Текст книги "Крепость (ЛП)"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 111 страниц)

Поломка шноркеля

Мы уже довольно долго идем на дизеле. Первый помощник находится в башне у перископа. Погода ухудшилась: сильное волнение, пасмурно.

Штормовая погода – с этим всегда приходится считаться в Бискайском заливе, но не в таком размере – и не в это время года. Сплошная мешанина.

Иногда низкое давление вовсе не хочет исчезать. Мы все оглохнем, если снова когда-нибудь придется выходить.

Словно издалека слышу голос инжмеха:

– Поплавок застрял! – Он говорит это обратившись к командиру – и теперь мне видно его лицо: Оно выказывает крайнее ожесточение.

Я встревожен донельзя, но вижу, как командир и инжмех обмениваются взглядами, не сулящими ничего доброго.

Совершенно ясно, что уж слишком долго все шло хорошо.

Поплавок застрял! Это звучит для меня как: Крыша горит!

– Дерьмо! – доносится от пульта с картами. – Трижды проклятое дерьмо!

Из угла с кингстонами раздается стон. Еще один стонет, и это звучит как: О, Боже!

Значит, поплавок застрял. Поэтому и царит постоянно низкое давление!

На глубине поплавок шноркеля работает также как и поплавок в бачке смыва унитаза: это тогда, когда он работает. Хорошо то, что при смыве туалета речь не идет о впуске воздуха, утечка которого могла бы привести к смерти, но вода ставит поплавок в сливном бачке унитаза похожим способом, как и в головке нашего шноркеля. Только наш поплавок должен сразу же освобождать путь для поступающего с поверхности моря воздуха, как только головка шноркеля оказывается над водой. Итак, он должен ходить свободно: закрыть – открыть – закрыть – открыть.

Так как и должно. Однако, очевидно, что эта проклятая штука больше так не работает.

Мы должны в любом случае – слышу это из скупых слов инжмеха – как можно быстрее выдвинуть наружу головку шноркеля.

Выдвинуть наружу, значит: рули держать в строго горизонтальном положении, так как мы не можем выдвинуть мачту шноркеля на всю длину.

Но удастся ли это?

Во всяком случае, командир принимает это предложение, и командует в башню:

– Старпом, держать глубину два метра!

И тут же раздается жужжание, когда начинает работать мотор перископа: старпом убирает перископ.

Нервозность, царящую в центральном посту, кажется можно ножом резать. Все стоят так, словно их загипнотизировали.

Внезапно что-то дважды грохочет. Бомбы с самолета? Шноркель? Неужто запеленговали шноркель, или эти глухие бомбовые удары были чистой случайностью? Мой пульс бешено стучит. Только бы не появились теперь корабли!

Опять мы вляпались! И все из-за этого дерьмового поплавка! Теперь вся наша жизнь зависит от функционирования этого поплавка из унитаза!

* * *

Большой военный совет: продолжать всасывать или ремонтировать? Мне не требуется пояснений, чтобы понять, что мы поставлены в такое положение, когда, если возлюбленный Господь теперь же не протянет нам свою руку – или, по крайней мере, ноготь своего большого пальца, нам будет крышка. Если шноркель не заработает как надо, придется двигаться дальше в надводном положении или попытаться отремонтировать его, всплыв на какое-то время. В обоих случаях это будет значить: Выйти из спасительной глубины и позволить противнику определить наше местонахождение. Сценарий того, что произойдет затем, известен…

Из разговора командира и инжмеха могу расслышать только несколько слов:

– … мне это не нравится. Слишком много кораблей противника в этом районе!

– …они же все заняты!

– Так ли? Вы так полагаете?

– Да, они должны затыкать выходы Saint-Nazaire и Lorient…

То, что мы удалились так далеко от берега, может быть нашим счастьем.

Но что тогда должны были значить оба взрыва? Может быть, они предназначались другой лодке? И тут же завертелся вихрь мыслей: А что, если другая лодка, хоть из Saint-Nazaire хоть из Lorient, наведет противника на наш след?

