Текст книги "Крепость (ЛП)"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 111 страниц)

Сплю очень беспокойно. Снится мне новое оружие: По небу летят шеренги солдат, словно стаи уток, странно одеревенелые, руки прижаты к бедрам, лица неподвижны, подбородки задраны вверх. Издалека, из ракет, вылетают все новые и новые летучие солдаты. У каждого за спиной огнеметные ранцы. Над каким-то вражеским городом они теряют напряженность своих тел и готовят к бою огнеметы. Повсюду вырастают огромные столбы пламени. Движущая сила ракет вдруг ослабевает, и солдаты низвергаются из них как насекомые, опалившие крылышки, в свой собственный огонь.

Просыпаюсь в полдень от раздающихся во дворе звуков рабочих команд. Сладко, до хруста костей, потягиваюсь, приятно ощущая каждый мускул тела, чувствуя жизнь каждой клеточки. Ощущение такое, словно после огромной, напряженной работы принял горячую ванну. И вот опять полон сил. Меняем маскировку на машине, и затем дорога на Гавр наматывается на ее колеса.

На расстоянии нескольких километров от берега наталкиваемся на обломки самолета, жертвы ночного воздушного боя. Около наполовину зарывшегося в землю фюзеляжа толпятся местные ребятишки. В полях видим воронки от бомб. На зелени лугов там и сям блестят серебром ленты фольги, с помощью которых летчики пытались обмануть наши локаторы. А вот еще один сбитый четырехмоторник. Экипаж, наверное, успел выпрыгнуть, т. к. в самолете не видно следов крови.

Не могу поверить, что союзники на самом деле хотят высадиться в Па-де-Кале, хотя бы потому, что они приложили слишком много усилий на побережье Нормандии. Сообщения Вермахта могли быть так хитро сформулированы, для того чтобы приукрасить или замолчать события – но в любом случае не могли упустить шанс описать расширение или укрепление захваченного плацдарма. Некогда терять время на эти ребусы. В Гавре быстро поумнею. Втайне меня гложет другая мысль: если поеду на запад, то окажусь гораздо ближе к Бресту. Но как, если повезет, ухитриться попасть в Брест?

Бензин и паек у нас заканчиваются. Но мне плевать на эти мелочи: в Гавре предоставлю водителю заботу о нас. В обеспечении провиантом и горючим он настоящий дока. Жаловаться не приходится.

Прибыв в Гавр, спешу не на виллу военкоров, прямиков в укрытие катеров, чтобы разузнать о ситуации.

Во время моего своеобразного бега с препятствиями по хаосу нагромождений порта, меня посещает странная мысль: ВМФ подобрал хорошие аббревиатуры для кораблей флота: S-Boot – слышен шипящий звук и впечатление быстроты; U-Boot – звучит как темная, таинственная глубина; Z-Boot – описывает характер этой серой борзой. Буква Z – похожа на зигзаг и задранную вверх корму. Сигнальный флаг Z – это сигнал атаки для ВСЕХ военных кораблей.

В укрытии катеров царит такой же тюремный мрак, как и в укрытии подлодок в Сен-Назере. Только по размерам это укрытие меньше, а шум двигателей на порядок выше.

Вступаю в разговор с одним из командиров. Он совсем измотан, но, несмотря на явную усталость, великодушно соглашается поговорить со мной.

– Просто так теперь к транспортам противника не подступиться. Все подходы к ним охраняются всем чем можно. Включая лодки для постановки буев и баркасы. Мышь не проскользнет! Вы даже представить себе это не можете! А на флангах, конечно же, канонерки и эсминцы. И между ними шлепают транспорты с техникой и живой силой врага. Как на воскресной прогулке!

