Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)

жизнь, вы будете работать вот так, вместе. А может, ты сможешь работать с

теми, кто тебе не понравится, кому ты не доверяешь, кого ты не любишь. Не знаю, я не пробовал. Мы с Анжело ладим лучше, чем большинство отцов и сыновей. Нам

приходится, иначе мы бы не смогли работать. Да, порой мы ссоримся, но не в тех

случаях, когда дело по-настоящему важное. Там, где это важно, мы знаем, что

можем полностью доверять друг другу. Нам даже не надо об этом задумываться.

Я доверяю ему так, что люблю, не задумываясь. Я люблю Джонни, но не доверяю

ему. Не так. Еще нет. Традиции. Что-то, что есть у меня и Анжело, что-то, за что

мы держимся. Уверенность? Нет, не она. Симпатия? Я не знаю. Но я вижу это в

тебе и Мэтте. Даже когда вы устраиваете потасовки, как непослушные дети, в

вас есть что-то особенное. Вы молоды, вы даже не братья, но есть в вас что-то…

вы подходите друг другу. Я вижу это, знаю это. Я только не знаю, как это

называть, но оно есть.

Томми рассматривал собственные ладони, боясь поднять глаза. Слова старика

глубоко его тронули, но он опасался того, что может выдать, заговорив или

поглядев. Какая-то его часть хотела сказать Папаше, как это надо называть, и

Томми пришлось силком вынуждать себя молчать. Папаша Тони определенно не

хотел этого знать. Каким-то образом Томми это понимал. Если бы старик узнал, если бы ему сказали прямо, ему пришлось бы отреагировать стандартным

образом, выразить общепринятые в таких случаях ужас и шок. Но знание без

обдумывания, на уровне более глубоком, чем слова, позволяло ему все видеть, знать и принимать.

Все тем же задумчивым голосом Папаша сказал:

– Мэтт… он обречен на одиночество, Томми. Ты многое понимаешь и это, наверное, тоже. Как это тяжело, что он настолько лучше меня, настолько лучше

всех людей, которые его учат. Он хочет уважать их, восхищаться ими. А вместо

этого он идет вперед, оглядывается на них, оставшихся позади, и это заставляет

его содрогаться. Понимаешь? Ты видел, как с ним обращались Фортунати, и как

он перепугался? Если бы это был Джонни, я бы не волновался. Джонни бы

задрал нос, заважничал, и кто-нибудь бы его осадил, но он все равно продолжал

бы наслаждаться шумихой и аплодисментами. Мэтт… он настолько другой… Я

не знаю, Томми, просто не знаю. Он не от мира сего. И никто из нас до него

больше не дотягивается.

Томми, моргнув, тяжело сглотнул, не желая, чтобы Папаша увидел слезы на его

глазах.

– Кроме, может быть, тебя, Томми, – сказал старик. – Не знаю, почему, но тебя он

подпускает. Позволяет тебе быть с ним. Мне больно. Так больно видеть его

потерянным и одиноким.

Томми, забыв собственные переживания, вскинул голову: в глазах Папаши стояла

неприкрытая боль.

– Я так горжусь им. Так горжусь, что мог бы умереть за него. Это стоит того, что я

сделал с Люсией, со всеми ними.

Томми понимал: Тонио Сантелли забыл, что говорит с ребенком. Он высказывал

все наболевшее – от чистого сердца и из большой любви к внуку.

– Я хотел, чтобы он достиг этой высоты, и вот, он там, а я не могу последовать за

ним. Я должен его отпустить… Больше я ничего не могу для него сделать. Даже

когда знаю, как сильно ему кто-то нужен. И, может быть, именно ты ему и нужен, потому что тебя он пускает… Пускает за эту стену, которую воздвиг вокруг себя.

Томми мог только молчать. В конце концов Папаша Тони с улыбкой нарушил

воцарившуюся тишину.

– Наше семейство довольно забавное, – сказал он. – Оно пожирает людей

заживо, а ты слишком юн, чтобы быть пережеванным и выплюнутым.

– Я… очень счастлив возможности быть Сантелли, Папаша Тони. Честно. И

всему… остальному тоже рад.

На лице Папаши заиграла такая редкая для него улыбка. Он потрепал Томми по

плечу.

