Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)

из французского конного номера и скоро нахватался достаточно языка, чтобы

легко с ними болтать. Он свел знакомство со старым клоуном и в перерывах

между представлениями узнал о гриме больше, чем за три года с Ламбетом.

Клоун этот раньше был известным факиром, но потерял два пальца после

неудачного трюка с хлопушкой.

Случались и несчастья. В английском семейном номере мото-шоу старший брат

на лишний дюйм приблизился к краю платформы, и пирамида из пяти человек

посыпалась вниз. Чудом обошлось без травм, только самая верхняя, маленькая

Изабелла Берд, потеряла два зуба, и ее, удивленную, не проронившую и

слезинки, унесли с манежа. Ее старшая сестра Салли, о чью голову малышка и

ударилась, заметила, что это, слава богу, всего лишь молочные зубы, и уложила

Изабеллу в постель, щедро пообещав по шиллингу за каждый выбитый зуб.

Восьмилетняя Изабелла все еще не разбиралась в американских деньгах. Одна

из воздушных гимнасток сломала запястье, неудачно упав в сетку. Стелла, которая в начале сезона ездила на параде-алле и работала в акробатическом

номере (в воздушных полетах для нее места не осталось), вышла на замену. А

Марио вбил себе в голову, что должен научиться ходить по проволоке, и к

всеобщему изумлению овладел этим искусством меньше, чем за месяц, даже без

балансировочного шеста. Обстоятельство это, по той причине, что канатоходцы

выступали без страховочной сетки, ввергло Папашу в один из самых

впечатляющих приступов гнева.

Изредка Томми получал весточки от семьи – большего он, впрочем, не ожидал.

За те месяцы, которые он провел с Сантелли, мать прислала около дюжины

коротких писем с торопливо начертанными словами любви и просьбами быть

хорошим мальчиком. Он отслеживал путь цирка Ламбета, но скорее из

любопытства, чем от тоски по родным.

Как-то в субботу у Томми выдалось несколько свободных минут перед вторым

отделением, и он прогуливался вдоль «Аллеи Клоунов». Клоунам – из-за

огромного количества грима и костюмов – выделялось вдвое больше места для

переодевания, чем другим артистам. Шагая вдоль ровных рядов дорожных

сундуков к месту, отведенному для Сантелли, Томми миновал Коу Вэйленда, который, закончив свой номер, переодевался ко второму отделению, где

распоряжался кассой. Заметив Томми, он быстро захлопнул крышку сундука, однако Томми успел увидеть квадратную бутыль и стакан, которые Вэйленд

торопливо спрятал под сброшенное трико.

Томми, сам того не замечая, уставился на него во все глаза. Распитие спиртного, само по себе запрещенное, обычно спускали с рук, если артист выходил на

представления трезвым. Однако акробаты и воздушные гимнасты сторонились

алкоголя, опасаясь, что он ухудшит координацию движений. Папаша Тони как-то

выбранил Анжело за лишний стакан вина, а ведь дело было в воскресенье, законный выходной. Даже рабочих могли уволить без предупреждения за

появление пьяным на публике. Но те немногие, кто пил, делали это открыто.

Идея о том, что можно пить тайком, была для Томми в новинку.

– На что пялишься, Рыжий?

«Да какое мне дело, – подумал Томми. – Он свой номер отработал.

Необязательно быть трезвым, чтобы собирать плату». И сказал первое, что

пришло в голову:

– Ты получил новый «Билборд», да? Я видел Хиляка Эдди прямо перед дневным

представлением, но не успел подойти. Можно мне посмотреть?

– Ага, я как раз читаю, – усмехнулся Коу Вэйленд.

Он был плотным, грубовато привлекательным мужчиной с бычьей шеей.

– А зачем тебе «Билборд», парень? – спросил он с тяжеловесным юмором. –

Ищешь новую работу? Сольный номер на центральном манеже?

– Просто хочу посмотреть, где на этой неделе выступает цирк Ламбета, –

сымпровизировал Томми.

– Ладно тебе, Рыжий, – сказал Вэйленд все еще шутливо. – На кой тебе сдался

этот мелкий балаган? Тебе и здесь неплохо, разве нет? Или тебя кто-то

обижает? Скажи дядюшке Коу, и я быстро его проучу.

– Я вырос в этом мелком балагане, – ответил Томми. – Хочу посмотреть, где

выступают родители.

