Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

конце концов даже перфекционист Марио резко спросил, что именно в слове

«хватит» ему непонятно.

Весенние дни летели прочь с календаря, внутреннее напряжение нарастало.

Томми скучал по Джонни с его громким голосом и неувядаемым жизнелюбием, скучал по Стелле, скучал даже по Лисс и ее шумному ребенку. И когда мальчику

казалось уже, что он взорвется, если останется в неподвижности, он

отправлялся вниз и выплескивал энергию на трамплине, яростно повторяя

старые упражнения.

Однажды Люсия позвала его в швейную мастерскую, обмерила и показала

наброски костюма. Томми всю жизнь носил затейливые наряды и всегда любил с

ними возиться, но костюм для его первого сезона в качестве воздушного

гимнаста был все-таки особенным.

В номере Сантелли главный артист традиционно носил золотое. Долгие годы

этой прерогативой владел Папаша Тони, но в последний год в центр решили

поставить Марио и обрядить в золотое его: золотые трико, золотой верх, золотые блестки. Однако Люсия, поглядев на Марио и Томми во время трюка на

двойной трапеции, настаивала на том, чтобы одеть обоих одинаково. Спор

длился почти неделю, а потом Анжело удивил Папашу Тони, серьезно обидел

Люсию и поразил всех остальных, когда за обедом поднял голову и устало

проговорил:

– У меня эти препирательства уже в печенках сидят. Да какая, в конце концов, разница! Давайте забудем о золотом и подберем что-нибудь еще. Меня уже

тошнит от этого зелено-золотого. Летаем, как стая проклятых попугаев!

Барбара, хихикнув, прикрылась салфеткой.

– Сантелли всегда носили зеленое и золотое, – заспорила Люсия.

– Дорогая Лулу, я это знаю, – Анжело отложил вилку. – Я в номере много лет и

при этом не являюсь не слепым, не – увы! – глухим. Я уже неделю слушаю вашу

грызню и…

– Анжело, если тебе не нравятся мои костюмы…

– Лу, черт возьми…

– И не чертыхайся на меня!

– Люсия, Люсия… – исторгнутый Анжело вздох шел, казалось, из самых глубин

его существа. – Я никогда этого не говорил. Просто все эти споры чертовски…

прошу прощения… абсолютно бессмысленны, и вы знаете это не хуже, чем я.

Возможно, нам стоило бы менять цвета каждый год. Но мы никогда так не

поступаем. Почему бы просто не сделать костюм так, чтобы он тебе шел? И

никаких пререканий! А еще лучше их просто заказывать и не возиться!

– Ты не хочешь носить зеленое и золотое, Анжело?

– Господи, Лу, я пытаюсь объяснить, что мне на… мне абсолютно все равно, что

носить, лишь бы оно мне подходило. Просто надоело выслушивать эту

бесконечную, бессмысленную, проклятую канитель!

Люсия вспыхнула.

– Честно признаться, я нахожу определенное удовольствие в том, чтобы делать

костюмы самой и видеть Сантелли одетыми в то, что они всегда носили. Это

преступление?

Анжело уронил голову на сжатые кулаки.

– Забудь, что я вообще завел этот разговор…

– Ну нет, раз начал – договаривай! Не хочу быть тираном. Давай для

разнообразия послушаем твои художественные предпочтения.

– Лу, брось, – пробормотал Марио. – Анжело не имел в виду…

Анжело рывком отодвинул стул.

– Я свое мнение высказал. А в итоге мы оденемся как всегда – в зеленое и

золотое. Этого не смог изменить Мэттью, не смогла изменить Клео и я – Господи

спаси – тоже ничего с этим не поделаю. И вообще не понимаю, с какой стати

волнуюсь. Sicut erat in principio, et nunc, et simper, et saecula saeculorum. Aa-a-amen.

– Basta! – рявкнул Папаша Тони. – Нет нужды богохульствовать! Я не потерплю в

своем доме таких разговоров! Относись к своей сестре с уважением, Анжело, или

выйди из-за стола! Что касается костюмов, это ее забота и ничья больше!

– Я и пытался сказать…

– Хватит, я сказал! – оборвал Папаша.

Анжело, поднявшись, пробормотал:

– Спасибо, Барбара, десерта не надо. Извините.

И ушел.

Томми, склонившись над блюдцем с пудингом, услышал стихающие шаги и хлопок

дверей.

