Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 111 страниц)

БЕРЛИН – МЮНХЕН

Почти полночь, когда наш поезд покидает крытую платформу. Облегченно перевожу дух: ну, в добрый путь! Однако через четверть часа мы вновь останавливаемся. А затем еще раз, хотя снаружи не видно никакой станции. Надежда уже завтра быть в Мюнхене быстро испаряется. Если такие козлиные прыжки будут повторяться и дальше, то потребуется в два раза больше времени на эту поездку.

Что ж! Главная моя забота сейчас, это как я, со своим грузом в двадцать, довольно объемных, тщательно свернутых полотен и кругом скульптора, доберусь из Мюнхена в Тутцинг. Тут уж надо крепко подумать! Немного успокоившись, обдумываю предстоящую перспективу, когда издалека доносится пыхтение паровоза, и сквозь него слышу бешеный стук в дверь моего купе. Но все это едва пробивается сквозь охвативший меня сон.

Должно быть, я здорово уснул, потому что когда просыпаюсь, снаружи уже рассветает. Поезд стоит. Где это мы?

От начальника поезда узнаю, что мы стоим недалеко от Лейпцига и в данный момент еще не въехали в город, поскольку там сильный воздушный налет. Но очевидно он продлится недолго.

Когда, наконец, поезд трогается, стоит яркий полдень. Наш график сорван на несколько часов. Когда же мы такими темпами доберемся до Мюнхена?

Внезапно, одним рывком, дверь купе распахивается, да так резко, что я буквально подпрыгиваю на своем месте.

– Хайль Гитлер! – и резкий бросок руки вверх. Я в таком смятении, что потерял всякую реакцию. В проеме двери, словно приведение, вижу этакого «золотого фазана» в полном боевом наряде. Слишком большая фуражка-тарелка, брюки в обтяжку, коричневые сапоги. Глаз невольно выхватывает четырехлапого краба в петлице, завязанный узлом галстук – все прямо как на манекене в военном магазине. В завершение, у этого парня, занявшего собой весь проем, точно такие же, как и у фюрера чернеют под носом жирными каплями усики. Я невольно опешил от этого вида.

Наконец прихожу в себя:

– Это курьерское купе Вермахта!

В ответ этот «фазан» заявляет с улыбкой:

– О Вермахте здесь речи вообще не идет!

Скрип новеньких сапог, и почти одновременно: «Позвольте пройти!» Тут же «фазан» делает мне навстречу два шага сует нечто напечатанное на машинке мне в лицо. Отстраняюсь и невольно качаю головой. Мне хочется вытряхнуть из ушей этот трескуче-растянутое «Позвольте!» и убрать из глаз наглый образ. Но это, так внезапно появившееся красное личико окидывает меня наглым взглядом, складывает свою грязную бумажку обратно по изломам, заводит одну руку назад так, что становится видна пряжка портупеи, а другой, свободную кладет на петлю портупеи, где висит пистолет. Чувствую, что превращаюсь в невольного свидетеля какой-то пьесы одного актера. В следующий миг портупея и пистолет пренебрежительно брошены в багажную сетку над полкой, вместо того, чтобы их повесить на платяной крючок.

А затем наступило действо. С каким упоением этот человечек расстегивал свой китель с огромными накладными карманами: он так широко его раскрывал, что стали видны широкие подтяжки и слишком высоко сидящий ремень брюк. Устроившись поудобнее, он замурлыкал какой-то походный марш, а я смотрел на все это как зачарованный и безо всяких комментариев.

Поезд снова останавливается. На проплывающем мимо указателе замечаю надпись «Регенсбург – Северный». Регенсбург? Как так? Как это мы едем через Регенсбург?

Когда Фазан снимает в конце концов фуражку и отправляет ее к своей поклаже, голова его резко уменьшается, а вместе с нею и вся фигура. Удивительно: кроме усиков а-ля Гитлер, он еще и бешенный такой же, как и его любимый Фюрер! А может он лишь пародирует Фюрера? Интересно, как этот «фазан» вообще здесь оказался? Почему он вообще не на фронте?