Командир истощен. Лицо цвета старого творога. Вместо форменной фуражки – пилотка, из под которой торчат в стороны белокурые волосы. Говорю ему, что прошлой ночью был на тральщике у Дьепа. «Ну и как? Входили в контакт с противником?» – «Нет совсем нет.» – «А у нас здесь все несколько иначе. Хотя едва ли это тоже можно назвать контактом с противником. Не мы с ним, а он с нами… И значительно … Прошлой вот ночью мы выходили… Повреждены двигатели» – офицер вдруг вопросительно смотрит на меня: «А вы хоть раз ходили на катере?» – “Да. Даже слишком часто. Но уже давно.» – «Тогда вы знаете, что это такое. Вам, вероятно, удалось посмотреть на злобного врага. Здесь вы такого не увидите. Сплошной заградительный огонь. Оборона настолько крепка, что мы, как ни стараемся, не можем ее преодолеть. Их средства обнаружения находят нас на дальних подступах – тут же ночь превращается в день: со всех сторон нас накрывает шквал огня. И попробуйте-ка добраться до сектора открытия огня и поразить своими двумя торпедами хоть один из этих выше ватерлинии перегруженных транспортов! Это практически невозможно! Никто не может этого сделать!»

Вдруг вблизи взревел двигатель, да так сильно, что приходится прервать разговор. Мой собеседник резким взмахом рубит воздух и замолкает. Этот жест красноречиво выражает его бессилие и разочарование. Затем, закрыв уши ладонями, кивком головы и передернув плечом, показывает, что должен идти.

Снаружи все мрачно и на меня наводит ужас вид развалин. В сумерках они выглядят призрачно. Становится ужасно от мысли, что каждую ночь здесь, возможно, кого-то убивают.

А небо, кажется, улыбается. Под таким небом купаться бы в стремнине, медленно гребя сильными взмахами – мечты, мечты.

Развалины будто сделаны из папье-маше. Куда ни кинь взгляд: руины и завалы. Но на одной улочке вижу вдруг свет – настоящий красный фонарь. Символ немецкого педантизма: Бордель открыт. Можно посношаться: Потому и горит призывно красный фонарь.

В темноте толпятся группки солдат. Перед дверью с красным фонарем они образовали настоящую очередь. Подойдя ближе, вижу, что ошибся – это санчасть.

Повезло, что не надо искать ночлег: на вилле роты пропаганды у меня есть собственная комната. О водителе тоже побеспокоились.

Когда, на следующее утро, захожу в канцелярию и обращаюсь к писарю-ефрейтору, тот взволнованно говорит: «Вам телефонограмма, господин лейтенант!». Что-то отстучав пару раз, вытаскивает из аппарата бумажную ленту и протягивает мне.

«Лейтенанту Буххайму немедленно погрузиться на торпедный катер» – читаю и тихо, про себя, говорю: «Великолепно! Из огня да в полымя!»

– А где другие? – спрашиваю ефрейтора.

– Они еще спят, господин лейтенант! Они летали с нашими самолетами. Жалко, что вас не было, господин лейтенант.»

– Я тоже был занят, но в другом месте.

– Должен ли я подтвердить получение вами телефонограммы, господин лейтенант? – вновь обращается ефрейтор.

– Безусловно!

Приказ, который держу в руке, подписан Бисмарком. Чем руководствовался этот ослиный хвост, посылая его мне? Захотел отправить меня в рай? Надо сматывать отсюда удочки, пока сюда еще кто-нибудь из роты не явился.

– Немедленно еду на базу катеров! – равнодушно говорю и думаю: «Храни Бог этого писаришку за его нетребовательность. Пока сюда явится вся банда, он, скорее всего, забудет эту телефонограмму».

Теперь-то точно известно: Бисмарк хочет меня поджарить. Он хитер, так как прекрасно знает, что в бою против флота у катеров нет никаких шансов. Вот козел! К вашему сожалению, лейтенант Буххайм для вас сейчас недосягаем. Он находится – согласно вашего приказа – на линии фронта. Faire semblant! На этот раз Я определяю маршрут. Теперь мне ясно, что Бисмарку, как пить дать, уже известно об аресте Симоны.

Впервые в жизни пытаюсь увильнуть от исполнения приказа. Нахожу себе оправдание: я же не самоубийца! А как бы все выглядело по Бисмарку: красивая похоронка с моим именем: «В героическом сражении с флотом врага пал смертью героя …» – и далее в том же духе: сопутствующий идиотский шум и несколько новых положительных моментов для него лично.