Что за проклятье, когда между лодками абсолютно нулевая связь!

Командир просчитывает, к чему решиться: Если мы пойдем дальше в надводном положении, остается шанс по тревоге уйти при атаках с воздуха в глубину, но, все же, рано или поздно, они нас там дожмут. Затем подойдет достаточное количество шхун, связанных общим радио, чтобы уморить нас голодом в полной тишине.

Чувствую, как стучит насос моего сердца: резко и быстро, словно после стометровки. Ясно: режиссура функционирует. Теперь должны сюда добавиться еще несколько взрывных эффектов, чтобы увеличить напряжение.

При свете дня режиссура, конечно, отыграет по полной. Хватит уже нервного напряжения! Но чего я хочу? Щекочущих нервы впечатлений, которыми всегда заканчивал? А теперь еще и ход под шноркелем способствует моим особенным впечатлениям. Едва ли дела могут пойти хуже…

Командир находится в трудном положении. Он должен решить, реагировать ли ему в соответствии с правилами или поставить все на карту. Для таких случаев нет служебных инструкций.

Как же долго будет длиться такое движение? Удастся ли нам, все же, пройти на незначительной глубине с высоко выдающейся мачтой, почти под поверхностью моря?

Командир, кажется, хочет подождать.

Он опять тщательно консультируется с инжмехом, и затем у него, судя по виду, появляется план.

Узнаю: Надо идти на глубине и посредством ручного управления выровнять мачту шноркеля и лебедкой притянуть ее вплотную к палубе и таким образом попытаться освободить зажатый поплавок.

Достаточно рискованное дело, как мне кажется.

Командир снова застывает в раздумьях и решает, все же, что лучше надо привлечь к решению этой проблемы служащих с верфи. Иначе, зачем они на борту?

– Они не справятся с ремонтом клапанного зажима, – незамедлительно отказывается инжмех, – сверх этого им потребуется их док и верфь.

– Попробуем! – решается командир.

Стоять и напряженно вглядываться в то, как идут дела, вот и все, что я могу сейчас делать. Вахтенный инженер приказывает опуститься глубже, и тут же мачта шноркеля против всех правил с такой силой бьет о верхнюю палубу, что этот грохот забивает мне уши, словно я сижу в бое литавр.

Освободился ли поплавок?

Запускают выход шноркеля, мачта шноркеля движется вверх.

Не проходит и минуты, и у нас снова сильное низкое давление в лодке. Попытка ничего не дала!

Острое чувство бессилия и полной безнадежности наполняет меня. Мы должны ремонтировать шноркель, в этом больше нет никакого сомнения. Но как?

Инжмех кричит на бачкового, чтобы тот убрал стол: Ему требуется место для чертежей конструкции. Военный совет переходит в офицерскую кают-компанию. Жду некоторое время, затем я подхожу к командиру.

Инжмех говорит приглушенным голосом:

– … пробовать в любом случае.

– Если Вы так считаете…, – произносит командир.

– Это единственное, что нам остается!

Озвучивая свое отчаянное предложение, инжмех говорит голосом полным решимости. Затем помедлив, добавляет:

– Мы должны захватить головку и через рубочный люк затянуть в лодку…

– А она пройдет?

– Я думаю – ее надо, прежде всего, измерить – затем открутить все ее 15 болтов… Ремонтировать в темноте, на верхней палубе, не получится…

Второй помощник несет вахту на рулях глубины.

– Инженер ушел в корму и там ковыряется! – сообщает централмаат, когда видит меня ищущим инжмеха.

Ковыряется – это значит, что инжмех подготавливает все для ремонта в дизельном или электромоторном отсеке.

Инжмех уже знает, что делать, говорю себе. Но тут же появляются сомнения: Разве он может обладать опытом ремонта шноркеля? Демонтаж должен проходить чертовски быстро. Мы не можем оставаться наверху ни минутой больше необходимого…

Наконец снова появляется инжмех и с ним три человека из машинного отделения, тянущие тяжелый инструмент в центральный пост – и даже четырехугольный брус-упор. В центральном посту возникает суета, как при подготовке к внезапному огневому налету: пояс вокруг живота, трос к нему, карабинчик на конце.

