Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц)

униформисту. Ну, сам знаешь. Только не суетись.

Анжело тоже затянул шнурки на горле. Томми накидки не полагалось: он был

просто запасным.

Они прошли к манежу как раз вовремя: оркестр уже заиграл медленную

волнующую мелодию, которая предваряла выход воздушных гимнастов. Томми в

сотый раз напомнил себе спросить, как она называется, и понимал, что снова

забудет.

– Вперед, – Анжело взял его за локоть и подтолкнул к входу.

Марио все еще молчал. Томми знал, что некоторые артисты перед

представлением волнуются больше, чем другие. Он и сам был бы рад подойти к

аппарату ближе, чем на фут, без тошноты. Но Марио выглядел так, будто

происходящее казалось ему сном.

Анжело быстро улыбнулся Томми:

– Ну, хорошо, парень, все нормально. Ты проделывал это сто раз, и этот ничем не

отличается.

Потянувшись мимо мальчика, он схватил Марио за локоть.

– Мэтт, ты натянут, как струна. По-прежнему чувствуешь удачу? Если нет, я не

против.

Марио ответил что-то, но что именно Томми не разобрал из-за многократно

усиленного голоса Джима Ламбета.

– Летающие Сантелли…

Томми сделал глубокий вдох. Его пошатывало, как будто ноги вдруг стали

короткими и не доставали до земли. Он старался идти, как другие: медленными

размеренными шагами, не глядя ни направо, ни налево. Когда торжественная

музыка без перехода сменилась грациозным бодрым вальсом, Томми повернулся, собрал тяжелые накидки и передал униформисту. На лестнице он был

последним, огни били в глаза.

Ступив на мостик, Томми почувствовал себя как в первый раз – не слишком-то

твердо – и взялся за боковую стропу. Рука Марио, крепкая и уверенная, легла на

плечо. Было холодно – и внутри, и снаружи. В свете прожекторов трапеции

выглядели другими – тонкими странными темными линиями. Анжело и Папаша

Тони на второй ловиторке тоже смотрелись по-другому, больше, чем обычно. До

сознания долетали обрывки слов:

– Впервые на арене… самый юный воздушный гимнаст, когда-либо выступавший в

цирках Америки… к Сантелли присоединился новый член труппы… Марио и

Томми Сантелли на двойной трапеции…

Когда они спустили трапецию, Марио шепнул:

– Свет глаза не слепит?

– Нет.

– Хорошо… вперед!

Внутренние часы начали отсчитывать ритм без участия сознания. Раз: четыре

ладони хлопают о перекладину. Два: долгое скольжение, высокий пик, возвращение. Три: снова пик – во вспышке незнакомых огней Томми увидел

тонкую темную линию сетки внизу. Четыре: полет в пустоте, шлепок рук Папаши

Тони об его запястья, напряжение плечевых мышц… Не видя, Томми знал, что

Марио так же попал в хватку Анжело, и тела их сейчас изгибаются с отточенным

до автоматизма сходством. Обратный кач, переворот лицом к мостику, снова

полет, секундный ужас, от которого он так никогда и не избавился – а вдруг

трапецию отнесло ветром – нахлынувшее облегчение, когда перекладина

оказывается под пальцами, равновесие, чтобы ни один край не перевесил, не

испортил полет. Стиснутые ладони. Долгий грохот барабанов, или это

собственное сердце? Ноги ощутили поверхность мостика, и Томми услышал свои

первые аплодисменты – накатывающие, нарастающие, будто шум крови в ушах.

Странно, но он не ощущал ни восторга, ни гордости, только причудливое

опустошенное облегчение. Восторг придет позже.

Он смотрел, как убирают трапецию. Позже – Томми слышал, как это обсуждали –

он будет осенять себя крестом в этом небольшом перерыве. Но не в первый раз.

На мостик ступил Папаша Тони, и Марио отцепил одиночную трапецию.

– Хорошо, – шепнул он, – ты справился. Теперь не путайся под ногами.

Томми напряженно следил за трюками, которые знал до того хорошо, что мог

увидеть их во сне. Двойное заднее сальто Марио, два с половиной сальто вперед

Папаши Тони, пассаж.

Нервно потирая запястья, Марио прошептал:

– Освободите больше места.