– Я так и думал. Знаешь, я всегда был счастлив, занимаясь любимой работой. Я

слишком много говорю… Гляди-ка, куда ты загнал мою шашку.

И когда Томми, склонившись, «съел» его последнюю шашку, старик добавил:

– Ты становишься чересчур хорош в шашках. Думаю, лучше мне научить тебя

играть в шахматы. Потренирую тебя смотреть наперед и не давать людям знать, что у тебя на уме.

Он с ухмылкой ссыпал шашки в карман и достал из маленького отделения над

полкой шахматы.

– В шахматной игре главное – не потерять короля. Вот это король…

И Томми, нахмурившись, отдал все свое внимание новой игре, зная, что старик, толком ничего не сказав, сообщил ему что-то очень важное.

Глава 25

В Цинциннати цирк Вудс-Вэйленда приехал в середине августа, жарким душным

днем. Утреннее солнце, нагрев туго натянутый брезент, превратило верхнюю

часть шапито в кипящий ад. Папаша Тони, который вместе с Томми проверял

центровку на вершине аппарата, утер лицо платком.

– Странно, да? В холодную погоду тело движется медленно, но и в жару почему-

то тоже, – он заткнул платок обратно за пояс. – Томми, на этой трапеции лента

влажная. Возьми ее вниз, пусть перемотают.

Томми ловко, как обезьяна, соскользнул вниз. Когда он вернулся обратно с

заново обмотанной перекладиной, Папаша по-прежнему неподвижно сидел на

мостике.

– Папаша Тони, что случилось?

– Ничего, просто жара… come un forno.

Старик снова мотнул головой, и Томми насторожился. Папаша, зная, что Томми с

трудом понимает итальянский, с ним всегда говорил по-английски.

– После полудня будет хуже. Как-то мы выступали у Старра в точно такой же

день, и Рико прикрепил термометр к ловиторке. В конце номера он показывал

135 градусов(1). Меня волнует металл – он отвердевает в такую жару. Поэтому и

упали Джо и Люсия… Из-за металлического кольца на стропе их трапеции.

Теперь Томми перепугался по-настоящему. Папаша Тони придерживался

железного табу насчет разговоров о несчастных случаях вблизи аппарата.

Пожалуй, это было его единственное суеверие.

– Боюсь, вам нехорошо, Папаша. Давайте я помогу вам спуститься.

– В тот день, когда я не смогу сам спуститься по лестнице, ragazzo, можешь сразу

вызывать гробовщика, – раздраженно проговорил Папаша, встопорщив усы.

Потом снова вытер лоб и руки. – Не обращай внимания, я знаю, что ты желаешь

мне добра, сынок. Я, пожалуй, спущусь и выпью чего-нибудь холодного.

Он встал и ласточкой спрыгнул в сетку.

Но Томми не успокоился. В кухне он подкараулил Анжело.

– Слушай, можешь уговорить Папашу Тони остаться внизу? Мы были этим утром

на аппарате, и мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.

Анжело хохотнул:

– Ты и сам падал в обморок, и мы сразу загнали тебя обратно наверх.

– Я знаю, но жарища сегодня просто дикая.

Анжело не был там, не видел измученного лица Папаши, не слышал, как хрипло

тот дышал в убийственной жаре под куполом.

Мужчина посмотрел на Томми и, должно быть, проникся его волнением.

– Я постараюсь, малый, но ты ведь знаешь Папашу.

Когда Томми присоединился к ним в шатре, Анжело выглядел хмурым. Застывшее

лицо Папаши и тяжелый взгляд заставили Томми умолкнуть. Он отвернулся и

принялся натягивать черные трико для акробатического номера, начинавшего

программу.

Полеты открывали второе отделение, и после антракта они забрались на

аппарат, под купол, который несколько часов жарился на августовском солнце.

Сюда же поднимался воздух, нагретый дыханием сотен зрителей, и в результате

вокруг царила натуральная преисподняя. Когда Томми ступил на мостик, ему

показалось, что перед ним распахнули дверцу топки. В густой жаре даже музыка

оркестра казалась далекой и плывущей.

– Боже мой, – пробормотал Марио, натирая руки канифолью.

Раскачиваясь для своего первого трюка, Томми чувствовал, что лента под

пальцами все равно влажная. Руки были неуклюжими, ладони, несмотря на слой

канифоли, скользили, и Джонни, поймав его, обронил сквозь зубы: «Адская

работенка!» Даже аплодисменты прозвучали будто за миллион миль.