Понимаю: карабинчики служат бегунками для зацепа к сетеотводу, чтобы матросы могли более-менее свободно передвигаться на верхней палубе, и никого не смыло за борт.

Матросы-зенитчики также стоят в ЦП.

Затем наступает время действовать: Мачта шноркеля складывается, в то время как лодка быстро поднимается. Раздается грохот, когда мачта опускается на верхнюю палубу.

Я весь обращаюсь в слух и при этом внимательно слежу, чтобы никому не мешать.

Командир отвертывает маховичок на рубочном люке. Он совершенно не опасается того, что крышка люка может вылететь из руки, как когда-то было у меня: низкое давление, царящее на лодке, держит тяжелую крышку.

– Выровнять давление! – приказывает командир сверху. Проникающий в лодку воздух пронзительно свистит, как испорченная органная труба. Самое время, чтобы освободиться от этого проклятого низкого давления…

Теперь люк можно легко открыть – он имеет противовес, и командир быстро, словно кошка, выскальзывает наружу. За ним выбираются зенитчики.

Я стою непосредственно под рубкой.

Как круглый бледный диск отверстие рубочного люка мягко колышется надо мной туда-сюда.

Командир мог бы, в конце концов, сообщить хоть что-то сюда, вниз, но он вовсе не думает об этом.

– Проветрить лодку! – раздается сверху приказ командира.

Ну, слава Богу! «Проветрить лодку» – это звучит хорошо. Лодке это необходимо.

Чего бы я не дал, чтобы суметь помочь там наверху. Хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь дела. Только не это проклятое состояние «усталости до изнеможения от долгого стояния» и постоянного вслушивания в происходящее наверху.

И тут раздается сигнал Метокса. Внезапно могу сделать себя полезным и доложить наверх, что сработал наш поисковый радиолокационный приемник. Как-то сразу сигнал становится очень громким. Противник должен быть очень близко.

– Бандиты, – бормочет кто-то вплотную со мной.

Срочное погружение?

Пристально всматриваюсь между двух ступенек алюминиевой лесенки в пульт с картами. Сердце чуть не выскочит – быстрые, резкие удары. Давно уже не могу совладать с моим дыханием: Легкие бьются как после бега на тысячу метров.

Командир приказывает повысить режим работы дизелей и дать полный ход. Понимаю: На четко работающих двигателях лодка сможет лучше уклониться, если вдруг подойдет противник. Но ничего не происходит. Повезло! Нас не заметили!

Спустя несколько минут командир приказывает опять снизить ход, так как на верхней палубе слишком много воды. Снова одна из этих чертовых проблем, с которыми мы то и дело встречаемся.

Громкая ругань, затем глухие, гремящие удары молота. Этот шум мертвых разбудит!

А если там наверху в темноте кто-нибудь свалится за борт?!

Я не заметил, все ли на самом деле надели пояса с карабинчиками. Я даже не знаю, какое сейчас волнение на море. И снова рычание, и удары молота. Этот адский шум, черт его знает, как далеко можно слышать. Могу только пожелать, чтобы ветер развеивал его как дым. Но в воде шум только увеличивается: лодка гремит как литавры.

Если сейчас сонарщик у Томми не спит…

О, Боже, вырывается у меня невольный стон, сколько еще времени это будет продолжаться? Если им нужен еще инструмент, то я достал бы его и хоть этим помог бы. Командиру можно позавидовать: Он стоит на мостике и может следить за работой, в то время как мы должны стоять здесь внизу словно слепые.

Наверху, кажется, случилась какая-то заминка. Ничего удивительного: Работа должна производится, как при ограблении банка со взломом, в темноте и при помощи достаточно тяжелого инструмента…

Должно быть, опустился туман.

Насколько могу судить отсюда снизу, точно – туман! Через отверстие люка узнаю типичный для тумана расплывчатый свет луны, скрытой где-то за туманом и облаками. Все же, к счастью, волнение моря, кажется, умеренным.