Передав Марио перекладину, Папаша Тони что-то тихо сказал. Томми не

разобрал слов, но уловил вопросительную интонацию. Марио кивнул. Папаша

Тони поднял руку, давая сигнал Ламбету. Обычно финальным трюком было

двойное с пируэтом – два сальто с полувинтом между ними. Номер закрывал

Папаша Тони, хотя в последнее время вместо него, бывало, выступал Марио.

Сегодня Большой Джим выкрикнул имя Марио.

– А теперь… леди и джентльмены… труднейший трюк в истории воздушного

полета… Марио Сантелли попытается исполнить тройное сальто в руки к

ловитору… Марио Сантелли!

Томми вскрикнул вслух.

Я и не знал…

Марио сошел с мостика. Лишний раз раскачавшись, направил трапецию вперед, вперед, на практически неправдоподобную высоту. Когда стропы почти

сложились, он отпустил перекладину, опрокинулся назад в невероятно быстром

кувырке, затем сделал второй – немыслимым образом выше, чем первый, третий, падение… Томми забыл, как дышать… В последнюю долю секунды Марио

выпрямился, и Томми почувствовал (с рывком, от которого стало больно глубоко

внутри), как его запястья встретились с руками Анжело. Хватка было

соскользнула, но в последний момент, когда казалось уже, что он улетит в

черную пустоту позади ловитора, укрепилась.

Собственное отрывистое дыхание звучало громче, чем крики и отдельные

аплодисменты. Марио и Анжело качались вместе, Анжело сиял.

Легко прыгнув обратно на мостик, Марио повернулся к зрителям, изящно поднял

руку и помахал, ожидая оваций. И они пришли – оглушительные, становясь все

громче и громче. Один за другим гимнасты ныряли в сеть, кувыркались с ее края

и покидали манеж, и клоуны выбежали на финал.

Томми почти забыл, что сегодня исполнилась мечта всей его жизни. Исполнилась

благодаря Марио, который нашел время и силы прийти и вбить в него здравый

смысл. Ему снова стало стыдно.

Не успела закрыться занавеска входа, как Анжело крутнулся к Марио и

сграбастал его в медвежьи объятия. Папаша Тони словно светился изнутри, лучась гордостью и счастьем. Бледный и осунувшийся, Марио начал дрожать.

Томми метнулся к стопке накидок и набросил одну ему на плечи. Марио выдавил

улыбку.

– Эй, парень, понравилось?

Едва соображая, что делает, Томми обхватил его за пояс. Руки Марио

сомкнулись у него на плечах, и Томми выдохнул:

– У тебя получилось! Ты сделал тройное сальто! Но почему ты не сказал мне…

даже не сказал, что собираешься его попробовать?

Марио засмеялся. Он почти уже снова превратился в самого себя.

– Решил, что с тебя и без того на сегодня хватит впечатлений. Ладно, ладно, давайте не будем дорогу загораживать.

Ни Анжело, ни Папаша Тони не сказали Томми и слова по поводу его первого

выхода. Но он считал вполне естественным, что все внимание и восхищение

направлены на Марио. Пока они шли к фургону, рука Марио лежала у Томми на

плече. Спустя минуту он отнял ее и спросил:

– Что это, Том?

Удивленный и слегка сконфуженный, Томми потрогал значок, прикрепленный к

изнанке топа возле шеи. Как-то автоматически, сам того не помня, он переколол

его с рубашки на сценический костюм. И только сейчас заметил. Щекам стало

горячо.

– О, это… это же значок со святым. Ты сам мне его дал.

– Будь я проклят. Наверное, он присматривает за нами обоими. Я был прав. Так и

думал, что с тобой… мне повезет.

Темные горящие глаза неотрывно смотрели на Томми. Так они стояли с минуту, и

ладонь Марио лежала у Томми на плече. Потом Марио вздохнул и улыбнулся.

– Беги, Везунчик. Твои родители наверняка хотят знать, не свернул ли ты себе

шею.

– Марио, ты волшебник! – прогудел кто-то, и Томми увидел стоящего перед

фургоном Ламбета.

За ним гомонила толпа не переодевшихся еще артистов. Все они, окружив Марио, рассыпались в поздравлениях, и Томми, не желая мешать его триумфу, ускользнул в темноту. По пути к родительскому трейлеру он услышал, как его

кто-то зовет, и остановился. Навстречу спешила Маленькая Энн в пальто поверх

костюма.

