Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)

– Пасхальные выходные, – пояснил Джонни. – А как еще, по-твоему, телезионщиков пустили бы сюда в разгар репетиций?

Для киношников выходных не было, и они споро устанавливали свои камеры и

софиты. К тому времени, как они закончили, у входа в тент успела собраться

небольшая толпа. Наконец, все было готово. Летающим Сантелли полагалось

прибыть завтра для генеральной репетиции, провести ночь в местном мотеле и

на следующий день сняться в прямом эфире. От группки зрителей отделилась

знакомая высокая фигура.

– Привет, Мэтт, рад тебя видеть, – сказал Джим Фортунати, и Марио протянул

руку.

– Привет, Джим.

– Каждый раз, когда я встречаю Лионеля, он спрашивает о тебе. Ходят слухи, что

ты будешь летать в этом новом фильме о Паррише.

– Точно еще ничего не известно. Как дела у Лионеля?

– В последний раз были неплохо, – сказал Джим. – После того несчастного

случая он не вернулся в воздух. Открыл какое-то местечко для туристов в Сан-

Диего. Слушай, почему бы вам четверым не пойти в наш трейлер. Поужинаете с

нами. Клео будет рада.

По дороге к трейлеру Джим прибавил:

– Мэтт, я видел твою малышку на днях. Твоя жена… эээ, бывшая жена приводила

ее на репетицию. Уверен, она вырастет красавицей. Очень похожа на Лисс в

детстве.

На лице Марио промелькнула тень.

– Я не знал, что Сьюзан еще в шоу. Мы не виделись с того дня, как разбежались.

– Вот как? Она спрашивала, где вы остановитесь, когда услышала, что вы

собираетесь приехать.

– Я знаю, чего она хочет. Видно, придется все-таки встретиться.

Клео, как всегда стройная и милая, встретила их в трейлере. Ее пламенеющие

волосы превратились в каштановые, она сделала модную короткую стрижку, но

других видимых изменений не было. Правда, вокруг глаз появились морщинки, которые Томми не помнил, но улыбалась Клео все так же безоблачно. Она крепко

стиснула в объятиях Марио, дружески обняла Томми. Стелла, когда их

представили друг другу, застеснялась и будто язык проглотила.

– Я видела вас по телевизору, – сказала Клео с быстрой ослепительной улыбкой.

– «Дни и ночи цирка?» Так я и думала. Ты немного напомнила мне Люсию.

– Фамильное сходство, – бодро сказал Джонни.

В кухне было тесновато, но никто не жаловался. Томми помнил, что для Марио и

Джонни это семейное воссоединение. Глядя на поднос еды на маленьком столе, Марио пошутил:

– Да ты, видать, училась готовить все эти годы.

Клео рассмеялась.

– Старого пса новым трюкам не выучишь. Я заказала ужин в одном из этих

заведений, где готовят жареных цыплят целыми ведрами.

– А на вкус почти как домашнее, – заметил Джонни, вонзая зубы в бисквит.

Клео захихикала, как девочка.

– Домашняя готовка навроде моей – вот почему мужчины бегут из дома, – сказала

она. – Мэтт, ты будешь завтра делать тройное? Нет? Жаль. Саймон Барри

хороший парень и неплохо летает, но до тебя все-таки не дотягивает. Люди

привыкли молиться на любого, кто может сделать тройное, но теперь, когда его

делает каждый хороший воздушник, они начинают понимать, что дело не в

способности совершить третий оборот. Главное не то, что ты его делаешь, а как

ты его делаешь.

Марио, которому явно стало неловко, покачал головой.

– После Лионеля осталось не так уж много ловиторов, которые смогли бы меня

поймать.

Клео глянула на Джонни.

– Я думала, ты достаточно крупный.

– Я тоже, – сказал Джонни, – но Марио так не думает. О тройном болтают кучу

чепухи. Как ты сказала, много кто делает его просто чтобы доказать, что они

могут, и я хотел, чтобы Марио сделал его для шоу. Но он все еще зациклен на

этом дурацком мнении, что ловитор для этого трюка должен быть каким-то

суперменом. Разумеется, когда его только изобрели, оно было чем-то особенным.