С явственной болью в голосе Люсия спросила:

– Папаша… я действительно упрямая? Это все, что я могу сделать для номера…

Я такой тиран?

Он разуверил ее по-итальянски. Томми нахмурился. Как не похоже это было на

Анжело! Они все воспринимали его за должное – оплот уравновешенности среди

темпераментных Сантелли, усердного, практичного, надежного. Что на него

нашло?

Когда-то Джонни пренебрежительно назвал Анжело «первосортным артистом

второго сорта». И хотя ему за это досталось, Томми в глубине души согласился, что Джонни попал в точку. Анжело был опытным, выносливым, хорошо выглядел в

трико, а добродушный характер делал его отличным товарищем и коллегой. Его

способности к тонкому расчету близились к гениальным – хотя Томми в силу

юного возраста не мог оценить этого в полной мере – а сила давала ощущение

надежности. Но в нем не было ни таланта Папаши Тони, ни стильности и амбиций

Марио, ни даже фамильной яркости. Томми с толикой стыда почувствовал, что

Анжело кажется ему скучным. Признание это далось тяжело: Анжело был таким

славным парнем – но против правды не пойдешь. И совсем уже за девятью

печатями Томми лелеял мысль: «Да я больше похож на Сантелли, чем он».

Накануне отъезда Томми спустился с Марио в раздевалку – достать из

шкафчиков позабытые вещи, а Папаша Тони и Анжело помогали Люсии

переносить пожитки в трейлер, где Сантелли жили во время гастролей.

– Забавно, – сражаясь с завязками защиты на запястье, Марио оглядел

пустынный зал. – Теперь здесь никого не будет до следующей зимы. Разве что

Барбара зайдет поработать на станке, или Клэй приведет приятелей поиграть

на трамплине… А так, мы словно упаковали это место и забрали с собой.

Томми робко улыбнулся. Он прекрасно знал, что Марио имеет в виду. В свой

первый день здесь Томми ощутил, что тут – в пустой холодной комнате – лежит

сердце дома, и Марио тоже это говорил, показывая слова старого Марио ди

Санталис на стене. Но теперь Томми понимал, что оно вовсе не на стене. Сердце

дома было в нем. В них всех. Он начал было говорить об этом, но запнулся и с

трудом сглотнул. Нужных слов не хватало, а если бы они и были, то все равно

выглядели бы банальными. Марио стоял рядом в носках, ленивый и

улыбающийся. Улыбка, зарождаясь в глазах, озаряла все лицо.

В эту секунду Томми буквально разрывался от наплыва чувств. Он был одним из

них. Он принадлежал к семье. Казалось, вся его жизнь изливалась сейчас в

страсть, яростнее, чище и сильнее которой он не знал и едва ли когда-нибудь

познает снова. Опять подняв глаза, Томми тоже улыбнулся, переполненный

счастьем. Ему очень хотелось что-нибудь сказать. Просто чтобы Марио понял, что он чувствует. Но выразить подобные чувства Томми не умел.

– Мы будем давать представление, как Джонни и Стел? – спросил он вместо

этого.

– Конечно. Как всегда.

– Куда пошел Джо?

– За купонами на бензин. Мы собирали их всю зиму, но лишние не помешают. Ты

же знаешь Папашу Тони… он не станет ничего покупать на черном рынке. Джо

вот так приобрел немного, и я думал, Папаша его на клочки порвет.

Воцарилась тишина.

– На самом деле, – начал Марио, – не стоило Анжело так наскакивать на Люсию с

этими костюмами. Знаешь, мы с Джонни не особенно ладим, но я готов простить

ему практически все за то, что он сделал для Люсии в этом году. Пригласил ее

поработать с ним – не Папашу, не Анжело, а именно ее. Порой Джонни ведет

себя как полный мудак, но он может быть чертовски славным.

– Я думал, Люсии все это страшно надоело, – заметил Томми.

– Она и тебя облапошила? – Марио нежно улыбнулся. – Да она в лепешку

разобьется, чтобы номер получился хорошим. Вот почему поступок Джока был

таким достойным. Он ушел из семьи, прикидывается, будто ему на всех

наплевать, но он единственный из нас, у кого хватило любезности на такой ход.

Люсия была величайшей, ты знаешь. И она об этом помнит, пусть даже и делает

вид, будто в голове у нее нет ничего, кроме опасений, как бы спагетти не остыло.

