Текст книги "Крепость (ЛП)"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 87 (всего у книги 111 страниц)

В этот миг акустик докладывает о приближающихся шумах двигателей. Проходит несколько минут, и вот мы уже можем слышать их невооруженным ухом. Быстроходные катера?

Шумы быстро становятся слабее и затем совершенно исчезают. Чудно! Но как дальше все повернется? Мы же не можем сидеть здесь до белых мух? Мы должны снова всплыть и молиться, чтобы воздух был чист.

Внезапно всю лодку сотрясает такой толчок, что почти опрокидывает меня. Неужели мы налетели на песчаную отмель? Или что-то похуже произошло?

Что-то явно воздействует, и это явственно слышно, на лодку.

Песок?

Такое скобление и похрустывание может быть только движением песка. Если все будет продолжаться таким образом, то нас еще и поскоблит песочком. Я представил себе, что мы здесь сделали какое-нибудь касание килем грунта, но так далеко наносы Gironde, пожалуй, не доходят. Кроме того: Лучше уж песок под килем, чем ил…

Наверное, задумавшись, прослушал поступавшие команды. Мы стоим на месте, и я размышляю дальше: Тоже своего рода обнаружение берега по первому береговому ориентиру! Мы стоим, но как-то неустойчиво. Если бы мы набрали воду в уравнительные цистерны и сделали этим нас тяжелее, то что-то должно было бы, пожалуй, измениться. Но необходимые для этого команды не поступают: Потрескивание, шелест, шабрение по корпусу продолжаются.

Такого вида шумов я еще никогда не слышал: Они буквально выматывают мои перевозбужденные нервы.

А может быть это так действует приливный поток, что тянет нас по песку?

Или это отлив?

А может здесь перед побережьем без прилива и отлива просто такие сильные течения? Интересно, это мы движемся или это песок передвигается вокруг нас?

Спрашиваю себя, почему командир не приказывает утяжелить лодку. Ведь очевидно же, что эти шумы ему тоже не нравятся: Он кривит лицо, стараясь понять их происхождение.

Но вдруг вскакивает со своего места, так как снаружи доносится растянутый, глухой вой: Камень, о который мы теранулись?

Спустя какое-то время командир приказывает инжмеху:

– Принять дополнительный балласт!

Надо надеяться, это поможет! В любом случае уменьшится опасность того, что мы наткнемся на донную мину.

Безмолвная игра, начавшаяся теперь, опустошительна для моих нервов.

Так как здесь ничего более не происходит, осторожно проталкиваюсь между несколькими фигурами и словно в замедленной съемке медленно перебираюсь, склонившись, через кормовую переборку. Когда снова распрямляюсь, то твердо становлюсь на обе ноги и расправляю грудь: Я буквально черпаю воздух в себя – впервые за столь длительное время.

А что теперь? Стою и не могу придти ни к какому решению – точно как командир. Хочу сделать шаг, но это не так просто. Ощупываю сначала свободное место правой ногой между двух тел, сидящих на корточках, на плитках коридора: При этом мне кажется, что я словно в пустоту вошел. А затем, как канатоходец, ставлю обе ноги последовательно, одну за другой.

Едва мелькнула мысль «как канатоходец», как теряю равновесие и вынужден схватиться за обе стороны отсека.

Моя койка занята: На ней вытянувшись лежат двое. Я кажусь себе, в том виде как я стою там перед моей койкой с безвольно висящими руками, лишним и полным придурком.

Очевидно, мои гости на койке это серебрянопогонники, которые имеют свое место на корме. Они были наверно захвачены силой притяжения открытого люка башни.

– Сколько же это еще будет продолжаться? – слышу шепот вплотную рядом со мной. – Ведь мы же должны были бы уже давно прибыть…

Это был еще один серебрянопогонник. Я скорее черта поцелую, чем вступлю с ним в разговор!

– Придется еще пару кратких мигов помучиться, – говорю вопреки своему решению. Пару кратких мигов? Откуда только я это опять выцарапал?

