Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 111 страниц)

Внезапно посреди окружающей местности за бассейном замечаю взметнувшиеся ввысь два фонтана земли и сразу понимаю: снаряды! Неудивительно, что не было слышно самолетов! Ясно: Янки прорвались! Передовой отряд танковых частей с запада!

Необходимо срочно предупредить Старика. Насколько я понимаю, нам никто не сообщил о прорыве американцев.

Три моряка в плавках лежат у меня на пути. Я кричу им полуобернувшись:

– Я бы оделся – и побыстрее!

– Что там еще такое? – блеет один из них.

– Война! – кричу через плечо.

Старика нахожу на телефоне. Он рвет и мечет. Очевидно, он уже получил сведения о том, что произошло. Через кабинетное окно звук с территории, на которой разрываются снаряды, разумеется, не проникает. Бассейн тоже нельзя увидеть, только крыши города. Непосредственно подо мной во дворе, могу еще различить следы седельного тягача, привезшего шноркели. Темные следы – это странный изломанный символ нашего положения. Запутанный, переплетенный, похожий на скрипичный ключ. С трудом соображаю, как толстые шины смогли изобразить такой след.

Внезапно, без слова привета, Старик так резко швыряет телефонную трубку, что раздается треск. Затаив дыхание он пристально смотрит на меня.

– Всеобщая растерянность! – вырывается из него. – Ты не поверишь! Теперь это результат того, что артиллеристы оставили все свои позиции. Они нас просто больше не защищают вокруг Бреста! Просто Содом и Гоморра! Извольте радоваться...!

Старик подразумевает береговые артбатареи.

– Складывается совершенно новая ситуация, – произносит он, передохнув, и голос его звучит при этом скорее приглушенно, чем возмущенно. – А братишки из армии не посчитали необходимым нас предупредить. Думаю, кто-то из этой банды пердунов уже уловил, откуда ветер дует. Ведь, в конце концов, янки же не имеют шапок-невидимок для своих танков!

Старик смолкает, так как слышит шаги в коридоре, и внезапно – в приемной. Входит адъютант. Теперь голос Старика звучит скрипуче.

– Необходимо переоборудовать подвалы под главным корпусом в госпиталь! – шипит он ему. – Берите все необходимое и не мешкайте! Еще нам нужны одеяла и перевязочный материал. Прикиньте, что Вы сможете достать.

На лестнице встречаю Бартля.

– Эти суки опять попрятались в свои норы, – спешит сообщить он, – бежали, как в жопу ужаленные!

В бордель на Платаненплац при последнем воздушном налете попала бомба. По слухам погибло пятеро. Не известно клиенты или проститутки.

– Гарнизонная комендатура должна быть более активна, чтобы позаботиться о новом приюте, – комментирует зампотылу это происшествие.

– Да ну, это всего лишь слухи, – ворчит старый Штайнке.

Однако когда я во второй половине дня, с особым разрешением от Старика, двигаюсь к старой гавани, то вижу под платанами посреди большой площади группу из пехотинцев и жестикулирующих женщин в туфлях на шпильках. Беспокойными жестами эти женщины с такого расстояния напоминают готовящихся к взлету галок. Итак, все верно: Бордель разбит при бомбежке.

Чем ближе подхожу к старой гавани, тем беспокойнее становится мне на душе. Сначала я не знаю, с чем это связано, но затем понимаю, что это туман, который висит на усеянной мусором улице между руинами и заметно уплотняется. Наконец до меня доходит: город задымляется искусственно. Наверно ожидают налета бомбардировщиков. Надо срочно разворачиваться – мне, в любом случае, надо поторопиться найти укрытие под какой-нибудь крышей.

Теперь они хотят обдурить коварного врага таким туманом. Хоть какое-то разнообразие. Как если бы нас всех уже давно не отуманили искусственно... Что за глупый скачок мысли! – упрекаю меня. Глупо и дешево – но верно.

Какой-то фельдфебель-пехотинец пристально смотрит на меня, внезапно выскочив передо мной, слезящимися, моргающими глазками. Он едва держится на ногах. Патруль, шедший в двадцати метрах за мной, переходит на другую сторону улицы. Даже цепные псы считают за лучшее сменить маршрут, чем встретиться с пьяным.

Вижу нескольких солдат, вытаскивающих из полуразрушенного магазина одежду. Спятили парни, что ли? На кой черт им это заношенное тряпье? Чего ради они рискуют из-за него своими задницами? Если их поймают, то пуля обеспечена... Проклятье: патруля вообще теперь нет! Я делаю вид, что спешу и ничего не вижу.