– Верно, ты же не Сантелли, да? Помню, в контракте у тебя была другая

фамилия. Как ты угодил к Сантелли? Они так гордятся своим тесным семейным

кругом. Я думал, для этого надо либо попасть к ним в зятья, либо родиться у них.

Ты или твои родичи?

Томми качнул головой.

– Сантелли работали у Ламбета, и Марио научил меня летать.

– Ты на них не похож, это факт, – заметил Вэйленд. – Они же все итальяшки, так?

Хотя Джонни белобрысый. Наверное, они тебя за смазливую мордашку взяли, чтобы в масть получилось: блондин, брюнет и рыжий, а?

Он был близко, Томми чувствовал запах виски в его дыхании, и ему стало неловко.

– Твои родичи тоже летают?

– Нет, папа укротитель. Том Зейн. Я хотел посмотреть, где они будут выступать.

У Коу Вэйленда отпала челюсть. Он встал, не отрывая взгляда от Томми.

– Господи всемогущий! Ты тот самый Зейн? Их сын?

– А что не так? – удивился Томми. – Эй, ты чего так смотришь? У меня что, лицо

зеленым стало?

– Старик Тони… он, значит, твой опекун?

– Ну да. А что?

– Славно, что ты здесь, верно? А то… о боже, – Вэйленд вдруг резко отвернулся, набросил пиджак и затянул галстук. – Кыш, парень. Иди себе. Мне пора.

«Да что такое? – совсем опешил Томми. – Он так напился?»

– Можно мне «Билборд»? Ты сказал, что уже прочел.

– Ну, не совсем. У меня его нет, – сказал Вэйленд, отворачиваясь. – Пошел прочь, ступай, поговори с Тони. Брысь!

А когда Томми, нахмурившись, послушался, Вэйленд окликнул его с пьяной

настойчивостью.

– Эй, Томми… сильно не раскисай, ладно?

Либо этот парень свихнулся, либо последние мозги пропил.

С этой мыслью Томми направился к сундукам Сантелли. Его сундук был открыт, костюм лежал наверху. Марио, полуголый, стоял на одной ноге, натягивая трико.

– Ты припозднился, – сказал он. – Одевайся.

Томми взял черные трико и с отвращением выпалил:

– Жмот!

– Кто? Я? – удивился Марио.

– Да этот урод Вэйленд. Вечно таскает у других «Билборд», будто обеднеет, если

свой купит. А теперь у него был новый, я попросил взглянуть на минутку, посмотреть, где выступает Ламбет, а он соврал. Сказал, якобы у него нет, а я сам

в его сундуке видел. Это ж надо таким прижимистым быть.

– Ах, этот, – заметил Папаша, приглаживая волосы перед импровизированным

туалетным столиком, сооруженным из зеркала, доски и двух сундуков. – Он

слишком дружит с бутылкой.

Анжело пожал плечами.

– Ничего не поделаешь, брат босса. Любого другого уже давно взашей бы

погнали.

– Я слышал, – невнятно сказал Марио, застрявший в горловине топа, – он летал до

этого года, но партнер подложил ему свинью.

– И ты его винишь? – Томми заправил завязки и наклонился обуться. – Он небось

его заставлял использованной лентой перекладины обматывать. С него станется

туалетную бумагу стирать и утюжить!

– Ладно, ладно, – попенял Папаша, – хватит сплетничать. Где Джонни?

Он бросил взгляд на сундук Джонни.

– Уже оделся, – доложил Марио. – Наверное, воды попить пошел. А вон он, возвращается…

Томми поднял голову и увидел Джонни с новым «Билбордом» подмышкой. Когда

тот положил журнал на сундук, Томми потянулся к нему, но Марио перехватил

его руку и неожиданно строго сказал:

– У тебя есть дела поважнее! Давай, ragazzo, на выход. Опоздаем!

– Ты совсем, что ли? Пять минут еще, – возмутился Томми, но Марио подтолкнул

его, и пришлось подчиниться.

Томми надулся: большую часть времени они с Марио общались на равных, но

порой парню попадала вожжа под хвост, и он начинал распоряжаться Томми, как

маленьким.

– Я просто хотел посмотреть, где выступают родители, – сказал он, однако Марио

не обратил внимания.

Да в чем дело? Что происходит?