Закрываю глаза и как наяву слышу все стихотворение:

 
«Розами усыпав путь
Ты обиды позабудь
И на краткий малый миг
Нас судьба соединит».
 

Это было выгравировано самым изящным каллиграфическим письмом на моей бидермейерской чашке! Бидермейерский стиль – самое время сейчас об этом вспоминать!

– Все же, это, вероятно, порядочная дрянь, – доносится через полуоткрытый люк переборки из камбуза. Это не серебрянопогонник. Это должно быть маат-дальномерщик второй вахты. Лишь он каждое свое предложение снабжает словом «вероятно».

Только теперь до меня доходит, что самое лучшее для меня было бы сейчас вытянуться на своей койке. Вытянутся и выключиться… Но тут же одергиваю себя: Такая пытка ожиданием была бы выше моих сил! Думаю, скоро начнется самое интересное!

А потому назад, в центральный пост.

До переборки легко проскальзываю между телами, а затем кладу обе руки на поперечную штангу над открытым круглым люком и высоко задрав правую ногу и примерившись, чтобы ни на кого не наступить, протискиваюсь в полутемный ЦП, чуть не на карачках.

Я прибыл в правильное время: Командир приказывает продуть балласт для всплытия. Великолепно: Мы снова поднимемся – и наконец-то со всем этим дерьмом будет покончено! «Копья в ряд!» – точно, так мы и пели: при нашем Союзе «Объединенная Молодежь».

Когда командир отдраивает верхний рубочный люк и открывает его, настоящий водопад бьет потоком на плитки пола и несется в трюм.

По приказу командира вахта мостика взбирается наверх, и затем слышу приглушенную команду:

– Продуть дизелем!

Каждый раз, когда раздается такая команда, я представляю себе заложенный от насморка нос, заткнутый соплями и носовой платок, в черную клеточку. Но теперь эта команда звучит как Аллилуйя. И это несмотря на то, что мы определенно имеем перед собой еще довольно приличное расстояние: Надводный ход по мелководью.

Также слышу:

– Дуракам закон не писан!

Чувствую себя снова не в своей тарелке, когда кто-то добавляет:

– Батюшки, все смешалось теперь!

Лучше бы он заткнулся.

Я знаю: Пока мы не войдем в область действия наших береговых зениток, все висит буквально на острие ножа.

Меня так и подмывает забраться на мостик. Я хочу видеть, как развиваются события там, наверху. В глубине души надеюсь, что командир пригласит меня на мостик. Поэтому застываю непосредственно под люком башни. Но так как с мостика не поступает никакого приглашения, я наконец спрашиваю, задрав голову косо вверх:

– Разрешите выйти на мостик?

– Разрешаю! – отвечает командир сверху, и я забираюсь, быстро перебирая руками перекладины вертикальной алюминиевой лесенки.

В полутьме различаю отчетливые силуэты командира и оберштурмана, оба с биноклями перед глазами, неподвижные, будто вырезанные из дерева.

Внезапный переход взгляда от труб и механизмов к взгляду вдаль, свободному от сжатого пространства, перехватает мое дыхание…

Скоро настанет день.

На востоке уже пролегла светлая дорожка – по шелковому, гладкому морю. Верчусь вокруг собственной оси и покачиваюсь при этом от мягкого, приятного воздуха который стараюсь буквально закачать в себя, словно желая взлететь ввысь. Вид неба и моря кажутся мне нереальными – как Fata Morgana.

Командир, полусогнувшись, поворачивается назад в башню и приказывает:

– Лево руля! Курс 90 градусов, малый ход!

Как долго еще продлится эта серая полутьма, пока не станет светло?

А что затем?

Не поймают ли они нас раньше с помощью своего радиолокатора?

Непроизвольно снова напрягаю слух и пытаюсь вслушаться в небо, пытаясь различить шум самолета сквозь наши собственные шумы. Но шипящий шорох и шум моря и тряска наших дизелей слишком сильны. Этак эти ублюдки нас точно должны услышать.