Впереди на верхней палубе должны были бы теперь быть пятеро – инжмех с двумя матросами из машинного отделения и сверх того еще два моряка с ними, а на мостике еще двое и еще обслуга зенитной пушки: минимум четверо. Интересно, а смогли ли бы эти зенитчики вообще что-то сделать, если бы внезапно из темноты налетели Mosquito?

Слышу опять: «15 болтов!»

15 болтов! Количество, больше дюжины. А что это за болты? Гаечные ключи, которые передавались наверх, были, во всяком случае, тяжелого калибра.

Если на верхней палубе точно пятеро – больше чем два человека не будут иметь достаточного места, чтобы откручивать гайки. Оба моряка колдующие над ними и без того вынуждены зафиксировать себя и как-то держаться на мокрой палубе.

Не стоит думать о том, что может произойти, если волнение на море усилится…

Если бы мачту шноркеля можно было вводить как перископ, то дело было бы много проще. Но сейчас мы имеем только этот примитивизм, который во всю свою твердую длину, словно предплечье из горизонтального положения надо суметь задрать высоко вертикально, вместо того, чтобы мачта могла развернуться телескопически.

Стук молотов продолжается уже слишком долго. Они не могут освободить болты – или не все из них. Грохот доносится определенно от ударов по гаечным ключам. Если бы эти удары были направлены непосредственно по гайкам, то звук был бы другим.

А это значит, что инжмех со своими людьми без света не могут продвинуться в своих усилиях…

Свет на верхней палубе? Это было бы полное безумство! – Но почему нет? Смеюсь над собой. То, что мы здесь в воде плутаем – вот это безумство! От еще немного большего безумства не будет ни холодно, ни жарко…

Раздается крик, и наконец, с кормы доставляют два фонаря. И теперь я снова могу тоже сделаться полезным, так как передаю их наверх. При этом запутываюсь в кабелях, в резиновой изоляции, идущих от них, и уже вскоре матерюсь как сапожник.

Но даже после того, как кабели распутаны, они доставляют мне еще забот: кабеля надо протянуть через рубочный люк! Надо надеяться, все пройдет, если будем быстро двигаться.

Господи Боже мой! Если бы я смог только бросить взгляд, по крайней мере, на панораму там наверху – единственный быстрый взгляд. Я даже не знаю, начали ли поднимать мачту шноркеля – гидравлически ли, вручную ли. Не подняв ее, они не подберутся к болтам: мачта шноркеля лежит в своем вытянутом положении, в углублении решетчатого настила палубы. Но затем я не понимаю, почему тали натянуты вверх. Они что, спустили с башни тали и ими поднимают мачту как из кровати?

А что произошло бы, если бы нам сейчас пришлось уйти под воду из-за тревоги? Получилось бы это вообще? Не преданы ли мы, находясь в таком плачевном техническом состоянии?

Концы талей подрезают и подвязывают инструмент и лампы, и только пять человек взбираются на мостик и затем вниз… Все это длится, кажется целую вечность – дюжину вечностей. У нас не было бы ни одного шанса уйти от вражеского эсминца на глубину – не говоря уже об атаке с воздуха, – тут бы нам и хана…

Одновременно перед глазами возникают картины катастрофы, которые словно «наезжают» в моей голове наплывами. «Пересечение» называлась старая ксилография изображавшая мощную носовую часть парусника, расколовшую в щепки промысловый бот. Если бы эсминец протаранил нас точно посредине – это был бы скорый конец. Не помогли бы никакие ИСП и ИСУ.

И словно приговорил!

Приемный аппарат Metox снова ревет. Стихнет – и тут же снова ревет. Определяет местоположение противника переменной громкостью и из переменных направлений! Акустик сообщает смену курса целей на каждые 2–3 градуса. Я передаю сообщения наверх – громко и отчетливо, как положено.

То, что мы здесь делаем, является вызовом судьбе. А это, судя по всему, вовсе не нравится судьбе – как показывает опыт. Это для нее слишком хлопотно!