– Ты чего не сказал, что выступаешь с Сантелли? Слушай, по-моему, это была

подлая штука.

– Какая штука? Ты про что? Что я сделал?

– Не ты, Марио, – с негодованием воскликнула она. – Он что, даже не сказал тебе, что сделает это сальто и все испортит?

– Что ты несешь? – недоуменно потребовал Томми. – Вряд ли он кому-то сказал, кроме Анжело. Но он весь сезон пытался, все это знают. В чем дело?

– Теперь все так взбудоражены, что забыли, что это твой первый выход, – злобно

пояснила Маленькая Энн. – Новый гимнаст в труппе стоит небольшой шумихи.

Держу пари, он специально это сделал. Так зазнался, что ни про кого больше не

думает!

Томми взвился – пораженный, ошеломленный и лишь слегка обозлившийся.

– Господи, ты совсем без понятия? Тройное сальто, Маленькая Энн! Ты не

знаешь, что это значит? Да только два-три человека во всем мире его делали! А в

последнее время вообще никто. Разве что Барни Парриш – и тот разбился! Да

еще Джим Фортунати на Большом Шоу… а он выступает у самого Старра! И ты

считаешь, что они должны прыгать вокруг меня? Ты совсем с ума сошла!

Девушка отшатнулась, как от удара.

– Ну тогда извини, – гневно сказала она, развернулась и убежала к своему

трейлеру.

Томми шагнул следом: все же она была его лучшим другом, и он не хотел сердить

ее – но потом пожал плечами и остановился. Какая, в конце концов, разница? Он

вдруг задумался, видел ли его выступление отец.

Неделей позже цирк Ламбета закрывался на зиму. Томми выступал с Сантелли

каждый вечер и один раз появился на дневном представлении. Тройное сальто

Марио попробовал всего еще один раз. В последний день после дневного

спектакля, когда Томми помогал матери убирать в трейлере перед долгим

зимним перерывом, в дверях вдруг появился Марио. Томми бросился к нему.

– Мы уезжаем вечером сразу после представления. Вряд ли нам удастся

поговорить, вот я и решил попрощаться заранее, – помедлив, он положил руку

мальчику на плечо. – Где ты проводишь зиму?

– На зимней стоянке Ламбета где-то в Техасе. Город забыл. А что?

– Ну, на всякий случай. Может, рождественскую открытку пришлю или что. На

самом деле Папаша Тони велел спросить, – Марио, кажется, хотел добавить что-

то еще, но смешался: – Ладно, увидимся в следующем сезоне.

– Если тебя в армию не заберут. Кстати, почему ты еще не служил? У тебя

плоскостопие или что?

Лицо Марио окаменело.

– Или что. Ты задаешь слишком много дурацких вопросов.

– Эй, не сердись, – взмолился Томми.

– Хорошо, хорошо, – Марио пожал плечами. – Пойду я. А то Анжело бродит, как

раненый тигр, и волнуется, как мы доберемся до Калифорнии на таких

покрышках.

Его ладонь по-прежнему лежала у Томми на плече. Быстро тронув выпуклость, где был приколот под тканью значок, Марио что-то пробормотал по-итальянски, развернулся, взмахнул рукой и ушел.

Томми вернулся в трейлер. Бесс Зейн упаковывала в ящик сковородки и

кастрюли.

– Иди-ка помоги мне. Марио что-то хотел?

– Просто попрощался до следующего года.

Она глянула искоса.

– Наверное… – и умолкла.

– Мам, ты же знаешь итальянский?

– Когда-то знала. Немножко. Когда учишь музыку, набираешься того-сего. А

почему ты спрашиваешь?

Томми попытался вспомнить незнакомые слова.

– Tu sei… я не все услышал. Fortuna. И sventura.

– Уверен? Fortuna – это удача, везение. Sventura… ты точно разобрал? Это

проблемы, невезение. Что-то про хорошее и плохое везение, наверное. Марио это

сказал? Должно быть, какая-то пословица. Странно, что он не перевел.

– А, скорее всего он пожелал мне хорошего везения, а не плохого, – торопливо

пояснил Томми и приступил к работе.

Но на самом деле он уже сложил фразу в уме. Марио называл его Везунчиком

несколько раз. Однако сейчас он сказал: «Ты мое везение… знать бы, хорошее

или плохое».

Эти слова Томми носил внутри, как носил приколотый к изнанке воротника значок

– как талисман, сам толком не зная для чего.

