Текст книги "Трапеция (ЛП)"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

сказываться на полетах.

Марио опаздывал. Анжело приглаживал волосы, и на весь грузовик пахло

гвоздикой. Папаша Тони раскладывал пасьянс, наклонив голову и по музыке

отслеживая ход представления. Все уже были готовы, когда появился Марио и

начал раздеваться.

– Buona sera, Signor Mario, – холодно поприветствовал Папаша. – Все-таки решил

почтить нас своим присутствием?

– У меня еще куча времени, – бодро заявил парень, натягивая трико.

Томми сидел на складном стуле и подпиливал ноготь. Сжав кулаки, он ощутил, как больно край пилочки врезается в ладонь. Уголком глаза он видел стройное

красивое тело. Мысль о том, что Сью-Линн сохнет по Марио, отозвалась самой

настоящей тошнотой.

– Ты сегодня тихий, Везунчик, – Марио держал кожаную защиту для запястья. –

Вот, зашнуруй мне, хорошо?

– Конечно.

Голос удавалось контролировать на удивление хорошо. Затянув завязки, Томми

спросил:

– Будешь сегодня делать тройное?

– Наверное, – Марио шевельнул запястьем. – Спасибо.

Развернувшись, он повертел в руках свою накидку и брезгливо сморщил нос.

– Ты забыл ее почистить, Томми. Что это на краю? Навоз?

– Ты задел ей край манежа, когда выходил. И ты, как и я, прекрасно знаешь, куда

ступают лошади, когда проходят мимо.

– Ну, это твоя работа их чистить.

– Ты измазал, ты и чисти! – вспыхнул Томми. – Я не нанимался за тобой дерьмо

отчищать!

– Basta, вы двое! – с каменным лицом прикрикнул Анжело. – Как вы на номер

пойдете? Вот, – он сунул Томми щетку. – Давай быстро!

Кипя от злости, Томми принялся отскребать засохшее пятно. Когда Анжело и

Папаша Тони вышли, Марио забрал у него щетку.

– Прости. Мне следовало быть осторожнее. Я сам потом почищу, хорошо?

Повернись.

Марио набросил тяжелую накидку ему на плечи. Томми завязал тесемки на

горле, и все посторонние мысли испарились. Он уже научился расслабляться и

наслаждаться аплодисментами на выходе. Пыльным порывом ветра лестницу

отбросило прочь, и Папаша Тони тихо велел:

– Мэтт, никакого тройного. Слишком сильный ветер. Заканчивай двумя с

половиной.

Марио открыл рот, собираясь, кажется, спорить, однако в конце концов пожал

плечами.

– Да, сэр.

Но когда они сошли на мостик, парень подмигнул Томми и прошептал:

– Это не ветер сильный. Это я на взводе.

После каждого представления, пока они переодевались, Папаша Тони обычно

разбирал замеченные недостатки. Сегодня он рявкнул:

– Томми, когда Мэтт летает, следи за собой! Да, публика смотрит на него, но ведь

и ты не невидимка! Не сутулься и не витай в облаках!

Вяло приняв замечания к сведению, Томми продолжал развешивать костюмы.

Когда все ушли, он остался внутри: расстелил накидку Марио и атаковал упрямое

пятно моющим средством.

В зеркале Томми увидел, как Марио возвращается в грузовик.

– Не пользуйся этой штуковиной с закрытой дверью. Она же ядовитая. Смотри, что написано: использовать в хорошо проветриваемом помещении.

– Всего пара капель, – Томми, не глядя на него, закрутил колпачок и вернул

бутылку на положенное место.

Тогда Марио снова закрыл дверь, приблизился и, взяв Томми за плечи, мягко

развернул. Несмотря на знакомый прилив предвкушения и возбуждения, Томми

оттолкнул его.

– В чем дело, Везунчик? Я хотел поговорить.

– А я нет, – огрызнулся Томми. – Прибереги красивые слова для Сью-Линн. Мне

не надо никаких объяснений.

Марио беззвучно рассмеялся.

– Господи, а девочка, я погляжу, времени даром не теряет.

– Это правда или нет?

– Что именно правда? Разумеется, я затащил ее в постель… она на это и

напрашивалась.

Тон у Марио был явственно довольный.

– Ты что, специально… – Томми потерял дар речи. – Ты специально…

– Разумеется, специально, – усмехаясь, передразнил Марио. – Решил, что кто-

кто, а она точно всему цирку разболтает. Не припомню, чтобы кого-то еще

удавалось так легко развести на секс.