– Знаете, это купе не для всех и оно было закрыто на замок! – произношу несколько запинаясь. И тут же скрипучий голос в ответ:

– Да что вы говорите? – При этих словах крысиная морда сует мне под нос четырехгранный ключ, да так, что в ответ хочется врезать ему по зубам. В мозгу закипает ярость, словно пар в закрытом цилиндре. Напрягаюсь весь, чтобы не сорваться. А этот паршивец, закончив тираду, откинулся прямо напротив меня и захрапел во всю глотку.

Господи! Ну, какого черта мы все не едем? Что там еще случилось?

Чтобы не смотреть на храпящую рожу высовываюсь из окна и слежу за каким-то краснофуражечником, как он скачет из одной двери в другую, под левым локтем зажата сигнальная лопатка, в правой руке кипа бумаг. Бросаю взгляд на далеко впереди согнувшегося у паровоза человека, а затем на огни семафора: путь для нас пока закрыт.

Возвращаюсь на свое место, поднимаю немного выше стекло, оборачиваюсь и вновь смотрю на храпящего налетчика.

Так вырядиться как он, на пятом году войны, на это нужна определенная смелость. Фазан и защитник отечества одновременно. Едва ли он осмелился бы показаться на улицах Берлина в таком наряде.

А это что он делает? Как завороженный смотрю, как он изловчился и правую ногу подсунул под соседнее сидение. Прерывисто дыша, он стягивает с ноги сапог. Уму не постижимо, как это он так изловчился. Теперь очередь левого сапога. Сделал это и вздох глубокого удовлетворения разнесся по купе. Вижу серые носки, брюки, зашнурованные на икрах, словно ботинки, а теперь, не верю своим глазам, эта крыса скребет себе сквозь носки все десять пальцев! Некоторое время сижу как пришибленный, а в следующий миг по купе разносится такой кислый запах немытых ног, что становится нечем дышать. Во мне все кипит от гнева к этой нацистской свинье. Сдерживаюсь и, собрав всю волю в кулак, обращаюсь, вложив величайшее уважение в голос, к этой свинье:

– Разрешите еще раз взглянуть на ваше удостоверение?

Определив, что я на целую голову выше него, да и по весу раза в два тяжелее, вняв моей просьбе, он высоко подпрыгивает, достает конверт из кармана мундира, подходит ко мне в своих серых носках и с наглой ухмылкой достает аккуратно сложенную бумажку. Жирная, затертая бумажка скользит, словно тряпица у меня меж пальцев. Внимательно читаю: «Настоящее удостоверение выдано исполняющему обязанности Ксаверу Герхардингеру …», но мой взгляд уже скользит вверх, туда, где синеет штамп с символом государственной власти и готическими буквами заголовок: РАЙОННЫЙ КОМИТЕТ НСДАП. Гнев застит мне глаза, и не думая о своей правоте яростно рву бумажку на мелкие кусочки, приговаривая «Так! Так! И вот так!» пока обрывки летят через открытое окно, прихожу в себя.

У «фазана» рот буквально принял положение широко открытой буквы «О». а у меня мелькает мысль: Бог мой! Как же по-идиотски он выглядит: это «О», усики под ним и широко открытые глаза. Серые носки – один палец, большой на правой ноге, торчит из дырки наружу. Обжатые бедра, тонкие икры – я уже не выдерживаю: смех сотрясает меня, громкий, нервный, булькающий смех, который длится и длится. Он толчками вырывается у меня из глубины живота.

У Крысы отваливается челюсть. Глаза сверкают от ярости и недоумения. Вдруг он разворачивается, протягивает руку к багажной полке – и в эту секунду поезд дергается. Попутчик, едва удержавшись на ногах, не достает до пистолета. Хочу схватить его за руку, но повторный толчок поезда бросает меня на него.

– Ну, подожди! Ты за это поплатишься! – тяжело выдыхает Крыса-фазан. Едва оправившись от падения на него в результате толчка поезда, меня разбирает неудержимый смех, а Крыса-фазан распахнул дверь и во всю мочь орет, призывая начальника поезда. Меня так и подмывает выбросить его пистолет и сапоги в окно. В этот миг вновь передо мной возникает перекошенное от ярости лицо. В целях предосторожности выхватываю свой пистолет и интересуюсь:

– Поиграем в ковбоев, а?