Чтобы дать Марио лишнюю минуту подготовиться к тройному, предпоследним

трюком ставили двойное сальто вперед Папаши Тони. Некоторые знатоки

считали, что это сальто труднее двух с половиной назад. Томми, ловко обогнув

трос, ступил на внешнюю сторону мостика, пропуская Папашу вперед. Тот

пробормотал что-то по-итальянски и снова потеребил мешочек с канифолью.

– Папаша Тони, – вдруг зашептал Томми, – вы ужасно выглядите. Пожалуйста, не

надо, только не сегодня.

Со времен их разговора над шашками он начал видеть в старике не сияющий

оплот авторитета и дисциплины, а реального человека со своими чувствами и

даже слабостями.

– Давайте лучше я что-нибудь сделаю, Марио успеет подготовиться.

– Нет, нет, ragazzo, – пробормотал Папаша. – Graz’ tanto…

Томми пришел в ужас.

– Марио… – отчаянно начал он.

Но Марио уже стоял над ними на высокой платформе, а Папаша Тони держал

перекладину, и нельзя было остановить его незаметно. Стройное тело, все еще

не уступающее в силе и гибкости молодому человеку, взлетело вместе с

трапецией и сделало два стремительных хлестких оборота. Потом руки Папаши

встретились с руками Анжело.

Томми, поглядев, как они раскачиваются вместе, поймал трапецию и

приготовился по знаку Марио подать ее обратно. Парень прошептал сверху:

– Слава тебе Господи. Хорошо, Том. Раз, два…

А потом время замедлило свой ход. Томми видел, как руки и запястья

расцепляются, соскальзывают – медленно и страшно. Лицо Анжело изменилось, на нем появилось выражение чистого ужаса. Папаша Тони падал мертвым весом, не пытаясь даже свернуться. Он ушел в сетку коленями, упал вниз лицом и

остался лежать неподвижно.

С трибун раздались приглушенные восклицания. Конферансье, начавший уже

торжественно представлять Марио, перешел на быструю скороговорку о других

гимнастах, а оркестр заиграл «Марш игрушек», служивший в Вудс-Вэйленде

своеобразным сигналом бедствия. В манеж высыпала труппа клоунов-акробатов.

Томми действовал без раздумий. Он бросил трапецию и соскользнул вниз по

канату. Марио почти тут же оказался рядом.

– Можно его снять, или надо сетку спускать? – спросил он тихим напряженным

голосом. – Хорошо, что у тебя хватило ума просто не прыгать вниз. Если он там со

сломанной шеей…

С другого конца аппарата прибежали Джонни и Анжело, и Марио осекся.

– Эй, подсадите-ка меня…

Но к сетке уже спешила путешествующая с цирком медсестра.

– Нет, – быстро сказала она, – нельзя его просто стягивать… Если повреждены

спина или шея, вы можете сделать хуже. Поднимите меня, мистер Сантелли.

Анжело, кажется, пребывал в шоке. Игнорируя просьбу медсестры, он повторял:

– Он, наверное, потерял сознание. Просто обмяк, и я его не удержал. И так

падал…

Марио обхватил медсестру за талию и без усилий подсадил в сетку.

Побалансировав секунду, она склонилась над Папашей – Томми услышал, как она

охнула. Потом медсестра кивком подозвала их к себе, и Марио с белым лицом

вскарабкался в сетку.

– Позовите рабочих. Томми, помоги его поднять…

– Он в порядке? Папаша? Эй, Папаша…

Папашу спустили на землю, Анжело упал на колени рядом с отцом. Но бутафор

уже укутывал фигурку в золотых трико, серую, какую-то странно маленькую, в

одеяло.

– Он мертв, мистер Сантелли, – мягко сказала медсестра.

– Боже, нет… ah, Dio…

Томми показалось, что Анжело сейчас опрокинется вперед, на лицо, и он схватил

его за руку.

– Анжело, ты как?

Джонни поймал Анжело за другую руку.

– Ну же, дядя Анжело. Успокойся. Давай для начала отсюда уйдем, а?

Анжело, не обращая на него внимания, уверенно сказал:

– Не говорите глупостей, не мог он умереть. Такое падение не причинило бы ему

вреда. Он много раз падал гораздо хуже.