Словно услышав мои мысли, командир приказывает перейти на ход под электродвигателями. Рядом со мной проносится вдох облегчения. Мне это тоже нравится. На электродвигателях в надводном положении – а почему нет?

Теперь, вплотную у берега, мы можем больше не экономить наши запасы электротока…

Ловлю себя на том, что уже некоторое время неосознанно раскачиваюсь в коленях и это мне нравится. На минных тральщиках на мостике имеются специальные рыхлые скатки, чтобы защитить колени моряков при взрыве мины.

Охотно бы задал вопрос оберштурману, как долго еще мы будем нуждаться в его расчетах времени. Но лучше промолчу.

Надо сосредоточить все мое внимание на моих членах, чтобы они не трепыхались как сейчас. Дрожать от нетерпения на ходовом мостике – это никоим образом не произведет благоприятного впечатления.

– Есть цель! – кричит акустик. Вот же, я все же надумал! Сначала гидролокатор, теперь радиолокатор…

– Зенитный расчет на мостик! – приказывает командир.

Мгновенно раздается дикий грохот и сдавленная ругань. Что за цирк! Мне не удается посчитать темные фигуры, выбирающиеся из рубочного люка. По мне, там слишком много людей.

Ладно, чему быть – того не миновать! О погружении лодки, так или иначе, уже думать не приходится.

А что командир? Что нашло на него? Он стоит застывший, как аршин проглотил между спин вахтенных и ОПУ словно в странном танцевальном па.

Никаких сомнений: Он снова словно в ступоре – как боксер, которому уже засчитали поражение, но который вновь вышел на ринг.

От акустика поступают новые доклады: По-видимому, самолеты в плотном, висящем глубоком слое облаков кружат непосредственно над нами.

– Оёпересетематьвашузаногу! – бормочет маат старшина лодки. – Неужели этому мудаку придется разгрузиться от своих бомб?

Светает, и чем дальше, тем больше. Не то чтобы занялась настоящая заря, настоящий рассвет – купол неба скорее подсветляется таким способом. Хорошая видимость для летчика, пасущегося у гавани!

Командир и оберштурман стоят в этом взломанном утреннем свете как памятник близнецам у переднего фальшборта мостика: Гете и Шиллер – вид сзади.

Нам следовало бы иметь на борту такие воздушные шары с фольговыми лентами, которые мы могли бы запускать в небо, чтобы запутать летчиков Томми.

Хотя сейчас они бы нам не помогли: Ветер слишком слаб.

А значит, ленты прилипли бы к лодке и еще больше привлекли бы к нам внимание противника. Кроме того, такие шары имели бы смысл только в том случае, если бы было совершенно темно. А сейчас летчики уже невооруженным глазом могут увидеть нас…

Значит, в нашем волшебном рукаве ничего нет! Мы можем только надеяться, что летчики Томми не устроили там наверху карусель из кружащихся над нами самолетов, а господа, возглавляющие Комитет по нашей встрече играют в покер…

Тут же поправляю себя: Чепуха! В это время? Кто будет играть в покер в такую рань?

Сейчас мне, пожалуй, надо бы вынести свой фотоаппарат: Уже достаточно светло для имеющейся у меня пленки.

Я уже стою на плитках пола центрального поста, и держу руки на верхней перекладине лесенки, когда сверху раздается голос командира:

– Самолет!

Вокруг меня начинается и тут же глохнет страшный шум: С носа и кормы подходят люди. Вынужден подождать, пока протискиваюсь в корму и раскладываю ремень своей фотокамеры.

– Огонь без команды по готовности! – звучит жесткий приказ командира сверху, когда я возвращаюсь в центральный пост. Едва сообразив, уже стою между двумя парнями в цепи и помогаю передавать наверх боеприпасы.

* * *

Раздается захлебывающийся лай 37-миллиметрового орудия и грохот спаренной двуствольной установки. Чертов шум! Я бы многое отдал за то, чтобы оказаться сейчас наверху. Но об этом и речи быть не может.

– Это «Москиты»! – раздается крик в краткой паузе выстрелов.