Конечно, я мог бы тоже выступить со всей своей энергией и этому клоуну, командиру наших пропагандистов здесь, показать, что моя командировка из Берлина предписывает мне явиться в Брест, как конечный пункт моей поездки, и внушить ему, что я приписан к флотилии подлодок. Можно было бы ввести в игру Деница. Но это неправильный ход.

Просто надо смотаться отсюда и уладить дело. Если доберусь до Бреста, мне придется рассказать Старику всякую всячину: описывая последние события и новости: тьфу, тьфу, тьфу – ЕСЛИ доберусь! Надо думать только условными предложениями! Не сглазить бы! Ради всего святого, ничем не привлечь к себе внимание злого рока.

МНЕ не грозит обвинение в дезертирстве из части, так как я теперь сам себе часть, подразделение из одного человека с шофером в придачу – настоящая редкость для Великого германского Вермахта!

Водитель занят тем, что опять вытягивает из ячеек маскировочной сети увядшие ветки кустарника. В парке у виллы он нарезал больших свежих пальмовых метелок, а потому ими и маскирует машину, словно мы похоронная команда.

Когда интересуюсь, не привлечет ли такая маскировка к нам больше внимания, он лишь зло смотрит в ответ. Продолжая, как ни в чем не бывало разговор, говорю, что это здорово смахивает на катафалк, и тут, не выдержав, он с силой швыряет все эти метелки пальм в придорожную канаву.

– Сматываемся. Быстро! – приказываю ему, – маскироваться будем по дороге.

Водитель удивленно взирает на мою сумку и рабочие инструменты у меня в руках, не понимая, чего от него хотят.

– Баки полные? – спрашиваю спешно.

– Так точно, Господин лейтенант!

– Ну, тогда.… Рвем когти! Надеюсь, вы позавтракали?

Водителю надо лишь уложить свои вещи. При этом он двигается гораздо быстрее обычного. Меня осеняет: он думает, что мы возвращаемся в Париж!

Дорога бежит вниз, и горизонт вдруг расширяется: мы вблизи устья Сены, но не имею представления, где можно переправиться через нее. Плоские столешницы лугов украшены кусками стволов деревьев. Должно быть, вырубили целые леса, чтобы превратить зеленые луговины в препятствия для десантников. Дорога летит бетонной лентой вперед, мимо открытого абриса берега. Здесь те же меловые скалы, как и на побережье, только эти размыты не приливами, а речной водой. А может, здесь тоже работает прилив?

Сквозь зелень кустов по обеим сторонам дороги светятся холодными серыми и охристыми тонами эти скалы. Они то возникают, то вновь исчезают впереди. Кажется, что они находятся в постоянном движении. Небо перед нами окрашено до половины красновато-серым цветом.

Когда останавливаемся перед шлагбаумом, перекрывшим дорогу, водитель глушит мотор и становятся слышны далекие выстрелы. Пока ехали мы их не слышали из-за шума мотора: Были наполовину глухи. «Неужели томми наступают и при этой погоде?» – обращаюсь к часовому. «Это корабельная артиллерия» – звучит короткий ответ.

«Корабельная артиллерия? Да этот парень просто свихнулся! – говорит водитель, когда мы снова продолжаем путь, – Наши корыта сюда никак из Норвегии не дохромают».

Судя по всему, для водителя имеется только артиллерия НАШИХ кораблей.

Сквозь строй кустарника блестит вода Сены. Теперь, даже сквозь гул мотора, ясно различаю звуки канонады: Мы приближаемся к полю боя.

Снова часовой. Интересуемся мостом у Танкарвилля. «Он взорван, господин лейтенант!», следует ответ. Полагаю, нам не надо будет ехать обратно до Руана, с тем, чтобы переправиться на другой берег! В следующий миг узнаю, что есть паром, но он часто простаивает из-за штурмовиков противника. «Больше сказать ничего не могу, господин лейтенант!» – заканчивает речь часовой. На прощание он советует нам быть очень, очень осторожными. Лучше всего ехать ночами. От тех, кто пытался проехать днем, остались лишь воспоминания. Все это не очень бодрит нас.