Сколько Барни Парриш его тренировал? Четыре года? Пять? Теперь это

занимает куда меньше времени. Трудности полета сильно преувеличивают, –

добавил он, и Томми почувствовал в его словах вызов. – Черт побери, я могу

подготовить человека к номеру за три месяца, если он делает то, что ему

говорят.

– В детстве я три года училась играть на пианино, – без обиняков высказалась

Клео, – и могла сыграть любой баптистский гимн. Но это не делает меня

Владимиром Горовицем [1]. Есть трюки на трапеции, Джонни, а есть полет.

Она через стол протянула Марио свою маленькую, испещренную веснушками

руку.

– Вот почему я надеялась снова увидеть его в твоем исполнении.

– На самом деле тройное не вписалось бы в шоу, – к всеобщему удивлению

сказала Стелла. – Я знаю, что Джонни со мной не согласен, мы спорили по этому

поводу. Но оно бы не подошло. Тройное… – она покусала губу, подыскивая слово,

– все усложняет. Оно зрелищное. А это шоу, «Полеты во сне», должно выглядеть

совершенно, но просто. Как во сне. Тройное нарушит течение программы, разобьет атмосферу. А нам надо… – она снова запнулась, – чтобы все было

цельным. Без звездных выступлений. Только безукоризненная командная работа

и скромность. Я не слишком хорошо объясняю…

«Напротив, – подумал Томми, – ты объяснила замечательно. Надеюсь, до

Джонни дойдет».

Клео задумчиво кивнула.

– Я понимаю, о чем ты, – сказал она. – Вот почему я сама делала его только

несколько раз, а на представлении вовсе один или два. Люди говорили, что я

первая женщина, исполняющая тройное, но вряд ли обращали внимание, как я его

делаю и насколько хорошо. Их заботило только, что я первая женщина, которая

оказалась на это способна.

Взгляд Стеллы прояснился.

– О, вы понимаете! Я все никак не могла втолковать это Джонни! Потому я и не

хочу его делать, миссис Фортунати!

Губы Марио растянулись в прежней дьявольской ухмылке.

– В колледже я читал кое-что очень совершенное и простое. Насчет того, что

женщина, которая произносит речи, подобна медведю, который ходит на задних

лапах. Ты не ждешь, что он будет делать это хорошо, потому что удивительно

уже то, что он вообще это делает.

Джим Фортунати рассмеялся.

– Кто бы ни был тот умник, который это написал, он определенно ничего не знал о

цирке. Здесь от медведя как раз ожидают, что он будет ходить на задних лапах!

Стелла их проигнорировала.

– Даже если бы я его сделала, всем было бы наплевать, как я его сделала и

зачем. Я просто была бы единственной женщиной, которая его делает. Я знаю, что тебе нужна реклама, известность, шумиха, но… я так не хочу.

Джонни сделал угрюмое лицо.

– Мэтт на одной стороне, Стелла на другой, а я между ними. Неудивительно, что

мне хочется разобраться с «Полетами во сне» и бросить цирк. На телевидении с

ним толком ничего не сделаешь!

– Кстати, хотел с тобой поговорить, Джон, – сказал Фортунати. – Как насчет того, чтобы стать менеджером воздушного отделения шоу?

– У Старра? Боже, ты серьезно?

– Как никогда. На самом деле я хотел бы, чтобы это место получила Клео, но

Старр встанет на дыбы, если я поставлю на эту должность женщину.

– Так нечестно, – сказала Стелла.

Фортунати пожал плечами.

– Я тоже так считаю, дорогая. Клео в этом деле разбирается лучше троих мужчин, вместе взятых. Она обучила каждую женщину-воздушника на стоянке за

последние десять лет. Но обстоятельства, тем не менее, таковы. Так что, Джон?

Стелла вся светилась, но Джонни был мрачен.

– Даже не знаю, Джим. Звучит хорошо, но есть ли будущее у этой работы? Мне

надо подумать.

– Давай я назначу тебе встречу с Рэнди Старром. Обговорите зарплату и все

такое. С тобой шоу будет в хороших руках.

– Ты же этого и хотел, Джонни, – мягко сказала Стелла. – Я знаю, что ты больше

не хочешь летать. Это все равно бизнес, и неважно, цирк или телевидение.

– В этом что-то есть, – согласился Джонни. – Но мне все равно надо все как

следует обдумать.