Если бы мы попали в такое положение дальше в Атлантике, ситуация была бы вполовину хуже. Там бы никто не был так напуган как мы теперь. Но здесь, в этом районе, летают господа патрульные самолеты, и бес-пре-стан-но. Днем и ночью. А их эсминцы и прочие плавсредства тоже постоянно в движении. И каждый из них ковыряет в своей заднице пальцем, желая выковырять оттуда любое одиночное судно стремящееся вырваться из баз горлопана Деница. Мне, весь размер нашего краха, с каждым мгновением становится все отчетливее.

Coup de grece, так это называется у французов: еще немного пожарить и затем fini!

Резкие звуки пеленгатора не стихают.

Metox! говорю себе, и только теперь мне становится ясно, что определение местоположение проходят через Metox. А я был таким дураком, когда централмаат объяснял мне в Бресте, что нам было бы неплохо тоже иметь Metox!

И что теперь? Теперь Metox орет во всю мощь и сообщает нам, что господа с другого факультета рыскают вокруг и ищут нас.

Надо мной внезапно темнеет: Кто-то хочет войти в лодку. Это командир. Не успев еще стать на плитки пола, он приказывает включить красный свет.

Затемненный как теперь и погруженный в красный свет, центральный пост выглядит таинственно – как адское видение. Я ощупываю глазами измененные декорации, словно желая нарисовать их. При этом я теперь даже не могу набросать эскиз. Но позже, из этого вида, должна появиться картина.

Только две краски: Красная и черная. Едва видимые фигуры, ни одного узнаваемого лица, только красные изгибы бровей, скуловые кости, кончики носов. Все другое черным-черно… Командир – красный дьявол.

Этому сценическому эффекту он мог бы спокойно соответствовать. Декорациям тоже.

По всему его виду ясно, что он больше не может ничего сделать там, наверху. Там теперь все зависит только от инжмеха, его людей и всемилостивого Бога. Теперь самое время проявить свою силу всемилостивому Боженьке…

Но то, что те парни делают там, наверху – это сверх человеческих возможностей! Хотел бы я знать, сколько весит головка шноркеля и как ее можно протиснуть через рубочный люк…

Еще двое направляются наверх. Двое – с крепежными стойками.

Из ругани сверху не могу ничего себе представить. Однако многое проясняется: Непосредственно над люком должен быть сооружен каркас – наподобие трехногого штатива, вероятно чтобы чертовски тяжелая головка шноркеля смогла бы пройти в лодку. И я вновь удивляюсь, сколько же дерева имеется на лодке. Где оно все хранится, все еще не имею понятия. Наверное, вся корма им забита.

Жаль, что передо мной нет технических чертежей: Продольные и поперечные разрезы головки шноркеля – но в данный момент они мне недоступны.

А что думают на этот счет серебрянопогонники? Пронзает меня мысль. Если только эти парни снова не сидят на параше! Но, может быть, они уже исчерпали все свое дерьмо и подчинились судьбе – как ни крути в нашем положении.

Наконец головка шноркеля, кажется, освобождена – кричат сверху. Как все дальше пойдет, ясно: Теперь ее должны протиснуть через рубочный люк и спустить вниз. Но как это они смогут сделать там наверху?!

Внезапно замечаю, что я, в своем волнении, переступаю с ноги на ногу. Смешно! Напоминает, словно я утрамбовываю белокочанную капусту.

Доносятся команды инжмеха, затем стоны и ругань.

Там что-то не ладится!

И теперь: – Ставь на ребро! Твою мать! – Так не пойдет… Давайте, парни, снова поднимайте ее! Вира помалу! – Осторожно! – Черт тебя побери! Это были мои лапы!

Человек, стоящий на лестнице, чтобы в случае чего подхватить спускаемую головку снизу и дать направление грузу, спускается, и я вижу, как люк снова пустеет. Наверху слышны проклятья и упреки:

– … я же это вам говорил!

Вниз сползает инжмех. Совершенно бездыханный и промокший до нитки. То, что он сообщает командиру, он с таким трудом выдавливает из себя, как будто задыхается.

