в форму.

Томми весной заканчивал старшую школу, однако понимал, что к выпускному

будет уже месяц как на гастролях и придется ему обходиться свидетельством об

эквивалентности. Впрочем, это его не слишком волновало.

Обычно в школу и обратно Томми ходил с Барбарой. Она смотрела на него с

восхищением, как на старшего брата, и это было приятно. Ему нравилось

помогать ей надевать пальто или забирать у нее тяжелые учебники. Как-то раз, выпутывая упавший лист из ее ярких волос, он ощутил прилив нежности. Барбара, никогда не путешествовавшая с цирком, могла бесконечно слушать истории о

гастролях, но однажды выдала Томми свой самый большой секрет. Хотя ей и

нравились полеты, и она училась им, как семейному делу, по-настоящему

Барбара мечтала не летать, а танцевать. И не обожаемый Марио классический

балет – балетом она занималась с семилетнего возраста – а в больших мюзиклах.

Она уже принимала участие во многих смотрах и умоляла отца позволить ей

записаться на кастинг в студию.

– Вот только, – грустно заключила Барбара, – Калифорния битком набита

красивыми девчонками, умирающими от желания попасть в кино. И все они

красивее меня.

Томми серьезно смотрел на нее несколько минут, и она надулась: он задерживал

положенный в таких случаях комплимент.

– Но ты не просто красивая девчонка, Барби. Ты балерина, причем хорошая, а не

абы кто. И к тому же акробатка.

– И в каких же фильмах нужны акробатки?

– Думаю, есть такие. Но я имею в виду, что ты не просто симпатичная мордашка.

Ты в самом деле кое-что умеешь и если попадешь в кино, то не затеряешься в

толпе. Ты будешь особенной.

По воскресеньям они вместе ходили в кино. Клэй исчезал в ватаге маленьких

мальчиков, а Томми сидел с Барбарой на балконе. И один-два раза за каждый

сеанс девушка вкладывала ему в руку свою маленькую теплую ладонь. А как-то

во время любовной сцены прижалась к нему, бессознательно ища смутного

успокоения. Томми находил в этом некоторое удовольствие, но ни разу не

соблазнился взять девушку за руку, поцеловать или даже подумать об этом. А

когда нечаянно задел складки юбки на ее твердом бедре, отдернул руку, как от

огня.

Я очень люблю Барби, но только так, как Марио любит Лисс. Она моя сестра.

После ужина они бок о бок делали домашнее задание в большой гостиной, и как-

то бабушка Сантелли, очнувшись от дремы, смотрела на них целый вечер, а когда

Люсия пришла отвести ее в постель, прощебетала:

– Buon’ notte, Matteo, Elissa.

Томми тренировался с Барбарой и однажды, попросив позволения у Папаши, выступил с ней на школьном вечере талантов – одетый в пурпурное трико, показал комплекс акробатических упражнений. Один раз – только один, и то

после долгих уговоров Барбары – Марио включил запись Шопена и станцевал с

Барбарой сложный па-де-де. Томми смотрел, и внутри все переворачивалось – до

боли знакомое ощущение. Барбара была хороша со своими каштановыми кудрями

и в изящных накрахмаленных юбках, но взгляд Томми был прикован к Марио.

Тонкий, как лезвие, сильный, тот танцевал с сосредоточенностью, которой Томми

не замечал даже на тройном сальто. Он излучал ту же захлестывающую энергию, что и Клео – безошибочный признак настоящей звезды. Когда танец достиг

кульминации, и Марио поднял Барбару на плече, Томми поблагодарил небо, что в

гостиной темно. Такую красоту невозможно было вытерпеть, и он не понимал, почему остальные просто отпускают Барбаре комплименты. Остаток вечера

Марио тихо пролежал на ковре, положив голову на подушку у ног Люсии.

Томми думал, что парень уедет домой, но позже Марио пришел к нему в комнату.

– Лу сказала, я могу заночевать. Ты не против?

Когда Томми попытался несвязно описать свои впечатления от танца, Марио

только вздохнул.

– Это не полет. В балете никогда не достичь совершенства. Во всяком случае, мужчине. Даже Нижинскому не удалось. Это женское искусство. Может, у Барби

когда-нибудь получится.