Марио прислонился к стене.

– Я помню день, когда до Люсии в полной мере дошло, что она больше никогда не

будет летать. Она не вылезала из больниц… гипс, операции, всякая фигня… Но

постепенно чудесным образом выздоровела. Притом что доктора в один голос

предрекали ей инвалидность на весь остаток жизни. Но ей стало лучше, она

вышла на манеж и даже репетировала с нами пару недель. Мы все видели, что

плечи задают ей жару, но она никогда не жаловалась. Иногда уходила наверх и

плакала, но вслух ничего не говорила. А однажды спустилась и спросила: «Все

плохо, Папаша?». Тот только качнул головой и ответил: «Шея твоя, cara». А она

возразила, что нет, шея как раз нас всех. И добавила: «А в этом году в номере все

трое детей». А потом – чтоб мне провалиться, Том! – я единственный раз в жизни

услышал, как моя мать выругалась. Она сказала: «Черт подери, я с таким же

успехом могла бы быть на костылях. За что мне все это?». Потом она вышла из

зала, и следующие три года ноги ее на паркете не было. Только в последние пару

лет она начала приходить посмотреть на детей. Всегда молча, без жалоб.

Только по мне, так уж лучше бы она жаловалась – нам было бы легче.

Марио со вздохом выпрямился.

– Ну, вроде как все. Отнесешь полотенца в стиральную машину?

Томми вскинул голову:

– Кто там на ступеньках?

В раздевалку вошел Анжело.

– Трейлер готов. Надо собирать что-то еще? Уверены? Хорошо, мы с Папашей

вечером все вынесем, – он окинул помещение взглядом. – Все прибрано… Значит, Люсии незачем будет сюда спускаться. На следующей неделе кто-нибудь вымоет

пол.

В холле к ним присоединилась Барбара.

– Марио, Люсия хочет, чтобы ты остался на ночь. Говорит, если уедешь к себе, придется утром задерживаться лишний час.

Марио пожал плечами.

– Без проблем. Только Эдди позвоню. Сдаю свою квартирку одному парню из

балетной школы…

– Я его знаю?

– Вряд ли. Эдди Кено.

– Я его видела, – возразила Барбара. – Такой круглолицый, с темными кудрями, который танцевал Дроссельмейера в «Щелкунчике» в прошлом году?

Марио кивнул:

– Да, это Эд. Я так давно не видел, как вы ставите «Щелкунчика», что совсем

забыл, что он там участвует.

– О нем вся школа болтала… разве мистер Корт тебе не рассказывал? Поднялся

большой гам, потому что он хотел танцевать на пуантах – как Сергиев в Нью-

Йорке.

– Настолько хорошо я его не знаю, Барби, – нахмурился Марио.

Даже Томми видел, что на лице его явственно читается настоятельная просьба

оставить эту тему, но Барбара, не замечая, продолжала щебетать:

– Шуму было! Эдди заявил, что Нижинский танцевал в «Видении розы» именно

так, и что глупо не позволять такого мужчинам. А Корт ответил, что в его балете

только женщины танцуют на пуантах, – Барбара хихикнула. – Точнее, он

выразился: «В моем балете только настоящие женщины танцуют на пуантах».

– Ради бога, – напряженно перебил Анжело, – хватит уже про балет! Мэтт, если

тебе надо решить какие-то дела, я тебя отвезу и привезу обратно.

– Старый добрый Анжело, – фыркнул Марио. – Все еще следит за детьми. Он

вечно квохтал над нами в дороге… А перед отбытием поезда строил и считал по

головам.

Он положил ладонь Анжело на плечо.

– В любом случае спасибо, но у меня все с собой, а у Эдди есть ключ. Просто он

должен знать, что я больше не вернусь, если захочет воспользоваться квартирой

вечером.

– А какая разн… – начала было Барбара, потом опять хихикнула: – А, ты имеешь в

виду, если он решит привести туда девушку?

– Ага, – ответил Марио, – именно. Позвоню ему после ужина.

– Я нашла твои вторые кроссовки, Томми, – сказала Барбара. – Они были в конце

холла с обувью Клэя.

– Спасибо, Барби.

– Я буду по тебе скучать, – вздохнула она, шагая с ним по коридору. – Ходить в

кино с братцем так уныло. Будет убегать с этими сорванцами из начальной

школы. Хотела бы я поехать с вами. Лисс в моем возрасте уже ездила.