Chapter 3

ГЛАВА 5

Ноябрьский ветер срывал с деревьев позднюю листву. Томми медленно

возвращался из школы. Солнце уже скрылось за горизонтом, и голые деревья

качались, как обвисшая сетка.

В маленьком доме, где Томми с мамой проводил зиму, светились окна. Отец жил

за пятнадцать миль, на территории зимней цирковой стоянки. Томми никогда не

понимал, почему мама отказывается там останавливаться.

На самом деле Том Зейн навещал семью практически каждый день, но все же

расстояние создавало странное ощущение, будто мир расколот на две части. И

эти пятнадцать миль были почему-то важны для матери. Толком не осознавая

разницы, Томми очень рано сообразил, что обсуждать это с мамой не стоит.

Гостиная пустовала, зато из кухни ползли вкусные запахи. Бросив книги в

спальне, Томми сел на кровать и принялся бесцельно ковырять пол кроссовкой.

Это была пустынная безликая комната с дешевой обстановкой, носящей на себе

следы многочисленных предыдущих жильцов. Чисто выметенный голый пол, белая тумбочка. Томми не стал привносить в комнату ничего своего, только

прикрепил несколько фотографий к ядовито-зеленым стенам. Большой

глянцевый снимок – Летающие Фортунати в цирке Старра – Марго Клейн

подарила ему два года назад. Марго знала эту семью, и внизу на снимке

красовалась подпись: «Марго от Клео, Лионеля и Джима. С любовью». Вторую

картинку Томми вырезал из журнала – это было размытое растровое

изображение человека в трико, ловящего трапецию в пируэте. Единственная

фотография, которую он смог разыскать. Фотография великого Барни Парриша, человека, выполнившего тройное сальто тридцать лет назад. Третий снимок

сделала Маленькая Энн на фотоаппарат, который ей подарили на День

рождения. Там, у подножия аппарата, стояли Марио, Анжело и он сам в рабочих

костюмах.

Уложив подбородок на руки, Томми разглядывал стену. Вот уже месяц он, надеясь войти в команду, допоздна оставался в школе играть в баскетбол.

Правда, на тренировках вокруг него реяла некая враждебность, но Томми списал

это на слишком живое воображение. Маленький рост не давал ему играть в

защите, зато он был быстр, проворен и всегда попадал в кольцо, так что

располагал всеми шансами надеяться на успех. Но сегодня днем, переодеваясь, Томми поднял голову и встретил взгляд тренера.

– Когда закончишь, зайдешь ко мне на минуту, Зейн.

– Да, сэр.

Томми быстро распутал шнурки, запихал кроссовки и форму в ящик и поспешил в

кабинет тренера.

Тренер Сеймур, невысокий, но крепкий и мускулистый, смерил Томми спокойным

нечитаемым взглядом.

– Ты хорошо играешь, Зейн, – сказал он, наконец. – Даже больше, ты, пожалуй, играешь лучше всех. Впрочем, ты, наверное, и сам заметил.

– Спасибо, сэр, – озадаченно ответил Томми. – Я слишком низкий, но я стараюсь.

– Присядь, Зейн. Как тебя зовут… Том? Послушай, Том, я составлял списки

команды и собирался занести тебя. Но обнаружил кое-что, чего раньше не знал,

– его голос вдруг зазвучал неприязненно. – Например… ты профессиональный

акробат, так?

– Кто вам сказал? – удивился Томми.

– Неважно. Твои родители работают в цирке, правильно? А ты появлялся на

арене в качестве гимнаста?

– Ну… пару раз…

– Расскажи, что ты там делаешь.

Томми опустился на жесткий стул. Смесь враждебности и любопытства во

взгляде тренера настораживала. Словно Томми сделал что-то бесчестное.

– Ну, когда проводишь в цирке каждое лето, понемногу втягиваешься.

Акробатика, параллельные брусья и все такое. А потом я заинтересовался

воздушными трапециями, ну, понимаете… и один из гимнастов меня научил. Не то

чтобы все время… иногда… если надо кого-нибудь подменить …

– Но ты выступал? Профессионально, в представлениях?

– Ну да, было, – обескуражено согласился Томми.

– Что ж, Зейн. Понимаешь ли, все школьные соревнования – любительские

мероприятия. И выставлять тебя, профессионального гимнаста, против

мальчиков, у которых нет твоих преимуществ… Короче говоря, включить тебя в

команду было бы несколько нечестно по отношению к другим.