– Да я... Да я… Я тебя арестую!!! – кукарекает Крыса-фазан, – Ты… Ты…Ты поплатишься за это!

Какой-то человек, проходивший по проходу вагона, с любопытством останавливается, но, увидев пистолет, тут же смывается, не желая становиться свидетелем всего происходящего.

Поезд, наконец, начинает движение. Колеса стучат, но в их перестук врывается какой-то визг. С обеих сторон снаружи вагона доносится вой сирен: воздушная тревога. Крыса-фазан брызжет слюной от ярости, но фальцет его голосочка заглушается воем сирены и перестуком колес.

Сирена воет не переставая. Поднимаю окно выше и думаю: к черту из этого города! Фазан уже влез в свои сапоги. Красный как рак, а ругательства так и хлещут из его пасти. Упаковывает сумку, натягивает фуражку-аэродром: по всему видать хочет уйти. Не проходит и нескольких минут, как он пулей выскакивает из купе в поисках начальника поезда.

Поезд вновь останавливается. На небе плотная облачность. Наши зенитки лупят в белый свет как в копеечку. Очевидно, возможен комбинированный налет: сверху бомбардировщики, внизу истребители: карусель. Кажется, хоть штурмовиков у них сейчас нет.

Не сомневаюсь: их цель – мосты через Дунай. Они метят как раз в мост, перед которым мы остановились! Клубы пара, выпускаемые нашим паровозом – лучше демаскировки не придумать! Ну и свинья же этот машинист! Неужели нельзя прикрыть вентили на несколько минут? Или тогда котел взорвется?

Снаружи доносится гвалт людской толпы. Быстро достаю фотоаппарат, вижу как люди выбегают из вагонов. А поскольку платформы нет и в помине, им приходится прыгать с нижней ступеньки подножки. При этом некоторые срываются, падают и кувырком летят вниз с откоса насыпи. Все хотят поскорее выбраться из поезда и уйти подальше от путей, но у основания железнодорожной насыпи находится наполненная водой канава, через которую могут перепрыгнуть лишь немногие. Отдельные пассажиры, не допрыгнув до противоположной стороны, падают вниз, вздымая при этом тучи брызг. В нескольких метрах от канавы стоит забор небольшого огорода. Дикая орда штурмом берет этот забор, прыгая через него словно в беге с препятствиями – прямо какой-то «стиплчейз». Только нет таких, кто одним махом преодолел бы забор.

Все словно сошли с ума! Крики, визги летят со всех сторон. Какая-то женщина, застряв, повисла на заборе. Двое мужчин толкают ее зад пытаясь перебросить через забор. Под натиском и тяжестью штурмующих часть забора падает.

Почему не едем дальше? Проходной сигнал светофора вывешен: СТОЙ! Проклятое облако пара! Кочегар, наверное, хорошо поддал перед рейсом.

Ища укрытие, забираюсь под вагон. Какая-то девушка лежит на животе между рельсами, а старушка, опустившись на колени, как в храме, кладет поклоны и молится, сложив на груди руки.

С платформ с зенитками доносится дикая пальба. Но парень, которого ловят зенитчики, знает свое дело: он опускается пониже и летит в мертвой зоне обстрела зенитных орудий. Кажется, что ему это даже доставляет удовольствие. Вижу крошечную фигурку самолета, далеко от огня зениток делающего разворот, а затем этот ас направляется для атаки не с кормы на пути, где стоит поезд, нет – он заходит параллельным курсом к железнодорожной линии, идет очень низко и стреляет в огородик за канавой. Там, наверное, уже есть убитые! Не верю своим глазам: на платформе поезда четыре орудия и никакого результата!

Вот будет весело, если свернутые в рулон полотна погибнут именно сейчас. Под Регенсбургом, на открытом железнодорожном полотне перед мостом через Дунай. Фронт на моей Родине! Теперь уж я вряд ли ухмыльнусь, услышав, как храбро кто-то вел себя на фронте своего отечества.