– Хорошо, думай. Поговорим позже, – сказал Фортунати. – А теперь давайте на

время забудем о делах. Лучше расскажите мне о семье. Чем занимается Анжело?

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Владимир Горовиц – пианист еврейского происхождения, родом из Украины, эмигрировавший в США из Советского Союза. Один из величайших пианистов в

истории.

ГЛАВА 10

На следующий день, когда надо было отправляться на генеральную репетицию, Марио предпочел ехать с Джонни и Стеллой в их машине, а Томми пошел в MG

Ридера. К его искреннему облегчению Барт никак не упоминал тему их

последнего разговора. Просто жестом указал на водительское место.

– Хочешь за руль?

Прежде чем они отправились, Ридер подробно проинструктировал Томми, показав, как включать каждую передачу.

– Какое вообще ограничение на автостраде?

– По закону – семьдесят. А на практике, сколько движение позволяет. Когда

пусто, я обычно езжу до ста. Дорога вполне выдерживает. С другой стороны, если будешь вилять и перескакивать с полосы на полосу в час-пик, можешь

схлопотать штраф. Короче, езжай так, как тебе кажется безопасным.

– Я как-то выжал сто тридцать на автобане. У приятеля был Мерседес.

– Ну, до Тихуаны далеко. Развлекайся.

Движение на дороге оказалось довольно оживленным, и Томми предпочел не

разгоняться больше восьмидесяти пяти. Тем не менее, серебряный MG оказался

настоящей мечтой, и Томми соскользнул в то странное состояние – смесь

обостренного внимания и чистого наслаждения –хорошо знакомое водителям, для которых езда является настоящим удовольствием. Он забыл о времени и

пространстве, сосредоточившись только на дороге, транспорте, системах

управления и молчаливом присутствии человека рядом. Наконец, серия

дорожных знаков возвестила о близости мексиканской границы. Томми с

сожалением сбросил скорость и пришел в себя.

– Сколько времени, Барт?

– Без четверти одиннадцать. Если хочешь, еще успеваем пообедать.

– Конечно. Сколько там до места? Миль восемьдесят?

– Примерно. Нравится мексиканская кухня?

Томми хихикнул.

– Я вырос на чили по-техасски. Чем острее, тем лучше.

Ридер кивнул.

– Мне нравится техано [1]. Такое, чтобы язык прожигало. И много пива.

– Хорошо, но мне лучше на пиво не налегать. У меня представление.

– Я знаю местечко, где собираются парни после гонок.

Он обошел машину, чтобы сесть за руль, и, когда Томми пересаживался на

пассажирское сидение, их глаза встретились. Барт, потянувшись, положил

ладонь ему на руку, но промолчал, за что Томми был ему благодарен.

Ресторан был маленький и неказистый, однако увидев полудюжину машин, припаркованных рядом, Томми моргнул от зависти.

– Как я и говорил, здесь собирается вся тусовка, – сказал Барт. А потом

посмотрел неожиданно вкрадчиво и предупредил: – Они в большинстве своем до

того натуральны, что досада берет. Мне бы хотелось держать тебя за руку, но

здесь не время и не место. Понял?

Томми хохотнул.

– Поверь, я совершенно не обижусь.

Где-то в глубине души он прекрасно осознавал, что сейчас происходит, и какие-

то маленькие барьеры падали один за другим. Томми не был уверен, что хочет

этого именно так. Часть его радовалась, что Барт вполне может смешаться с

толпой – и верила, что он может – но с другой стороны, чувство, что у него с

Бартом Ридером один секрет, было не очень приятным.

Мы одинаковы. Какое мне дело?

Обрушился очередной барьер, и Томми ощутил, что это его вообще не волнует.

Просто приятно было знать, что рядом есть человек, который может понять его и

разделить его чувство отчуждения.

– Привет, Барт! – позвал кто-то из угла, стоило им войти. – Будешь в воскресенье?

– А то как же, – отозвался Барт.

Они присоединились к группе мужчин за большим столом в углу.

– Это Том Зейн. Том, а ты приедешь на ралли послезавтра?

Томми заколебался, но лишь на секунду. К тому времени «Полеты во сне» уже

снимут. Было бы здорово получить передышку – не от полета, против которого он

вовсе не возражал, а от вечного беспокойства, протянет ли Марио достаточно, чтобы закончить шоу.