Следующую минуту Томми чувствовал себя так, будто сиганул с мостика и

обнаружил, что сетки нет на привычном месте. Но потом самообладание, с таким

трудом обретенное на манеже, взяло верх. Он выпрямился.

– Как скажете, сэр. Вам решать.

– Мы не хотим, чтобы кто-то обладал преимуществом перед другими.

– Конечно, нет, сэр, – сухо согласился Томми.

Какие еще преимущества? Я что, в цирке в баскетбол играл?

– Ничего личного, Том. Такое могло случиться с каждым. Например, олимпийская

звезда Джим Торп… слыхал о таком? Так вот, его дисквалифицировали на

Олимпийских играх, потому что он год играл в бейсбол на

полупрофессиональном уровне.

Тренер Сеймур говорил еще несколько минут, задавая глупые вопросы о цирке –

видно, пытался убедить, что действительно не питает личной неприязни. Но

Томми отвечал односложно и ушел при первой же возможности.

Теперь, в своей комнате, мальчик снова размышлял об окружающей его

отчужденности. Он мог поддерживать себя в форме физически, но чувства

тайминга, точности и равновесия требовали практики не меньше. Следующим

летом понадобятся недели, если не месяцы, чтобы вернуться на тот уровень, где

он был в сентябре. Все артисты брали отпуск в конце сезона, однако не такой

длинный. Надо было трудиться, тренироваться. Одно дело, если ты любитель, работающий от случая к случаю – когда у кого-то есть время научить. Но если он

хочет выступать на манеже в следующем году – а он хотел – следовало

репетировать. Причем с кем-то.

Сбросив обувь, Томми пошел в кухню за молоком. Но, открыв дверцу

холодильника, он услышал отца во второй спальне. Изумленный, Томми собрался

было окликнуть его, однако быстро захлопнул рот. Отец делал неслыханное –

повышал голос. Как и все люди, работающие с большими кошками, Том Зейн

двигался быстро, но не резко. А еще подчеркнуто ровно и тихо говорил. Сейчас

же он кричал в явственном гневе.

– Да, черт побери, а еще это значит, что тебе пора завязывать с этой чепухой и

перебираться со мной на зимнюю стоянку! Бесс, хватит уже все усложнять!

– Том, ему всего четырнадцать. Ему надо жить нормальной жизнью. Вечеринки, свидания, бейсбол, баскетбол, рыбалка…

– Слишком поздно, дорогая. Слушай, наверное, это моя вина… мне хотелось, чтобы ты и парень ездили со мной. Но Томми… признайся, что…

Томми на цыпочках вернулся в спальню, обулся и намеренно шумно протопал в

кухню.

– Мам, я дома!

Родители вошли в комнату, и Томми притворился удивленным.

– Ой, папа, что это ты тут делаешь? Сегодня ведь среда.

– У меня должна быть причина?

Томми пожал плечами.

– Ты сегодня поздно, – заметила мама. – Что-то случилось?

– Разговаривал с тренером. Меня не берут в команду.

– Почему же, сынок? – поинтересовался Том Зейн.

– Тренер сказал… видно, у них есть какое-то правило… В общем, я

профессионально занимался гимнастикой. И поэтому им не подхожу. Я ему не

говорил… Наверное, кто-то узнал. Он сказал, это будет нечестно по отношению к

другим детям.

– Видишь? – сказала Элизабет Зейн поверх головы сына.

– Я вижу одно, – Том выдвинул челюсть. – Если бы он ходил в школу рядом с

зимней стоянкой, где цирковых не держат за чудаков, ему не пришлось бы сейчас

это рассказывать. Тебе очень хотелось в команду, Том-младший?

Томми посмотрел отцу в глаза.

– Нет, папа. Не особенно

Том Зейн не ответил.

– Беги одевайся. Хочу свозить вас с мамой к Ламбету. Король так одряхлел, что

его пришлось пристрелить, и Ламбет купил нового льва. Я с ним еще не работал,

– отец полез в карман. – Тебе письмо. Пришло на зимнюю стоянку.

Удивленный, Томми взял конверт. Он никогда не получал писем, а для

традиционного рождественского поздравления от Маленькой Энн было еще

слишком рано.