– Судя по тому, что я слышал, ты в этом тоже участвовал.

– А то, – хихикнул Марио. – Сью-Линн просто хочет, чтобы все знали, что ведущий

артист крутит с ней шашни.

– Но как ты мог… – Томми замолчал.

– Слушай, парень, – лицо Марио потемнело. – Не знаю, с какого времени ты

возомнил, что я должен перед тобой отчитываться.

Томми взял стул и принялся его складывать.

– Значит ты не блещешь умом.

– А по-моему, если здесь кто-то и не блещет умом, так это ты. Черт подери, ты

достаточно взрослый. Пошевели мозгами. Нам меньше всего нужно – и я об этом

уже упоминал – чтобы твои предки слушали эти сплетни… ну, то, о чем

Маленькая Энн тебе говорила. Обо мне. Мы оба знаем, что она говорила. А

Сьюзан безобидная. Милая девочка, глупенькая такая…

– Прямо как я, – горько продолжил Томми.

– Боже, Везунчик… – Марио замолчал, явно собирая терпение в кулак. – Но она

слишком много болтает. Чего доброго, твои родители подхватят обрывки слухов и

начнут задумываться. В худшем случае твой отец отправит меня за решетку…

если, конечно, сперва не скормит львам… а тебя сошлют в какой-нибудь

исправительный дом. В лучшем – самом лучшем – меня уволят, и ты уж точно

больше никогда не будешь летать с Сантелли. Тебе это надо? Давай же, не веди

себя, как неразумный младенец! Теперь у девчонок есть обо что почесать языки, а те слухи, может, завянут раз и навсегда.

– Ага, – пробормотал Томми. – Ты прямо-таки образец благородства и

самопожертвования. Я заметил.

– Слушай! – лицо Марио исказилось от внезапной ярости. – Твои же собственные

слова! Если я захочу позвать девушку на свидание, то буду хоть целоваться с

ней, хоть трахаться, и не собираюсь падать на колени и выпрашивать у тебя

разрешение!

– Можешь трахнуть хоть весь цирк, включая верблюдов! И посмотришь, будет ли

мне дело!

– Следи за языком, – тихо и угрожающе проговорил Марио. – А то зубов не

досчитаешься.

– За ширинкой своей следи, – Томми был вне себя от злости и унижения. – А со

своим языком я и сам как-нибудь разберусь.

Марио занес руку, Томми схватил стул. После короткой отчаянной борьбы парню

удалось выхватить стул и поставить его на пол позади себя.

– Ладно, Том, – мягко сказал он. – Возможно, я заслужил такое обращение. Ты

был в своем праве. Но если ты привыкнешь так выражаться, то однажды ляпнешь

что-нибудь при Анжело или своем отце. И вот тогда не беги ко мне жаловаться.

Он сглотнул.

– Ты был какой-то странный перед представлением, и я решил зайти

посмотреть… но ладно, как хочешь. Только не жди, что я снова приползу на

брюхе с извинениями. В следующий раз ползать будешь ты.

– Ползать?! Поцелуй меня в зад!

Марио криво ухмыльнулся.

– Пока не извинишься – нет.

– Грязный… – Томми кинулся на него.

Марио, ступив в сторону, сгреб его за плечи. Томми поставил ему подножку, и оба

рухнули на пол. По-настоящему обозленный, Марио схватил его за волосы и ткнул

лицом в пол.

– Хочешь полный рот грязи – ты его получишь!

Томми рывком высвободился.

– Это ты сейчас будешь грязь жрать, сукин сын!

Обмениваясь ударами, они покатились к дверям.

И тут дверь распахнулась, и в проеме – в свете вечернего солнца – возник силуэт

Анжело.

– Господи Иисусе, – выдохнул он. – Что вы делаете? Ваши вопли от конюшен

слышно!

Марио быстро отпустил Томми и сказал:

– Просто учу его манерам. Он мне нагрубил.

Одновременно с ним Томми заявил:

– Я ему надерзил, и он хотел, чтобы я извинился, вот и все.

Услышав собственный голос, Томми поразился инстинкту, толкнувшему обоих

встать на защиту друг друга.

– Поднимайтесь, – пихнув Марио ногой, Анжело вздернул Томми за воротник. –

Не стыдно избивать ребенка, Мэтт?

