Текст книги "Крепость (ЛП)"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 111 страниц)

ЧАСТЬ II

СНОВА БЕРЛИН

Невольно удивляюсь тому, что на Бендлерштрассе все еще стоит здание нашей конторы. Масленок сидит, наверное, за тем же столом. Вот удивится, когда я скажу, как далека от завершения моя картина с Деницем.

Перед дверью Масленка впервые задерживаюсь. Надо собраться и принять строгий военный вид.

– Прибыл по вашему приказанию, господин капитан! – слетает у меня с губ так скрипуче, как только могу. Масленок аж перекашивается от моего военного ритуала и парадного вступления. В ответ он достает спрятанную было эрзацсигару.

– Ну, как? – интересуется он.

– Замечательно, господин капитан! Из-под одного налета – в другой. При поездке туда – на-лет штурмовиков на поезд, перед Регенсбургом, и это несмотря на платформу с зенитками.

– С чего бы это? – удивляется Масленок. – Штурмовики в ТЕХ местах?

Вид у него такой, словно я кормлю его баснями. Приходится объяснять:

– Поезд стоял перед мостом через Дунай в ожидании разрешающего сигнала светофора, когда завыла сирена. Но машинист не подал состав назад – нет, поезд остался стоять, а паровоз все пускал и пускал пар из трубы. Ни один здравомыслящий человек этого не понял. Начальник поезда тоже – он был бессилен что-либо сделать. А потом на бреющем полете появился этот самолет и со всего имеющегося у него на борту оружия открыл стрельбу по людям…

– Ну, вам чертовски повезло!

Я предпочитаю умолчать о моем коричневом соседе по купе. Итак, слишком разболтался. Замолкаю в ожидании, когда Масленок, наконец, поинтересуется моей работой. Однако капитан слушает меня с видимым удовольствием. На его бесстрастном, словно отполированном лице застыла ухмылка.

Ладно. Продолжим:

– А по дороге сюда я уже крепко застрял в Нюрнберге.

– Не мне вам объяснять, как обстоят дела в Рейхе! – прерывает мои стенания Масленок. – Мы здесь точно так же на фронте, как и вы там.

Только тут до меня доходит, что могло понравиться Масленку в моем рассказе.

– Ну, а как было в Мюнхене?

Мюнхен!

У меня же есть о чем просить. Глубоко вздыхаю и голосом диктора произношу: «Два тяже-тяжелыхналета. Академии тоже досталось. Моему ателье конечно тоже – со всеми работами. Сгорело все!»

У Масленка от удивления вытягивается лицо. Но он тут же высказывает сочувствие: «И чем же мы теперь займемся?» – «У меня дома, в Фельдафинге, есть наброски и эскизы, – я почти проболтался. – Отложим на время, господин капитан.» – «А как далеко вы продвинулись в своей работе?» – интересуется Масленок. Его странно равнодушно звучащий голос приводит меня в замешательство. Неужели только в конце разговора до меня дойдет весь смысл его слов?

– Картина еще не готова – не совсем так, как я хотел бы.

– Видите ли. Запланированная Великая Германская выставка искусств, должно быть, не удастся, из-за ужасного последнего налета на Мюнхен. – Масленок говорит это так, словно читает новости с поля боя и ждет, пока до меня дойдет весь смысл сказанного им. Затем добавляет: «Мы не хотим подвергнуть опасности союзнических бомбардировок немецкое искусство.» Была ли издевка в его голосе?

– Незавершенные шедевры, – откинувшись в кресле, он продолжает к моему удовольствию свою речь, – иногда довольно интересны…

Это звучит как издевка. Присаживаюсь напротив и теряюсь в догадках, считать ли эти слова своего рода решением моей судьбы.

У Масленка наверняка заготовлено что-то еще. Он буравит меня долгим взглядом, а затем произносит: «Я хотел бы, чтобы вы, как можно скорее, выехали в одну из фронтовых флотилий – в седьмую или девятую. Может так статься, что нам, в скором времени понадобится от вас срочный материал! Вам не надо объяснять, в чем дело…».

«В скором времени» – повторяю про себя. Звучит довольно парадоксально и несколько зловеще.