В конверте лежала цветная открытка – с песком и голубым океаном. На чистой

стороне Марио написал: «Я сейчас даю уроки в балетной школе. Мало кто учится

так же легко, как ты. Анжело передает привет. Скоро встретимся». Томми

впервые увидел почерк Марио – квадратный, очень мелкий, с прямыми строчками

и тщательно выведенными горизонтальными палочками у каждой буквы «т» –

больше похожий на рисунок, чем на письмо.

Положив открытку в карман пальто, Томми пошел к машине.

Запах зимней стоянки – животных, ткани, сена, стружки, навоза – был знакомый, и Томми понял, что соскучился. Вокруг было довольно пусто. Мало кто из

артистов оставался с Ламбетом на зиму: большая их часть расходились по

стационарным циркам и театрам.

Томми заглянул в трейлер Ма Лейти, показал ей открытку – от этого одиночество

стало еще острее. На манеже работали всадники. Вернувшись, в конце концов, к

родителям, Томми обнаружил, что к ним присоединился Большой Джим Ламбет.

Мама почесывала старика Люцифера палкой сквозь решетку, и Томми поежился.

Он не любил котов.

Люцифер появился на свет в цирке – Томми слышал эту историю сотни раз. Как и

большинство родившихся в неволе хищников, Люцифера сразу забрали от матери

– запертые за решеткой львицы обычно убивают новорожденных. Бесс Зейн

выкормила котенка из бутылочки. Он спал с ней в одной кровати, пока не стал

почти взрослым.

Все в цирке знали, что Бесс умеет ладить с животными. Когда Томми был совсем

маленьким, она выходила в большую клетку с отцом – открывала и закрывала

решетки, иногда работала со зверями. Со львами мать управлялась так же

хорошо, как отец, но перестала выступать на манеже, когда Томми исполнилось

шесть. Старый Люцифер был ее любимцем. Люцифера Томми не боялся, просто

терпеть не мог видеть мать так близко к клетке. Других львов – Леди и Биг Боя –

он ненавидел.

Разумеется, Томми знал, что из всех кошачьих львы – самые неопасные. Да, они

рычат, скалятся, но такое их поведение большей частью умело провоцировал

отец – чтобы звери выглядели свирепыми, а шоу – более зрелищным. Не тот кот

опасен, который сидит и рычит – это просто признак хорошего настроения, вроде

виляния хвостом у собак. Вот если зверь начинает прижимать уши и припадать к

земле – жди беды. И все-таки Томми никогда не смотрел, как работает отец: пальцы холодели, а живот начинало нехорошо крутить.

– Ну, что ты скажешь о новом приобретении, Том-младший? Хочу назвать его

Принцем.

Томми поковырял землю носком. Принц был молодым золотисто-коричневым

самцом с большими янтарными глазами и рыжеватой гривой. Открыв большую

пасть, он зевнул, демонстрируя огромные клыки, потом игриво выпустил когти.

Томми пробрало холодом от затылка до пяток.

– Папа, он очень красивый, но… опасный. Ты же не будешь с ним работать?

– Я же не учу тебя летать, Том-младший, – рассмеялся отец.

Возле Томми остановился Ламбет.

– Ну что, самый юный воздушный гимнаст в мире, будешь летать в этом сезоне?

– Это зависит от Сантелли.

Томми чувствовал, что мать злится, но не знал почему, а спрашивать не решался.

Весь обратный путь Элизабет Зейн молчала. По прибытию домой родители

отослали Томми делать уроки, а сами, приглушая голоса, говорили допоздна.

Даже во сне Томми, казалось, слышал их тихий спор.

Ноябрь остался позади. За несколько дней до Рождества Томми вернулся домой

и обнаружил, что отцовская машина стоит возле дома, а лицо матери припухло от

слез.

– Мама, что случилось? Пап…Пап, тебя призывают, что ли?

В последние месяцы войны под призыв попадали и мужчины за тридцать, и

семейные с детьми.

Отец покачал головой.

– Если бы меня хотели призвать, забрали бы два года назад. У меня слишком

плохое зрение. Нет, дело в тебе. Сядь, сынок.

– В чем дело? Что случилось? Мам…

– Отец объяснит.

Мама отвернулась, и Томми с тяжелым сердцем опустился на стул.

– Расслабься, – начал Том Зейн. – Все нормально, ничего страшного не

произошло. Я просто получил письмо, которое огорчило твою маму. Скажи, говорили Сантелли что-нибудь о своих планах на будущий год?