Грузовой планер томми лежит вверх колесами, напоминая беспомощное насекомое на спине. Останавливаемся. Планер построен почти из ничего: деревянные рейки и матерчатое покрытие. Сломанные рейки торчат во все стороны сквозь материю. Примитивное шасси: простые автомобильные колеса. Все бесстыдно задрано вверх. Очевидно, планер зацепился за живую изгородь и перевернулся. Ему здорово не повезло: хвостовая часть почти полностью разрушена. Те, кто сидел в кормовой части, должно быть головами прорыли траншею.

Запинаясь и заикаясь, водитель советует мне сменить мой «костюм вторжения», т. е. рубашку цвета хаки, на нормальную форму. Этими словами он определяет мою серую полевую форму. Водитель считает, что в рубашке цвета хаки, я могу сойти за англичанина и пострадать от собственных солдат. Ему повсюду мерещится опасность и заботы его обо мне, являются заботой о себе самом.

Присаживаюсь на берегу Сены, за земляным валом зенитной батареи: ждем паром, который пришвартовался ниже по течению, покрытый камышом и листьями. Он должен отправиться ровно в 23.00. Раньше, как нам сказали, еще недостаточно темно. Местность имеет довольно драматичный вид: над Сеной собираются грозовые тучи, готовые разразиться дождем. Скалы у прибрежной дороги вдруг волшебно осветились, а немного погодя, часть неба в стороне Гавра запылала пожаром. Вскоре над фиолетовой стеной туч заблистали яркие вспышки молний, обозначая верхнее течение Сены. Нижнее течение, словно широкая полоса бирюзовой сини, отражается в мокром дорожном покрытии. Начался дождь.

Зенитчики просто кипят от ярости: они стреляли в течение получаса до нашего прибытия, и при этом три ствола разорвало. «Вот теперь-то мы уж точно в заднице!» – «Проклятое дерьмо! Проклятое!» – «Паршивое дело!» – изрыгают они проклятья.

Узнаю, что подобная неприятность происходит уже вторично, а в запасе нет ни одного ствола. Все три орудия полностью вышли из строя. «Мы теперь только из задниц сможем стрелять пердунчиками в случае налета» – ругается фельдфебель. «Неплохая мысль, – отвечаю, – они от смеха начнут падать на землю.» – «Проклятые проститутки, эти оружейники!» – продолжает ругаться фельдфебель.

Водитель интересуется у одного из солдат, не подвергнется ли в таком случае паром опасности – без зениток, и есть ли зенитки на другом берегу.

«Поцелуй меня в задницу!» – слышится в ответ.

Надо ждать. Добрых полжизни солдат ждет напрасно. Известная солдатская мудрость! Ну а чего хочу я? Нужно время, чтобы обдумать ответ на этот вопрос. Прочь все посторонние мысли! Надо подумать о своей судьбе, и я делаю это: Бисмарк может валить к черту, если хочет. Мы едем на фронт, а точнее как можно ближе к морю, если удастся. Я уже переоделся в полевую форму, и мы готовы следовать дальше на запад – в направлении Бреста. Двух зайцев одним выстрелом! Вот в этом и состоит смысл моих действий, а не то, что задумал этот умник в Париже!

Если союзники не будут осуществлять вторую высадку, мы должны узнать об этом первыми. И это логично.

А может рвануть прямо в Брест? No, sir! Сначала остановимся где-нибудь и запишем события прошлой ночи на тральщике, а потом спихнуть кому-нибудь, чтобы в Берлине увидели, что я работаю.

Эта переправа на тот берег Сены – rive gauche – станет поворотным пунктом. И сев на паром, в направлении на запал, я не буду оглядываться. Сена станет моим Рубиконом.

Но при всем при том, задаю себе в сотый раз один и тот же вопрос: Что ждет меня в Бресте? Что постоянно беспокоит меня, так это мои сомнения в Симоне. Ее проклятая двойная игра.

Но есть и то, что извиняет ее: Симона – дитя войны, выросшая без родителей, воспитавшая сама себя, И при этом с больной фантазией. Может она чокнутая? Может, она не могла осознать действительное состояние вещей? А может, ее отвага была всего лишь несусветной глупостью? Лишь следствием каких-то событий, а не осознанные действия?