– Разумеется, – ответил он. – С удовольствием.

Как и обещал Барт, еда оказалась очень острой и очень вкусной. Пока они ели, Томми больше слушал, чем говорил. Разговор шел, в основном, о машинах, и к

своему облегчению он не чувствовал себя такой белой вороной, как боялся.

– Ты водишь, Том? – поинтересовался один из мужчин.

– Непрофессионально.

– Он скромничает, – улыбнулся Барт. – На MG он здорово набил руку.

– MG для дилетантов. Рано или поздно ты захочешь Феррари.

– На MG я могу сделать все, что ты делаешь на Феррари, – заспорил Ридер, и они

снова погрузились в обсуждение управляемых заносов и скоростей при повороте.

И все-таки Томми и Барт не забывали поглядывать на часы.

– Дальше поведу я, – сказал Барт. – А то приедешь уставшим.

Садясь за руль, он сверкнул одной из своих быстрых многозначительных улыбок

и добавил:

– И возбужденным.

Марио, уже в трико, нетерпеливо вышагивал туда-сюда возле шатра.

– Где вы, черт побери, шатались? Заблудились, что ли?

Томми посмотрел на часы.

– У меня еще полчаса. Не кипятись.

– Ты даже не одет! – бушевал Марио.

– Господи, Мэтт, сколько мне, по-твоему, потребуется, чтобы натянуть трико? Где

мы переодеваемся?

– Раздевалка вон там, – показал Марио. – Наши вещи тоже там. И мы с Джонни

забронировали номера в мотеле, но еще не вписались.

– Ясно. Слушай, я пообещал Барту, что съезжу с ним на ралли в пасхальное

воскресенье. Ты не против?

– Бога ради, Везунчик, ты не обязан спрашивать у меня разрешения, чтобы куда-

то пойти!

В раздевалке были с полдесятка незнакомцев. Томми отыскал сумки, быстро

разделся и влез в костюм. Барт с любопытством поглядывал вокруг, буквально

впитывая каждую мелочь. Томми догадался, что тот, как всякий хороший актер, ни за что не упустит возможность посмотреть на жизнь своего персонажа

изнутри.

Томми больше не нервничал по поводу Барта. Тот хоть и вел себя вызывающе –

что Томми с детства терпеть не мог – но только среди людей, которых знал и

которым доверял. А с чужими он был так же обычен, как сам Томми. Помогая

Томми затягивать серебристый ремень на костюме, Ридер улыбнулся ему с

намеком. А когда они выходили из шатра, шепотом сказал:

– Знаешь, Том, в моем бизнесе ты можешь быть мошенником, насильником, шантажистом и еще черт знает кем, но пока зрители считают тебя

респектабельным гражданином, начальство тебя выгородит. Есть только две

вещи, в которых нельзя сознаваться. Вторая – принадлежность к коммунистам.

В шатре уже установили зрительские трибуны, и между ними суетились

телевизионщики с софитами. Томми присоединился к остальным, стоящим у

подножия аппарата. Странно было носить серебряное и белое вместо

привычного зелено-золотого облачения Сантелли. Стелла выглядела бледной, а

Марио – напряженным, как натянутая тетива.

Джонни отходил поговорить с одним из операторов.

– Так, ребята, начинаем. Прямой эфир завтра, но сегодня они отснимут материал

для вступительных титров. Сначала они хотят, чтобы мы вышли из форганга…

Томми по своему опыту работы в студии был хорошо знаком с бесконечными

дублями, монтажом, пробными и страховочными съемками, но Стелла

нервничала, Марио тоже волновался и суетился. К тому времени, как они, наконец, забрались на аппарат, Марио потел и щурился от света.

– Если я еще раз на такое соглашусь, – пробормотал он на лестнице, – пни меня

посильнее, ладно, Том?

Прогонять программу, которую они так часто отрабатывали в зале, оказалось

куда легче. Когда Марио и Стелла пролетели друг мимо друга, выполняя пассаж, с трибун, занятых кое-где незадействованными в съемках людьми, раздались

аплодисменты.

«Они хорошо смотрятся вместе», – подумал Томми и ощутил короткую

болезненную зависть.