– Ошибка в измерениях – не проходит. Это значит: головка проходит, а выгнутости, канты поплавка – никак. Только на два сантиметра шире… На верхней палубе канты обрубим зубилом… тогда должно получиться!

Черт возьми! Не проходит через люк! Эти идиоты конструкторы даже об этом не подумали! То, что таким образом головка шноркеля должна ремонтироваться хотя бы однажды, было просто невообразимо для этих полных идиотов! Возможно даже, что впереди сидит в носовом отсеке один из чокнутых, ответственных за этот проект.

Но теперь все эти шишки с верфи являются всего лишь обосранными чинушами!

Канцелярские крысы. Тупые хлыщи! Те, кто действительно нужны в жизни, это обычные мастера, люди, имеющие головы и руки.

La Pallice внезапно отодвинулся в очень далекую даль – и все из-за какой-то дурацкой маленькой сломавшейся детальки в головке шноркеля. На лодке находятся в тысячу раз более сложные механизмы, изготовленные на тысяче предприятий. И вот из-за такой возможно крохотной дерьмовой штуковины наша жизнь висит теперь на волоске.

«Продать собственную шкуру дорого насколько возможно!» – так все это, пожалуй, называется. Однако продать дорого получится в том лишь случае, если она будет чего-то стоить!

То, что нас все еще не схватила чертова банда – просто чудо. Вероятно, они говорят себе, что здесь никакая подлодка не может шататься, как бы ни были безумны немцы, и ни один немецкий командир подлодки не решится на то, чтобы идти в надводном положении при плотном контроле радиолокатора.

Я знаю этому объяснение: Если бы они хотели убить нас здесь, то сделали бы это совместив радиолокаторы и прожектора. Так точно, чтобы навести корабли непосредственно на лодку, радиолокатор Томми пока не может. И потому тогда, на последней фазе атаки, должны придти им на помощь прожектора. Но при этом тумане банда с их прожекторами может отдыхать. Вот это и должно быть тем, что спасает нас. Причина же того, что мы все еще существуем – туман. Прожектора только слепили бы экипаж самолета, и не помогали бы находить цель. Туман над водой должен быть тем библейским туманом, который и держит нас в живых.

Не вижу часы над столиком с картами. Но чем может помочь знание времени? Я не засек время, когда началась вся эта пьеса…

Прошла, наверное, целая вечность. Здесь время делится не на часы, здесь оно измеряется вечностями.

Обрубить зубилом! Как долго это может продолжаться теперь, дьявол его знает. Инжмех идет с кормы и несет с собой необходимый инструмент. Когда он приближается и стоит уже под люком, я подаю ему наполовину пустую бутылку яблочного сока.

Инженер раскрывает ее и жадно пьет.

Едва он выбирается наверх, там начинает шум, такой громкий, что мои восприимчивые уши едва могут его вынести: Лодка гремит при каждом ударе по головке зубила так сильно, как будто ее хотят демонтировать и разобрать на лом.

Ничего не помогает! Вовсе ничего не помогает! Два сантиметра канта слишком много! С одной стороны или с каждой? То, что должно быть удалено, должно уйти прочь. Что отсутствует, больше не болит…

От сильной паники и страха дрожу по-детски…

Вверху подрагивает луч света. Конечно: Без света теперь ничего не сделаешь.

Своего рода упрямство набухает во мне. Чудесно! Совершенно чудесно! Продолжайте в том же духе. Этот адский шум и свет посреди Бискайского залива: чистое безумие! Тот, кто еще до сих пор нас не заметил, теперь, наконец, узнает, что мы стоим здесь, технически неисправны с этой трижды проклятой головкой шноркеля. С бортовым вспомогательным инструментом и ночью – кровавая шутка!

Когда же сверху доносятся громкие крики, я сразу понимаю: Они сделали это – молотами и примитивным выдалбливанием, сделали!

Двое спускаются. А за ними также и головка шноркеля появляется в люке и начинает медленно опускаться. Что за расчаленный конец! И что за сцена в этом красном свете! Красные руки снизу, красные руки сверху…

Все на какой-то миг перестают дышать – затем головка шноркеля лежит как вытянутая из моря добыча под шахтой башни.