– Знаю, знаю, – Джонни удрученно качал головой. – Но все равно, пойдем отсюда, ладно?

От гротескности происходящего у Томми кружилась голова. Тесной кучкой они

пошли к форгангу. Анжело все еще выглядел странно, но шагал между ними

спокойно, без протестов. Только снаружи он вырвался из рук Томми и бросился

за медсестрой и людьми, которые несли обмякшее тело в одеяле.

– Он не мог умереть! – срывающимся голосом выкрикнул он. – Такое падение не

могло его убить! Такое падение никого бы не убило!

Женщина твердо положила руку ему на плечо.

– Дело не в падении, мистер Сантелли. Он умер еще до того, как ударился о

– Дело не в падении, мистер Сантелли. Он умер еще до того, как ударился о

сетку. Вероятно, даже до того, как выскользнул у вас из рук. У него просто

остановилось сердце прямо в воздухе.

Анжело посерел.

– Он умер у меня в руках, – он с ужасом воззрился на свои ладони. – Умер у меня в

руках, а я его не удержал.

Следующие три часа были ужасны. Тело Папаши Тони быстро и торопливо

вынесли со стоянки и отправили в морг. Джонни, нацепив пальто поверх трико, поехал сопровождающим. Закон цирка, бесчувственный, но необходимый, требовал, чтобы больных, раненых, умирающих и мертвых увозили со стоянки без

промедления: их просто негде было держать. Анжело сидел в шатре на своем

сундуке и сотрясался в тяжелых всхлипах. Мужчины из других номеров, бросив

на него взгляд украдкой, поступили с наибольшим возможным в данных условиях

тактом: занимались своими делами, притворяясь, будто ничего не видят. Марио, и сам без стеснения роняющий слезы, склонился над Анжело и шепотом пытался

его утешить.

– Он просто разжал руки, – повторял Анжело почти истерически. – Просто

разжал руки, и я его не удержал. Я его не удержал. Он просто разжал руки.

– Анжело, не надо, не надо. Он был уже мертв… он умер еще до того, как

коснулся сетки. Ты не виноват, ты не мог ничего сделать.

– Он умер у меня в руках. В моих руках.

Анжело снова выпростал ладони, посмотрел на них потемневшими от ужаса

глазами и опять расплакался. Он все рыдал, трясся и, кажется, даже не слышал, что ему говорят.

В конце концов к ним подошел смущенный Джейк Дэвис и тихонько сказал

Марио:

– Слушай, не хочу вмешиваться, но он так просто не замолчит, Мэтт. Наверное, это шок. Вам лучше напоить его или… не знаю… позвать обратно медсестру.

– Да, неплохая идея…

– У Коу Вэйленда в сундуке всегда есть виски, – сказал Джейк и через несколько

секунд вернулся с бутылкой.

Налив виски в бумажный стаканчик, Марио решительно протянул его Анжело.

– Выпей. Давай, дядя Анжело, я настаиваю.

– Не хочу, – Анжело оттолкнул его руку.

– Или ты выпьешь сам, или я зажму тебе нос и волью силой, – скомандовал

Марио. – А потом ты переоденешься. У нас полно дел перед вечерним

представлением.

Анжело проглотил виски и мучительно закашлялся. Глаза его оставались

затуманены, но в них уже появились проблески сознания. Он взял стакан сам и с

гримасой допил остатки. Руки у него все еще тряслись, однако голос окреп.

– Да, – сказал он, кашляя. – Все в порядке. Спасибо, Мэтт, я…

Он тяжело сглотнул, но продолжал:

– Пойду переоденусь. Надо заняться приготовлениями.

– Боже, – вдруг охнул Томми. – Стелла. Никто не сказал Стелле. А Джонни уехал

в… уехал с Папашей Тони.

Он посмотрел на дрожащего Анжело, вцепившегося в руку Марио, и понял, что

остается единственным добровольцем.

Шагая к шатру, где переодевались женщины, Томми сообразил, что

представление продолжается, а музыка и аплодисменты звучат все так же

громко. Неужели вся публика – вампиры? Как они могли увидеть такое и просто

забыть? Как могут смотреть на прыжки клоунов и смеяться, будто ничего не

случилось?