Москиты – многоцелевые бомбардировщики! Во множественном числе – сколько же это их? И тут слышу:

– Два «Москита»!

Снова, в быстрой последовательности, следуют приказы рулевым и в машинный отсек.

Из этой быстрой череды команд могу представить себе всю происходящую наверху картину: Очевидно, самолеты летят довольно низко и заходят с нашего носа. Ловкие парни: Таким образом, наш собственный мостик оказывается преградой для нашей зенитной пушки на линии огня. Но если «Москиты» пролетят над нами, то им придется показать свои животы! Вот тогда у нас будет шанс…

Снова раздается захлебывающийся лай 37-миллиметровой пушки. На этот раз, однако, отсутствует грохот спаренной установки. А затем сверху доносится неистовый рев. Неужели сбили самолет?

Теперь я должен быть на мостике!

Выскочив наверх, вижу лежащего в полный рост человека и кровь на досках настила. Другой сидит, скрючившись у поручней.

Унтер-офицер-санитар уже склонился над первым и слушает его.

– Жив! – докладывает он.

Узнаю, что произошло: Наши парни сбили один самолет. Томми вытянул самолет вверх и затем спрыгнул с парашютом. Теперь он в море. А его напарник? Что с ним?

– Другой сделал разворот и свалил, – слышу новость.

Парашют, напоминающий огромную белую медузу, лежит на воде в совершенной близи от лодки, слева по борту. Отдав пару команд, командир подводит лодку к вытянутой гигантской медузе. Номер 1 уже лежит на животе. Два моряка помогают ему затянуть парашют на верхнюю палубу. Затем они топчут его, чтобы исчезли два больших пузыря.

Быстро, как только могу, спускаюсь на верхнюю палубу и бегу вперед на нос лодки.

Чувствую, как мои легкие свистят. Пританцовывая, словно обкуренный шаман, оказываюсь на верхней палубе, стараясь сфотографировать, как из воды поднимают летчика Томми. А затем он сидит на решетках палубного настила полностью обессиленный и смотрит на меня скорбным взглядом Иисуса.

Парень дрожит как осиновый лист, хотя вода не может быть слишком холодной. Ему надо бы глоток водки, чтобы отойти от шока.

Командир обычно имеет бутылочку для «особых целей» в своем шкафчике.

Кофе тоже бы не помешал…

Забираюсь назад на мостик, где командир дает мне ключ от своего шкафчика, и я быстро исчезаю снова вниз в лодку. Еще на лесенке кричу кока. Но он уже и так стоит с кувшином в руке в ЦП. Кок сделал горячий напиток сразу, как только услышал, что человек в море.

Так, а теперь достать бутылку коньяка из шкафчика. При этом пистолет командира падает мне в руки. Вот черт, он даже не в кобуре! Но, по крайней мере, стоит на предохранителе.

Теперь надо чтобы кто-то помог мне, вытянуть все это наверх. С кувшином и бутылкой в руках я один не совладаю…

Оказавшись наверху, слышу, как командир приказывает:

– Раненых не спускать вниз!

Конечно – мы все равно больше не сможем нырнуть под воду.

Матрос с ранением бедра остается лежать, где лежит. Ему только подложили свернутую кожаную куртку под голову. Парню страшно повезло, что осколок не задел артерию. Но у него огромная, сильно кровоточащая рана.

Санитар, пожалуй, уже вколол ему болеутоляющее… Теперь он забинтовывает ему ногу. Парень еще может говорить. Обращаюсь к нему:

– Повезло – теперь поедешь домой рану залечивать – хотя и немножко неудачно…

Лицо человека кривится усмешкой.

Наверно парни на лодке настолько сильно уважают кровь, что никто и не думает выйти на палубу с переполненными ведрами-парашами.

То, что случилось с другим раненым, санитар еще, очевидно, не знает. Парень не истекает кровью, однако, не может стоять и сидит отстраненно. Тяжелая контузия, так это называется. Дьявол его знает, как его так ушибло.