– К тому же эта ваша новая книга, которую, полагаю, вам удастся лучше подготовить во Франции, – продолжает Масленок смотря мне в глаза.

Начинаю терять чувство реальности. И пока Масленок, откинувшись в кресле, закуривает сигарету, и ее приятный дымок поднимется тонкой струйкой вверх, у меня появляется мгновение подумать: Сначала с картин исчезает Геббельс, затем ничего не выходит с портретом Дёница, потом протрубили отбой Великой Германской выставке искусств, а теперь речь вообще за-шла о моей новой книге и все заключено в словах: «Вам не надо объяснять». Был ли этот разговор случайным или специальным сообщением для меня?

В следующий миг узнаю, что должен выехать уже завтра утром – а именно на самолете Ю-52 из Темпельхофа в Париж. Там доложить в Отдел о прибытии и проследовать далее к месту назначения поездом.

– Однако мне нужно еще связаться с несколькими служебными инстанциями, господин капитан!

– Забудьте обо всем! – решительно прерывает меня Масленок. – Завтра утром будут готовы ваши документы. Я имею в виду новое удостоверение военкора, за подписью генерал– фельдмаршала Кейтеля.

Не могу придти в себя от очередной новости. Но что поделаешь? Не каждому выпадает та-кой шанс – убраться из Берлина на передовую. Тяжело вздыхаю. В конце концов, Масленок мой покровитель и хочет отправить меня в мнимую безопасность.

– Как я уже сказал: Вам необходимо как можно скорее выехать и вернуться во флотилию.

Смотрю не мигая в розовое лицо капитана. На нем ничего нельзя прочитать, т. к. взгляд направлен в столешницу письменного стола. А затем, слегка гнусавя, он продолжает: «Ваши дамы арестованы…»

Что это значит: Ваши дамы арестованы…? Я что-то не понял, что он сказал. Что значит: Ваши дамы? Он же не имеет в виду Симону?!

– И именно в Бресте, – голос Масленка доносится до меня словно издалека: – Одна ваша очень близкая дама…

В Бресте? Симона в Бресте? Но ЭТОГО не может быть! Однако Масленок продолжает: «В Ла Боле тоже – своего рода волна арестов…».

В голове проносится молнией: Вот это новость так новость! Надо сдержаться! Не мигая, смотрю на Масленка и пытаюсь осознать услышанное.

Чувствую себя так, словно Масленок по ошибке зачитал не ту строчку из рукописи, предназначенную для совершенной другой ситуации. Тон его голоса тот же что и прежде, да содержание изменилось.

Масленок молчит. Он выдерживает мой прямой взгляд. Секунда, кажется длится вечно. На-конец он произносит: Я хотел сказать вам только это.» Снова пауза, на этот раз короче, а затем тем же, долгое время сдерживаемым тоном: «вам надо позаботиться о том, чтобы ваша вторая книга как можно быстрее увидела свет. Вероятно, для освежения памяти вам надо будет выйти в море. Это было бы лучше всего…»

В эту секунду до меня доходит весь смысл сказанного: Симона арестована!

Я все время боялся услышать именно это известие.

Но, то, что она будет сообщена мне здесь, в Берлине, через Масленка…. Однако это должно было когда-то произойти! Симона делала слишком большие ставки. Надо собрать в кулак всю волю, чтобы не выдать своего испуга. Ничем его не выказать. Напустить на себя ледяное хладнокровие. Ни шелохнуться, ни кашлянуть. Говорить ясно и отчетливо! Не бледнеть! Не моргать! Масленок ведет себя так, словно совершенно случайно шепнул мне эту информацию – и теперь следит за моей реакцией. Сидит, делая вид, что внимательно изучает поверхность стоящего перед ним письменного стола, однако по всему видно, что внимательно следит за мной, каждым моим движением.

– В Бресте находится ваш бывший командир… – произносит он деловито. Едва соображаю, что могу сказать в ответ, как Масленок добавляет: – На должности командира флотилии, как мне доложили…

– Так точно, господин капитан! – выпаливаю, кажется, слишком громко и быстро. Одновременно думаю: что же это такое? Все звучит как-то уж очень странно. Самодовольно, я бы даже сказал, слишком уж цинично. Меня вдруг пронзает острое чувство того, что Масленок знает гораздо больше, чем позволил мне узнать. Я внезапно замираю оттого, что ясно представил, что Масленок мог бы знать ВСЕ.