Томми вывернулся.

– Он меня не избивал. Я огрызнулся, а он велел мне не совать нос в его дела.

– Кошмар! – сердито фыркнул Анжело. – Да что с вами творится! То вы как

сиамские близнецы, водой не разольешь, а в следующую минуту грызетесь как

кошка с собакой. Хуже парочки гомиков из твоей дурацкой балетной школы!

Он сказал это между прочим, ничего конкретно не имея в виду, и Томми задышал

свободнее.

– А я надеялся, что без Джонни такого больше не будет. Ладно, упрямцы, немедленно миритесь. Раз ведете себя, как маленькие, то и обращаться с вами

буду соответственно. Стыдно! Устраивать потасовки! В вашем-то возрасте!

Марио мрачно протянул руку.

– Беру свои слова обратно, Том. Ладно?

Томми так же напряженно отозвался:

– Как ты и говорил, мне не стоит совать нос в чужие дела.

Наблюдающий за ними Анжело нахмурился.

– Чертовы дети. Ладно, Том, заканчивай здесь и убирайся. Мэтт, твоя подружка

ждет тебя возле палатки с едой.

Но когда они разошлись в разные стороны, Анжело, по-прежнему хмурясь, стоял

в дверях.

Ослепительная жара Техаса сменилась сухими ветрами Оклахомы. Шли

последние недели сезона. Как-то вечером в начале сентября было слишком

жарко, чтобы сразу расходиться по трейлерам. Завтра была воскресная стоянка, и лихорадка сборов еще не началась. Томми и Марио, которые лениво шатались

по улице, наслаждаясь прохладой и прихлебывая ледяную апельсиновую

газировку, завели разговор с двумя девушками, признавшими в них воздушных

гимнастов. Обеим было лет по восемнадцать – симпатичные, с быстрыми

жаждущими глазами, с чересчур завитыми волосами вокруг одинаково острых

бледных лиц, одетые в слишком обтягивающую для пышных фигур одежду.

Не было ничего странного в том, что поклонники поджидали артистов после

представления. Они подходили, задавали глупые или умные вопросы, пытались

завести знакомство. Часто среди них бывали девушки с робкими или наглыми

лицами – иногда в сопровождении брата или какого-нибудь хмурого парня, мнущегося позади. Томми научился общаться с ними – вежливо, с юмором, не

раздражая их мужчин.

Эта парочка выглядела глупее прочих. В удивлении Томми заметил, что Марио

вовсю изливает свое обаяние на более старшую девушку. Поймав его сигнал (их

отношения более или менее наладились. Правда, без прежней близости, но они

хотя бы разговаривали), Томми отвечал на дурацкие вопросы и отделывался

небрежными замечаниями. А потом Марио – к еще большему изумлению Томми –

тронул его за плечо.

– Как тебе, Том? Давай возьмем машину и прокатимся в город. Пиво, сэндвичи…

Поедем?

– Надо предупредить родителей.

Надевая галстук и пиджак, Томми сказал матери, что они познакомились с

девушками и едут в город. Та выслушала с явным неодобрением, но промолчала.

Автомобиль Сантелли уже стоял в воротах. Томми сел на заднее сиденье с

одной из девушек, вторая скользнула к Марио на переднее, ляпнув что-то об

одноруких водителях.

– Как тебя зовут? – спросил Томми.

– Присцилла. А сестру – Хелен.

Их фамилиями она не озаботилась. Только прижалась теснее и обняла его за

пояс.

– Будем дружить.

Хелен показывала дорогу. Через некоторое время они остановились у

сомнительного вида заведения с оранжевой неоновой вывеской «ПИВО». Томми, вспомнив последний раз, когда пытался зайти в бар, напрягся, но Присцилла, словно почувствовав его колебания, сказала:

– Все в порядке, нас здесь знают… Никогда не задают лишних вопросов.

Внутри было шумно, людно и не особенно чисто. Они сидели на замусоленных

стульях, угощаясь пивом и гамбургерами. Вкус пива Томми не нравился, но он пил

и пытался поддерживать разговор. Присцилла рассказала, что ей восемнадцать, что они с сестрой работают на мельнице, и отец не разрешает им ходить на

свидания.

– Только мы все равно убегаем, – хихикала она. – И никогда не встречаемся с

теми, кого папа знает.