Он нашел Стеллу возле входа и – даже в расстроенных чувствах – ощутил

облегчение: она избавила его от необходимости общаться с матроной и просить

передать словечко Стелле Гарднер. Томми не мог зайти в шатер, даже

приходись он Стелле мужем. Она в одиночестве маячила возле шатра – хрупкая, почти детская фигурка в старом сером вельветовом пальто поверх платья. Но

тот факт, что она сохранила достаточно здравого рассудка, чтобы одеться

полностью, в то время как Джонни и Томми только натянули штаны и обувь

поверх трико, немного его подбодрил.

Подбежав к нему, Стелла ухватила его за руку.

– Томми, он в порядке? Что случилось? Он сломал шею? Джонни не успел мне

рассказать… Одна из девочек сказала, что его забрали в больницу. Что с ним?

Такую новость нельзя было смягчить, так что Томми и не пытался.

– Он умер, Стел. Он был уже мертв, когда падал.

– Нет! – выпалила Стелла и перекрестилась. – Господи, бедный Анжело…

– Он очень переживает, – и Томми крепко ее обнял.

Они стояли, прижавшись друг к другу, – двое пришельцев, выброшенные за

пределы своего причудливого мира.

Затем Стелла высвободилась странным, очень взрослым жестом и тихо

произнесла:

– Марио надо оставаться с Анжело, а Джонни уехал с те… с Папашей Тони. Но

надо сказать Джо и Люсии. Давай отправим им телеграмму, пока они не

услышали по радио или как-нибудь еще. Или… слушай, Томми, Люсии будет

жутко получить одну лишь телеграмму. У тебя есть деньги? Я ей позвоню и…

постараюсь рассказать помягче.

Томми впервые осознал, что внутри этой юной девушки кроется стальной

стержень. Он порылся в карманах – нашлось только несколько монеток.

– На звонок в Калифорнию не хватит. Придется или звонить за счет абонента, или попросить денег у босса.

– Надо еще кому-то сообщать?

– Лисс, – сказал Томми. – Могу посмотреть номер в записной книжке Марио. Она

живет в Сан-Франциско…

– Нет, – Стелла мотнула головой. – Лисс ждет ребенка. Если я ей позвоню или мы

отправим телеграмму, она слишком огорчится. Я скажу Люсии, а уж Люсия

сообщит ей. Побегу искать платный телефон… Нет, стой, Вуди должен

разрешить мне позвонить из офиса…

– Ради такого случая? Конечно, разрешит. Пойти с тобой?

– Нет, лучше побудь с Марио и Анжело.

Он посмотрел ей вслед – девушке, похожей на ребенка в своем потрепанном

пальто – и направился в шатер, где переодевались мужчины, мысленно

подготавливая себя к предстоящему.

Это походило на кошмар, который никак не желал кончаться. От всех мужчин

исходило молчаливое, болезненно очевидное сочувствие, смешанное с

любопытством. Анжело пришлось общаться с полицией и даже подписать

разрешение на вскрытие, которое должно было определить, умер Папаша в

результате падения или же от остановки сердца или теплового удара.

Анжело сперва заартачился.

– Нет, нет, я не буду этого делать! Он уже умер! Неправильно его еще и резать!

Только после разговора с капелланом, католическим священником, он, хоть и

неохотно, поставил свою роспись. Томми, улучив момент, шепнул Марио, что

Стелла позвонила семье.

Подошел и прошел час ужина, но ни у кого из Сантелли не было ни времени, ни

желания идти в столовую. Надо было заполнять бумаги. Капеллан оставался с

Анжело, помогая ему пройти все эти жуткие формальности. Снова вернулась

полиция, чтобы задать Анжело еще несколько вопросов – на этот раз, к счастью, в офисе, вдали от любопытных глаз и ушей. Для Томми опрос еще более усилил

нелепость и даже неприличность происходящего, когда невзрачно одетые

детективы спросили их всех, в каких отношениях был Анжело со своим отцом. В

довершение всего этот вопрос в не самой вежливой форме задали и самому

Анжело.

– Ну что, Сантелли? Как вы относились к старику, а? Часто ссорились?

Лицо Анжело все еще было серым и искаженным.

– Нет, мы с Папашей всегда ладили.

Потом на его лице отразился запоздалый шок.

– Dio mio! Думаете, я мог специально что-то ему сделать? Я? Его сын?