Снова налетают тучи. На этот раз дождь быстро кончается. Раньше, чем я нахожу какое-нибудь убежище. Такой легкий дождик даже приятен: он очищает и освежает воздух. Ветер доносит запах моря: такой же летний вечер, как те, многие, в Ла Боле.

Наконец, после долгих часов ожидания, подходит паром. Второй стоит замаскированный на своем месте. В резерве? Все очень обыденно и мы неспешно грузимся на паром.

Тьма нам не мешает, и водитель смело рулит на темной дороге. Ему надо следить лишь за тем, чтобы не съехать с нее. Мы уже как-то тренировались ездить без фар. Но в любом случае, хочу доехать до городка Онфлёр без происшествий.

НА ФРОНТЕ ВТОРЖЕНИЯ

Фасады старинных зданий у Онфлёрской гавани сплошь закрыты листами шифера. вероятно Онфлер имеет свои прелести, и потому меня, как туриста, так и подмывает осмотреть город. Но подавляю это желание.

Наша машина имеет новую маскировку: посмотрим, как далеко, несмотря на все предупреждения, сможем проехать при свете дня.

Попадающиеся по дороге курортные местечки тоже словно вымерли. В садах видны цветущие ирисы, насыщенного черно-фиолетового цвета и светло-фиолетовые или пурпурные рододендроны. За деревушками лежат поля, желтые от рапса. Представляю, насколько великолепнее выглядело бы все это, если бы местность сплошь была засажена фиолетовыми ирисами, либо красными рододендронами среди насыщенно-желтых полей рапса.

Проезжаем мимо огромных сараев. Поросшие мхом камышовые крыши спускаются почти до земли. Одинокие, сверкающие чистотой дома с фахверками, отделенные от дороги низенькими заборчиками или живыми изгородями либо цветочными клумбами с роскошными цветами. В кронах деревьев плоды, словно гнезда птиц. Некоторые довольно большие и часто ветви густо усеяны ими. Изгороди ежевичных кустов, акации и липы с кронами словно ивы. Далекие поля сплошь покрыты сине-зеленым покрывалом всходов.

Надо будет обязательно позвонить откуда-нибудь в Отдел. Пока время терпит. А тем временем стоит попытаться добраться до флотилии в Бресте. Лишь одного не знаю: каким способом смогу дать знать Старику, о чем хочу поговорить с ним. Но для начала надо любым способом избежать оков Бисмарка. Пусть поломает голову, куда теперь вонзить иголку с розово-красным флажком, на котором написано: «Буххайм». Внезапно ощущаю себя таким необыкновенно свободным, как никогда в этой мясорубке.

Опять мелькают за окном одинокие здания, в основном летние домики. С моря напирают какие-то растрепанные облака. Теперь нет необходимости напрядено вглядываться в окружающую местность, а все внимание надо уделить небу.

Но уже скоро изнемогаю от боли в шее, возникшей от постоянного верчения головой. Слава Богу, мотор машины работает относительно тихо. Несмотря на это мы регулярно останавливаемся, буквально на несколько мгновений, и я напряженно вслушиваюсь в доносящиеся звуки. Более всего уповаю на то, что господа с Острова не выйдут сейчас на охоту: овчинка выделки не стоит. Мы одни на всю дорогу, кто осмелился ехать днем.

Вдруг мне становится дурно: в ушах звучат многочисленные предупреждения. И на глаза то и дело попадаются сожженные остовы грузовиков и легковушек. Что же делать? Ждать темноты?

Но нам надо подобраться как можно ближе к линии фронта. Трудно на что-то решиться, так как небо совершенно чистое.

Меня так и подмывает ехать дальше, но внутренний голос говорит: это очень рискованно! Кажется, весь мир спрятался, и наша одинокая поездка по этой дороге выглядит довольно подозрительно. Надо было, по крайней мере, заранее разузнать, как тут «сорока летает». Не жалею я себя, не жалею.

Приказываю остановить машину под защитой группы деревьев. А в следующий миг небо загудело: штурмовики врага! Летят так низко, что различаю даже фигуры пилотов в фонарях кабин.