Но какое отношение ко всему сказанному ранее имеет Старик? Что там произошло? Что случилось в Бресте?

– Вы должны вернуться как можно быстрее… – произносит Масленок безапелляционно и, словно подводя итог нашему разговору.

Вернуться? Что значит «вернуться»? Хочу спросить, но буквально давлюсь вопросом. В Ла Боль? В Брест?

Масленок сидит, откинувшись в кресле и попыхивая очередной сигарой. Густой дым создает уютную, совсем неслужебную, атмосферу. Если Масленок так ведет себя, то он, наверное, должен мне еще что-то рассказать.

Мои мысли прерываются его голосом. Провожая взглядом очередное кольцо сигарного дыма, он произносит:

– Ваша французская знакомая – архитектор?

Архитектор? Отзывается во мне эхом. Это еще что за новости?

Просто счастье, что Масленок не смотрит на меня в этот момент: Все его внимание поглощено выпускаемыми им дымовыми кренделями. Вероятнее всего, он и не ждет от меня какого-либо подтверждения или опровержения. Потому все так же, равнодушно продолжает:

– Из-за особых способностей вашей дамы, она была – вполне официально – затребована в Брест. Во флотилию….

Господи! Архитектор – особые способности – затребована во флотилию? У меня кружится голова. Откуда все это известно Масленку?

Мой визави глубоко вздыхает и смотрит на меня своими чистыми ясными голубыми глаза-ми:

– Деятельность вышеупомянутой дамы длилась не очень долго – всего лишь до ее ареста….

Затребована в Брест – а затем арестована? Кем интересно бы знать? Старик, видно, в довольно трудном положении. А я?

Для Масленка дело кажется законченным. Он развивает тему:

– До отъезда вам вот что еще надо сделать: поехать в Карлсбад и получить разрешение на бумагу. Мне сообщили, что оно уже там готово. В вашем издательстве его уже давно ждут. А вообще-то, лучше я поеду с вами. Телефон у них как надо сейчас не работает. Ничего, прогулка мне не повредит.

Прямо дом сумасшедших какой-то: почему это Масленку тоже туда надо? Может он хочет меня основательно попотрошить – но за стенами своего кабинета, который имеет уши?

Масленок прикрепляет к поясу ремень кортика и натягивает на руки, медленно и аккуратно, словно соблюдая некий обязательный ритуал, кожаные перчатки.

Стриптиз наоборот, мелькает у меня мысль: однажды, в Парижском Баль Майоле, я видел подобный номер, но тогда стриптизерша стягивала со своих рук перчатки в таком же скоростном темпе и сорвала бурные аплодисменты. К чему весь этот выпендреж?

Спустя какое-то время мы уже чинно вышагиваем «держа ногу», плечом к плечу по Бендлерштрассе к Тирпицуфер, а затем вдоль по набережной Ландверканала в направлении Потсдамского моста. Рядом со своим от-письменного-стола капитаном, его красивым кашне, чувствую себя несколько неуютно: Я совершенно не выгляжу на все «пять».

Навстречу нам идет какой-то флотский чиновник, но с офицерским погонами, указывающими на занимаемую им высокую должность, и до меня долетает: «Приветствую вас от всего сердца!» И это из-за того, что я глубоко задумавшись, чисто интуитивно, поприветствовал чинушу не обратив на него никакого внимания.

– Прошу прощения! – кратко отвечаю на его приветствие. Этот проклятый ритуал вскидывания рук уже вызывает у меня судорогу правой руки. И все-таки приходится его соблюдать даже среди горящих от ночного налета развалин домов! Меня удивляет то, нигде не видно пожарных команд: остатки домов просто догорают. Однако молодцеватой браваде находится место и здесь.

Идем по разбитому стеклу. Под ногами песок то хрустит, то звенит. «Легко разбить лишь две вещи – счастье и стекло!» Чепуха! Но в следующую минуту в мозгу вспыхивают новые строчки: «Зеленое стекло бокала вгрызается в мою руку / О, Брат! Неужели так же просто и я умру за Родину?…» Проклятье: теперь строки слишком психологичны! Старик имел обыкновение так говорить, когда Томми выследили нас с помощью своей системы ASDIC и собирались отправить нас на дно. Тут мои мысли вдруг перескочили к Симоне: не хватало еще, чтобы обнаружилось, что Симона дважды была в Германии.