Покончив с пивом, Томми обнаружил, что говорить стало легче. Присцилла

охотно с ним болтала, и он чувствовал себя польщенным, изо всех сил желая, чтобы она не сравнивала его с Марио. Тот, красивый и разгоряченный, в своей

синей рубашке с распахнутым воротом, обнимал Хелен за плечи. Рассказывал

забавные истории, шутил… Томми ни разу не видел, чтобы Марио так себя вел с

чужаками.

Хотя откуда мне знать? Я ни разу не видел его с чужаками. До сегодняшнего дня.

Выпив еще по кружке, они вернулись в машину. Марио снова следовал указаниям

Хелен, и Томми не удивился, когда они остановились на пустынной аллее.

Присцилла льнула к нему с той минуты, как они отъехали от бара. Он подтянул

ее ближе, поцеловал, и она не стала протестовать.

С переднего сиденья доносились смешки, шепот, шуршание и приглушенный

смех.

– Скромный, да? – пробормотала Присцилла. – Люблю скромных мальчиков.

Лучше, чем жадные кобели.

В автомобиле она сделалась как-то красивее и теплее, мягкая под его ладонями

и губами. И она не останавливала его руки, как Маленькая Энн. Отрывочные

звуки с передних сидений казались загадочно-возбуждающими. Сам толком

этого не осознавая, Томми чувствовал, что как бы стоит на распутье. Смесь

любопытства, неприязни и скрытого злорадства заводила. Он знал, что причины

происходящего неправильные, на мгновение заколебался, затем ощутил

сконфуженное облегчение: по крайней мере он не выдал своей в некотором

смысле ненормальности. В самый ответственный момент девушка хихикнула, и

Томми стало тошно. Чувствуя себя грязным, он возненавидел и ее, и себя – за то, что сделал. Если вот это – «нормально», то пошло оно к черту. Что он там

говорил? «Я бы не делал этого, если бы человек мне не нравился». Ага.

Знаменитое последнее слово.

Томми молчал, пока Присцилла поправляла задравшееся платье и расчесывала

волосы, дергая головой в конце каждого движения. Немного приведя одежду в

порядок, он упрекал себя за каждую минуту случившегося. Не стоило оно этого, черт подери, просто не стоило!

Спустя некоторое время к ним перегнулся Марио.

– Ну что, ребята, готовы ехать?

– Разумеется.

Томми хотелось убить парня за самодовольный тон, и он слышал эхо этого

желания в своем собственном голосе.

Присцилла взяла его руку – Томми терпеливо снес горячее влажное

прикосновение. Волосы Хелен были растрепаны на затылке. Томми раздражало, когда Присцилла причесывалась, но волосы ее сестры, взлохмаченные и мокрые

от пота, внушали ему отвращение. И воротник у нее был грязный.

Марио завел машину. Хелен заметила что-то насчет того, что у них есть по

девушке в каждом городе.

– По две, – весело поправил Марио.

– Останови там, за углом, – попросила Хелен, когда он свернул на указанную

улицу.

Послушавшись, парень подарил ей долгий поцелуй, и Томми, повинуясь

необходимости и условностям, последовал его примеру. Но все же он едва сумел

сдержать вздох облегчения, когда девушки вышли.

Проехав немного вдоль улицы, Марио снова затормозил.

– Перебирайся ко мне вперед.

– Хорошо, – Томми перелез на переднее сиденье.

Марио рассеянно улыбался в пространство, и Томми неприязненно спросил:

– Понравилось, да?

– Не особенно, – откликнулся парень с тем же сводящим с ума добродушием. – Но

я думал, тебе понравится.

А потом он вдруг вдавил педаль в пол, и они понеслись по темной улице, будто за

ними черти гнались.

– Будь они прокляты, будь прокляты все эти тупые курицы!

Злой, опустошенный, ослабевший, Томми закрыл глаза. «Зачем, зачем, зачем?»

Бьющий в лицо ветер не приносил облегчения.

Понемногу ветер стих – ход замедлился. Сбавив скорость, Марио сказал

странным бесцветным голосом:

– Видишь, Том? Это ничего не значит. Совсем ничего. И стоило поднимать шум?

Еще с милю ехали молча, потом Марио снова заговорил, не глядя на Томми.

– Слушай, уже за полночь. Твои думают, что ты со мной. Мои – что я где-то

загулял. Если им вздумается поделиться догадками – что вряд ли – мы

придумаем, что сказать. Например, будто я слишком напился, чтобы вести, и мы

заночевали у девчонок. Или еще что-нибудь. Давай поищем мотель.