Но они готовились выходить, и Томми все забыл: его научили оставлять личные

проблемы и заботы вне манежа. В перерыве между представлениями Марио

вдруг поинтересовался, не надоела ли Томми домашняя еда, и взял его в город, в

китайский ресторан. Они редко выбирались куда-то вдвоем, но на стоянке Вудс-

Вэйленда провели столько времени в качестве братьев, что больше не

чувствовали неловкости. Весь вечер Марио вел себя на удивление дружелюбно и

обходительно, даже нежно. Когда они возвращались к вечернему шоу, автобус

был почти пуст, и Марио потихоньку взял Томми за руку.

– Что тебе попалось в печенье? – спросил Томми, а сам развернул свою бумажку и

прочел: – Вы получите неожиданные известия.

Марио растянул губы в аляповатой клоунской усмешке, и Томми моргнул. Обычно

эта гримаса появлялась, только когда парень бывал расстроен.

– А в моем сказано: «Помогите! Меня насильно держат на фабрике печений с

предсказаниями!»

– Ай, прекрати, – фыркнул Томми. – Я эту шутку в шесть лет слышал!

Марио скомкал бумажку и бросил за окно.

– Это все равно полная чушь, – сказал он.

Вскоре автобус прибыл на стоянку, и Марио выпрыгнул наружу.

– Давай быстрее, время на исходе. Если опоздаем, Папаша нас в следующий раз

вообще никуда не пустит.

Папаша Тони, уже одетый, сидел на сундуке и перебирал бумаги. Томми заметил

квадратный желтый бланк и, когда они выходили на номер, поинтересовался:

– Эй, Марио, Лисс уже родила?

– Надеюсь, нет, – отозвался Марио. – Только в сентябре должна.

– Просто Папаша получил телеграмму, и я больше ничего не смог придумать. Все

хорошо, так ведь?

Ему вдруг стало страшно. Странное поведение Коу Вэйленда, неожиданная

доброта Марио…

– Если это как-то тебя касается, Папаша сообщит, когда придет время, – сурово

сказал Марио. – Ну пришла ему телеграмма, и что? Хватит уже нос всюду совать.

Получив привычный отпор, Томми на секунду расслабился. А потом

присоединившаяся к ним Стелла быстро глянула на него и отвела взгляд, и он

снова принялся себя накручивать. На аппарате, впрочем, Томми смог отвлечься.

Там ничто не имело значения, абсолютно ничто, важно было только ровно сойти с

мостика. Но после номера нехорошее предчувствие вернулось. Что происходит?

Почему ему ничего не говорят?

Вокруг него рабочие разбирали шатер: полет стоял последним номером в

программе, и большей части сундуков уже не было, как и половины шатра, который унесли в цирковой поезд. Папаша Тони положил руку Томми на плечо, и

весь страх вдруг прорвался наружу.

– В чем дело? Вы что-то от меня скрываете! Почему вы так на меня смотрите?

Будто бы кто-то умер…

Анжело приобнял его.

– Иди, Том, присядь, – мягко сказал он. – Нам надо кое-что тебе сообщить…

– Иди, Том, присядь, – мягко сказал он. – Нам надо кое-что тебе сообщить…

Но Томми вывернулся и схватил «Билборд», лежащий на сундуке Папаши.

– Нет! – выкрикнул Марио. – Джонни, отбери, не…

Однако Томми, подгоняемый ужасом, уже пролистал страницы и споткнулся на

заголовке: «СЕМЕЙНАЯ ПАРА ПОГИБЛА НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ

ПЕРЕЕЗДЕ». Он пробежал статью глазами.

Том Зейн, дрессировщик из цирка Ламбета… машина и трейлер разбиты… Бесс

Зейн, его жена…

– Боже, – выдохнул он. – А я даже не знал. Я должен был быть там, с ними…

Анжело снова обнял Томми и выговорил хрипло и нежно:

– Нет, парень. Если они вообще успели что-то понять, то наверняка

порадовались, что ты не с ними, что ты в безопасности.

Отец. Мать.

– Только не плачь, – Марио, бледный и дрожащий, смотрел на него сверху вниз. –

Томми, если ты заплачешь, я этого не переживу…

– Ты знал. Весь вечер знал! Знал и не сказал!

Ужасное предательство. Вот почему Марио был так добр. Только чтобы увести

его со стоянки, помешать задавать вопросы!