Однако надо действовать очень быстро! Теперь, наконец, я тоже могу подвигать руками! Лампы вернуть в лодку! Осторожно, чтобы не расколоть стеклянные колбы! Тали снова внутрь, еще все это количество древесины, весь инструмент…

И затем один за другим сползают по лестнице или просто сваливаются вниз с проклятиями и глухим стуком сапог по плиткам коридора парни с палубы.

И до меня вдруг доходит, что наша лодка все время пока обрубали канты головки шноркеля в рубочном люке, неспособна была уйти на глубину: Никто из парней, находившихся наверху, не мог бы войти вниз…

Когда все уже в лодке, наверху появляется замыкающим инжмех, входит, закрывает люк и плотно зажимает маховик дверцы.

Зажимает маховик, возмущаюсь про себя. И затем говорю себе: Это было против всех правил. Но вот командир поднимается и… неужели он хочет сам закрыть люк?

Звучит команда: «Дизель стоп!», идет переключение на электродвигатели, вентилирование закончено и – прочь от поверхности!

Слава Богу, и аллилуйя!

Я мог бы опуститься так, как стою посреди в централе, на колени для молитвы: Мы снова являемся подводной лодкой и, конечно, перед глазами радиолокатора, ищущего нас тоже. Делаю несколько глубоких вдохов. Затем думаю: Если бы мы могли двигаться дальше, просто на электродвигателях до самого La Pallice! Если бы только это получилось! Если бы у нас было для этого достаточное количество тока в батареях…

Если бы словечка “если бы” не было!

Мы можем идти на них только короткое время. Мы должны скоро снова идти под шноркелем…

И говорю себе в утешение: Они делают уже все возможное, чтобы клапан шноркеля снова заработал. Они просто обязаны это сделать! Однако в затылке свербит гадкая мыслишка, что этого еще долго не будет сделано.

А затем на верхней палубе снова начнется все в обратном порядке: Сначала демонтаж, а потом монтаж. Снова собрать все в единое целое, только в обратной последовательности, но с равным риском – так и не иначе…

И поэтому большинство инструмента не уходит обратно в корму, а громоздится в центральном посту, сбоку…

Поскольку вся свободная площадь используется для разборки шноркеля, тащусь в офицерскую кают-компанию. Она представляет своей пустотой необычную картину. Оба серебрянопогонника снова вытянулись на своих выделенных им местах. Потому могу сесть на место инжмеха, вытянуть ноги и откинуть голову.

Внезапно сильно пугаюсь, с усилием раскрываю глаза и смотрю командиру в лицо. Я, наверное, крепко заснул, и командир придвинулся ко мне вплотную, чтобы посмотреть, не случилось ли что со мной: Чувствую, что почти вывихнул шею, настолько сильно моя голова опущена на грудь.

– Извините! – слышу голос командира, и опять впадаю в полузабытье. Как долго я отсутствовал, не знаю. Моя голова все еще полна тех спутанных мыслей, в которых я грезил. Закрыв глаза, пытаюсь их вспомнить и упорядочить, однако мне это не удается.

Замечаю, что объявился старпом. Второй помощник несет вахту, а инжмех парится в центральном посту.

И вдруг я снова все вспомнил: В моем сне все было красным, словно погруженным в кровь. Хорошо, что в централе больше не горит красный свет!

Пытаюсь что-то сказать, но ни слова не срывается с губ: Горло пересохло, и во рту практически нет слюны.

В следующий миг приходит бачковый и хочет нас чем-то накормить. И именно в эту минуту появляется инжмех:

– Ось поплавка сломана. Дефект литья, – докладывает он командиру.

Эти слова возвращают меня, будто электрическим ударом, в жизнь: Дефект литья? Такая ось должна была бы сворачиваться на резьбе, а не отливаться в форме.

Судя по его виду, инжмех кажется совсем без сил, но даже в этом состоянии поглощен происходящим и молчит, подбирая слова. Наконец произносит:

– Будем растачивать. И продевать винты…, – а затем тихо добавляет: – У нас все получится!