В старом трюке на двойной трапеции у него была та же совершенная

синхронность с Марио.

Как гимнаст я с ними и рядом не стою.

– Твоя очередь, – Стелла ткнула его в ребра, и он отбросил все личные тревоги, сосредоточившись только на перекладине под пальцами и ускоряющемся каче

Джонни.

Он отпустил трапецию для двойного сальто вперед, не осознавая даже, что в

воздухе изменил свой ритм, подлаживаясь под Джонни. Когда они

раскачивались вместе, Томми хмурился, в голове промелькнуло: «Джонни не

такой уж хороший ловитор. С лучшим Стелла смотрелась бы еще выигрышнее».

Потом Томми снова оказался в свободном полете, ощущая знакомую смесь страха

и восторга. И когда он прыгнул на мостик, дыхание его сбивалось от выброса

адреналина, и в теле нарастал жар.

Дубли и дополнительные съемки для кадров в замедлении продлились дольше.

Они проработали до девяти вечера, а затем вчетвером отправились ужинать в

местный стейк-хаус. Марио молчал, погруженный в уныние, часто обуревавшее

его после выступлений, зато Джонни ликовал.

– Ридер обещал привести людей, связанных с фильмом про Парриша. Это

большой шаг для всех нас. Если бы я мог дать им какие-то гарантии… – сказал

он, поглядывая на Марио.

Томми заметил, как тот вздрогнул, и, когда они садились за стол, будто бы

невзначай отвел Джонни в сторону.

– Слушай, Джон, мне надо кое-что тебе сказать.

– Что случилось? – потребовал Джонни.

– Да не ори ты, черт побери! Если будешь доставать Марио с тройным и

накрутишь его перед завтрашним шоу, я лично тебя отколочу. Ты что, не видишь, что с ним делаешь?

– Но Томми, что нам еще остается? Мы оба прекрасно знаем, что если он снова не

возьмется за тройное, то никогда не придет в норму. Поверь, я не хочу ему

навредить. А ты так себя ведешь, будто я ему враг какой-то. Ты не единственный

в мире, кому хочется увидеть его прежним!

– Возможно, я не так выразился… Может, ему на самом деле нужен кто-то, кто

задавал бы ему жару, как Папаша. Но все, чего я прошу: отстань от него хотя бы

на этот вечер.

– Ладно, пока отстану. Но я не собираюсь вечно ходить вокруг него на цыпочках.

И чем скорее ты это поймешь, тем лучше будет для нас всех. Ясно?

– Эй, мы ждем, – позвала Стелла.

Джонни вскинул брови.

– К чему такая спешка? Ты что, на поезд опаздываешь?

И сел рядом со Стеллой. Томми занял привычное место возле Марио, в кои-то

веки благодаря семейные традиции, которые позволяли ему делать это без

лишних объяснений.

Есть только две вещи, в которых нельзя сознаваться. Вторая – принадлежность к

коммунистам. Что со мной происходит? Я веду себя так, словно хочу созвать

полный зал и во всеуслышание объявить, что я гей!

– Томми, – нетерпеливо воскликнула Стелла, – официантка ждет твоего заказа.

Ты заснул?

Томми встряхнулся, глянул в меню и заказал первое, на что упал взгляд.

Немного погодя Джонни сказал:

– Я знаю местечко неподалеку – там играют хороший джаз. Пойдем послушаем? В

этом городе все равно больше нечем заняться.

Музыка действительно была хороша, и они задержались допоздна, так что

назавтра проснулись только в районе полудня. Марио был в душе, когда

зазвонил телефон.

– Номер мистера Гарднера?

– Кто его спрашивает? – осведомился Томми.

– Сьюзан Гарднер, – ответил хрипловатый женский голос. – Этот номер дала мне

Клео Фортунати.

«О Боже, – подумал Томми. – Все, что я сейчас сделаю, будет неправильно. Если

я ничего не сделаю – тоже».

– Его сейчас нет, Сью-Линн, – сказал он, используя старое имя. – Когда появится, попрошу его перезвонить.

– Как обычно, – в голосе зазвучала сталь. – Да, передайте ему, что у меня с ним

остались незаконченные дела, и если он не хочет неприятностей, лучше бы ему

со мной встретиться. Я уже не первую неделю пытаюсь к нему пробиться, и если

он не захочет говорить со мной, то поговорит с судебным приставом. Вы поняли?