Когда зенитки прекращают стрельбу, слышу многоголосый крик. Снопы самолетных пуль действительно кого-то достали. Ба! Да это же мой «фазан» там лежит! Его тащат, словно это груда тряпья. Кто-то несет его фуражку – двумя руками, словно орденскую подушечку.

– Этот готов! – доносится чей-то голос.

Мало-помалу до меня доходит: было два самолета. Один бросил бомбу прямо в огород. Паровоз также поврежден. Пар с визгом вылетает и образует огромное белое облако. Теперь уж точно известно: дальше пешком. До вокзала в Регенсбурге не так уж и далеко. Подзываю двух солдат. Они помогают мне дотащить багаж до вокзала.

По пути встречаем вахмистра, который, кажется в курсе событий. Он объясняет:

– Вам надо добраться до Вальхалла-аллеи, господин лейтенант. Затем на запад к мосту Небелунгов.

– А где вокзал?

– На юге. На другой стороне старого города.

Боже милосердный! О пешем марше я не думал, не гадал, когда добывал себе купе в Берлине. Вахмистр, узнав о моих трудностях, говорит:

– Подождите здесь, господин лейтенант! Я позабочусь о повозке.

И вот сижу со своими семью узлами, словно последний беженец, грязный по самые уши, но с фотоаппаратом на груди. Если повезет, то у меня будут фотографии атаки истребителей на поезд. Фото для чердака, но не для ОКВ.

Снова возвращаюсь мыслями к «фазану»: такую ярость, как я получил от этого парня, я еще никогда не имел. И нужно же было ему попасть ко мне в купе! Черт возьми! Я уже слишком много повидал. И если бы такая свинья стала выпендриваться перед нами в кают-компании флотилии, а мы, усевшись на мягкие, приятные стулья слушали бы его выпендреж, то я, скорее всего лишь скалился бы в ответ на все его выходки и с усмешкой смотрел, как красная нарукавная повязка с черной свастикой в белом кругу извивалась бы от резких жестов этой лживой свиньи.

Мне хочется жадно хватать ртом воздух. Мысли несутся как мустанги: а ведь я желал, да, желал хладнокровно застрелить этого парня. Скорее нет, не хладнокровно, а с издевательской усмешкой выпустить весь магазин ему в брюхо. За меня это сделали Томми. Так что все улажено.

В Мюнхен не пробраться. Все дороги разбиты. Бог знает, когда возобновится движение. Я так близок к цели своего пути, а между тем уже темнеет. Хочется есть. И пить. Взгромоздив весь свой багаж на перрон, приказываю одному из солдат присмотреть за ним. У кухни Красного Креста получаю миску горохового супа и краюху хлеба. Также беру и стакан травяного чаю.

Начальник вокзала совершенно не уверен, что я смогу продолжить сегодня свой путь. Но его вдруг осеняет: можно отправить меня в Ингольштадт. Так, конечно я попаду не очень близко к Мюнхену, но из Ингольштадта, я это точно знаю, ночью, где-то в 2 часа, отправляется поезд в Аугсбург, а уж от Аугсбурга я доберусь до Пасинга.

Веселенькая перспектива. Становится страшно при мысли, что придется терпеливо ждать часов шесть, а то и больше, у своего багажа. Чувствую себя преотвратно и проклинаю тяжелое барахло. Дикая идея, чистое безумие! В такие времена нужно ездить лишь с портфелем и то не на поезде!

Ну, что же, вещи перенесем к начальнику вокзала либо в Красный крест. И тогда у меня выдастся свободное время осмотреть окрестности: я еще никогда не был в Регенсбурге.

Начальник вокзала заверяет, что у меня будет свободное время аж до полуночи. Он кажется очень довольным тем, что к нему кого-то занесло, с кем он может поговорить. Он взволнован, т.к. все еще не может отойти от нападения истребителей на поезд. Поскольку ему так и хочется показать свою осведомленность в происшедшем, то он несет полнейшую чепуху и уже в третий раз повторяет: «Это было, скажу я вам, господин лейтенант, уже чересчур!» также узнаю, что менее чем за год он пережил уже один «ну очень сильный воздушный налет» на Регенсбург.