– Не вини его, – возразил Анжело. – Это я предложил рассказать тебе после шоу, когда все немного утрясется, когда мы сможем… побыть с тобой…

– Эй, Сантелли! Пошевеливайтесь! – позвал один из цветных рабочих. – Сундуки

готовы? Забирать?

– Конечно, берите, – отозвался Анжело и набросил Томми на плечи свое пальто. –

Давай, парень, не раскисай…

Вот о чем говорил Коу Вэйленд. Он просто понял, кто я, и что я еще не знаю…

Папаша Тони обнял Томми, когда они вышли из шатра.

– Не вовремя, да… Наверное, такое всегда случается не вовремя. Ragazzo, я

знаю, это тебя сейчас не утешит, но запомни. Ты не один. У тебя есть все мы. У

тебя все еще есть семья. Теперь ты по-настоящему мой сын.

Томми на секунду уронил голову ему на плечо, чувствуя грубую шерсть свитера

под щекой и крепкие руки, похлопывающие по спине. Но он не плакал. В автобус

до поезда Томми садился как в тумане. Когда дымка рассеялась, он был в купе, с

Марио.

– Ты знал. Ты знал и не сказал…

– Это было труднее всего на свете, Томми, – хрипло признался Марио. – Я не

хотел, чтобы так получилось. Но другого выхода не было. Не с двумя

представлениями на носу.

– Я понимаю. Ничего… – Томми возился со шнурками.

– Дай-ка помогу…

В конце концов Марио пришлось практически раздеть его самому, а потом

обнимать, пока Томми не уснул.

В какой-то момент Томми сказал, дрожа:

– Теперь ты действительно мой брат. Теперь ты все, что у меня есть.

Голос Марио в темноте прозвучал высоко и нетвердо:

– То предсказание в печенье, которое я тебе не показал. Там было сказано: «Вам

придется взять на себя неприятную обязанность». Так оно и вышло. Я готов был

убить Анжело. Fanciullo… ты сможешь простить меня?

– Конечно, – выговорил Томми почти шепотом. – У тебя не было другого выхода. А

эти дурацкие печенья все равно полная чушь, как ты и говорил.

Протяжно и печально загудел паровоз, поезд тронулся с места. Шум колес, сперва клацающий и резкий, все ускорялся, пока не превратился в сплошной гул.

Снова раздался пронзительный гудок, и Томми, глядя за окно на незнакомый

город, вдруг понял, что не знает, что это был за город, не знает, где его настигла

новость. И никогда не узнает.

И опять гудок разорвал тишину странной ночи.

Andiamo, me vo, ma non so dove.

– Я еду, – пробормотал Томми, – но не знаю куда…

Руки Марио сомкнулись вокруг него.

– Неважно, – мягко сказал он. – Ты со мной. Какая разница, куда мы едем, пока

мы вместе?

Господи, что я за ненормальный? Мне всегда хотелось, чтобы он был таким, а

когда он и вправду такой, мне хочется, чтобы он был каким-то другим…

И на него обрушилась вина – что даже в такой момент он может думать только о

неожиданной нежности Марио.

Сезон продолжался. Цирк завершил гастроли по Западу и отправился к

Восточному побережью. В первую неделю августа Марио наконец разрешил

Вэйлендам объявить тройное сальто регулярным трюком номера и, делая его

дважды в день, упал лишь раз. В связи с этим Поль Мейнваринг, распорядитель

конного шоу, передвинул Сантелли на центральный манеж. И если Марио не стал

признанной звездой цирка (тут он конкурировал с наездником из французского

номера, который крутил сальто с лошади на лошадь на полном галопе), то

звездой среди воздушного отделения он сделался точно.

Папаша Тони воспринял новость сдержанно, с присущим ему сарказмом, но

чувствовалось, что старик прямо лопается от гордости. Томми же пребывал в

таком восхищении, что сам этого пугался. Он как-то услышал, как Анжело

добродушно говорит Коу Вэйленду: «Томми? Да паренек боготворит землю, по

которой Марио ходит». И хотя Томми так смутился, что затеял с Марио ссору в

шатре, и тот в отместку макнул его головой в ведро с водой, краешком мыслей он

соглашался с Анжело: «Да, боготворю… Есть ведь, за что».