В неожиданной вспышке ясности Томми спросил:

– Ты хотел танцевать, да? Танцевать, а не летать?

– Одно время я так думал, – ответил Марио. – Даже расстроился, когда пришлось

отклонить предложение присоединиться к труппе, чтобы отправиться на

гастроли с цирком. Анжело бы сражался за мое право остаться в колледже, если

бы я захотел, даже после того, как… Ладно, не о том речь. Но с танцами все было

по-другому. Я уехал с цирком и не жалею. В тот год Анжело начал работать со

мной над тройным. Но зимой в балетной школе я все еще размышляю, правильно

ли поступил. А теперь не такой уж я и хороший танцор. Возможно, мог бы им

стать. Кто знает…

– По мне, ты выглядел превосходно, хоть я и не знаток. Я думал, ты иногда

танцуешь для родственников.

– О нет. Они говорят совершенно не то. А Анжело вообще это ненавидит. То есть, он не против, если я просто помогаю Барбаре покрасоваться, но когда я сам по

себе… Когда-то я и Лисс много танцевали, и он просто лопался от злости. Я уже

давно не танцую.

– Все равно здорово, что я на тебя посмотрел. Когда ты танцуешь, ты… – Томми

запнулся и робко выговорил: – … ты просто прекрасен.

– Провокация, – хихикнул Марио и шутливо его пихнул, но Томми чувствовал, что

парень понял.

Как всегда в окружении семьи и работы они приходились друг другу скорее

братьями и компаньонами. Время и совместная жизнь привели к неизбежному: накал чувств поутих, даже занятия любовью сделались чем-то привычным, обыденным, своеобразным ритуалом перед сном. Но сегодня, когда Марио обнял

его, Томми ощутил, как разгорается внутри прежнее пламя. Он ничего не сказал –

его приучили молчать – однако после остался потрясенным почти до слез, чего с

ним уже давно не случалось.

Как-то после Пасхи Томми вернулся домой в компании Барбары и услышал за

прикрытой дверью гостиной голоса. Пока он снимал свитер, из-за двери выглянул

Джо Сантелли и поманил их внутрь.

– Заходите, мы вас ждали.

На улице только начинало темнеть, потому что была уже весна, и дни

становились длиннее, но окна были зашторены, и в камине танцевал огонь. В

комнате – к удивлению Томми – собралась вся семья.

В чем дело?

Как только Томми и Барбара устроились, Папаша встал перед камином и

заговорил:

– Теперь, когда мы все здесь, я хочу сообщить новость, о которой старшие, наверное, уже догадываются. Цирк Вудс-Вэйленда предложил нам контракт на

сезон.

«Родители разрешат мне остаться с Сантелли, если мы не будем с Ламбетом?» –

молнией пронеслось в голове у Томми.

Словно обращаясь специально к нему, Папаша продолжал:

– У нас есть договоренность с Ламбетом, но я могу расторгнуть договор, если

поставлю их в известность до первого апреля. Джеймс Вудс попросил меня

сделать собственную труппу, размер не имеет значения. Барбара, Люсия

утверждает, что в этом году ты можешь поехать с нами. Томми был в твоем

возрасте, когда начинал.

Девушка сглотнула и потеребила подол юбки.

– А что папочка говорит, Папаша Тони? – она покосилась на Джо.

– В этой семье, – мягко напомнил Джо, – если ты достаточно взрослая для

полетов, то можешь сама принимать решения. Ты хочешь ехать, Барби?

Барбара опустила голову.

– Папаша Тони, я… я не хочу. Я хочу остаться здесь, закончить школу и

продолжать танцевать.

Густые брови старика приподнялись. Люсия принялась смотреть на огонь.

Наконец Папаша сказал:

– Что ж, это твое право. Я не тиран. А ты что скажешь, Томми? Мы еще не решили, оставаться нам с Ламбетом или подписать новый контракт. Как ты считаешь?

Томми сглотнул. Они что, всерьез интересуются его мнением?

– Я заключил с вами контракт, Папаша. Я пойду туда, куда скажете. И вы всегда

говорили, что артист делает, как велено, и не спорит.