Пока переждем здесь, а потом per pedes добраться до ближайшего пригорода. Машина наша хорошо замаскирована, и Бог даст, нас пронесет….

С высоты небольшого холма вся местность выглядит составленной из небольших лоскутков: этакий сотовый ландшафт, напоминающий долины Бретани. Но местные соты больше бретонских и состоят из огражденных живыми зелеными изгородями дрока, ежевики и иглицы земляных валов и каменных стен прямоугольников. Также много здесь и фруктовых деревьев, своими рядами образующих плотные кулисы.

С трудом верится, что союзники после высадки проложат свои маршруты именно по этому огороженному ландшафту. Но неужели они нашли слабое место в нашей обороне? Наверняка им уже известно, что здешняя местность осталась без присмотра. К тому же здесь лежат три крупные болотистые местности. И именно там, где как сообщалось, высадились и понесли огромные потери десанты противника.

Раньше, чем опустились сумерки, мы продолжаем движение и вскоре проезжаем мимо остатков в пух и прах разбомбленной колонны. Штурмовики противника наутешались здесь вволю! Кухонная посуда, телефонные аппараты, ящики с боеприпасами, санитарные сумки, радиостанции, противогазы – все в диком беспорядке: отбросы войны.

Смотрю на эту картину другими глазами: я быстро привык к целостности окружающего мира, хотя и знаю, как обманчива действительность. Луга, стены, ряды кустарников – здесь есть все, в этом, похожем на лабиринт ландшафте и все выглядит целым и невредимым.

Но лучше подождать темноты.

Если бы не эта яркая луна! Она плывет в безоблачном небе, словно влекомая собственным светом.

Несмотря на луну, медленно катим дальше. Дорога то и дело перекрыта какими-то завалами и поездка становится мучением.

Вдруг резко тормозим: проезд дальше невозможен. Водитель съезжает с дороги и ныряет под защиту деревьев. Надо ждать пока отремонтируют полотно дороги. Прямые попадания бомбы разрушили его. Неподалеку находим место для ночлега. Заходим в ближайший крестьянский дом, которому воздушный налет доставил лишних хлопот. На столе между стопками скоросшивателей горит белое пламя карбидной лампы: своего рода рабочий кабинет. На полу вповалку лежат спящие люди. На стенах, в золоченых рамах картины со сценами охоты. Стоит слишком внушительная для крестьянского дома мебель. Чтобы затянуть ее сюда надо было наверное крышу разбирать! Резные насадки на антресолях шкафов упираются в потолок. Всю переднюю стену занимает большая картина изображающая деревню на фоне моря. Башенные часы на нарисованной башне деревенской церквушки отсутствуют, а вместо них в картину вделаны настоящие часы с кукушкой. Они показывают час.

Обер-лейтенант, заметив мой взгляд, интересуется: «Что, дрыхнуть негде? Там, сзади есть еще одно место. Не баре, переспите…».

Утром в соседнем доме покупаю молоко, масло и густую сметану. Все очень дешево и в достаточном количестве. У крестьян нет возможности вывезти излишки на рынок, а покупателей здесь не очень много. Во время этой своей прогулки то и дело смотрю в небо. Меня уже предупредили: штурмовики гоняются даже за одиноким путником.

От встреченного по пути обер-лейтенанта узнаю, что не далее как в полукилометре отсюда в крестьянском доме располагается штаб полка. «Отлично!» – радостно отвечаю. Офицер продолжает: «Днем лучше не ехать…».

В указанном доме представляюсь капитану, адъютанту комполка.

После того как он проверил мои документы, капитан охотно информирует меня о положении дел. Стоя перед висящей на стене картой, Он объясняет: «Здесь была осуществлена первая высадка противника силами парашютно-десантной группы. Мы им здорово врезали гранатами. Целью этой группы был вот этот мост через реку Орн и канал у Кана. Большинство этой группы было сброшено в море. Затем появились грузовые планеры. Теперь все замерло. – Капитан показывает на местность между Бенувиль на Ла-Манше и Бланвиль-сюр-Орн – Доподлинно не известно, почему британцы сейчас не наступают.»