Томми ощущал, как с его застывшим лицом творится что-то странное.

– Ты даже в баре не стал со мной сидеть – решил, что бармен нас заподозрил. А

теперь думаешь, что нас пустят в мотель?

Марио внимательно разглядывал свои руки. От него до сих пор пахло пудрой.

– Мотель, где в такой час есть свободные номера, не будет привередничать. И на

этой машине калифорнийские номера.

Домики для туристов выглядели грязноватыми и темными, но рядом горела

зеленым неоновым светом табличка «Есть места». Хотя Марио оставил его в

машине, через приоткрытую дверь маленького офиса Томми слышал глубокий

голос, отвечающий на вопросы ночного портье. Марио вышел на улицу, заталкивая сдачу в карман, снова скользнул за руль и отогнал машину к

дальнему домику.

Внутри было душно и тесно. Включив свет и вентилятор, Марио коротко глянул на

Томми и снова отвернулся. Томми опустился на покрывало, и парень сказал:

– Мотельная индустрия сколотила миллион долларов на том, что сдвоенная

дешевле двух односпальных.

Томми смотрел в пол.

– На репетициях ты говорил, что я еще не готов к двойному.

– Вот черт, – очень серьезно сказал Марио. – Я заставлю тебя спать на полу. Ты

гей или где?

Раздеваясь, Томми обнаружил, что от него до сих пор пахнет Присциллой, и

долго стоял в душе, яростно натираясь крохотным куском мыла, позволяя

горячему потоку уносить отвращение. Вошел Марио и встал позади. Сперва он

был очень тихий, потом, смывая пену с лица, все-таки заговорил – но не громче, чем требовалось, чтобы было слышно через шум воды.

– Каждый чертов раз, когда какая-нибудь сучка говорит, какое у меня классное

тело, мне хочется схватиться за нож.

Несмотря на горячую воду, Томми задрожал. Парень продолжил тем же ледяным

невыразительным тоном:

– Я подло поступил с тобой, Том. Я хотел, чтобы тебя от них отвернуло. Чтобы ты

знал, что это ничего не значит. Но мне не следовало этого делать. Это… это не

должно быть так. Так мерзко. У меня были женщины… и мне это нравилось. Не в

моем вкусе, конечно, но это… может быть приятно. По… по-дружески. А я тебе

все испортил. Какой… какой я подонок!

Томми развернулся и порывисто его обнял. Они стояли, прижавшись друг к другу, оба мокрые и скользкие от мыла.

– Прекрати, – потребовал Томми. – Проклятье, перестань! Терпеть этого не могу!

Каждый раз, когда ты начинаешь себя проклинать, все заканчивается большой

ссорой. Перестань, заткнись!

Марио вздрагивал у него в руках, и на секунду Томми показалось, что тот

смеется. Но парень не смеялся.

– Прости, малыш. Прости, ради бога. Если бы я мог все исправить…

Томми сжал его крепче. Бьющие сверху струи вдруг стали ледяными. Дрожа, Томми выговорил:

– Не надо. Ты… уже. Потому что… ты здесь.

У него начали стучать зубы. Марио вытащил его из-под душа, и они насухо

растерли друг друга полотенцами – бесстрастно, как после представления.

Трясясь, Томми залез под холодное покрывало. Марио отыскал в шкафу еще

одно одеяло и, забравшись в кровать, притянул Томми к себе.

– От тебя пахнет чистотой.

– Я чувствую себя чистым, – и через минуту: – Забавно. Я только что был так

взвинчен. А теперь просто хочется спать.

– Тогда спи. Я только подумал, что хорошо будет с тобой полежать… вот так… и

в кои-то веки не бояться.

– Это точно.

Они лежали щека к щеке, переплетшись ногами. Потом Томми спросил:

– У тебя были… женщины? Это… это по-другому?

– Чертовски по-другому.

– А кто был…

– Частная собственность, – мягко перебил Марио. – По траве не ходить.

– Что?

– У каждого взрослого есть секреты, малыш. Не возражаешь, если не стану об

этом говорить?

– Ладно, – Томми снова замолчал.

Марио дотронулся до него знакомо – приглашение, вопрос – однако Томми не

шевелился.

– Злишься на меня?

Томми прислушался к себе.