Джонни иронично называл брата «Синьор Марио», однако Томми знал, что он

тоже наслаждается тенью славы, которую Марио отбрасывал на них всех. Сам

Марио говорил мало, объяснял свои успехи по большей части работой Анжело и

вообще вел себя очень скромно, что, как ни странно, раздражало других

гимнастов. Коу Вэйленд однажды взорвался: «Парень, черт его подери, просто

придуривается, вот и все! Не по-людски это – совсем нос не задирать! В этой его

скромности гонору больше, чем если бы гордился, как приличный человек!»

Томми, которому пришлось прикусить губу, чтобы не вступиться с гневными

возражениями, ощутил виноватый укол сомнения. В конце концов, самоуничижительная скромность Марио и в самом деле выглядела куда более

впечатляюще, чем чванство других звезд.

Только в одном месте гордость и радость Марио действительно находили выход

– над головами толпы, на платформе, когда он возвращался на мостик. С

вскинутой в приветствии рукой, с бровями вразлет, делавшими его похожим на

неземное, ликующее создание из другого мира, которое ненадолго спустилось на

землю поразить бескрылых людей, он был напряжен, как натянутая тетива, и

одновременно по-кошачьи расслаблен. Состояние это длилось не дольше

нескольких минут, которые требовались ему, чтобы дойти до шатра. Там он

начинал дрожать, отходя от нечеловеческого напряжения, истерил по пустячным

поводам или погружался в злую меланхолию. И в эти минуты, как бы Марио не

бесился, ни Анжело, ни Папаша Тони не пытались его осадить, даже Джонни

держался на расстоянии. Как-то Марио, переодеваясь, поделился с Томми:

«Знаешь, стоит, пожалуй, рисковать шеей уже ради того, что после они хоть

ненадолго оставляют меня в покое». Признание это отозвалось в груди Томми

болезненным пониманием. Марио, который никогда не жаловался и не

протестовал против жесткой семейной дисциплины, вероятно, страдал от нее

больше всех.

Мелких происшествий хватало, но случались и крупные несчастья. Девушка из

воздушного балета без всяких видимых причин не удержалась на аппарате и

упала с сорока футов. Ее подняли, вынесли с манежа, и она умерла в шатре

несколько минут спустя. Одна из «свободных» лошадей внезапно прыгнула через

барьер и врезалась в трибуны. Публика с воплями прыснула во все стороны.

Лошадь вскоре поймали, слегка помятую, но целую, но одна женщина упала с

десяти футов, и ее унесли на носилках. Неосторожный ассистент дрессировщика

каким-то образом раздразнил слона. Недовольное животное слегка пихнуло

обидчика хоботом, и мальчика подобрали в двадцати футах поодаль с

сотрясением мозга.

Поздним июлем Томми прыгал по сетке, проверяя, туго ли она натянута, а Марио, пользуясь свободной минутой, тренировался на проволоке под критическим

взглядом Джейка Дэвиса. Спустившись по лестнице, Марио игриво ткнул Томми в

бок и засмеялся.

– Джейк говорит, мне уже можно брать партнера на плечи. Пойдешь ко мне

верхним?

– Да ну тебя, – открестился Томми. – Ходить по проволоке это почти как работать

с котами. Надо быть слегка чокнутым. Попроси Стеллу – она на все идиотские

предложения соглашается.

– А вот возьму и попрошу, – поддразнил его Марио. – Она худее тебя, ее держать

легче.

– Только когда будешь просить, смотри, чтобы Джонни рядом не было.

Вышеупомянутый тем временем забрался в ловиторку, и Томми подошел к

лестнице. Рядом с аппаратом стоял один из униформистов. Томми он показался

смутно знакомым, хотя и не работал с их оборудованием на постоянной основе.

Низенький, в годах, с морщинистым загорелым лицом и сильной хромотой, он

однако выглядел проворным. Его выцветшие рыжеватые волосы когда-то, наверное, пламенели так же, как шевелюра Томми.

– Прошу прощения, – заговорил незнакомец, когда Томми начал подниматься. –

Вы случайно не молодой человек, которого зовут Марио Сантелли?

Томми покачал головой.

– Нет, Марио вон там, разговаривает с Джейком Дэвисом.

– Простите, мне редко выпадает шанс полюбоваться полетами, – сказал

незнакомец.