С трудом верится, что больше ничего не случилось: В башне огромное количество попаданий. В дощатом настиле тоже.

«Москиты» несут на себе, по меньшей мере, по одной бомбе. Невероятное везение, что они не сбросили их.

Командир спускается из второго «зимнего сада» на верхнюю палубу и идет как на ходулях к лежащему перед башней летчику Томми, который время от времени громко стонет.

– Some Cognac? – обращается к нему командир. В руке у него бутылка коньяка. Отступаю два шага назад и фотографирую сцену, так как знаю, что это поможет этому парню.

– Теперь нас 101, – слышу голос какого-то моряка, говорящего с таким равнодушием, как будто его заданием было подсчитать присутствующих.

Летчику уже принесли несколько одеял. Он отказывается от коньяка. Но затем все же хватает бутылку, когда командир еще раз подает ее ему.

– Не, ну ты только погляди! – произносит моряк, вытягивавший с боцманом пилота из воды.

Летчик молод. Стрижка «ежиком». Это придает ему какой-то озорной вид.

Выпив, он рассказывает, скосив взгляд вниз, что он и его товарищ не могли знать, что за огневую мощь мы имели. Это звучит как извинение за то, что он вынужден теперь сидеть у нас на палубе, на своей мокрой заднице.

Боцман подходит ближе и делает такой вид, как будто это он собственноручно сбил летчика, а не только выловил его из воды. Он просит меня сделать ему «одну фотку с Томми».

Тут летчик с обидой бросает:

– I am not British – I am Canadian!

– Вы поняли? – Обращаюсь к Номеру 1. – Это никакой не Томми…

– Канадец? – удивляется Номер 1, открыв рот.

– Ну да. Они, кстати, тоже участвуют в войне против нас. Вы этого не знали что-ли?

Если бы летчик заявил, что прилетел с Луны, то это не вызвало бы такого удивления у Номера 1 как то, что он из Канады.

Командир сразу оттаивает:

– Придти в порт с живой добычей, это редкость… Парашют доставим, конечно, тоже!

Мне следовало бы это предвидеть: Во всех обстоятельствах жизни – командир – это человек, осознающий свой долг.

Морская вода стала мутной. Нет ни одного поблескивающего барашка, а лишь неподвижная, вязкая масса: цвета умбры, с небольшой примесью охры – как разбавленная навозная жижа.

Меня беспокоят невысокие широкие облака, которые закрылись почти в кольцо, будто нарочно.

Командир снова нервничает – как всегда. Его лицо беспрерывно движется, словно сжатое невидимыми руками, и вновь вылепленное, словно неумелыми руками.

Где-то около минуты он вращается вокруг собственной оси. При этом осматривает линию горизонта, не забывая и о небе. Затем опускает бинокль, и некоторое время как гончая устремляет лицо вверх, словно нюхая воздух. Внезапно он резко говорит, будто бы про себя:

– Ничего другого не придумать, как только немедленно рвануть отсюда прочь!

И затем добавляет:

– Не можем же мы ждать, пока нас поймают на лассо.

Тут же раздаются команды машинному отделению и рулевым. Значит, будем следовать дальше к побережью на электродвигателях. Решаю быстро спуститься вниз: Отснятую пленку упаковать для безопасности, а новую зарядить в фотоаппарат. Размышляю: Заправить универсальную фотопленку или 21 DIN? Думаю, что 21 DIN вполне удовлетворит меня. В то время пока колдую над фотоаппаратом, слышу за спиной, как один мореман обращается к серебрянопогоннику:

– Они вернутся!

Голос звучит злорадно.

– И тогда Вы сможете принять яд. Парни Вашего уровня всегда поступают таким образом!

– Как далеко мы еще от берега? – уныло спрашивает серебрянопогонник.

– Еще достаточно!

– А почему же мы тогда не ныряем?

– Сейчас со смеха лопну!

Серебрянопогонник, кажется, не понимает, что происходит: Обернувшись, вижу перекошенное лицо: Из округлого открытого, словно у карпа, вытащенного на берег рта, раздается прерывистое дыхание.