Позвонить Старику? Этот упрямый идиот, скорее всего и виноват во всем, что случилось! Но это довольно рискованный шаг. Стоит ли ковырять Масленка дальше по этой теме? Притворившись, что я не понял, о чем он говорил?

Арестована! Но за что? Ради всех святых: за что?

То, что Симона рисковала, было более чем дерзость с ее стороны – это было чистое безумие. Я ей об этом довольно часто говорил с упреком. Довольно. Задай себе вопрос лучше, действительно ли она понимала, что ее любовь к пустяшным тайнам, и ее заговорщицкое поведение могут привести к такому результату? А когда она отмахивалась от моих достаточно нудных размышлений вслух, разве тогда она думала о моем пессимизме? А может она просто желала походить на Жанну д’Арк или Мату Хари? Желала, не будучи никакой шпионкой, просто при-мерить на себя одну из этих ролей? Мне позволялось время от времени, на краткий миг, заглянуть в ее карты – на такой короткий миг, что было трудно понять: были они крапленые или нет. Это в любом случае был довольно надежный способ заинтриговать меня. А может, эта игра была чем-то большим?

Куда ее занесло, эту свинью, Симону? Я еще не узнал, где содержатся арестованные французы. Скорее всего, в Париже. Те, кто дергает за веревочки, вероятнее всего сидят в Париже. В конце концов, жить там получше. Ладно, хорошо, что завтра я вылетаю в Париж. А там? Как дальше вести себя? Если уж Масленок имеет всю картину того, что произошло, то значит, об аресте Симоны известия дошли до Бисмарка. Бог его знает, что еще должно произойти.

Навстречу нам движется группа офицеров, в отлично сшитой и ладно сидящей новенькой форме. А как молодцевато идут: словно на строевом плацу в Глюкштадте. И это четкое приветствие в движении с прикладыванием ладони к фуражке! Так называлось это строевое упражнение и его отработка до самого обеда.

Что за нелепая постановка: оперетка на перекрестке. Начищенные сапоги, галифе со вставками на заднице из тонкой кожи и болтающиеся на перевязи в такт шагам кортики – все это превращает бравых офицеров в гомиков. Дополняют это впечатление и слишком высоко задранные тульи фуражек. Давно подозреваю, что и Масленок относится к этой категории. Его полное достоинства движение по этой улице – приветствия и ответы на приветствия и при этом тонкая улыбка – все это действует мне на нервы. Но может быть, я просто ошибаюсь в этом человеке?

Значит, фактически, Симона – шпионка? Но почему же она тогда прицепилась ко мне? Ведь я простой лейтенант. Был ли в этом весь ее расчет? Может быть, у Симоны был план двигаться в своей карьере по ступенькам? А может, она убедила себя, что ее выход сразу на какого-нибудь командира, особенно обладающего разными секретами, станет ее провалом? Или она в своей хитрой расчетливости решила, что у меня больше перспектив, чем у обычного офицера-подводника? внезапно замечаю, что, как и всякий человек, говорящий сам с собой, делаю непроизвольные жесты рукой, в подкрепление своих мыслей. Возможно, Масленок не увидел эту ужасную жестикуляцию?

Называется, вывернулся! Баран! Теперь и я стал жертвой этого лозунга: «Тише! Враг вездесущ!» Постой-ка. А кто сказал, что Симона шпионка?

Что сегодня за день? Если не ошибаюсь – 2 июня. Небо закрыто облаками. Хотя налеты совершаются в любую погоду. Так, шагая позади капитана, вдруг осознаю, что время от времени погладываю на небо, словно охотничья собака, вынюхивая дичь. И в то же время думаю о Старике: Старик ведь точно так принюхивался в ситуациях, которые были для него не совсем приятны. Лишний раз я убедился в этом во время налета на Сен-Назер: там он все время втягивал голову в плечи и бросал косые взгляды в небо. «Мне это совсем не нравится!» то и дело срыва-лось с его губ. каждый раз это звучало так, словно он обладал звериным чутьем.