– Да нет. Больше на себя. Как будто я пытался себе что-то доказать. Или тебе.

Но больше я так делать не буду.

Снова тишина. Затем Марио пробормотал:

– Надо было бросить тех сучек и сразу ехать сюда.

– Ага, – хихикнул Томми. – Весь кайф обломали. Как говорило яйцо сковородке…

– Ладно, черт возьми, поиграю в натурала. И что же яйцо сказало сковородке?

– Если ты разогреешься прежде, чем я затвердею, то помни: меня только что

взяли.

– Закрой рот, – смущенно велел Марио. – Что за разговоры!

– Ну, я же сказал, что это свежее яйцо.

– Пусть будет свежее.[1] Как тебе не стыдно?

Оба несколько смешались – так в новинку им было остаться наедине и свободно

общаться. Они уснули на одной подушке, а ближе у утру Марио разбудило

прикосновение губ к щеке.

– Не спишь, Везунчик?

– Жаль тратить время на сон, – прошептал Томми. – Утро совсем скоро.

Его голос, начавший уже ломаться, прозвучал высоко в темноте, и Марио, глубоко

тронутый, пробормотал:

– Когда-нибудь я прочитаю тебе это стихотворение. О Боже, Боже, день придет

столь скоро…

– Забавно. Не знал, что ты разбираешься в поэзии.

– А я не разбираюсь. Нахватался немного в свое время. Переболел в легкой

форме. Словно ветрянкой. Ты же знаешь, типичный гейский интерес. Как балет.

Марио погладил мягкую кожу склоненного над ним лица. На щеку капнуло.

– Ты плачешь? – в ужасе спросил он. – Везунчик, иди сюда, иди.

Марио сел, прижал Томми к груди и коснулся губами его затылка.

– Ну же, перестань, не хочу, чтобы ты плакал. Ты бываешь таким непрошибаемым, что я забываю, какой ты еще в сущности ребенок. Что случилось, Везунчик?

– Н-ничего. Не знаю. Мы просто… просто все время на взводе… и приходится так

осторожничать… Я на куски рассыпаюсь…

Марио продолжал укачивать его. Горло саднило.

– Слушай, парень, – сказал он, наконец, взяв Томми за подбородок. – Тебе станет

легче, если мы забросим все это… весь этот секс и снова будем просто братьями, как когда-то?

Он почувствовал, как Томми начал высвобождаться, и сжал его крепче.

– Томми, я по-прежнему тебя люблю. Я понимаю, что ты чувствуешь, но ради бога, парень, ты так вымотался, что я трясусь от страха. Ты меня пугаешь – вот такой.

Плачущий.

– Прости. Я постараюсь. Знаю, что ты ненавидишь…

– Не ненавижу. Боюсь, вот и все.

– Думаешь, я разозлюсь, не выдержу и наговорю на тебя или что? За кого ты

меня принимаешь?

Марио оборвал его крепким объятием.

– Нет, нет, я не об этом! Я знаю, что могу тебе доверять. Черт, я тебе жизнь

каждый день доверяю, разве не так? Дело не во мне, а в том, что это делает с

тобой. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. И когда я вижу тебя таким… меня

убивает мысль, что это я во всем виноват.

– Если хочешь все забыть… – начал было Томми, но голос подвел его, и он снова

начал всхлипывать – устало и безнадежно.

– Я бы постарался держать руки при себе, если бы это помогло. Только слишком

поздно, да и чувства мои это не изменит. Я вижу только один способ: бросить

цирк. И держу пари, это было бы единственным достойным решением.

– Я бы умер, если бы ты так сделал, – ответил Томми дрожащим голосом. – И мне

нисколько не полегчает, если ты меня оставишь и будешь бегать по девкам у

меня перед носом.

– Я уже попросил прощения, – устало выдохнул Марио. – Я могу чем-нибудь

искупить вину? Везунчик, ты так замерзнешь. Иди под одеяло, я тебя согрею.

Он обнял Томми, и тот лежал рядом – тихо и неподвижно. Но тишина была

плохая, безнадежная, отчаянная – слишком похожая на полное оцепенение.

Наконец Томми заговорил:

– Думаешь, можно просто жить дальше вот так?

– А ты хочешь этого, Том?

– Ты учил меня, что есть большая разница между тем, чего мы хотим, и тем, чем

можем располагать. Прекрати выпытывать, чего я хочу. Я спрашиваю, что мы

можем.