– Поговори с Люсией, – улыбнулся Анжело. – В этом сезоне уже поздно, но, может быть, в следующем.

– Тогда бы и Люсия вернулась на дорогу, – сказал Марио. – Пришлось бы ей ехать

присматривать за Барби. Спорим, она снова решила бы стать нашим

администратором?

– Не буду я спорить, – ответил Анжело. – Но если брать в расчет твое тройное

сальто, то мы ездим с Ламбетом последний год, это точно.

– Я так его и не увидела, – пожаловалась Барбара. – Когда вы тренируетесь, я

вечно в школе. Может, сегодня покажешь?

Марио глянул на Томми.

– Что скажешь? У меня сегодня счастливый день?

– Я тебе что, хрустальный шар? Я даже не знаю, включишь ли ты его в номер в

этом сезоне.

– Если бы так, с Ламбетом нас бы уже не было, – возразил Марио. – Нет, я еще не

готов. Сделаю, как в прошлом году – буду его тренировать, показывать на

публике время от времени, когда в ударе. Без шумихи и фанфар. Вот когда

начнет получаться каждый раз…

– Мечты, мечты, – засмеялся Анжело. – Даже у Барни Парриша не выходило

чаще, чем девять из десяти.

– У меня пока где-то четыре из десяти, и я пробую только в хорошие дни.

Они вышли в коридор второго этажа. Заметив возле своей двери старый

потертый чемодан, Томми спросил:

– Будешь сегодня спать со мной, Марио?

Парень помедлил.

– Да нет, комната Джонни теперь свободна. И чемодан туда отнесу. У тебя все в

трейлере, Томми?

– Все кроме костюма для сегодняшнего выступления и одежды, в которой поеду

завтра.

Барбара подняла чемодан, но Марио быстро его отобрал.

– Не таскай тяжести, милая. Хочешь увидеть тройное сальто? Что ж, я покажу

тебе. Только пеняй на себя, если все, что ты сможешь увидеть, – меня, падающего в сетку.

– Что поделать, – сказала Барбара. – Но Марио, почему эта штуковина такая

фантастически сложная? Двойное сальто делает каждый уважающий себя

гимнаст. А Лулу делала два с половиной. Но только один из ста справляется с

тройным. Джерард Майт, Барни Парриш, Джим Фортунати… Теперь и ты.

Неужели в этой половинке оборота все дело?

Томми и сам об этом думал. Его собственный переход от одинарного заднего

сальто к полуторному, когда руки ловитора смыкались на лодыжках, а не

запястьях, был не такой уж и трудный.

Марио прислонился к косяку.

– А чтоб я знал. Была такая теория, что после двух оборотов акробат больше не

может контролировать тело. Что мозг просто не успевает управлять

движениями. Парриш и Фортунати разбили эту теорию в пух и прах. Но ты

должен быть чертовски хорош, чтобы после двух оборотов успеть прийти в себя и

увидеть ловитора.

– Не понимаю, – вздохнула Барбара. – Когда Джонни учил нас работать на

трамплине, он делал шесть-семь сальто. Даже Клэй может сделать два, а я как-

то сделала четыре. В чем разница? Только потому, что сорок футов высоты?

– Слушай, на трамплине ты не… – начал Томми.

– Господи, скорость гораздо больше… – одновременно принялся объяснять

Анжело.

Потом остановился, засмеялся и посмотрел на Марио.

– Я только спросила, – уязвлено сказала Барбара.

Но Марио не улыбался.

– Нет, Барби, высота здесь ни при чем. Дело в том, что на земле или на трамплине

ты касаешься поверхности после каждого оборота и каждый раз заново

ориентируешься. Но на аппарате кач и вес перекладины придают тебе больше

скорости. Делая два полных оборота между тем, как отпускаешь перекладину, и

моментом, когда попадаешь к ловитору, ты двигаешься вдвое быстрее да еще

сопротивляешься гравитации. Два кувырка на такой скорости дезориентируют

кого угодно. Но все-таки, если ты хорошо управляешься с телом, то можешь

сделать два быстрых оборота и сберечь чуть-чуть времени, чтобы успеть понять, где ловитор. А чтобы сохранить время после трех оборотов, кач должен быть