Взглядом поощряю капитана к продолжению разговора. И он оказывает мне эту любезность: «Здесь, точно на север от Кана – у городка Перье, мы понесли значительные потери в танках. Не повезло 21-й бронетанковой дивизии. Дальше на запад все обстоит еще хуже: полуостров Котантен отрезан и отсюда, от верха, представляет линию фронта… – он указывает на юг полуострова, – …до нашего расположения. Все началось с воздушно-десантных дивизий американцев…».

Читаю названия населенных пунктов, на которые указывает капитан: Saint-Mere-Eglise – Carentan – Monteburg. «Нам известны названия данные союзниками захваченным ими участкам территорий. Хотите знать?» Киваю в ответ, и капитан перечисляет: «Юта – Омаха – Золото – Юнона – Меч …» – «От пленных узнали?» – «Да. Поначалу казалось, что противник планирует высадку на вершине полуострова. Но тут имела место, очевидно, ложная атака. А ОСНОВНАЯ высадка ожидалась нами в Па-де-Кале – в самом узком месте.» – «Как раз туда я и еду», бросаю сквозь зубы. «Здесь сейчас стоит одна лишь 15-я Армия – это видно даже ребенку.» Далее узнаю, что штаб Рундштедта находится в Сен-Жермен-ан-Лё. Начальник штаба – генерал-майор Блюментритт. Штаб Роммеля располагается в Ля Рош Гуйон, на Сене, между Парижем и Руаном. «А что в Шербуре?» – спрашиваю наобум. «Шербур полностью отрезан. Американские артбатареи бьют по крепости с суши. Трудно понять: они разрушают порт, который мог бы им самим пригодиться…».

Несколько тупорылых двухмоторных самолетов так низко пролетают над домом, что не успеваю расслышать окончание предложения. «Это Ди-Си 3. Снова тянут, наверное, грузовые планеры, – произносит капитан, когда шум стихает, – Вот так они демонстрируют себя. Летающая пропаганда – да с таким высокомерием.»

Но более всего, что хотелось бы узнать – что он в сложившейся обстановке думает о конце войны – я спросить не осмеливаюсь. Глупым речам намеками – здесь места нет.

Под конец разговора спрашиваю о штабе дивизии и узнаю, что он расположился в похожем на замок господском доме. «Отсюда прямо, примерно в 10 километрах, – отвечает капитан, – но если вы хотите туда добраться, вам надо быть чертовски внимательным. Более подробно узнаете у 1-Б: он располагается тремя домами дальше.» Заметив мой удивленный взгляд, собеседник поясняет: «1-Б – ответственный за общее снабжение дивизии. Я дам вам сопровождающего, поскольку найти его довольно трудно…».

Произношу свое: «Покорнейше благодарю, господин капитан! Теперь-то мы уж справимся!» и еще раз уточнив направление, иду искать нашу машину. Она стоит под сенью густых крон фруктовых деревьев. Хвалю водителя за его предусмотрительность, т. к. он обновил маскировку машины.

1-Б, моложавый, в высшей степени любезный, сильно утомленный, худощавый майор, едва услышав мою полувоенную, полуцивильную просьбу, тут же посвящает меня в свои заботы: прошлой ночью была полностью уничтожена бомбами колонна с боеприпасами, потери очень тяжелые.

Впервые, от этого 1-Б, слышу выражение «воздушный ковер»: «Потрясающий воздушный ковер!» проскальзывает несколько раз в его словах.

Внезапно раздается пронзительный вой. В этом набухающем вое слышен лай пулемета. В открытое окно вижу, как раненый боец падает в окоп перед домом. «Бог не выдаст, свинья не съест!» – радуется он, когда мы выскакиваем из дома, чтобы помочь раненому. Тот же лишь отряхивает пыль с формы. Это фельдфебель. Он шел к своей машине и даже пытался вывезти ее из-под навеса. Не повезло. Правда, машине досталось больше. Насчитываю шесть пулевых отверстий. «Ну, вот вы сами все и увидели! – говорит майор, – Теперь мне не надо вам ничего объяснять.»