– Всякое бывает, – равнодушно ответил полицейский. – Сыновья частенько

пытаются избавиться от своих предков. К тому же у вас была неплохая

возможность – в таком-то опасном деле.

Анжело, вытаращив глаза, перекрестился.

– Dio! У вас совсем стыда нет? – взорвался он.

Томми испугался, что Анжело опять разрыдается, но тот справился с собой.

– Я любил отца, – сказал он, выровняв дыхание. – Я всю жизнь работал с ним…

сколько? С тех пор, как мне исполнилось двенадцать. И после того, как мой брат, Джо, упал с моей сестрой, я был его ловитором все эти годы… все эти годы.

Столько лет я ловлю его, и вы думаете, вы смеете думать, что я мог навредить

Папаше…

Томми никогда прежде не слышал в хриплом голосе Анжело акцента, но сейчас

он вдруг прорезался, почти такой же сильный, как у Папаши Тони.

– Пусть Господь простит вам ваши греховные помыслы. Мне тяжко знать… знать, что Папаша умер здесь… в этих руках… и без ваших… – он закрыл лицо

ладонями и замолчал.

Священник, наклонившись, сказал ему что-то по-итальянски, Анжело ответил на

том же языке. Детектив, наблюдающий за ними с растущим беспокойством, пробормотал:

– Он что, не может говорить по-английски? Прекрасно же болтал несколько

минут назад. Что он сказал, падре?

Священник хмуро взглянул на него.

– Сэр, он всего лишь сказал: «Постарайся объяснить им, как бы я желал, чтобы

Господь забрал меня вместо него».

Детектив тяжело переступил с ноги на ногу.

– Я поболтал с людьми на вашей стоянке. Они говорят, старик вас всех знатно

гонял.

Он окинул взглядом маленький бедный офис, глянул за окно на столпотворение

шатров и палаток, фургоны, загроможденный задний двор. На лице его Томми

видел презрение и отчуждение. Полицейский презирал их, их всех. Они были для

него чужой расой, незнакомой, кочующей, враждебной респектабельным

горожанам – людьми, способными на все. Наконец, детектив пожал плечами.

– Я только исполняю свой долг, мистер Сантелли. Это могла быть и случайность, доказательств-то нет…

С этими словами он вышел из офиса.

Позже Джеймс Вудс пришел в шатер, где мужчины готовились к вечернему

представлению.

– Слушай, – он взглянул на бледное лицо Анжело, – ты уверен, что сможешь

сегодня выйти? Я могу отменить ваш номер на один вечер, если хочешь.

Все знали, о чем думает. Местный репортер заснял распластанное в сетке тело и

подоспел со своим снимком в газету как раз к вечернему выпуску. «ЗВЕЗДА

ЦИРКА РАЗБИВАЕТСЯ НАСМЕРТЬ, УПАВ ИЗ РУК СЫНА». Кто-то, не подумав, принес одну из копий в шатер.

– Нет, – твердо сказал Анжело. – Я в порядке. Буду выступать.

Томми, несмотря на юный возраст, знал, что после трагедии определенная часть

публики приходит на представление снова – посмотреть на номер, во время

которого произошло несчастье. И частью этой традиции было разрушить их

надежды, проведя номер как обычно, будто ничего не случилось.

– Послушай, Анжело, я знаю, какие вы, артисты старой закалки. Но не такой я

сумасшедший, чтобы выставлять тебя на растерзание зевакам. Ну и пусть

парочка вампиров явилась просто поглазеть. Давай я отменю Сантелли – всего

один раз.

Джонни и Марио посмотрели друг на друга, придвинулись ближе к Анжело, втянули в свой тесный круг Томми, и Джонни заявил:

– К черту отмены!

В голосе Марио звучала тихая гордость.

– Спасибо за предложение, Вуди. Но это все, что мы можем сделать для Папаши

Тони, разве ты не видишь?

И Анжело, вскинув голову и сверкнув глазами, резко поднялся на ноги, словно

поддерживаемый внутренними резервами гордости и верности традициям. В

голове Томми будто наяву прозвучали слова Папаши, сказанные, когда лев

поцарапал Анжело: «Сантелли всегда готовы».