таким быстрым и высоким, что когда ты сходишь с трапеции, то двигаешься со

скоростью пушечного ядра, – он показал жестом. – Когда я был маленьким, Джим Фортунати высчитал, что это примерно шестьдесят две мили в час. Он куда

умнее меня, так что сомневаться я не стану. Трюк не в том, чтобы войти в третий

оборот… как раз наоборот. Все в дело в том, как из него выйти. На такой

скорости ты как бы на миг отключаешься – со мной, во всяком случае, именно так

– и когда ты выходишь из оборота, то оказываешься прямо над ловитором, все в

тумане, и он надвигается на тебя со скоростью поезда. И если ты неаккуратно

схватишься, как дети, например, – Марио хлопнул Томми по плечу, – то можешь

вывернуть ему руку. Или он вывернет твою. На такой скорости хватка должна

быть идеально точной – спроси вон хотя бы Анжело – или чье-нибудь плечо

вылетит из сустава. А если промахнешься, то пролетишь мимо сетки, и то же

случится с твоей шеей.

Барбара вздрогнула.

– В следующий раз напомните, чтобы я не задавала столько вопросов! Теперь мне

будет страшно на тебя смотреть!

– Ну-ну, милая, – Марио приобнял ее за плечи и легонько сжал. – Разве Сантелли

так говорят?

– Марио, – быстро сказал Томми, – я видел, как ты промахивался сотни раз. Но

никогда не падал мимо сетки и никогда себе ничего не повреждал. Как у тебя

получается?

Подвижное лицо Марио расплылось в усмешке.

– Расскажу тебе страшную тайну. Я заключил сделку с дьяволом. Продал ему

душу, и он сказал…

– Эй, парень, умолкни, – перебил явно оскорбленный Анжело. – Мне такие

разговоры не нравятся. И Лу бы не понравились. И Папаше…

– Нет, Марио, серьезно, – настаивал Томми.

Марио перестал ухмыляться.

– Ладно, если серьезно, я давно решил – еще до того, как начал работать над

тройным сальто – что буду учиться, как Барни Парриш, без лонжи. Решил, что чем

больше раз упаду, тем лучше научусь справляться с падениями без особого

вреда для себя. Мы с Анжело много спорили по этому вопросу.

– Я думал, что он свихнулся, – добавил Анжело. – Но это сработало.

Марио кивнул.

– Я свалился, должно быть, пару тысяч раз. Наверное, мог бы и без сетки упасть и

не убиться, – он постучал по косяку. – Стукну по дереву. Хотя пробовать, конечно, не собираюсь.

Анжело, потянувшись, расстегнул манжету на длинном рукаве рубашки Марио и

закатал его. Тронул красную отметину на локте.

– Но пара таких штук на тебе есть всегда. Когда-нибудь заработаешь инфекцию

и будешь знать. Я уже не говорю, что это жутко больно.

Марио, пожав плечами, потянул рукав обратно.

– Ой-ой-ой! Да ты хуже Люсии! Я их вообще не замечаю. Это Клео нам когда-то

говорила про возможность сломать шею?

– Не Клео, – возразил Анжело, – а Барни Парриш. Он говорил, что каждый, кто

хочет стать воздушным гимнастом, должен философски относиться к

вероятности сломать шею.

– Ну нет, – протянул Марио. – Я человек ограниченный, и у меня насчет ломания

шеи предубеждение. Даже, можно сказать, нетерпимость. Так что я решил, что

лучше бы мне войти в чертовски хорошие… извини, Барб… хорошие отношения с

сеткой. Для того она, в конце концов, и повешена. И это дает результаты.

Спросите Томми. Я учил его летать без лонжи. И он не делал и половины тех

падений, которые обычно встречаются у начинающих.

– Но как ты падаешь и не ранишься? – не отставал Томми.

Марио пожал плечами.

– Так же, как ты. Или любой другой. Инстинкт, наверное. Когда я начинаю третий

оборот, то внутри что-то щелкает – да или нет. Если нет, я даже не пытаюсь

тянуться к Анжело. Обнаруживаю, что уже перевернулся и готов падать.

– Неплохой инстинкт, – заметил Анжело. – Из тебя бы вышел хороший каскадер.

Зимой я много работаю в «Уорлд Филмз». Мог бы и тебя пристроить. Знаю, что

тебе такое не нравится, но это все-таки заработок. К тому же гораздо более

мужская работа, чем это бабское кривляние в балетной школе.