Старик улыбнулся.

– На репетициях и выступлениях – да. Но у нас в семье так заведено: прежде чем

принимать важное решение, мы выслушиваем всех, от самых старших до самых

младших. И учитываем мнение каждого.

– Что означает, – прошептал Джонни, – что мы все высказываем свое мнение, а он

делает так, как решил еще до того.

Папаша бросил на него пронзительный взгляд, но только повторил:

– Томми?

– Ну, мама и папа думают, что мы будем с Ламбетом…

– Ты прав, надо посоветоваться с твоими родителями. Джанни?

– Вудс-Вэйленд – серьезная контора, – сказал Джонни. – С ними не забалуешь.

Для нас со Стеллой это явный шаг вперед, но такого отношения, как у Ламбета, от них не дождешься. Будет куча лишней работы. С другой стороны, они один из

крупнейших железнодорожных цирков. О лучшем, за вычетом Старра, нам и

мечтать нечего. К тому же Мэтт уже на том этапе, когда пора выпендриваться, а

то так и останется на всю жизнь большой лягушкой в маленьком пруду. По мне, надо было ему соглашаться на предложение Старра, но что толку плакать над

пролитым молоком. В общем, я согласен.

Папаша уклончиво кивнул.

– Стелла?

– Ой, мне тоже говорить?

– Раз ты путешествуешь с нами, то да. Даже если не будешь летать, для жен

артистов всегда найдется место в представлении.

– Она едет с нами, – сказал Джонни. – Или не еду я.

Папаша широко улыбнулся.

Стелла пробормотала:

– Ну, я могу делать почти все. Я мало чего не пробовала. Хотелось бы, конечно, летать, но я могу и чем-нибудь другим заниматься. И мне нравится быть при

постоянном цирке.

– Хорошая девочка, – одобрил Папаша. – Значит, ты с нами. Мэтт?

Марио пожал плечами.

– Да Джонни уже все за меня сказал. Джим Вудс хороший парень, я его знаю. А

вот Вэйленды – парочка прохиндеев. Это личное. А с профессиональной точки

зрения Джок прав. Пора продвигаться выше, посмотреть, сможем ли мы быть

большими лягушками в большом пруду.

– Элисса?

Зажмурившись, она резко отвернулась от горящего ожиданием лица Марио.

Потом сделала глубокий вздох и сказала:

– На меня не рассчитывайте. Я не еду. А вы как хотите.

– Дорогая, ты же говорила… – выдавил Марио.

Глаза Папаши полыхнули внезапным гневом.

– Che? Ragazza…

– Эй, котенок, – выговорил Анжело, – что это ты так?

Элисса поднялась и принялась теребить конец длинной косы.

– Я не еду. Я не хочу брать Дэйви в дорогу. Лу ездила с нами, и посмотрите, что

вышло. И Дэвид меня не пустит. Скорее уж подаст на развод. А тебе бы это не

понравилось, верно, Лулу? – она повернулась к матери. – В семье никогда не

было разведенной женщины. И вообще… у меня… у меня… скоро будет второй

ребенок.

Она сверлила Люсию взглядом.

– Теперь ты довольна? Теперь ты довольна, наконец, Лулу?

– Лисса… cara… Лисс, это нечестно! Я говорила, что это твой выбор…

Лисс махнула рукой.

– Ты мне говорила это, говорила то, ты мне столько всего говорила, что я

перестала понимать, на каком я свете! Теперь все решено. Не знаю, хотела я

этого или нет, но все решено, с этим ничего не поделаешь, и я рада. Рада, что

больше не надо ни о чем не волноваться, и тебя выслушивать, и…

Голос ее надломился. Разрыдавшись, Лисс взмахнула руками и выбежала из

гостиной, хлопнув дверью.

– Господи… – выдохнула Стелла и вскочила было, но Люсия поймала ее за руку.

– Нет. Нет, Стел, не ходи.

Марио тоже поднялся, однако Люсия преградила ему путь.

– Нет. Сядь, Мэтт. И ты, Стелла, тоже. Сядьте, я сказала!