Он был одет в поношенную рубашку и вытертый комбинезон, но выговор выдавал

в нем образованного человека. Пожалуй, был даже легкий, не совсем

американский акцент, напомнивший Томми о Бетси Джентри или отце Изабеллы

Берд. Что ж, среди рабочих встречались люди, которые пришли в это занятие из

какой-то иной жизни. В цирке не принято интересоваться чужим прошлым.

– Я слышал, что один из юных гимнастов выполняет тройное сальто, и попросил

Сэнди подменить меня в надежде увидеть его репетицию.

Марио, услышав его слова, поднял брови.

– Хотите взглянуть? Хорошо, погодите минутку.

Он вскарабкался по лестнице и крикнул Джонни:

– Анжело еще не выходил?

– У него на трико шов разошелся. Пришлось новые разыскивать, – отозвался

Джонни. – Скоро будет. А что?

– Да вот, хочу тройное попробовать. Ладно, сиди там… ты же разорялся, что

умеешь все, что умеет Анжело, да еще и лучше. Теперь доказывай.

И Марио лихо расхохотался. Джонни повис на подколенках, а Томми нахмурился.

– Думаешь, справится?

– Расслабься, Везунчик. Когда Джок хорош, он очень, очень хорош. Сможешь

подать мне перекладину?

Томми посмотрел скептически. Обычно это дело доверялось только Папаше

Тони. Или, дома в тренировочном зале, Люсии.

– Постараюсь.

– Подтянись немного, Джонни. Да, так сойдет.

И Марио тщательно вытер руки пропитанным канифолью платком.

– Серьезно? – не успокаивался Томми. – Чтобы выпендриться перед рабочим?

Марио широко улыбнулся.

– Малыш, а где еще ты найдешь настоящего ценителя? В мире куча мест, куда

можно податься. Если уж человек идет на такую работу, значит, цирк для него не

пустой звук. Могу побиться об заклад, этот сморчок знает о полетах больше, чем

зеваки, которые бронируют билеты по шесть баксов.

Напряженно наблюдая за ровным качем Джонни, Томми потрогал приколотый

изнутри к воротнику значок.

«Да, у него хороший тайминг».

Улыбка Марио пропала. Он взял перекладину, раскачался – все выше и выше.

Томми как всегда затаил дыхание, когда человек и трапеция разъединились.

Марио сделал первый оборот, второй, порывистый третий… Быстрая крепкая

хватка – и они с Джонни уже раскачивались вместе. Томми подал трапецию, но, отпуская перекладину, понимал уже, что поторопился. Марио тоже это знал и из

рук Джонни прыгнул прямо в сетку. Томми поймал трапецию, повесил ее на

крючок и тоже кувыркнулся вниз.

Человечек по-прежнему стоял внизу и улыбался.

– Могу ли я поздравить вас с чудесным выступлением? Или вы суеверны на этот

счет?

– Ничуть, – удивленно отозвался Марио.

– Вы не могли бы сказать, сколько вам лет, мальчик мой?

– Двадцать три.

– Так молоды? И долго вы это делаете?

– Начал пытаться около девятнадцати. Но еще не каждый раз получается.

– Ни у кого не получается, – сказал униформист. – Думаю, восемь из десяти до

сих пор остается рекордом.

– Да, и никто, кроме Барни Парриша и Фортунати, до этого рекорда не добрался.

У меня где-то шесть из десяти в хорошие дни.

– Почему вы решили попробовать? – неожиданно спросил человечек.

– Один бог знает, – Марио пожал плечами. – Наверное, что-то доказывал.

Мужчина медленно кивнул.

– Насколько скучной была бы жизнь, если бы в ней не было якобы недостижимых

целей. Возможно, когда-нибудь, в пожилом возрасте, если, конечно, проживете

так долго, вы будете стоять на моем месте и смотреть, как какой-нибудь юноша

работает над четырьмя сальто.

– Невозможно, – скривился Марио. – Не получится, это физически невозможно.

Разве что если увеличить расстояние между трапецией и ловиторкой, но тогда

тебя не удержит вверху.

Человечек пожал плечами.

– И все-таки, знаете ли, я никогда не верил в ограничивающие факторы. Я верю, что наступит день, когда какой-нибудь бегун пробежит милю за четыре минуты, а

ведь сейчас говорят, будто это физически невозможно. И что человек покорит

гору Эверест в Тибете. А кто-то сделает четыре сальто к ловитору.