– Ну нам и досталось же тогда – и все из-за Мессершмитта…

– Здесь, в Регенсбурге?

– Да. Вы не поверите, господин лейтенант, что здесь творилось! Здесь ведь строились Мессершмитты. Наши Ме-109. заняты были тысячи людей…. Вам я могу откровенно сказать: Ме 262 – ну, реактивный истребитель, здесь тоже строится, а именно его фюзеляжи. Тогда те, наверху думали, что никакие бомбардировщики сюда не доберутся, а потому и не создали никакой противовоздушной обороны. А результат? Более 400 убитых. Люди как раз были на обеде.

– На обеде?

– Да, на заводе. Понимаете, это был дневной авианалет, и по совершенно новому плану….

Мало-помалу меня начинает все больше занимать это описание.

– Они летели точно на цель, словно их кто-то вел, а затем не улетели назад, а полетели дальше в направлении Мюнхена, точнее говоря, мимо поясов обороны на юг, в Италию. Этакий челночный налет. Говорили, что они тогда из Англии через Регенсбург летели в Африку: 146 четырехмоторных самолетов-бомбардировщиков!

Никогда не слышал ничего подобного! – прерываю речь начальника вокзала.

– Вам не стоит удивляться. В сообщении Вермахта об этом ни словом не упоминалось. Вот, кстати, господин лейтенант, если интересуетесь, я вырезал это из газеты. Обратите внимание: заметка от 19 августа, а налет был 17. Прочтите-ка!

Аккуратно вырезанная статья бережно передается мне в руки:

«Вражеская банда, налетевшая вчера на юг Германии, потеряла, по подтвержденным данным, 51 четырехмоторный самолет-бомбардировщик и 5 истребителей сопровождения. В двух южно-германских городах имеются убитые и раненные среди мирного населения».

– Интересно, а другие южно-германские города? – невольно вырывается у меня.

– Свинство! Вот так солгали без сучка и задоринки! Теперь вы знаете как все обстояло на самом деле.

Сижу неподвижно и думаю: «А что же я знал и знаю об этом? Что можно знать, если все пропитано ложью, и только ложью. Ложь до тошноты. Только полные идиоты верят всему, что пишет Вермахт в своих сообщениях.

Очевидно, что маршалы ВВС союзников знали цели наверняка. У нас же эти налеты названы «террористическими налетами». Доктор Геббельс, «Рупор победы» – по меньшей мере, мне известно теперь, как все это выглядит при близком рассмотрении.

– Хочу пробежаться, я имею в виду, до отхода поезда посетить Ингольштадт. – обращаюсь к собеседнику.

– Вам это не доставит удовольствия, господин лейтенант – сейчас все закрыто.

– Я хотел просто размять ноги после долгого сидения в поезде.

– Тогда желаю успеха, господин лейтенант. Вы не заблудитесь. А у меня еще дежурство…

На перроне, в полутьме, вижу группу солдат, которые вповалку лежат на своих вещах – словно валуны около Бац-сур-Мэр, когда наступает отлив. Вновь выхожу к Дунаю. Чернильно-грязная вода катит свои волны в сгустившуюся тьму. «Пав на берегу Дуная, я умер в Польше. Где-то, когда-то – захватит и меня …». Вот был бы фокус, если бы эти бритты чуть лучше прицелились и попали бы в тот вагон, под которым я лежал!

Издалека до меня доносится гудение самолетов. Или мне это уже мерещится? Да нет! гудение усиливается и стихает вновь. Оно слабое, но интенсивное, словно принадлежит всему воздуху. Я не просто слышу это гудение, но буквально вдыхаю его.

Должно быть, летит довольно много машин. Я стою, и густое гудение охватывает меня. 10000 метров! Успокаиваю себя. Они летят наверняка на высоте 10000 метров! Но могут ли вообще эти летающие крепости подняться до такой высоты? Даже 6000 метров – это слишком для прицельного бомбометания. Надо бы спросить у зенитчиков.