Лицо ее стало белым как простыня.

– Люсия, Люсия, cara, – увещевал Джо, – Элисса вовсе не хотела… она только…

Люсия жестом прервала его и сказала что-то по-итальянски, потом добавила:

– Знаю. Я схожу и поговорю с ней.

– Поговорю! – воскликнул Марио. – Gesu a Maria, ты уже достаточно

наговорилась! Неужели нельзя, наконец, оставить ее в покое? Хоть сейчас!

Папаша Тони рявкнул по-итальянски. Марио вспыхнул, но сел и уставился на

собственные колени. Губы его двигались – он беззвучно ругался. Однако же не

сдвинулся с места, когда Люсия покинула гостиную, тихо притворив за собой

дверь. Наступила долгая неуютная тишина.

Наконец Папаша Тони тяжело вздохнул.

– Итак, Элисса сделала свой выбор. Ей стоило поговорить со мной наедине, а не

вот так. Продолжаем. Анжело?

Анжело поднялся, сцепив большие ладони за спиной. Он выглядел потрясенным

и, казалось, прилагал большие усилия, чтобы вообще сказать хоть что-то. Однако

когда он все-таки заговорил, тон его был таким, будто никакой заминки не

произошло.

– Путешествовать по железной дороге не так удобно, как в личном трейлере.

Дети уже не помнят, зато я хорошо помню и не уверен, что хочу освежать

воспоминания.

– Я помню, – поднял голову Марио, и Томми почувствовал, что парню тоже

хочется притвориться, словно ничего не было. – И я только за. Ни уборки, ни

готовки, ни ночных посиделок за рулем.

– Ни личной жизни, ни семьи, ни свободы, – добавил Анжело. – Я привык жить в

трейлере. Даже думал снова жениться. Я еще не совсем свихнулся, чтобы

торопиться вернуться на нижнюю полку в вагоне с шестью десятками мужчин. И

все-таки… – он пожал плечами, – как сказал Джонни, Вудс-Вэйленд наша лучшая

на данный момент перспектива. Не вижу серьезных причин отказываться. И

вообще вся эта дискуссия чертовски нудная… прости, Стелла… и я не понимаю, чего мы здесь рассусоливаем.

– Я бы не спешил, – сказал Папаша Тони, – но действительно трудно отказаться

от такого выгодного предложения. Кто-нибудь еще хочет высказаться?

Марио встал и повернулся к огню.

– Конечно, Лисс нас всех ошарашила…

– Хочешь сказать, ты не знал? – взорвался Джонни. – Она ведь вечно все тебе

выбалтывает! Да ты был в курсе раньше, чем Дэйв! Сидел и выжидал до

последней минуты, надеясь, что мы со Стел устанем здесь ошиваться и уйдем, а

тебе и Лисс достанется все…

– Джонни! – Стелла уцепилась за его руку, но он даже не обернулся.

– Заткнись, Джонни, – велел Анжело. – Мэтт знал не больше, чем ты. И я готов

поставить на кон свою месячную зарплату, что Лисс не стала бы до последнего

момента молчать, если бы что-то угрожало ее ребенку, и уж точно не искала бы

сомнительных докторов на стороне…

– Ублюдок! – взвился Джонни.

– Джонни, Джонни, – умоляла Стелла, – прошу тебя…

– Basta! Хватит! – рявкнул Папаша. – Больше ни единого слова, вы оба! Это в

прошлом! В прошлом, слышите? А мы обсуждаем будущий сезон! Сядьте

немедленно!

Джонни упал на каменную плиту возле камина и через секунду уже гладил по

руке Стеллу.

– Извини, детка, – пробормотал он. – И ты прости, Анжело. Но это был удар ниже

пояса. Лисс действительно нас ошарашила…

Папаша Тони дождался тишины.

– Кто-то еще?

– Я не закончил, – сказал Марио. – В маленьком шоу типа Ламбета мы могли

совершенствоваться в процессе. С таким большим цирком… как мы начнем сезон, так его и закончим.

– И все-таки, – заметил Папаша, – время для этого шага настало. Слушайте, дети.

Это будет мой последний сезон.