Кто это, кстати?

Томми медлил, пытаясь сообразить, была ли Сью-Линн в курсе давнего скандала.

Перпектива выяснить это сейчас его не радовала.

– Его брат. Послушайте, вы знаете, что у него завтра представление?

Возможно, ему следовало просто позвать Марио из душа и оставить

разбираться. Мысль о том, что скажет Марио, когда узнает, что Томми сам

пытался его защитить, вгоняла в дрожь.

– Лучше если он перезвонит после представления, Сью-Линн.

– Эй, что у вас там происходит? – женщина все больше раздражалась. – Он что, заболел?

– Можно и так сказать, – расплывчато ответил Томми, подбирая слова, которые

бы не выдали Марио и одновременно не взбесили бы Сью-Линн. – Если вы не

желаете ему зла, подождите, пока он разберется с шоу. Вы же сама летаете, вы

должны знать, что это такое.

– Думаю, еще один день дело потерпит. Но он должен позвонить мне завтра, иначе узнает, какие проблемы я могу устроить, если как следует захочу.

Звук льющейся воды стих.

– Куда он может вам перезвонить? – торопливо спросил Томми.

– Он знает, где я, – неприязненно сказала женщина. – Напомните ему, что я все

еще существую, и пусть не притворяется, будто не знает, где меня найти.

Она отключилась, и Томми медленно положил трубку. Марио, одетый в шорты, вышел из ванной.

– Кто звонил, Томми?

– Ошиблись номером, – без колебаний ответил Томми.

Марио выглядел спокойным, но Томми хорошо знал, как быстро это спокойствие

может перейти в приступ депрессии или почти истерическое возбуждение.

– Пойдем завтракать, – предложил он. – Вечером толком поесть не удастся.

– Завтрак! – Марио посмотрел на часы и хихикнул. – Пора завтракать!

Ел он очень много – как всегда, когда им предстояло позднее представление, что практически исключало прочие приемы пищи. Зато Томми чувствовал себя

вялым и измотанным, как расплетенная веревка. Вспоминая озарение, настигшее

его вчера – Как гимнаст я с ними и рядом не стою! – он беспокойно размышлял, что вообще здесь делает. В детстве Томми чуть ли не молился на Марио. Не это

ли заставило его заняться работой, к которой он, став взрослым, оказался плохо

пригоден? Верным ли было решение вернуться в цирк, или во всем виновата лишь

ложная решимость, вспыхнувшая на почве воссоединения с Марио?

Томми посмотрел на Марио. Тот, явно в неплохом расположении духа, расслабленно сидел на стуле. Седеющие на висках волосы обрамляли тонкое

лицо – любимое, но во многом незнакомое.

– Что-то ты притих, – заметил Марио, подливая себе кофе из оставленного

официанткой кофейника. – Насчет шоу волнуешься? Брось, все будет

замечательно. Я тебя понимаю, сам переживал такое в первый день сезона, когда был младше. Каждый год первого мая, когда мы открывались, я жалел, что

не остался в балетной школе. Собственно говоря, у меня и сейчас так, но я

просто говорю себе, что это пройдет, надо просто переждать. Расслабься. Вот, возьми последние сосиски, – он перекинул их на тарелку Томми. – День будет

долгий.

Посмотрев в его смеющиеся глаза, Томми вдруг осознал, что Марио прав.

Через несколько часов их ждет представление. Не время размышлять, достоин

ли он в нем участвовать.

– Ну да, – согласился Томми, осушив чашку. – Надо еще шесть часов где-то убить.

Нет смысла шляться поблизости и себя накручивать. Давай съездим в кино или

еще куда-нибудь.

Перед представлением над ними тщательно поработали гримеры и костюмеры.

Ожидая начала, Томми с отвращением чувствовал на своем лице толстый слой

грима и морщил нос от тошнотворного запаха какой-то дряни, которой ему

укладывали волосы. На экране, установленном за огромными панелями, демонстрировались изображения с четырех камер. Одна показывала сцену, где

знаменитый голливудский актер, приглашенный вести программу, разогревал

публику. Вторая была направлена на зрителей, в дальнейшем ее должны были

перевести на манеж. Третью камеру установили возле самого мостика, а

четвертая фокусировалась на пустой покачивающейся ловиторке. Возле

центрального монитора суетился тихий техник, совмещая изображения для

транслирования на главный экран.