– Да ничего такого… Разве Марио обещал, что увидимся. Значит, они останутся у

Ламбета. Ну, еще говорил, что будут брать меня на представления время от

времени. Вот и все. А что? Они не вернутся к Ламбету?

– Марио прислал тебе записку… отдам ее позже. А теперь я хочу спросить кое-

что важное. Сынок, ты действительно хочешь быть воздушным гимнастом?

– Конечно!

– Нет, подожди, не так. Ты абсолютно уверен, что хочешь заниматься именно

этим? Или просто забавляешься?

Томми поерзал, слегка напуганный мрачной серьезностью его тона. Но прежде, чем мальчик успел ответить, отец продолжил:

– Быть может, я сделал ошибку. Может, следовало позволить тебе где-то

обосноваться… отдать тебя в школу, в пансион. Чтобы ты жил на одном месте.

– Папа, ради бога, я бы так не смог!

– Томми, Томми, большинство людей и помыслить не могут, что можно жить как-то

по-другому! Знать бы мне, что ты этим заразишься. Я разрешил Марго учить тебя

акробатике, просто чтобы ты не путался под ногами. А когда ты заговорил о

воздушных трапециях… ну, я полагал, ты передумаешь, не успев и наверх

залезть.

– Откуда тебе было знать…

– О, многие дети воображают себя цирковыми звездами. Я думал, ты поймешь, как

это трудно, и бросишь. И Тони Сантелли так думал. Сказал, что ты просто

развлекаешься, и чем скорее тебе надоест, тем лучше. Специально велел Марио

с тобой не церемониться. А ты взял и всех удивил.

Томми открыл рот, потом закрыл.

– Говори, – разрешил отец.

– Это не просто забава, папа. Нет… забавно, конечно, но все-таки больше… ну, я

хочу этим заниматься и могу, и чем больше я работаю, тем лучше хочу стать…

– Я знаю, – перебила мать. – Но в том и дело, Томми. Если ты забавляешься, самое время остановиться. Наигрался. Они даже позволили тебе с ними

выступать. Так что?

– Мам, я не понимаю. Я совсем не хорош… я даже на запасного пока не тяну. Я

только начал! Как я могу бросить?

– Ты прав, – вздохнул отец. – Для любителя ты неплох. Но если ты хочешь

заниматься полетами на профессиональном уровне, твой путь только

начинается. Но… но я не хочу, чтобы ты через несколько лет проснулся и

обнаружил, что больше ничего, кроме этого, не умеешь.

– Ну… – озадаченно сказал Томми, – а я больше никем и не хочу быть.

Родители обменялись странными взглядами.

– Что ж, – задумчиво кивнул Том, – это и есть ответ. Ладно, сынок… сегодня я

получил письмо от Тонио Сантелли. Он пишет то же, что сказал тебе. Они хотят, чтобы ты выступал с ними в следующем году.

– Папа…

– Я понимаю. Но есть один нюанс. Он хочет, чтобы ты заключил с ним контракт.

На три года. Он говорит, это минимальный срок, за который из тебя можно

сделать что-то стоящее внимания. Зарплата будет маленькая – это нормально, все честно. По крайней мере, на будущий год они остаются с Ламбетом, и ты

будешь жить с матерью и со мной. Но у них есть одно условие. И твоя мать… нет, Элизабет, я скажу ему… твоя мать попросила, чтобы я отказался, даже не

поставив тебя в известность. Они хотят, чтобы ты приехал в Калифорнию на

следующей неделе.

– На следующей неделе?

– Да. Сразу после Рождества. Зиму ты проведешь с ними. Поживешь у сестры

Анжело, она содержит семейный особняк. Будешь учиться, готовиться к сезону.

– Оставить маму и тебя?

– Да. Иначе, сказал он, к началу сезона ты потеряешь форму, и прежде, чем

восстановишься, пройдет половина тура. Он хочет получить наш ответ на этой

неделе. В противном случае им придется найти кого-то в Калифорнии.

– Ой, папа, пожалуйста! Я хочу! Я очень хочу поехать!

– В словах Тони есть резон. Они потратили на тебя много времени и теперь хотят

знать наверняка, могут ли на тебя рассчитывать.