Марио явно разозлился: плечи его напряглись – но сумел выдавить улыбку.

– Нет уж. Это не для меня. Говорю же, у меня предубеждение насчет ломания

шеи… в любых местах, кроме центрального манежа. Все, Анжело, нам пора

готовиться к выступлению.

Ночью Томми долго лежал без сна. Перед глазами продолжали вставать

картинки с генеральной репетиции. Марио, одновременно расслабленный и

собранный, ступающий позади него на мостик. Его собственный первый кач и

неожиданное понимание – за секунду до того, как отпустить перекладину – что

за ним наблюдает аудитория, гораздо более критичная и требовательная, нежели та, с которой предстоит столкнуться в туре.

Напряженный Марио, подающий Анжело сигнал к тройному сальто. Внезапно

наступившая тишина – все тише, тише, тише, пока в зале не осталось иных звуков, кроме поскрипывания строп. Трапеция, взмывающая все выше, полет, переворот и

тяжелое падение. Вопль Люсии, оборвавшийся на середине – крик истинного

ужаса. Лицо Марио, выбирающегося из сетки – обозленное и задумчивое

попеременно.

Позже, когда они спускались, Томми шепнул:

– Сочувствую, что не вышло.

Но Марио улыбнулся.

– Ничего. Я уже понял, что сделал неправильно.

Позже семья столпилась вокруг них с объятиями и поздравлениями. Барбара

порывисто обхватила Томми за плечи и поцеловала. При воспоминании об

удивленном взгляде Люсии у него снова загорелись уши. А тогда он оттолкнул

Барбару, пробормотав: «Ну, завязывай с этими нежностями…»

У каждого нашлись добрые слова. Глаза Папаши Тони сияли, пусть все, что он

сказал, было: «Что ж, в этом году ты не посрамишь доброе имя Сантелли».

Анжело, стиснув Томми в медвежьих объятиях, сердечно проговорил: «Славная

работа, парень». Джо предположил, медленно и уверенно, что когда Томми

дорастет до своих локтей и коленок, то из него выйдет очень дельный артист.

Но важнее всего было крепкое быстрое объятие Марио украдкой – когда они

вылезали из трико в раздевалке. Он сказал только: «Хорошо, Везунчик, хорошо».

Но слова эти для Томми имели значение куда большее, чем все остальные, вместе взятые.

Однако вечером Марио опять отдалился – стал холодным, резким и взрослым.

Люсия устроила одну из своих впечатляющих праздничных трапез, а когда все

начали расходиться по спальням, нахмурилась:

– Будешь спать в швейной мастерской?

Марио кивнул.

– Ох, Мэтт, – заволновалась она. – Я уже убрала оттуда простыни! Ложись с

Томми или Клэем.

Марио колебался, и Томми быстро сказал:

–Я не против.

Лицо Марио снова сделалось чужим и холодным, снова он словно отдалился на

миллион миль.

– Слушай, нам три дня ютиться в трейлере на головах друг у друга. Я пока побуду

один, если не возражаешь. И к твоему сведению, Люсия, я умею застилать

постель. Считаешь, не научился за все эти годы? Где там твои простыни?

И он ушел, не оглядываясь.

Томми вспомнил вечер, когда они вернулись с пляжа: Марио тогда тоже

уклонился от возможности провести ночь в его комнате – и почувствовал себя

уязвленным. Опять Марио наскучила его компания.

«Может, я ему и нравлюсь, – подумал он. – Но я ведь просто ребенок. Он

относится ко мне так же, как к Клэю. Будто я обуза, которую ему навязали».

Они отправились в путь ранним утром – на машине Анжело с трейлером на

буксире. До маленького техасского городка, где зимовал Ламбет, было четыре

дня пути. Когда горная гряда к востоку от Лос-Анджелеса осталась позади, пейзаж стал плоским, жарким и однообразным. Мужчины вели по очереди – в

основном, Анжело и Папаша Тони. Марио был неплохим водителем, но занятие

основном, Анжело и Папаша Тони. Марио был неплохим водителем, но занятие

это быстро ему наскучивало, он становился беспокойным и все прибавлял газу, сильно превышая скорость. В конце концов Анжело, нагнувшись вперед, предупредил:

– Осторожно, Мэтт. Наши шины уже не те, что прежде, и Бог знает, когда удастся

разжиться новыми. Не забывай, что идет война.