Симона арестована. Зуркамп арестован. Царь Петр был единственной моей опорой. К кому теперь я могу обратиться?

К тете Хильде в Лейпциге? Надо бы ей позвонить…. Но говорить по телефону в открытую? К кому еще? Венц мертва. Шварц мертва…. Все кончено, все разрушено.

С трудом нахожу среди разрушений тропинку вдоль канала. И внезапно, среди всего этого безобразия вижу, что уже зацвели каштаны. Каштановые свечи на каждой ветке! Их цветение – это смесь красного и белого. И тут на меня нахлынули воспоминания о Елисейских полях. Но там еще была тонкая радужная вуаль из разлетающихся верх и в стороны водяных струй фонтанов: именно так я нарисовал то место, но подвергся критике со стороны Лео: «Цветение каштанов и фонтаны – в эти-то времена!»

Вдруг сердце сжимается от увиденного: между каштановых свечей горит багрово-красный цветок. Это пламя! Я уже устал от всех этих зловещих сочетаний: красные цветы и алое пламя! надо взять себя в руки, если не хочу разрыдаться.

В этот миг Масленок резко прерывает мои размышления: «Вы не слишком дисциплинированы!»

Что за чепуху несет этот щеголь! Но вслух произношу, как автомат: «Прошу прощения, гос-подин капитан!»

Масленок примирительно бормочет, придав лицу озабоченный вид: «Что с вами на самом деле происходит?»

Со мной? Происходит? Запинаясь, отвечаю: «Ничего, господин капитан!» – «Ну, я бы так не сказал! – Масленок добавляет немного веселее. – Мы здесь все очень верим в вашу работу. Но вы кажетесь очень рассеянным.»

Мне надо бы соврать ему как можно убедительнее; для того, чтобы помириться. Конечно, ни слова о Симоне и Старике. Ладно, начнем:

– Меня гложет мысль о Кэмпбеллтауне, эсминце, с помощью которого наши друзья с той стороны, в 1942 году протаранили ворота нормандского шлюза в Сен-Назере, господин капитан! Уже давно хотел написать об этом захватывающую историю!»

Снова ладонь к козырьку! Снова, снова и снова! А теперь уже навстречу топает целый полк старших офицеров, и я держу будто приклеенную руку у козырька фуражки.

В эту секунду задается вой сирен. Посмотрим, злорадствую в душе, что теперь предпримет Масленок. Под его конторой наверняка находится первоклассное бомбоубежище. Но мы вовсе не там, а здесь, почти у самой Шпрее с ее черными водами. Темно-серые, вызывающие уважение здания ОКМ слева, мы уже оставили за спиной. Осталось совсем недалеко до большого моста.

– Немного дальше, по ходу нашего движения находится хороший бункер. Самолеты пока еще на подлете, и у нас достаточно времени, чтобы добраться туда. – голос Масленка прерывает ход моих мыслей. – Хотя, рановато для налета.

Удивительно, как Масленок пытается казаться хладнокровным, – мелькает мысль. При этом, наверное, истекает холодным потом от страха.

Быстрым шагом мимо нас проходят два генерала. Я уже позволяю себе идти в этот момент медленнее, чем Масленок.

– Куда эти-то спешат? – задаю вопрос и стараюсь добавить уверенности в голос.

– На Бендлерштрассе тоже есть убежище. Но это, под зданием Дома Германского Интуризма лучше, только не все об этом знают.

Женщина в паническом страхе толкает перед собой детскую коляску. Проходим мимо стоящего неподвижно автомобиля. И тут, сверху доносится органное гудение, и оно, ширясь, накрывает город.

Не имею никакого представления, сколько еще топать до убежища, к которому мы так стремимся. Знаю лишь одно: у нас не так уж много времени осталось. Улица будто вымерла.

Доносятся отрывистые дробные звуки: это стреляют легкие зенитки. Наверное, в этот раз налет совершают штурмовики.

Слава Богу, вот и убежище, к которому мы так стремились, под этим большим зданием. Теперь вниз по лестнице, толстая переборка, звук закрывающейся кремальеры. Видно, мы последние.