Томми принялся гадать, для чего предназначена вся эта сложная аппаратура.

Джонни смотрел так, будто все понимал. Наверное, так оно и было.

Актер закончил рассказывать какую-то шутку, от которой трибуны взорвались

смехом и аплодисментами. Томми видел его на одном из изображений: красивый, начинающий седеть мужчина, слегка напоминающий Джима Фортунати.

– Мы находимся в зимней квартире цирка Старра в Калифорнии, и вас

приветствует наш сегодняшний ведущий – Барри Кэсс!

На экране за головой Барри Кэсса Томми видел кадры, которые они снимали

заранее и которые транслировались сейчас на всю страну: трапеция, фигура

Джонни головой вниз – размытая, нереальная, раскачивающаяся в

гипнотическом ритме. Томми ощутил, как невольно сократились плечевые мышцы

и напряглись икры – словно он сам был в ловиторке. На заднем плане все выше и

выше взлетал вольтижер, чей кач идеально совпадал с движениями ловитора.

Томми никогда прежде не видел себя со стороны и сейчас даже не понял, что это

он и есть. Все его внимание было сосредоточено на Джонни в ловиторке. Томми

стоял неподвижно, но когда два силуэта на экране встретились, соответствующие мускулы сократились, а в животе екнуло.

Это его мир. Он там, где его место.

Пальцы Стеллы скользнули в его ладонь, и он с грубоватой нежностью сжал ее

руку. Он посмотрел на Джонни: тот стоял, напряженный и озабоченный, совсем

не похожий на совершенного почти до боли человека с экрана.

Его я тоже люблю. Я никогда этого не понимал. Иногда он мне совсем не

нравится, но он тоже мой брат, и я люблю его…

– Сантелли, пожалуйста. Мистер Гарднер. Тридцать секунд.

Марио стоял сразу за ним – как и многие годы до того. Томми не смотрел на него

и не дотрагивался, но чувствовал его дыхание и тепло его тела.

– А теперь Джон Гарднер представляет… – говорил Барри Кэсс, – Летающих

Сантелли!

Свет, бьющий в глаза. Грохот аплодисментов, словно шум дождя по крыше

трейлера давным-давно. Огни у подножия аппарата, огни повсюду, центральный

манеж и миллионы зрителей. Стелла лезла по лестнице перед ним. Томми

потерял счет времени, ему казалось, будто он видит себя со стороны – берущего

мешочек канифоли, натирающего им руки… Было ли это сейчас или много лет

назад? Потом Марио оказался рядом, с былой небрежной эффектностью ступив

на мостик. На дальнем конце аппарата свет играл на ярких волосах Джонни.

– Хорошо, Везунчик. Ты первый. Жди моего сигнала.

Руки Стеллы, подающие ему трапецию – крепкие, уверенные, больше не

дрожащие. Обхватить перекладину, сорваться в долгий плавный кач, напряжение в плечах, перевернуться, обратный кач, нырнуть, захватывающее

чувство свободного полета, руки Джонни. Снова полет, от которого захватывает

дух, волнение, перекладина под пальцами, прыжок… легкий стук от приземления

на мостик. Стелла – стройная и прямая, как стрела, летящая, пикирующая.

Марио. Плавная совершенная линия его тела. У Томми снова напряглись плечи –

какую-то секунду он не мог бы сказать, в чьи руки летит Марио – Джонни или его.

Слияние, полет, Марио и Стелла проносятся друг мимо друга, как птицы.

Томми сам был словно в полусне и одновременно сосредоточен, как никогда.

Тело Стеллы рядом было гладкое, твердое и как бы обезличенное, но в то же

время Томми чувствовал ее так остро, что это было сродни сексуальному

желанию. Мимолетный взгляд Марио. Он снова в воздухе. Выверенный, бесконечный полет вне времени…

А потом все закончилось, и они один за другим нырнули в сетку и поклонились.