Марио фыркнул.

– Вы еще скажите, что когда-нибудь человек пройдется по Луне!

– И даже это не должно быть невозможным, – задумчиво проговорил человечек. –

Почему бы и нет? Если вы не верите, то зачем пробовали тройное?

Марио засмеялся.

– Тут вы меня подловили. Но я знал, что это возможно. Видел Джима Фортунати, когда был ребенком. И знавал парочку парней, которые делали это до него.

– И все же, – продолжал человечек своим тихим голосом с едва заметным

акцентом, – тройное сальто долгое время считалось невозможным трюком, чем-

то, на что не способны плоть и кровь. Первый раз его выполнили по случайности, чистой случайности. Это сделал Джерард Майт и страшно удивился, что выжил.

Я сам слышал, как он это говорил. И он больше никогда не пытался его

повторить, а когда рассказывал о нем, всякий раз осенял себя крестом. И

цирковые директора выдавали всевозможные красочные факты в

подтверждение того, что тройное сальто невозможно. Один из них цитировал

медицинские книги, говорил, что мозг теряет контроль над телом после двух с

половиной оборотов. Знаете, один гимнаст как-то загорелся идеей попробовать

это сальто, и его менеджер сделал ему подарок на Рождество. Они тогда были

на зимней квартире в Хьюстоне. Его менеджер собрал длинный список

гимнастов, которые пытались делать тройное сальто – «сальто-мортале», как он

выразился – и с трапеции, и с трамплина, а в результате переселились на

кладбище. Он напечатал этот список, сложил, вложил в паспорт на захоронение

и вручил этому гимнасту на Рождество. И все-таки, дружище, я только что видел, как вы делаете тройное и делаете очень достойно. Кто знает, быть может, какой-нибудь паренек, увидев вас на представлении, вырастет, поверит, что нет

ничего невозможного, и попытается совершить четверное сальто к ловитору. Или

взберется на Эверест. Или, кто знает, полетит на Луну. Нет, невозможного не

существует, дружище. Не бывать ничему невозможному, пока в мире есть юнцы, которые не боятся сломать свою глупую шею.

Марио хихикнул.

– По-моему, вы читаете слишком много комиксов про Бака Роджерса. В любом

случае, одно я знаю точно – у меня четкое предубеждение насчет ломания шеи.

Рыжеватая голова качнулась в знак согласия.

– Кто-то изобретает трюки, кто-то их совершенствует. Я уверен, что Джим

Фортунати в дни своего расцвета – хотя я видел, как он отлично делает тройные

– ни разу не выполнил сальто так великолепно, как вы сейчас. Я уверен…

– Эй, Левша! – крикнул кто-то. – Работать надо, а не сотрясать воздух болтовней с

артистами! Давай, парень, закругляйся!

Лицо человечка сморщилось в улыбке.

– Боюсь, я пренебрегаю своими обязанностями. Рад был с вами познакомиться, мальчик мой. Пусть пройдет много, очень много лет, прежде чем вы наследуете

участок на кладбище.

Он развернулся и медленно побрел прочь.

Томми и Марио посмотрели друг на друга.

– Ну и псих, – выдавил, наконец, Томми.

– Даже не знаю, – отозвался Марио. – Он многое знает о цирке. Клео

рассказывала эту историю о Паррише, когда мы с Лисс были еще детьми. О том, как старый Лючиано Старр подарил Барни Парришу участок на кладбище на

Рождество. Может, он сам когда-то летал. Хотя вряд ли он полностью в своем

уме.

Марио посмотрел на аппарат.

– Четверное сальто. Нет, никак. А вот три с половиной… когда-нибудь…

– Так, проехали, – сердито потребовал Томми. – Даже и не начинай об этом

думать!

Марио снова засмеялся и потряс головой.

– Нет. Как и сказал тот сморчок, есть парни, которые изобретают трюки, а есть

те, кто их совершенствует. И я не из первых. Оставлю три с половиной кому-

нибудь еще. Нет, старикашка точно чокнутый. Миля за четыре минуты – уже

доказано, что это физически невозможно, человеческое сердце такого не

выдержит. И как можно построить космический корабль и долететь до Луны?

Там же воздуха не будет. В смысле, даже если взять ракету из комикса, то от

чего она будет отталкиваться? Старик определенно свихнулся.