Как говорится: фактически современное, добротно выстроенное бомбоубежище! Бетонные стены побелены, стальные балки аккуратно окрашены суриком. Сочетание белого и красной киновари: сделано со вкусом! Дополняют всю эту красоту кроваво-красные ведра по углам, с тщательно нарисованными белой краской по шаблону цифрами на боках и один огнетушитель, больше похожий на детскую брызгалку. У стены ящик с песком и две кирки. Здесь же табурет с ножками, скрепленными косыми распорками, несколько аккуратных канцелярских стульев и даже старое деревянное кресло-качалка. Несколько столов. Из грубых еловых досок. Но это все же лучше, чем ничего. На одном лежит газета «Фолькише Беобахтер». По стенам – серые ящики с большими висячими замками на них. К задней стене прикреплены две лопаты и два багра. Бетонированный пол покрыт стареньким линолеумом. На потолке толстая, окрашенная в белое труба. И никакого хлама, никаких загородок – просто безупречный офицерский погребок, без паутины и падающих на голову капель воды. Вода, вне всякого сомнения, была бы вредна для этого помещения.

Осматриваю дверь убежища. Она имеет двойной запор. В двери также два небольших, зарешеченных круглых сквозных оконца. Исследую стены и потолок: не вижу никаких следов вентиляции, и мне это совсем не нравится.

Я уже стал докой по бомбоубежищам. Например, хорошо знаю, какая должна быть разница между хорошим и плохим убежищем. Если бы можно было, то с удовольствием тут бы и остался. На вскидку, все выглядит довольно прилично. Утешаю себя еще и тем, что надо мной 5 или 6 этажей. А может и больше…. Значит, сначала рухнут они.

И тут слышу резкий, усиливающийся свист, а в следующую секунду в ноги ударяет дрожь детонации близких взрывов.

Началось: все убежище затряслось, словно в лихорадке. Пол заходил ходуном: бомбы упали чертовски близко! Но над нами же многоэтажное здание! В убежище собралось чудесное общество: какой-то адмирал, три корветтен-капитана. На головах фуражки, сбоку нелепо болтаются кортики.

Раздается мощный удар! Пол убежища вздыбливается, словно необъезженный мустанг. Грохот, треск, визг! Меня сбивает с ног. Кажется, что убежище сейчас расползется по швам. Не один, а штук 10 взрывов, буквально один за другим, с промежутками в доли секунды, накрывают наш район: бомбометание по площадям! – Бедные мои барабанные перепонки! – мелькает мысль. – А глаза? Я почему-то ничего не вижу! До меня доносятся крики команд, визг женщин. Пронзительные рыдания. Значит, со слухом у меня порядок. Где-то там, в полутьме, должно быть есть медперсонал. С глазами тоже порядок, Только из-за висящей пыли я едва могу что-либо разглядеть.

Ау, смерть и сам дьявол: эти плохие парни разгрузили на нас весь свой смертоносный груз! Бомбежке, кажется, нет конца: бомбят центр города – и довольно основательно. Вот свиньи! Но славно, что нам на пути попался этот бункер, правда, почти никакой вентиляции, ну да ладно! И везет же мне: всегда влезу в самое пекло! Каждый раз попадаю в такое вот дерьмо! Куда бы ни пошел, везде найду свою кучу говна. И всегда так: Я – настоящий неудачник, лузер. Набросить бы на себя что-либо, чтобы не испачкать форму, когда придется выбираться!

Вновь громовой удар и меня швыряет на пол. Темно. Но что на этот раз? Этот сильный грохот по металлической двери? И вдруг – тишина. Я – оглох? А куда делся свет?

Защелкали зажигалки. Есть и фонарики. Бледные пятна их света нервно бегают по стенам и потолку. Зажгли и лампы от динамо-машины, издающей ужасный скрипучий шум: – практично, конечно, но противно.

Что же это за удар в дверь был? Отчетливо слышу проникновение в наш бункер песка и гравия.

Света все меньше. Опять щелкают зажигалки. В их мерцающем свете вижу: правый нижний угол двери вогнут внутрь убежища. Неужели и остальная ее часть перекосилась? Не обман ли это зрения? Может это всего лишь световой эффект? Это пепел или песок проникает сюда?