– Что ж, сказано честно.

Он сам нарастил на мальчике эту броню – отчего же теперь так больно? Марио

пришлось помолчать, прежде чем он сумел совладать с голосом и продолжить:

– Я могу дать только одну надежду. Следующей зимой, если твои чувства не

изменятся, станет проще. Ты будешь старше. За тобой не будут так следить.

– Следующая зима кажется мне не ближе, чем следующее тысячелетие, – сказал

Томми, разглядывая светлые очертания подушки. – Как и прошлая зима. Никогда

бы не подумал, что все так получится.

– Я тоже. Пусть и хотел тебя… с первого дня, как мы начали вместе работать.

– Правда? – Томми в изумлении уставился на него.

– Разумеется. Я думал, ты знаешь. Но я понимал, что, даже если никогда не

получу тебя, мы все равно будем чем-то особенным друг для друга. Будем

принадлежать друг другу.

Томи спросил с детским буквализмом:

– Ты имеешь в виду тогда, в доме? Когда ты пришел ко мне и… потом

притворился, будто ничего не было?

– Нет, – Марио был до того захвачен разговором, что даже не смутился. – Я имею

в виду то, как мы вместе, как мы летаем, и эта двойная трапеция… Между нами

все равно что-то было. Это почти как заниматься любовью.

– На публике, – нарочито легкомысленно добавил Томми.

– Не совсем.

Марио был очень серьезен, и улыбка Томми погасла.

– Но в танце есть много чувственного, ты знаешь. Как стая птиц, – Марио

приподнялся на локте. – Как-то один из моих учителей в балетной школе

рассказывал о парении, адажио… И заговорил о полетах во сне. А потом

повернулся ко мне и сказал: «Мэтт Гарднер знает, что я имею в виду, потому что

воздушные трапеции притягивают точно так же. Это воплощение снов о полетах.

Которые по сути своей – эротические сны».

– Анжело говорил что-то в этом роде. Когда мы смотрели альбом Люсии.

– Забавно, что это был именно Анжело. В воздушных номерах полно эротики –

символической, во всяком случае – а в воздушных полетах особенно. Мне

кажется, это во многом сублимированная гомосексуальность, возведенная до

искусства. Но попробуй сказать такое Анжело, и он тебя высмеет. А если

сумеешь его убедить – испортишь хорошего артиста, потому что он очень

трепетно к такому относится. Но в нем все же что-то есть… и довольно много, хотя, если я ему ляпну об этом, он либо лопнет от смеха, либо вгонит мне зубы в

глотку. Просто все это уходит в полеты, а что касается его сознательной части…

ну, ты знаешь Анжело. И я никогда не встречал воздушную гимнастку, которая

была бы на сто процентов женщиной.

– Да ладно тебе. У твоей собственной матери четверо детей!

– Ага. О том и речь. Лу вышла замуж раньше, чем повзрослела настолько, чтобы

принимать собственные решения. К тому же она католичка. И родила она, возможно, потому, что ей в голову не пришло, что бывает как-то иначе.

Остановись и подумай. Ты знаешь Люсию. Считаешь, хоть одно уважающее себя

общество защиты животных доверило бы ей котенка? Я бы не доверил.

Разумеется, дома она неплохо притворяется, будто озабочена стиркой да

готовкой, но ты просто не видел ее в те времена, когда я был ребенком. И как мы

только выжили? Ну, в случае с Анжело, как я уже говорил, это все инстинкт… он

никогда о нем не думает… Может, так оно и должно быть. Возможно, мне не

следует зацикливаться на всех этих рассуждениях. Я не имею в виду, что все

дело в сексе. Не более чем при танцах. Просто оно идет из одного и того же

источника. То, что внутри, твои чувства. Вот почему мы так хороши вместе, и вот

почему, когда мы много работаем, нас не хватает на… даже на это, – он ласково

погладил Томми.

Томми поразмыслил над его словами. Потом сказал:

– А я думал, мы так хороши вместе, потому что… ну, ты научил меня летать, и для

меня ты – это полет… И когда я думаю о полетах, я думаю о тебе…

– Почему тогда я и Анжело не так совершенны?

«Совершенны. При тройном сальто», – подумал Томми, но вслух не сказал.