Жара все еще окутывала город, густым покрывалом поднималась с земли, но под

звездами зарождался слабый прохладный ветерок. Они вышли из форганга и

пересекли манеж. Марио и Анжело шагали бок о бок, их накидки ритмично

покачивались. У подножия аппарата они разделились на пары – так, словно это

была обычная часть номера. Томми поставил ногу на лестницу, и ему показалось, что он различает смущение на лице Джеймса Вудса. Причудливая слабая

гордость зашевелилась у него в груди, пробиваясь через сосущую пустоту.

Ступив на мостик, Томми подвинулся, давая место Марио, и поймал себя на том, что двигается дальше, освобождая место для Папаши. Вздрогнув, он безотчетно

тронул значок.

Из-за случившейся трагедии, нарушившей рутину между представлениями, Джеймс Вудс объявил сокращенную программу, когда каждый номер

демонстрировал лишь основное. Такое представление продолжалось около двух

часов с четвертью вместо обычных трех. Тройное отменили – с этим Марио

согласился – и когда он закрывал номер двумя с половиной (трюком, который

обычно выполнял вместо тройного), Томми, внимательно наблюдающий за

Анжело, заметил на лице мужчины быстро промелькнувшую панику. Их руки

сцепились, хватка чуть соскользнула, но быстро укрепилась. Позже, когда они

переодевались, Томми заметил на запястьях Марио одинаковые темные синяки.

Марио проследил направление его взгляда, но промолчал.

Безжалостную скорость демонтажа цирка не могли замедлить ни смерти, ни

трагедии. Вечернее представление закончилось в десять тридцать, а к полуночи

цирковой поезд был готов к отправлению. Перед тем, как идти к себе в вагон, Джонни остановился возле купе Анжело (Стелла, разумеется, даже в

сопровождении мужа не имела доступа в вагон для холостых) и спросил:

– Я могу чем-нибудь помочь?

Анжело качнул головой. Лицо его было мрачным и припухшим. Он сидел на

нижней полке, Марио и Томми устроились на сундуке, занимавшем практически

все оставшееся пространство.

– Нет, все нормально. Знаете, цирк довольно жестокое место. Я помню, как нам

пришлось оставить в больнице Джо и Люсию. Мы уезжали, не зная, жива она или

нет. Даже Лисс не могла задержаться. И все, что мы можем, это оставить

Папашу Тони в чужом похоронном бюро с чужим священником, который

позаботится, чтобы его отправили домой в приличном виде.

Джонни присел на полку позади Анжело и положил руку ему на плечо. Все время

сборов люди заходили к ним, приносили соболезнования, тепло пожимали руки, интересовались, нельзя ли чем-то помочь. А потом робко говорили с явной

искренностью, а порой и слезами на глазах, как все любили Тонио Сантелли. Как

ни мило это было с их стороны, такие разговоры обернулись тяжелым

испытанием. Но теперь их оставили в покое, и, хотя все мужчины в вагоне знали и

любили Папашу Тони, они дали семье все, что могли: плотно прикрытую дверь, шумные разговоры о своих делах и хрупкую иллюзию уединения.

– Дядя Анжело, хочешь, я останусь с тобой? – спросил Джонни.

Мужчина покачал головой.

– И бросишь Стеллу одну? Нет, Джок, иди к ней. Я буду в порядке. А если мне

что-то понадобится, Мэтт и Томми здесь, прямо за стенкой.

И снова долгое молчание. Наконец, Джонни сказал:

– Я тоже думал о той ночи, когда упали Джо и Люсия. В поезде Старра у нас был

свой большой вагон, и не успел поезд отъехать, как прибежала Клео и рассовала

детей по кроватям. К тому времени, как пришел Папаша Тони, мы все снова

ревели. Бедняжка Лисс… помните, как она старалась нас утешить? Марку

приходилось хуже всех, выл, не переставая. Он был уже большой, а Лисс все

равно посадила его себе на колени и пыталась укачивать.

– Да, помню, – хрипло согласился Анжело. – Вы все были в таких полосатых

красных ночных рубашках, и я ничего не мог с вами поделать, но пришел Папаша

Тони, сел на кровать Лисс, посмотрел на вас и сказал… помнишь, Мэтт? Он

сказал: «Ну-ну, не время устраивать всенощную, лучше помолиться за вашу мать, чем ее оплакивать». Он достал у Лисс из-под подушки четки и начал говорить

«Аве Мария», и вы все один за другим перестали плакать и стали повторять за

ним.