Но он опять взглянул на трапецию, будто пытаясь представить вольтижера, выполняющего четыре невозможных оборота, и Томми вздрогнул.

А если этот старичок из тех, кто покалечился, делая тройное? Говорят, таких было

много. Он с таким знанием говорил о полетах… И все эти разговоры о

невозможном. Марио действительно этого хочет?

Как-то днем во время долгого переезда по Северо-западу Томми подсел к

Папаше Тони. Марио и Анжело играли со Стеллой в карты в привилегированном

вагоне, Джонни что-то черкал в блокноте на соседнем сиденье. Папаша Тони и

Томми играли в шашки на маленькой карманной доске – Папаша подарил ее

Томми на День рождения. Вдруг старик оторвался от созерцания шашки, которую только что произвел в дамки.

– Томми, – сказал он, – ты усердно трудишься и выглядишь счастливым. Ты

счастлив?

Томми был, как всегда, растерян и смущен оказанным вниманием.

– Конечно. А почему я не должен быть счастлив?

– Мальчишки! – покачал головой Папаша. – Думаешь, быть счастливым – это так

просто? Ну да, я знаю, что ты не страдаешь. У тебя не болят зубы, ты не плачешь

по ночам… Но счастлив ли ты? Чувствуешь ли, что жизнь с каждым днем

становится лучше и ты всем доволен?

Томми внимательно разглядывал доску.

– Я никогда об этом не задумывался.

– Как и все молодые, – нахмурился Папаша, передвигая шашку. – Надо научить

тебя играть в шахматы, они учат думать на несколько шагов вперед.

– Я не могу запомнить, как они ходят. Это слишком сложно. Я не настолько умный.

Надо ведь хорошо соображать, чтобы играть в шахматы, так?

– Ты не считаешь себя умным и не знаешь, счастливый ли ты?

С минуту поизучав узор на доске, Томми сказал, не поднимая головы:

– Я счастлив, Папаша Тони. Я… я занимаюсь тем, что мне нравится.

Тонио Сантелли наклонился «съесть» одну из шашек Томми и убрал ее с доски.

– Видишь? Даже в шашках надо думать наперед. А Мэтт? Вы нормально ладите?

Я не знаю, возможно, он слишком суров с тобой. Возможно… ты еще ребенок…

может, я должен…

Он замолчал и снова склонился над доской.

Изучив западню, которую Папаша расставил между двумя дамками, и сделав

вынужденный ход, стоивший ему еще одной шашки, Томми понял, что эти слова

подразумевают нечто большее. Каким-то образом Папаша знал. Мысли

разбежались.

Как? Мы были так осторожны!

И все-таки старик знал. Не говорил напрямую, но сейчас, над доской, все

будущее Томми зависело от того, как он ответит.

Что мне сказать? Он наверняка считает, будто это ужасно. Марио предупреждал

меня…

– Вы здорово расставляете ловушки, – с досадой проговорил он, глядя, как

Папаша делает ход и забирает очередную шашку.

А потом медленно, осторожно добавил:

– Мне нравится Марио, Папаша Тони. Мы хорошо ладим.

И к нему, наконец, пришли слова – одновременно не слишком небрежные и не

чересчур восторженные.

– Вся эта… эта грубость… она, в основном, напускная. На самом деле он

беспокоится за меня, – и вдруг Томми встрепенулся и рывком передвинул шашку

на последний ряд. – Дамка!

– О!

Рука старика зависла над доской, тщательно избегая поставленной Томми

западни. Он поднял пытливый уклончивый взгляд.

Томми, глядевший на доску в попытках понять, пожертвует ли в результате

случайного хода еще одной шашкой, вдруг пошел ва-банк.

– Марио не такой уж грубый, Папаша Тони. Знаете, я… я правда его люблю, –

добавил он практически на пробу.

Он колебался между заманчивой брешью возле дамки и простым ходом наугад, способным привести его в очередную западню.

– Если наши перебранки вас беспокоят, мы можем вести себя потише. Я же

сказал, это просто видимость.

Папаша Тони с улыбкой забрал новоявленную дамку.

– Хорошо. Я, в общем, так и думал, но хотел услышать об этом от тебя. Знаешь, из

вас двоих вышла славная команда. Вы будете вместе долго, возможно, всю