– Что, страх Божий объял? Смотри в штаны не наделай, – произносит моряк – «и поносом не усрись!» добавляю тихо.

Едва перебираюсь через переборку, как слышу новые команды дизелистам и тут же ощущаю запуск дизелей и затем быстрое ускорение хода. Значит, теперь будем идти полным ходом! Давно бы так… В следующий миг слышу шум голосов сверху, звучащий скорее как приглушенное ликование: Командир только что заметил маяк.

– Это может быть только маяком Ile d’Oleron или Ile de Re, – раздается голос оберштурмана, уже склонившегося над картой.

– Наверно вот здесь! – говорит оберштурман мне и слегка тычет иглой циркуля в карту на своем столике.

Первый пеленг по береговым ориентирам! И, по-видимому, мы спешим туда. Оберштурман на какой-то миг словно освещается изнутри. Хочу похлопать его по плечу, но он уже снова занят своим циркулем: У него просто нет времени для проявления радости. Слышу, как он тихо ворчит себе под нос, проклиная северное течение, и затем отчетливо восклицает:

– … Прекрасно, прекрасно!

Но я уже снова забираюсь по лесенке. Наверху кидаю быстрый взгляд без бинокля через фальшборт в направлении, куда направляет свой бинокль командир, и только тогда, когда не нахожу ничего интересного, приставляю свой бинокль к глазам: Ни хрена не видно! Беспредельный горизонт и мы одни как перст…

Оберштурман вылезает следом за мной.

– А теперь еще у нас также и низкий уровень воды!

Его голос звучит с обидой.

– Здесь нам следовало бы шлюзоваться!

Все же этот оберштурман странный малый: Сначала он поступает так, как если бы мы, если бы только не это северное течение, уже давно вошли бы во вход гавани и оказались в Бункере La Pallice, а теперь он сердится, очевидно, из-за того, что не он был тем, кто обнаружил первый береговой знак. Если бы только не было так мелко! Если бы мы погрузились, и еще несколько миль смогли бы пройти под водой! Ведь если сейчас налетят сразу 3–4 самолета, то спокойной ночи, малыши!

Наши артиллерийские расчеты уже снова на своих местах и то и дело поворачивают спаренные установки на поворотных лафетах, но теперь нас спасти может лишь воля Божья!

Командир втягивает носом воздух, вертя им то в одну, то в другую сторону – так, словно может учуять самолеты на подлете.

И в это время поступает доклад впередсмотрящего по левому борту высоким, словно истерическим голосом:

– Берег на 300 градусов!

– Прекрасно! – только и отвечает командир. Затем приставляет бинокль к глазам и смотрит в заявленном направлении.

Так сильно как я теперь ни один моряк еще не желал себе, чтобы берег приближался как можно быстрее. Мы должны в темпе укрыться за мол, но лодка, кажется, стоит на месте, вместо того, чтобы оставить за собой это долбанное предполье побережья.

Ну и тягомотина! Проклятье, как тянется время!

Расстояние до берега и не думает уменьшаться. При этом носовая волна взметается высоко, как бывает только на самом полном ходу.

Не хочется думать о том, что братки могли бы теперь нас здесь прищелкнуть как муху.

Чтобы успокоиться, думаю: Эйнштейн! – с неприкрытым задом на раскаленной плите. Эх! Если бы время действительно могло удлиняться, как он говорил: «Время относительно»…

Здесь мы имеем похожий случай: Минуты, которые растягиваются, превращаясь в часы…

В бинокль, вплотную к линии горизонта, вижу ряд синеватых жемчужин. Они, кажется, парят в воздухе. Мне требуется некоторое время, чтобы различить, что эти жемчужины – деревья: Длинная аллея на плоской равнине. Теперь я нахожу также еще и шириной в миллиметр желтую сверкающую полосу, о которой наблюдение доложило как о береге. Я бы не назвал это «берегом»…

Различаю второй ряд жемчужин. Первый ряд сдвигается влево, второй вправо: Мы постепенно оказываемся в охвате этих изящных синеватых жемчужин.