Интересуюсь насчет еды. «В нашей небольшой кампании», объявляет тот и это меня воодушевляет: «И мой водитель…» – добавляю, но майор перебивает меня: «… будет присмотрен по высшему разряду!»

Есть будем на свежем воздухе, между машин, на грубо сколоченных скамьях, под фруктовыми деревьями. По пути к месту обеда, несколько раз приходится «делать стойку» перед старшими офицерами, прежде чем усаживаюсь напротив майора, и тот шутит: «Если кто-нибудь будет вести себя плохо, это наверняка появится в газете». А я думаю: Как здорово, что здесь так много фруктовых деревьев. Вся эта страна – сплошной огромный плодовый сад. Если посмотреть на нее с птичьего полета, то увидишь, наверное, одну огромную зеленую волну.

Мне подают кусок мяса размером с кулак. Узнаю, что в избытке имеется не только молоко и сметана, но и мясо. «Здесь повсюду бродят стада бесхозных коров, – объясняет майор, – Так случилось, что бойцы, не нашей части, поймали несколько коров и сбили в гурт, чтобы вести ночью дальше. А мы взяли несколько наших парней и в темноте две штуки умыкнули к себе. Очень просто. Вот и мясо!»

Если же я хочу больше узнать о сложившемся здесь положении, поясняет несколько позже майор, то мне надо встретиться с 1-А. Но он располагается в штабе – «в замке» – немного дальше, в своем передвижном командном пункте. «Это на самом деле самый важный для вас человек! Однако его трудно найти, т. к. он часто меняет место своей дислокации. Ну и конечно вам надо встретиться с командиром», – 1-Б говорит это так, словно хочет подчеркнуть: Это не имеет никакого смысла. Но, он может, конечно, войти в мое положение и поэтому быть полезным. «Где-то здесь», – говорит 1-Б и показывает на карте где, как он полагает, может находиться 1-А. «До этого места приличное расстояние. Я думаю, довольно приличное». А затем, будто он обязан это объяснять: «При такой воздушной ситуации, и один километр слишком много. Полпути можно не очень опасаться налета. Но вы же знаете: На Бога надейся, да сам не плошай! Лучше запишите себе эти вот наши пункты пропуска и уж где-нибудь бойцы помогут вам…».

В завершение, майор добавляет: «Надеюсь, вам удастся добраться до 1-А без приключений. Ну, а уж если не повезет, то и он вам ничем не поможет. Ладно, как у вас говорят: Семь футов под килем!»

Местность, по которой мы с опаской едем на место возможного нахождения 1-А, сплошь покрыта кустарником и склоненных ив: «bocages», о которых все время идет речь. Они скрывают местность, дают нам защиту, но также могут укрывать и врага.

Направляемся к невысокому холму и останавливаемся. Уже небольшое изменение высоты дает совершенно другой вид местности. Взгляд привлекает море фруктовых деревьев. Под листвой совершенно неразличимы полоски лугов. Но стараюсь не обманываться открывшимся видом: для глаз летчиков здесь достаточно открытых мест – только мне они не видны.

Кроны деревьев, под которыми мы ищем укрытие, к сожалению, дают мне возможность видеть и ясное небо: каждый раз невольно сжимаюсь в комок, когда внезапно, сквозь полог листьев раздается этот знакомый пронзительный вой и над пятном открытого пространства проносится черная тень самолета. И лишь убедившись, что вой удалился, позволяю себе расслабиться.

Трудно сказать, что высматривают томми в этой местности. Может быть, они стерегут на бреющем полете эти вершины, чтобы контролировать любое движение наших войсковых колонн?

Иногда, как мне говорили, летчики с бреющего полета расстреливают верхушки деревьев, полагая, что под ними укрылись наши солдаты. Но при этом иногда наши бойцы дают им понюхать пороху, обстреливая самолеты из-под крон деревьев.

Для парней в их скоростных «болидах» охота с воздуха сродни охоте на зайцев. Чем они рискуют? Также говорят, что американцы для введения в заблуждение береговой охраны, сбросили на парашютах огромные, в человеческий рост, куклы. Не мешало бы и нам иметь таких кукол и разместить их на местности: штурмовики только бы по ним и стреляли.