И делает при этом резкий взмах рукой, который должен означать, что ему снова надо идти в корму.

– Может, перекусишь? – спрашивает командир.

– Перекусить? – переспрашивает инжмех и, усмехнувшись, исчезает.

Думаю про себя: может ли быть так, что ось сломана из-за падения головки шноркеля? Вероятнее всего, речь идет о заводском браке: Временное крепление плюс еще и брак в работе – это слишком.

Если бы только все наладилось с ремонтом! Мы должны и славить Господа и проклинать его. Одновременно. За этот туман славить, а за допущенный брак – проклинать.

 
«Господи, посылай нам то, что Ты хочешь
В любви или печали
Я верю, что и то и другое
из Твоих рук проистекает.
Я с радостью готов принять все, что Ты мне пошлешь
 – но не то, что Ты на самом деле мне посылаешь…»
 

Пауль Герхардт? Стих невпопад! Никто здесь, во всяком случае, не готов радоваться выпавшим трудностям.

Давненько не смотрел на свои часы. Инжмех и его подчиненные, судя по всему, не слишком спешат. Хорошо еще то, что ремонт может продолжаться до рассвета. Остался ли туман? Остается ли он, по крайней мере, сейчас таким же густым, каким мы нуждаемся в нем?

Болтать друг с другом, для этого теперь не самое лучшее время – лучше перекусить. На двух тарелках лежат в длину нарезанные четвертинки кислых огурцов, которые бачковый расположил – вот умница! – звездообразно. Здесь же лежат кружки колбасы – настоящей сырокопченой колбасы! На третьей тарелке – хлеб.

Если бы кто-нибудь мог видеть нас здесь, на глубине в 60 метров, уплетающими за обе щеки такие деликатесы, то наверняка поверил бы, что все наши несчастья уже покинули нас. На мгновение чувствую себя именно в таком состоянии. При этом никто не знает, как все будет происходить в дальнейшем.

Хоть бы туман не рассеялся! Командир, конечно же, имеет представление о том, какая погода обычно бывает здесь, но лучше сейчас не спрашивать его об этом. Парень кажется и так не в своей тарелке. На самом деле, я прямо-таки любуюсь им в его способности снова и снова собираться в сжатую пружину. А также тем, что он не вмешивается в работу своих людей, если они знают лучше, чем он, что нужно делать. Нет, этот парень вовсе не является пустобрехом и бахвалом, и уж точно никаким живодером – кровопийцей. Просто перегружен навалившимися проблемами – и это очевидно. Боюсь даже суммировать те часы, которые он провел без сна за все это время.

Чувствую, что вскоре не смогу выносить того, что буду принужден на бездеятельность и буду просто сидеть здесь, в кают-компании, безо всякого дела. А потому напряженно придумываю, как пройти в корму и обратно в центральный пост, чтобы посмотреть, как далеко продвинулся ремонт. Но для этого следует придумать соответствующий довод: В ЦП во мне нет теперь никакой нужды.

А как же сложатся наши дела, если у них не заладится с ремонтом? Здесь на борту я уже чувствовал себя не совсем хорошо – но теперь все выглядит еще более дерьмово, чем прежде. И все из-за этой чертовой недолговечности шноркеля! Но тут же запрещаю себе свои внутренние причитания: Без шноркеля в этой части моря нам давно была бы крышка…

В безмолвное наше собрание из ЦП поступает сообщение, что ремонт завершен удачно и головка шноркеля может снова монтироваться.

Услышав это, все как один вскакиваем со своих мест. Я держусь вплотную за командиром, который внезапно снова двигается мягко и быстро, словно кошка.

Головка шноркеля лежит на своем месте – и по ней нельзя увидеть различий от прежнего состояния. Вокруг нее еще стоят на коленях два человека, но инжмех, однако, уже сидит между рулевыми и, не мигая, смотрит отсутствующим взглядом на кусок металла. Но вот он собирается и громко говорит что-то, вроде доклада.