– Почему, Папаша? – Джо подал голос впервые с ухода Люсии. – Пьер Регни

делал двойные сальто в семьдесят. А Джерард Майт работал с першем в

восемьдесят два!

Папаша хмыкнул.

– Я не настолько амбициозен, чтобы стремиться к званию самого старого

воздушного гимнаста в мире. Пятьдесят два года назад мой брат Рико, я и папа

работали на рамках… Вы помните этот старый номер: два ловитора на

неподвижных трапециях и вольтижер между ними. В Вене мы увидели испанскую

труппу, исполняющую первый номер с полетами и возвращениями, посмотрели

друг на друга и сказали: «Ну-ну, нам все равно нужно новое оборудование». Той

зимой мы сделали свою первую сетку, сами, своими руками.

Он потер костяшки пальцев.

– Это было начало Летающих Сантелли. Два года спустя мы со Старром приехали

в Америку. Пятьдесят лет – этого вполне достаточно. Когда болят старые

колени, когда каждый новый город кажется копией предыдущего, когда ты

можешь определить штат по цвету грязи, то тебе пора домой к камину. И все, чего я хочу, чтобы вы, младшие, нашли себя и получили то, чего заслуживаете. В

этом году, да. Я езжу с вами, я присматриваю за вами, но я вам больше не нужен.

Я смотрю на вас сейчас и вижу, что Мэтт будет лучшим, а Томми и Стелла пойдут

за ним. Я вижу тебя, Анжело, вижу, что ты серьезный и сознательный, ты готов

приглядеть за семьей, когда меня не будет с вами. И ты тоже, Джонни. Мы

ссоримся, не ладим, но ты сражаешься за свои желания, и это тоже хорошо.

Особенно если ты научишься сдерживаться и сражаться за семью, а не только

за себя. Элисса… я не знаю. У нее есть своя жизнь, и я не хочу вмешиваться.

На секунду Папаша опечалился, потом вздохнул и улыбнулся.

– Что ж, я сделал все, что в силах одного человека. Я возродил Летающих

Сантелли. Если Господь отпустит мне еще несколько лет, я увижу вас всех на

центральном манеже. Но сам уже буду лишь стариком, сидящим у огня. За одну

жизнь я достиг всего, чего может достичь человек, прежде чем дьявол начнет

завидовать.

Он стоял в свете огня, и темные глаза его светились редкой прекрасной улыбкой.

– Много ли людей могут похвастаться подобным?

Chapter 12

Глава 24

Трехманежный цирк Вудс-Вэйленда показался Томми новым ошеломляющим

миром. Привыкнув к уютной компактности Ламбета, он чувствовал себя

потерянным, как любой артист в свой первый сезон.

В спальном вагоне для холостых мужчин Томми и Марио делили крохотное купе в

длинном ряду из двух дюжин таких же. Анжело и Папаша Тони жили по

соседству. Стелле и Джонни предоставили место в прицепном вагоне, предназначенном для женатых пар. В отличие от трех-четырех звезд шоу

Сантелли не достались отдельные вагоны или просторные купе. С другой

стороны, они все же были значимыми артистами, чьи имена упоминались на

афишах, так что им не пришлось ютиться в тесных каморках с двухъярусными

полками на троих, как разномастным клоунам, наездникам, жонглерам и прочим

второстепенным исполнителям.

Как-то раз Анжело сказал, что рад, что в этом сезоне с ними нет Лисс и Барбары.

Им пришлось бы путешествовать в так называемом женском вагоне, куда

собирали всех незамужних девушек. Он слышал, что в этом году в вагон вместили

девяносто артисток.

Странно было есть в огромной столовой, где бок о бок сидели сто двадцать

артистов и три сотни рабочих. Еда была хорошая, и сервис отменный, но все же

это не шло в сравнение с домашней готовкой. Странно было засыпать после

представления под шумный стук колес и покачивание поезда, вместо того чтобы

тихо отходить ко сну в семейном трейлере.