Марио послушно сбавил скорость, но вскоре монотонность пейзажа снова взяла

свое, и снова стрелка спидометра поползла вправо. В итоге Анжело потерял

терпение и занял водительское место сам.

К концу третьего дня все они стали нервными и раздражительными. Марио снова

сидел за рулем.

– Может, пустим Томми порулить? – предложил он.

– Не с трейлером же, идиот! – рявкнул Анжело. – Если устал, давай мне. Хотя

мальчик явно справился бы не хуже тебя!

– Ой, прекрати. Мои права чисты, как воротничок священника. А ты сколько

штрафов заработал в прошлом году?

– Умеет он водить или не умеет, а прав у него нет, – поставил в их споре точку

Папаша Тони. – К тому же водить машину с трейлером гораздо тяжелее. Ему

понадобится время, чтобы привыкнуть, а мы торопимся.

Слово Папаши Тони по обыкновению стало решающим. В любом случае Томми и

сам не рвался за руль. Он чувствовал, как качает машину, и заметил, что даже

Анжело приходится нелегко на поворотах.

За ужином в кафе у них случился короткий, но довольно ожесточенный спор: остановиться на ночлег или ехать дальше. В испепеляющую жару они надели

самую легкую одежду, но все равно были мокрые и злые. Листая местную газету, Анжело обнаружил общественный бассейн, и, с час поплавав, все почувствовали

себя лучше. В раздевалке Анжело покладисто предложил:

– Я все равно весь день дремал, пока ты вел, Мэтт. И ночью будет гораздо

прохладнее. Если ехать в ночь, доберемся до места где-то к полудню. А если

останемся, придется искать, где припарковать трейлер, а потом терять время на

сборы… Я поведу. Ночью дорога свободная.

– Хорошая идея, – заметил Папаша Тони, на ощупь приглаживая седые волосы. –

Мальчики, вы как?

– Если Анжело хочет вести, на здоровье, – Марио подобрал мокрые плавки Томми

и завернул в полотенце вместе со своими. – А ты, Том? Не против сидеть всю

ночь?

– Главное, что не за рулем, – пожал плечами Томми. – А остальное мне все равно.

– Вот это я понимаю, – ухмыльнулся Анжело. – Мэтт, и почему ты не такой

сговорчивый?

– Ты просто задаешь не те вопросы, – откликнулся Марио, вытирая голову. –

Выглядишь свежо, Томми. Надо было и мне шорты прихватить.

Папаша Тони фыркнул, и Томми уставился в пол. В такую жару в шортах было

несомненно лучше, чем в штанах, но теперь он опасался, сойдет ли подобная

одежда на остаток пути. Например, в ресторан идти в шортах не хотелось бы: Томми был для этого слишком большой.

Но Папаша Тони спокойно сказал:

– Ребенку возраста Томми они подходят в самый раз. А на тебе, Мэтт, будут

смотреться прилично только на пляже. Нынешние мальчики в длинных брюках –

это просто смехотворно. Когда я был в возрасте Томми, то упрашивал отца

купить мне брюки, чтобы носить их на воскресную службу. А сейчас маленькие

дети ходят в брюках, а взрослые мужчины позволяют себе показываться на люди

в шортах, и все это чистой воды глупость!

Солнце уже зашло, но по пыльным улицам по-прежнему гулял горячий

иссушающий ветер. Задержавшись на заправке – долить бензина, масла и

подкачать шины – они стояли на ветру, прихлебывая тепловатую газировку.

Томми стащил из холодильника пару кусочков льда и катал их во рту. Они были

холоднее, чем пресная оранжевая вода.

Анжело сел за руль.

– Я поведу первым, Папаша. Томми, хочешь сесть вперед?

Папаша Тони ответил прежде, чем Томми открыл рот.

–Нет, пускай мальчики лезут назад и поспят. Марио вел весь день, он устал. И это

тяжелая дорога для ребенка. Томми тоже надо отдохнуть.

Он сел рядом с Анжело, и тот осторожно вывел их громоздкое транспортное

средство на трассу.

Марио разворачивал купленную на заправке шоколадку. Разломив, протянул

половину Томми.

– Давай съедим, пока не растаяло. Боже мой, если в конце апреля такая жара, то

что будет в августе?