И Анжело снова спрятал лицо в ладонях.

– Да, – тихо сказал Джонни. – Но идея была хороша.

– É vero.

Анжело нащупал на полке нить маленьких черных бусин и принялся бормотать на

итальянском. Джонни и Марио, склонив головы, вторили ему на английском.

«Апостольский символ» не был знаком Томми, но когда Анжело перешел на

«Отче наш», Томми узнал молитву и присоединился к ним. Однако когда они

начали «Аве Марию», Томми спрятал лицо, почувствовав подступающие слезы.

Он знал, что тоже должен молиться, но мог только горячо повторять раз за

разом: «Боже, прошу, будь к нему милостив». Это ощущалось как-то неправильно, словно он играет на публику, драматизирует нечто реальное и страшное.

Бесконечные повторения удивляли его, и еще он пребывал в смущении, как и

большинство протестантов, перед открытостью католических молитв. Анжело

говорил их на итальянском, но Марио рядом с Томми молился на английском, и

Томми, слушая звучащие вновь и вновь слова «Аве Марии», забеспокоился. Они

все были где-то далеко и, очевидно, находили в молитвах странное успокоение, которое он не мог с ними разделить. Марио, прикрыв лицо руками и закрыв глаза, бормотал:

– Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между

женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою…

Томми молча сидел рядом с ними, чувствуя, как сжимается горло, а молитва

повторялась раз за разом, завершаясь тихим «ныне и в час смерти нашей». В час

нашей смерти. В час смерти Папаши Тони. Он отчаянно боялся расплакаться.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем они закончили, и Анжело

отложил четки. Он выглядел спокойнее, голос сделался тверже. Томми

почувствовал, что семья хочет побыть наедине. Он сбивчиво пожелал Анжело

доброй ночи, и мужчина обнял его за пояс.

– Ты знаешь, Том, он тебя любил. Как одного из нас.

– Я тоже любил его, Анжело, – ответил Томми, зная, что в глазах его стоят слезы.

– Как будто он был мне родным дедушкой.

– Знаю, – Анжело притянул его ближе и поцеловал. – Спокойной ночи, figlio.

Благослови тебя Господь.

Вернувшись в свое купе, Томми стянул одежду и залез на верхнюю полку. Он не

спал, слушая стук колес и унылый зов паровозного гудка, посылающего в ночь

свой вечный плач.

Кто одинок? Я одино-о-о-ок.

Он больше не знал, появилась ли влага на его щеках из-за Папаши Тони или

печали этого плача. Спустя долгое время в купе посветлело от тусклого света из

коридора, и Марио, сев на нижнюю полку, принялся раздеваться.

Томми, свесившись вниз, прошептал:

– Как Анжело?

– Спит. Медсестра дала пару таблеток, и я смог уговорить его их принять.

Убойная, видать, штука. Он отключился за секунду. Тебе, бедолага, тоже не

спится? Спускайся сюда, если хочешь.

Томми перебрался вниз.

– Его смерть сильно пришибла Анжело. Нам этого не понять, – сказал Марио.

– Они были очень близки.

– Знаю. Джо и Люсия вышли из игры – не по своей вине, конечно – и у него по сути

остался только Анжело, – Марио умолк на секунду. – Хотя, знаешь, я был бы не

прочь так уйти. Он никогда не будет старым, дряхлым и больным. И он прожил

достаточно, чтобы увидеть, как мы снова выбираемся наверх.

– Он никогда не выйдет на пенсию и не осядет дома, наслаждаясь спокойной

жизнью.

– А он бы никогда не вышел на пенсию, Томми. Он любил летать. И он умер, выполнив сложный трюк, слыша аплодисменты, зная… Меня должно ужасать, что он ушел неожиданно, не получив шанса примириться с Богом…

– Насчет чего он должен примиряться с Богом? – спросил Томми. – Он был

хорошим человеком!

– Я все время забываю, что ты не католик. Считается, что умереть без священника

и шанса покаяться во всех грехах, которые остались на твоей совести, это

ужасно. Но… – Марио сглотнул. – С другой стороны, я очень рад, что он умер в

воздухе. Занимаясь любимым делом. Неприятно думать, что Бог может этого не