Тем не менее Томми привык. Ему нравилось серым утром просыпаться в чужом

городе; он привык переодеваться в обществе двух десятков других мужчин, а не

в одиночестве в своем трейлере; он научился спать под протестующие голоса

животных, которых загружали или выгружали в предрассветных сумерках или

темной ночью. Каждый мужчина в шоу, пусть даже и артист, должен был

помогать рабочим, когда устанавливали купол и аппараты. Томми приспособился

к бешеному ритму представлений: барабанному гулу пикетажистов, скороговорке

униформистов, расправляющих складки большого купола, негромкому бассо

профундо цветных рабочих с меланхоличным джазовым ритмом их бесконечного

«Берите, встряхните, привяжите, не-е-е задерживайтесь!»

Как и предсказывал Джонни, у всех хватало дополнительных обязанностей.

Разумеется, они участвовали в параде-алле. Как акробаты, способные без труда

балансировать, Томми и Джонни оказались на самом верху платформы, изображающей клипер. Одежда их ограничивалась тюрбанами и набедренными

повязками. Анжело, наряженный в восточный халат и тюрбан, ездил верхом с

группой янычаров. Папаша Тони, одетый в костюм раджи, правил фаэтоном в

компании четырех прелестных девушек из воздушного балета. Стелла выполняла

традиционное задание по-настоящему опытных гимнасток – стояла на шее слона.

А Марио к его явному отвращению – он протестовал, но тщетно – досталась

самая незавидная роль в любом цирке: езда на верблюде.

Помимо этого, после разговора с Коу Вэйлендом, распорядителем воздушных

номеров, Томми выступал в эквилибре в одном из колец, пока знаменитая

испанская труппа занимала центральный манеж. Этот номер, включающий Коу

Вэйленда, Джонни, Томми, Марио и Стеллу, на афише значился как «Гарднеры».

Со всеми этими переменами и новыми поручениями каждый день превращался

для Томми в гонку с пылью, спутанными трико, завязавшимися в узлы шнурками и

временем. Он постоянно куда-то торопился.

И все же первые месяцы нового сезона стали для него периодом спокойствия, которое наступает в жизни всякого – тихой гаванью, островком безмятежности и

тишины. После бурь своего пятнадцатого лета он наивно изумлялся наставшему

покою и в шестнадцать лет чувствовал, что повзрослел.

Несмотря на вечную сутолоку и нехватку личного пространства, между ним и

Марио больше не было столь сильного напряжения и недовольства. Они всюду

появлялись вместе, и никому даже в голову не приходило, что они не братья.

Заблуждение это подкреплялось постоянно: тем, как Анжело распоряжается

обоими на репетициях; немедленным ребяческим повиновением Томми каждому

слову Папаши Тони; самой открытостью их взаимной любви, из-за которой она

выглядела более невинной, чем была на самом деле. В контракте Томми был

прописан как Томас ЛеРой Зейн, младший, выступающий под именем Томми

Сантелли, а Марио и Джонни – Мэттью Гарднер и Джон Б. Гарднер, выступающие

под именами Марио Сантелли и Джонни Сантелли. Даже цирковые, знакомые с

Папашей Тони не одно десятилетие, верили, что Томми просто один из внуков

Сантелли. Табличка на двери их купе гласила: «МАРИО И ТОММИ САНТЕЛЛИ, ЛЕТАЮЩИЕ САНТЕЛЛИ», точно так же, как на соседней двери было написано

«ТОНИО И АНЖЕЛО САНТЕЛЛИ», и Марио на людях говорил о Томми

исключительно «мой братишка». Долгими ночами, вместо того чтобы спать, они

разговаривали в своем крохотном купе, и время от времени вместе засыпали на

нижней полке. Голова Марио покоилась у Томми на плече, а колеса поезда

стучали, оставляя позади округи и целые штаты. Лишь изредка старая тень

пробегала по лицу Марио в темноте, заставляя Томми ощутить былое

отчуждение, но ощущение это было мимолетно.

– О чем тебе говорят гудки паровоза, ragazzo?

Томми поразмыслил.

– Они говорят: «Я одино-о-ок, одинок!»

– Ну, так скажи им, пусть не врут. Я ведь здесь.

Марио обнимал его, и тень исчезала.