Нигде никого. Ни машин, ни людей. Ничего и никого. Регенсбург мертв как Помпеи. Думаю о домах, в которых сейчас сидят люди. Вдруг слышу хлопанье дверей и громкие крики: «Выключите свет! Предатели!»

Полная темнота: здесь, в Регенсбурге органы ПВО строго соблюдают правила светомаскировки.

Справа, за какими-то ставнями слышится шум. Очевидно, какая-то пивнушка, которая все еще открыта. И в тот же миг ощущаю сильную жажду. Но если я сейчас открою дверь и заявлюсь внутрь – с золотом на фуражке, золотым кортиком на бедре – эти пьянчуги могут принять меня за какое-нибудь неземное существо….

Фактически я еще никогда не был в Регенсбурге. Когда, я спускался вниз по Дунаю, совершенно один, до Черного моря, то на своей лодке добрался до Пассау. В то время я не смог добраться в Босфор, т.к. уже шла война. Что мне оставалось делать? Я тогда здорово расстроился.

Внезапно вздрагиваю от разрывающего мне голову, охватывающего меня со всех сторон, ужасного шума: отовсюду одновременно завизжали сирены воздушной тревоги. Так я еще никогда не пугался.

Звуки сирен то накатываются на меня, то отступают: кажется, они никогда не закончатся. Чувство такое, будто я оказался внутри огромного органа, на котором играет, одновременно нажимая на все клавиши, спятивший органист. Невольно вставляю указательные пальцы в уши, но безумный вой проникает в меня со всех сторон, словно радиоволны. И хотя при этом я ору изо всех сил, едва слышу свой голос: «Пропади оно все пропадом!»

Когда все смолкает, в ушах все еще стоит завывающий вой сирен. Но и тогда, когда оглохшие уши вновь восстанавливают слух, уже нет той тишины, что была раньше. Теперь со всех сторон слышен шум другого свойства, шум, который трудно определить. Словно с размаха, как-то вдруг, везде возникает жизнь. Желтые полоски света пробиваются через ставни и жалюзи. Многоголосый крик со всех сторон: «Выключить свет!» Лучики света карманных фонариков скользят по фронтонам домов. Из одного окна на улицу падает широкий сноп света. Мгновенный стук ставень, затем стук каблуков – спешащие тени – ощущение такое, словно кавалькада черных всадников несется в том направлении. Мысленно вижу гравюру Катерины Кёльвиц: «Вооружение в подвале» – листок из учебника по истории гражданской войны. Здесь может быть происходит такое же вооружение народа.

Бледные пятна в темноте: лица людей. Один голос перекрывает все остальные: пронзительный вой резко прорубает шум голосов. Далеко в стороне звук пожарных сирен. слышен шум моторов – но нигде не видно ни одной машины. Небо безлунно. Ни лучика не пробивает облачное небо.

Тщетно всматриваюсь в низкое небо: взгляд натыкается на стоящие по обеим сторонам улицы дома. Но все же впереди возникает россыпь звездочек-жемчужин: разрыв зенитного бризантного снаряда. Где-то в направлении Мюнхена.

Ночь в переполненном поезде ужасна. Отпускники с фронта, легкораненые. В каких-то немыслимо вывернутых позах лежат они в проходах так густо, что едва осталось пространство, чтобы поставить ногу, проходя мимо. Подходы к туалетам загромождены коробками, баулами, рюкзаками и сумками.

Кое-где к окнам вагонов поднесли суп и чай. Некоторые, пока поезд стоит, стараются выбраться наружу через полуоткрытые двери. Радостно хотя бы то, что у пассажиров нет поноса. Вот была бы кутерьма! Невольно задаюсь вопросом: за что мне такие мучения? За какие грехи? Мысленно перебираю случившиеся со мной события: Ла Боле, дом Керр Биби, запеченные устрицы у мамаши Беню в Ла Крузик…. Атлантика у Баца, ландшафты Зальцбекена у Жирондо. Прибой в лучах заходящего солнца…. Эх, лучше не думать об этом!

К счастью, мой последний отъезд, тот, что из Аугсбурга – из Пасинга до Центрального вокзала пройдет без остановок.