Томми пришел в себя, поеживаясь и дрожа. Он знал, что на экране полет

продолжается и продолжается – вечный, изумительный – но для них все

завершилось. Клео Фортунати подошла и заговорила с ним, и он вежливо

ответил, так и не поняв, что именно она сказала. Марио встал рядом, их руки на

мгновение соприкоснулись. Джонни, смертельно бледный, принимал

поздравления и отвечал на вопросы. Стелла тоже выглядела очень бледной и

маленькой, но все-таки выше Клео, которая подошла к ней, крепко обняла и

сказала что-то такое, от чего Стелла вспыхнула, как ребенок от похвалы.

В фокусе зрения появился Барт Ридер. Вежливо улыбнувшись, он обменялся с

Томми сухим рукопожатием и сделал положенные формальные комплименты. А

потом быстро заговорщицки улыбнулся и шепнул: «Завтра я скажу тебе, что на

самом деле думаю по этому поводу». Затем он пожал руку Марио, и репортеры

сделали их совместный снимок. Но даже это не согнало с лица Марио ликующую

улыбку.

Сейчас с Марио все в порядке. Он там, где должен быть. Там, где мы все должны

быть.

В раздевалке Томми отскреб с лица грим, чувствуя, как стягивает кожу. После

представления для всех – и артистов, и репортеров, и киношников –

организовали прием. Томми влез в строгий темный костюм, который приобрел

специально для этого события – свой первый костюм. Марио протянул ему руку с

обмотанным клейкой лентой запястьем, и в голове Томми всплыло смутное

воспоминание. Оторвав ленту, он обернул покрасневшую кожу бинтом и закрепил

напульсник.

– Для чего вообще этот прием?

Марио пожал плечами.

– Без понятия. Реклама для Джонни, наверное. Или для фильма о Паррише. Да

какая разница? Там бесплатные напитки.

На приеме к Марио подошла Клео и почти обиженно спросила:

– Почему не было Люсии? Я так хотела ее увидеть.

– Она передавала тебе привет, Клео. Не смогла приехать, потому что пообещала

сводить Тессу на пасхальную утреню.

В вечернем платье с глубоким вырезом Клео выглядела почти незнакомой. На

губах ее заиграла мягкая улыбка.

– Так я и знала. Лу никогда сюда не приедет. Но после того, что она для меня

сделала, я ей все прощу.

– А что она сделала, Клео? – спросил Марио.

– Люсия ни разу не навещала меня с тех пор, как перестала летать. Я думала, она

меня ненавидит. Я и сама на нее обижалась: люди всегда нас сравнивали. Меня

никто не замечал… все вечно говорили: «в великих традициях Люсии Сантелли».

Что бы я ни делала, я чувствовала себя только тенью, подражанием. И когда она

упала, я решила, что она ненавидит меня, потому что я летаю, а она не может…

Томми слушал с беспокойством и странным растущим пониманием. Клео была

величайшей звездой цирка, возможно, величайшей женщиной в истории

воздушного полета. И все-таки чувствовала себя второсортной. Она всегда

оставалась в тени Люсии, как и Марио знал, что может хоть из кожи выпрыгнуть, но никогда не сравнится с тем, что сделал Барни Парриш. Мог ли и сам Парриш

ощущать нечто подобное? Опасаться, что никогда не достигнет своего

внутреннего идеала? Происходило ли такое со всеми?

– Я была парализована, не могла двигаться. А когда очнулась, увидела Люсию у

своей постели. Она все эти годы не могла выбраться в Анахайм, чтобы

повидаться со мной, а сейчас прилетела в Бостон. Мэтт, она не отходила от меня

ни на минуту. Я не хотела жить. Я думала, что раз больше не могу летать, лучше

мне сдаться и умереть. А Люсия все говорила, что ее тоже не чаяли увидеть

живой. Стыдила меня, кормила, мыла, оставалась со мной по ночам, когда у

сиделок не было времени. Если бы не Лу, не знаю, где бы я сейчас была.

Марио выглядел пораженным.

– Люсия? Люсия все это делала?

– Мэтт, она ухаживала за мной, как родная мать. Только благодаря ей я жива. В

тот день, когда доктора объявили, что скоро я буду ходить, она пришла и

сказала, что больше мне не нужна. Поцеловала меня на прощание и вернулась в

Калифорнию. С тех пор я ее не видела и не уверена, что хочу увидеть.