– В августе будем волноваться о торнадо в Канзасе и грозах в Арканзасе, –

сказал Папаша Тони.

Анжело повернул голову.

– Ты ешь слишком много сладостей, Мэтт. Смотри, растолстеешь.

– Кто бы говорил! – добродушно огрызнулся Марио. – Главный обжора семьи?

Скомкав обертку, Томми кинул ее в окно, и бумажку тут же унесло в утопающую в

сумерках пустыню. Он никогда не видел эту часть страны – засушливую, безлюдную, с голыми обочинами. В привычной Томми сельской местности дома

разделяла одна-две мили, а от одного города до другого было миль десять-

двадцать. Здесь же они, прежде чем увидеть жилье, проезжали миль

семьдесят, и местность выглядела так, будто тут не ступала нога человека.

Разве что заасфальтированная полоса дороги указывала, что это не какой-

нибудь безлюдный мир из историй Жюль Верна. Городок они оставили на закате, а когда заметили еще одну ферму, на пустыню уже опустилась темнота, и

потусторонний свет фар выхватывал плоскую каменистую землю. Томми сидел, прислонившись лбом к металлической окантовке окна, приятно холодящей

горячую кожу, и напрягал глаза, тщетно пытаясь высмотреть хоть что-нибудь за

пределами освещенного участка. Пустота пугала его, и он испытывал

благодарность, когда время от времени в луч света выскакивал кролик и так же

быстро исчезал во мраке. Луна висела над горизонтом бледным, слегка

зеленоватым полумесяцем. Всякий раз, когда дорога сворачивала, полумесяц

исчезал за далекими холмами, а появлялся уже немного ниже. В конце концов он

пропал да так и не вернулся. Пара-тройка звезд в черном небе походили на

потускневшие блестки на выброшенном костюме.

Марио беспокойно вздыхал и двигал ногами в темноте, потом наклонился снять

плетеные мексиканские гуарачи. Рубашку он расстегнул до пояса. Анжело зажег

спичку, и в короткой вспышке Томми увидел Папашу Тони, похрапывающего с

откинутой головой и открытым ртом. Анжело принялся насвистывать – тихо, едва

слышно сквозь шум мотора. Марио скрестил ноги, зевнул и снова заерзал.

– Тебе хватает места? – пробормотал Томми. – Я тебе мешаю?

– Нет, – прошептал Марио. – Но если хочешь поболтать, двигайся ближе, а то

Папашу разбудим.

Томми скользнул к нему.

– Хотел спросить, спишь ли ты.

– Да нет. А ты хочешь спать?

– Немножко.

На самом деле от созерцания бескрайней одинокой темноты за окном Томми

стало слегка не по себе. Он никогда не слышал слова «агорафобия», но мучился

смутным страхом перед огромным открытым пространством и чувствовал себя

лучше, находясь поближе к Марио.

– Все равно поспи. Вот, обопрись на меня, если хочешь, и отдохни.

Сигарета Анжело погасла. Он по-прежнему насвистывал простенький

нескончаемый бесцельный мотив. Папаша Тони сопел. Свет фар неустанно

глотал бесконечные мили дороги.

Томми вдруг вспомнилась ночь, когда Марио вез его с пляжа. Та же тихая

убаюкивающая близость. Он закрыл глаза, пытаясь вернуться в давешнее

дремотное состояние. Позволил себе слегка откинуться на Марио и обнаружил, что сонливость – вместо того, чтобы надвигаться – идет на убыль. Марио

обхватил мальчика рукой. По-прежнему притворяясь, что засыпает, Томми

уронил голову ему на плечо. Ну ты и сопляк… Большое дитя! Давай уже на колени

ему залезь, как четырехлетний. Томми вспомнил, как в раннем детстве сидел на

коленях у взрослых. От женщин всегда пахло пудрой и сладкими духами. На

мужских коленях было приятнее.

Напускная дремота перешла в полусон. Марио никогда прежде его не трогал…

Томми моргнул, поражаясь собственным мыслям. Работая, они с Марио касались

друг друга почти постоянно: руки, запястья… Они практически всегда так или

иначе были в физическом контакте. А еще устраивали шуточные потасовки, боролись, толкались... И все-таки сейчас был первый раз, когда они коснулись

друг друга. Хотя нет, второй. Первый случился, когда Марио вернулся из Санта-