А Марио продолжал:

– Анжело практически вырастил меня. Научил всему, что я знаю. Не пойми меня

превратно, я очень люблю Анжело… Он мне как отец. Он прекрасно ловит, и он

очень терпеливый… Господи, ты хоть представляешь, каково это – ловить

человека моего роста и веса на тройном? Но мы никогда так не горели вместе, как ты и я. Причем с первой встречи. Папаша Тони заметил это с самого начала.

Мы с тобой составляем нечто большее, чем дуэт гимнастов. Папаша как-то

сказал, что ты станешь очень, очень особенным. И я боюсь… Боже, Томми, как я

боюсь… До смерти боюсь, – он зарылся лицом в подушку.

– Боишься? Чего ты боишься, Марио?

– Что разрушу это особенное в тебе. Что так привяжу тебя к себе, что ты не

сможешь работать ни с кем другим.

Томми прижался к Марио.

– Я и не захочу.

– Иисусе, Везунчик. Этого я и боялся. И, если так, это уже случилось.

Томми услышал, как парень тяжело сглотнул.

– Так или иначе, – продолжил он, когда совладал с голосом, – лучше нам

продолжать, как есть. Мы великолепная команда, даже если… именно от того, что мы друг к другу чувствуем. Но это передышка. Все эти мерзкие стычки… и…

Говорить дальше Марио не смог. Он не плакал, но голос ему не подчинялся.

– Слушай, – твердо сказал Томми, – мы кое-что друг другу пообещали, помнишь?

Не давать чувствам мешать работе. Оставлять их внизу.

Марио взял себя в руки.

– Да, знаю. И у тебя это получается лучше. Но есть еще кое-что, что мы в силах

сделать. Теперь, когда мы знаем об этом, мы можем попробовать это

использовать. Встроить в работу. Сделать такую команду, чтобы никто и мысли

не допустил, что нас можно разлучить. Это опасно. Может статься так, что мы

больше не сможем работать ни с кем другим, даже если придется. Кто-то из нас

может пострадать… или убиться. Мы можем разругаться, измениться, возненавидеть друг друга, но все равно остаться связанными этим… этим… тем, что между нами, что бы это ни было.

– Я хочу этого, – прошептал Томми. Перед глазами снова поплыло, но ему не было

дела. – Потому что тогда нас не смогут разлучить.

Марио целовал его – часто и слепо.

– Вот как я этого хочу. А если нас все же разлучат, я брошу полеты. Лишь бы

остаться с тобой.

– Я этого не допущу.

– Значит, будем надеяться, что до этого не дойдет. Но другого выхода я не вижу.

Только сделаться столь идеальной командой, что никто не посмеет нас

разделить. Не сможет разрушить то, чем мы станем.

Томми кашлянул.

– Можно… можно я скажу кое-что ужасное?

– Все, что хочешь, малыш. Сейчас – все, что хочешь.

– Я ненавижу тебя, – пробормотал Томми в подушку. – Иногда я просто ненавижу

тебя. Лучше бы я тебя не любил… Но я не могу… не могу остановиться… и все

это мешается с полетами. Не знаю… я хотел бы… хотел… Черт! – выкрикнул он. –

Почему я не девушка? Тогда бы я мог спокойно любить тебя …

Лицо Марио исказилось, он прижал Томми к себе.

– Нет, нет, – задыхаясь, шептал он, – нет, нет, нет, Везунчик, нет…

Он крепко держал Томми, будто пытаясь оградить их обоих от невыносимого

знания.

– Нет, не надо. Я знаю, о чем ты, Везунчик, клянусь. Возможно, было бы легче, но

тебе надо просто смириться, ragazzo. Мы это мы. Это трудно, мы идем вслепую, сами придумываем себе правила. Мы не можем того, что могут другие. Но нам

просто надо решить, что правильно для нас. Я попытаюсь, Везунчик. Я знаю, ты

считаешь меня пропащим. Но если мы будем любить друг друга… и постараемся

не ненавидеть друг друга слишком сильно, тогда, может быть… что-то получится

так или иначе.

Томми, повернувшись, поцеловал его, как доверчивый ребенок, но затем они

слились в беспомощном виноватом порыве. Для Томми это даже не было сексом –

просто безумное стремление стать ближе, сплавиться с Марио не только телом, но и всем своим существом, самой своей сущностью.

– Везунчик… Везунчик… fanciullo… caro, caro… не плачь…

– Я хочу еще ближе… я умру, если не смогу стать еще ближе…