Сыпется! Хочу рассмеяться: такого со мной еще не было! Что-то новенькое в нашей про-грамме. За дверью щебень. Что за черт: он там течет! – мелькает в голове дурацкая рифма.

Пепел и песок, смешиваясь, проникают внутрь. Словно из густого тумана выхватывают мерцающие огоньки зажигалок целую галерею растерянных лиц: прямо театральный эффект! Вырождающееся искусство: рты, как черные провалы. Вблизи различаю две фигуры – бледно-серые, словно призраки. Соображаю: это же из-за пыли! Она плотно покрывает этих людей. Но почему они не отряхиваются? Уж не столбняк ли у них? А может, и я выгляжу таким же призраком?

Снаружи что-то грохочет. Кто-то закашлялся, да так сильно захрипел захлебываясь кашлем, словно сейчас ноги протянет. Никакого сомнения: мои барабанные перепонки не пострадали! Я даже различаю голоса в глубине помещения: «Ну, парни, и застряли же мы тут!» – «Да. Бомбят кучно и очень близко!»

Словно подчиняясь чьей-то воле, ощупываю себя с ног до головы: все цело! Все в порядке! Проклятая дверь, наверное, скоро не выдержит внешнего давления. Сама по себе тряска и вибрация для нас не опасны: да вот дверь, кажется, все более подается внутрь.

Немного больше света, постоянного, без мерцания, не помешало бы. Проклятье: здесь нет телефона. И я все еще ничего не могу разглядеть! Как же можно дать знать о себе без телефона?

Окрашенные красным суриком несущие балки выдержали все удары. Еще при первом взгляде на них, они вызывали ощущение надежности.

Из толпы сбившихся у двери людей доносится суматошный говор. Хоть бы заткнулись! Тогда можно было бы хоть какие-то звуки снаружи уловить. Пропажа собравшихся здесь высоких чинов, очевидно, будет скоро замечена. Их начнут искать, и может быть доберутся до нас. на-верное, от Дома Германского Интуризма осталось не так уж и много. Трубы, привлекшие мое внимание вначале, целы. Но скоро могут возникнуть проблемы с поступлением воздуха. Одна-ко, пока живем….

Высокий, как у кастрата, голос действует мне на нервы. Кажется, он исходит от какого-то старого «мешка» с плетеными погонами на плечах. Еще больше таких же «мешков» подняли дружный гвалт. Все голоса пронизаны страхом. Господи! Хоть бы они заткнулись и не рвали мои истощенные нервы. Что остается нам делать, как не ждать спокойно, пока нас раскопают?

А где же мой капитан? Не видно что-то. Может, забился в какой-нибудь уголок? Ага! Вот он, легок на помине!

– У меня все в порядке! – произносит Масленок. – Но засели мы здорово!

Пол опять заходил ходуном. Снова бомбежка? Думается, они не должны вновь бомбить разрушенное над нами здание. Немногое же там уцелело. Несущие конструкции, конечно же там уничтожены. Здание рухнуло, как карточный домик!

Вспомнилось почему-то, что в Хемнице, по дешевке продают треснутые яйца, если берешь сразу 60 штук. Но с ними надо быть чертовски осторожным. Особенно дешево, если берешь вперемежку «треснутые» и «грязные». Помню, оптовый магазин «Орбита» на Театерштрассе, располагался прямо у рыбного магазина Кайма. Бабушка Буххайм никогда не покупала нормальных яиц.

Воспоминания улетели прочь. Устраиваюсь поудобнее на каком-то низеньком, поставленном на попа ящике. У меня возникает тоже чувство, что я испытал однажды, когда попал в самолете в грозу.

Господи! Если бы не эти истошные крики моих соседей по убежищу! Даже раздающиеся звуки войны не заглушают их резкие, пронзительные крики. Придется слушать этих истериков все время, пока будем здесь. А голос «кастрата» тем временем все набирает и набирает высоту.

Какой-то лейтенант ВВС корчит из себя важную персону. Менторским тоном он разъясняет сгрудившимся вокруг людям: «Самолеты противника оснащены радиолокационным координатором цели, и они с его помощью, сбрасывают бомбы на цель даже через густую облачность. Как раз в такую погоду, когда наши «Мессершмитты» не могут летать, они им и пригодились!»