– Но Томми! – вскрикнула мама. – Ты еще такой маленький! Тебе… тебе даже

пятнадцати…

Он подошел к маме и обнял ее за талию, чувствуя, как тонкое тело содрогается

от всхлипов.

– Мама… мамочка, не плачь, пожалуйста. Разве ты не понимаешь? Я так

старался. Сидел и думал, что надо тренироваться, а не отсиживаться вот так.

Если они возьмут кого-то другого, для меня все кончится, не начавшись.

Мамочка, перестань, я не смогу уехать, если ты будешь так плакать, а я должен.

Томми и сам уже почти плакал.

Бесс подняла голову. Глаза ее отсвечивали голубым, и на секунду Томми

показалось, что в зрачках полыхает пламя.

– Том-младший, – сказала она очень тихо. – Посмотри на меня. Сейчас же. Видит

бог, Том, это не игра. Ты в самом деле этого хочешь?

Он сглотнул.

– Прости, мама. Я понимаю, ты против. Но ты знаешь, что я в самом деле этого

хочу. И никогда ничего так сильно не хотел.

– Тогда, – ее горло подергивалось, – я больше не буду возражать. Делай, как

знаешь.

Отец встал и обнял их обоих.

– Хорошо, Том-младший. Ты вполне самостоятельный, у тебя есть голова на

плечах, и ты умеешь работать. Я видел, как ты тренируешься по собственному

почину, а в твоем возрасте это нелегко. Ты будешь ходить в школу, но в

следующем году тебе придется стараться самому, никто тебя за уши тянуть не

будет.

– Пап, да мне все равно, закончу я школу или нет.

– Но мне не все равно, – быстро возразила мать. – Обещай, Том.

– Мама, папа…

– Не обсуждается, – сказал отец. – Ты закончишь школу. Хоть как-то, но

закончишь. Сейчас без диплома никуда, а после войны будет хуже.

Томми склонил голову.

– Да, сэр.

Он по-прежнему не видел такой уж строгой необходимости, но сейчас явно было

не то время, чтобы спорить.

– И еще. Осенью из этого вышла неплохая шутка, но теперь они всерьез хотят

объявлять тебя как Томми Сантелли.

– Ну… – сказал Томми, – они все-таки Летающие Сантелли.

– И ты хочешь носить их фамилию? Не быть больше Томом Зейном-младшим?

– Ой, папа… – беспомощно протянул Томми, но тут же сообразил, что отец

улыбается.

– Хорошо, сынок. Вот тебе письмо от Марио, прочти. И подумай еще раз как

следует. Возможно, ты решаешь свою судьбу на всю жизнь. Если я напишу Тони, ты никуда не денешься. Контракт – это серьезный документ.

– Я хочу поехать, – убежденно сказал Томми.

Среди ночи он проснулся, вдруг неуверенный, сможет ли оставить родителей.

Серебристый лунный свет падал на стену, освещая фотографии. Память пришла

на помощь, и Томми видел лица ясно, как днем. Марио, Анжело и он сам возле

веревочной лестницы. Он помнил день, когда Маленькая Энн сделала эту

фотографию. Это был День ее рождения. И первый день, когда Марио смог

сделать тройное сальто на репетиции и не упасть. Правда, на обратном пути

Томми подал трапецию на долю секунды раньше, чем следовало, она ударила

Марио по локтю, рука онемела, и тому пришлось отпустить перекладину. Томми

чуть ли не волосы на себе рвал, понимая, что испортил момент триумфа. Папаша

Тони орал на него минут пять, время от времени прерываясь рявкнуть на Марио, затем в гневе ушел. А Томми спустился с аппарата почти в слезах. Марио, все еще

баюкая локоть, глянул с улыбкой.

– Расслабься, парень. Тебе надо подучить итальянский. Большую часть времени

он вопил на меня.

Анжело, завязывающий шнурки, вскинул голову.

– В следующий раз, Мэтт, падай прямиком в сетку. У тебя так голова кругом шла, что ты не поймал бы перекладину, даже если бы Томми бросил ее правильно.

Твой тайминг полетел ко всем чертям.

Марио развел руками.

– Diomio, что за семейка мне досталась! Я сделал тройное сальто, а им не

понравилось, как я вернулся на трапецию!

– Да-да, – с нежностью ответил Анжело. Запустив пальцы в черные кудри Марио, он заставил того поднять голову. – Думаешь, я не знаю? Но я же не хочу, чтобы