Теперь мы уже ясно видим впереди полосу желтого песка.

Полоска утолщается, и теперь, несколько напрягая зрение, могу даже различить на этой полосе ряд тонких игл. Никаких сомнений: Портовые краны. Скоро уже могу отчетливо различить их горизонтальные, мощные, решетчатые стрелы.

Там же вижу и маленькие суденышки. Они не движутся – наверно стоят на внешнем рейде, на якоре.

Песчаный берег со стороны бакборта приближается все ближе. Его отчетливо видно по пятнам травы на дюнах. Впереди я могу уже видеть молы, но вход не могу обнаружить. Наконец нахожу на заднем плане стоящие напротив друг друга два фонаря слева и справа от входа в порт – но все еще не вижу прохода. А теперь еще взгляду мешает насосный пароход.

Краны быстро становятся больше. Они смотрятся как скелеты жирафов. Возможно, мы пришвартуемся вплотную к этим кранам.

Находимся ли мы, наконец, под защитой зениток?

Вокруг La Pallice должны же стоять зенитные батареи?!

Сердце стучит высоко, кажется уже в самом горле. Только бы теперь не было воздушного налета! Еще бы пару минут оставались глаза Томми зашоренными!

Один из кранов развернул свою стрелу непосредственно на нас, так что выглядит, будто бы у него ее совсем нет. Различаю серо-освещенные ряды пакгаузов, черепичные крыши которых образовывают треугольники. Ворота пакгаузов – большие, темные отверстия. И тут же появляется вход! Два светомаяка в воде, на которые я до сих пор не обращал внимания, уже совершенно близко от нашего борта.

Много красного свинцового сурика и красно-коричневого цвета. Я так напрягаю взгляд, как будто впервые увидел вход в порт: Тусклый паром с целой батареей автомобильных шин вместо кранцев проходит мимо, вплотную к нам.

По правому борту проходим верфь. Ее слипы полого уходят во входной бассейн шлюза.

Теперь все идет быстро: Зеленый треугольник вспыхивает справа, красный квадрат слева на обоих молах. Желто окрашенные баржи, затем старые калоши – буровые суда? Паромы? Затем хаос кранов, которые, кажется, переплелись друг с другом, резервуары нефтехранилища, зенитные батареи за мешками песка…

И вот мы входим во входной бассейн шлюза: Мы без сомнения находимся в гавани La Pallice.

Господи, ну и теснота же здесь! Когда я первый раз попал в La Pallice, то совсем не заметил такую тесноту шлюза. Я едва помню этот вид. Здесь многое изменилось.

Справа впереди массивное бетонное сооружение – что-то новое, определенно. Бункер для подлодок? Едва ли. Для такого Бункера это корыто не достаточно большое.

Командир произносит:

– Шлюз, защищённый собственным бетонным бункером, – как будто услышав мой вопрос, – Да только, к сожалению, не готов…

Остатки разрушенного воздушными налетами эсминца проходят по бакборту. Эти эсминцы всего лишь жестяные банки. То, что осталось от военного корабля, напоминает огромную, измятую консервную банку. Решаюсь оглянуться: Теперь аванпорт появляется как кольцо, разорванное лишь узким отверстием: Настоящая пиратская гавань. Наконец, вижу прямо по курсу Бункеры, угрожающе раскрывшие свои широкие пасти, с темными отверстиями, напоминающими входы в пещеру, один вплотную с другим, и над ними широкая полоса серого бетона: Конечно, здесь тоже потолок толщиной в добрых семь метров… Тишина, окружающая нас производит странное, гнетущее чувство. Мы тянемся по солоноватой воде, в этой торжественной тишине, на небольших оборотах двигателя, напоминая корабль-призрак. Где-то начинает долбить одна зенитка. Тут же вступают в разговор и другие, но уже далеко в стороне. Растудытьтвоюналево! Неужели воздушный налет…? Но также внезапно, как и начавшись, стрельба смолкает.