Ясно. Теперь и я в курсе событий. Значит, будем жить дальше.

Пока нас раскопают, пройдет немало времени. Если бы я только имел хоть какое-нибудь представление, сколько над нами лежит тонн разрушенных бетонных конструкций и щебня! Если представить, что все строение рухнуло под бомбами и ВСЕ этажи свалились на нас, тогда «лишь на Господа уповаем мы!»

С каким наслаждением прекратил бы ведущиеся вокруг меня обреченные разговоры. Они постоянно вмешиваются в ход моих мыслей.

– Это длится уже чертовски долго! – слышу в десятый раз. И тут же: «Не стоит сомневаться в том, что нас скоро откопают!» – «Они же еще не весь Берлин превратили в пыль и пепел!» – «Это самый сумасшедший налет на город…»

Интересно: это были янки или томми? Не могу сообразить, чьи самолеты совершают налеты ночью, а чьи днем – только помню, что есть какие-то классификационные особенности. Спросить бы Масленка. Несколько минут размышляю: спросить или не стоит? А, пусть будет, как есть.

Остается ждать и чаи попивать. Жаль, что подходит лишь первая часть: чая здесь нет. Готов пить что угодно. О том, что в этой норе придется кому-то не один час провести, эти умники из ПВО не подумали. Нет ничего даже отдаленно похожего на капли воды.

Вот уж влип, так влип!

Надо собрать нервы в кулак. Если здесь начнется паника, то не хочу пасть ее жертвой. Главное то, что убежище выдержало. Что еще требовать? Воды. Но нигде ни следа водопровода или питьевых бачков. Чудненько!

Эти парни хотели, очевидно, отбомбить район ОКВ. Но, держу пари, ОКВ уцелело. Как раньше не могли они в них попасть, так и теперь, скорее всего, промахнулись.

То, что снаружи ничего не слышно, начинает и меня беспокоить. Если бы тяжеленные об-ломки начали уже растаскивать, то был бы слышен грохот и шум. Но, как ни напрягаю слух, снаружи стоит тишина.

В голову лезут воспоминания, как нас обучали в Дрезденской Академии искусств защите от воздушного налета. Как наяву вижу тяжелое, красное лицо какого-то бонзы, в полном военном наряде, а в ушах раздается его разносящийся в просторном актовом зале, зычный голос: «Прежде всего, мы обсудим с вами вопрос самозащиты. Задача самозащиты – это защитить себя самому. Отсюда и смысл названия – САМОЗАЩИТА!» его речь звучит в ушах как живая, и я слышу даже оттенки эха. Становится немного легче.

Экипажи бомбардировщиков! Мысли мои вновь устремляются к этим недосягаемым в глубине неба парням. Только этого мне сейчас и не хватает! Что за дерьмовая война для этих ребят. долететь с бомбами до Берлина, прорваться сквозь цепь зенитного огня, прицелиться и провести точное бомбометание под шквальным огнем зениток, затем выйти из под их огня, лечь на обратный курс и добраться до дома. А пока все это кончится, несколько раз попасть в силки и выбраться из них и попасть вновь….

На память вновь приходит воздушный налет на наше расположение в Нормандии: на шлюз. Что за безумные томми! Сколько же из них погибло уже во Франции?

А мысли, словно скакуны, уносят меня вдаль: к Симоне! Симона. Шпионка? Налет на Сен-Назер! Неужто Симона действительно имела к этому какое-то отношение? Обладала ли она информацией, что томми со своим эсминцем Кэмпбеллтаун пойдут вверх по Луаре? Знала ли она об их дальнейших планах?

Старику чертовски повезло, что он тогда не взлетел на воздух. А теперь ему подложили очередную свинью, тем, что он находится в шаге от полномасштабной высадки союзников во Франции. Симона и Старик: совершенно отчетливо вижу вдруг тот букет нарциссов…. А то совершенно безумное вечернее приглашение, когда я вернулся …. Я-то думал, что все это стер-лось из моей памяти, как стираются следы мела со школьной доски мокрой тряпкой. Но тут? Приплыли! Вижу все события и лица так отчетливо, словно только вчера все пережил.