Только однажды во время длинного ночного переезда, когда дождь заливал

черное стекло, а Марио вертелся, не находя себе места, потому что днем

попробовал тройное и упал (он ненавидел, когда такое случалось на

представлении, хотя на репетициях относился к неудачам легко), он заговорил о

прошлом.

– Слыша гудки паровоза, я снова чувствую себя маленьким. Знаешь, я вырос в

железнодорожном цирке.

– Знаю. Люсия рассказывала.

– Мы с Лисс считали, что поезд говорит: «Andiamo, me vo, ma non so dove».

Томми достаточно знал итальянский, чтобы перевести: «Вперед же, я еду, но не

знаю куда».

– Меня это пугало. Ложиться спать и не знать, где мы проснемся. Лисс пыталась

объяснить, что это неважно, потому что мы все в поезде и все вместе, но я все

равно боялся. Просыпался ночью и думал, что все в мире спят, кроме меня и

поезда, не знающих, куда мы едем. Тогда я слезал вниз и будил Лисс, чтобы не

быть одному во всем мире наедине с поездом…

– Жаль, Лисс не поехала с нами, – сказал Томми нерешительно, потому что

Марио не говорил об этом с начала сезона.

Марио бросил взгляд на мокрое оконное стекло.

– Ну, Стелла неплохо справляется, – заметил он тоном, который закрыл эту тему, перевязал ее веревкой, запечатал и бросил в бездонную реку.

В этот сезон Томми вытянулся на свои последние полдюйма – он никогда не

будет высоким – и прибавил четыре фунта еще до первого июля. Папаша Тони

позволял ему делать полуторное сальто в манеже и пробовать двойное назад на

тренировках. И все на этом.

– Когда тебе исполнится восемнадцать, – сказал он, – будешь делать, что хочешь.

А пока и этого довольно.

Томми приучили не спорить, но Папаша заметил его вспыхнувший взгляд и махнул

рукой.

– Давай, говори.

– Папаша Тони, я хочу поработать над сложными трюками. Просто

потренироваться. Марио делал два с половиной сальто в семнадцать лет, а мне в

следующем сезоне будет столько же.

– Да, – медленно сказал старик. – Но если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, я

бы ему не позволил. Я разрешал ему слишком много, а он был слишком юн. Ему не

осталось, куда расти. Это проклятое сальто… Ему пришлось разбить себе

сердце и раз за разом пытаться сломать себе шею.

– Вы не хотели, чтобы он делал тройное? – с изумлением переспросил Томми.

Тройное сальто могло снова поднять Сантелли на вершину успеха, а именно об

этом, судя по всему, Папаша и мечтал.

Старик покачал головой.

– Не хотел. Не знал, зачем ему это. Просто понимал, что ему надо, и не смог его

остановить. Тройное не зря прозвали «сальто-мортале»… как это по-английски…

«прыжок смерти», «смертельный прыжок». Но для него, я думаю, это нечто

большее… – Папаша на секунду задумался. – Возможно, для него это значило

«судьбоносный прыжок». А для тебя это что-нибудь значит, Томми?

Старик попал в точку. Томми стоял, будучи не в силах вымолвить слово, и смотрел

на Папашу. Ему никогда не приходило в голову, что суровый практичный Антонио

Сантелли может задумываться о таких вещах.

– Прибереги себе то, к чему стремиться, Томми. А для Мэтта, по мне, это

единственная вещь, которую оставила ему судьба. Жизнь – долгая штука. Когда

ты достигаешь вершины слишком рано, остается лишь один путь – вниз. И если ты

не разобьешь себе голову, то разобьешь сердце.

Он замолчал и смущенно хохотнул.

– Ну вот, старик снова выдает речи.

И потрепал Томми по плечу.

– И как ты собрался работать над сложными трюками, когда в сетке машешь

конечностями, как верблюжонок?

Когда они немного приспособились к новой жизни с ее четким порядком дней и

вечеров, у них появилось свободное время, чтобы оглядеться и понять, что

происходит вокруг. Томми, который с Ламбетом и Сантелли начал делить людей

на нескольких хорошо знакомых и безликие тысячи за огнями манежа, здесь

обнаружил, что стал более общительным. Он подружился с братьями-близнецами