Ничего не вижу, ничего не слышу. Вот и я становлюсь таким же как все.

Я давно снова уже во флотилии, и узнаю, что противник осуществляет умеренные атаки без отчетливо понимаемой цели. Несколько бомб падают на Rue de Siam в ее нижнем конце. Если Союзники пытаются попасть в большой разводной мост, то им придется здорово попыхтеть: в мосты довольно трудно попадать.

В клубе буянит оберштабсарц:

– Эти ублюдки янки! Они просто трусливые свиньи. Лупить своей артиллерией, куда ни попадя – вот и все на что они способны...

Чувствуется, что он уже хорошо принял на грудь. Дантист тоже уже тепленький, что он все чаще делает в последнее время.

– На все воля Божья! – доносится с другого конца, и не могу рассмотреть, кто это там ведет благочестивые речи.

Дантист тоже поднимается и всматривается в том же направлении. И вдруг орет:

– Конечно! Теперь наш дорогой Бог снова станет главным предметом обсуждения! Курам на смех! Как только у нас очко заиграет, так тут же появляется любезный нам Бог – как черт из табакерки, но во всем своем всемогуществе и доброте...

Дантист останавливается, затем впивается взглядом в доктора:

– Любезный нам Бог – как черт из табакерки! Чертовски хорошо, нет? В этого старого собирателя крайней плоти различные господа должны были поверить гораздо раньше. Но как это там сказано: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Сильнее – это так, но это и все. Только, к сожалению, не такими сильными, чтобы суметь выбраться отсюда. Но любезный нам Бог... он в первую очередь озаботится лишь о том, что выгодно для его собственного кармана... А-а, все это чепуха!

Тут встает Старик. Уходя, ворчит:

– Работа зовет в дорогу...

В небе не слишком много света. Густые облака скрывают луну. Мне приходится то и дело посматривать вверх, чтобы сориентироваться в бледной ленте неба между домами: нигде ни проблеска света в ущелье домов.

Пытаюсь, весь превратившись в слух, зондировать слышимые шумы: Некоторые могу различить. Вот это глухое ворчание и совсем не ритмичное резкое дребезжание. Гудение самолетов звучит иначе – время от времени раздающиеся взрывы и орудийные залпы меня не интересуют.

Судьба-злодейка все жестче, резче и злей. Сегодняшней ночью это особенно ощутимо физически.

В руке держу цилиндрический карманный фонарик. Осторожность и еще раз осторожность! Лучше никого не ослепить его светом. Если окликнут, то, как рекомендуется, надо осветить собственное лицо, но мне это не кажется идеальным вариантом. В такое время вообще не стоит бродить по улицам. Повернуть обратно? Пока еще нет! Этот уличный каньон оказывает на меня странное притяжение. И это притяжение гонит меня вперед. Хочу отважиться подобраться, по крайней мере, вплотную к большому разводному мосту...

Дома отступают, небесный путь расширяется. Мигают несколько звезд. Тяжелый стук сапог. Подковки звонко цокают о камень.

Я насвистываю мотивчик, чтобы не напугать патруль. По идее это должна быть «Лили Марлеен», но, судя по всему, фальшивлю по полной. От старой гавани доносится винтовочная пальба.

И звучит, многократно усиливаясь эхом.

Ночами все больше собак стало бродить в округе, чем раньше. Большие собаки заставляют меня вздрагивать, но быстро исчезают, испуганные моими шагами, за угол. Наверное, большинство этих собак бесхозные. Скорее всего, их просто выбрасывают на улицу, поскольку еды не хватает, и больше нет съедобных отбросов.

Отдельные выстрелы гремят уже довольно близко. И словно вспугнутая этим, сразу начинается дикая стрельба.

Странно, но это всегда так: стрельба стихает, наступает напряженная тишина, затем ударяют несколько выстрелов, как мы раньше делали, будучи барабанщиками в музыкальном строю, и вот уже вступают литавры и трубы, да так, что воздух дрожит. И внезапно, как будто бы упал тамбурмажорский жезл, снова обрушивается тишина – и только один никак не успокоится: лупит куда-то одиночными.

Этой ночью произошла перестрелка между полевыми жандармами и людьми из Первой флотилии.

– Вот падлы! – ругается какой-то лейтенант на завтраке в столовой.

– Вот тут Вы совершенно правы, – соглашается с ним инженер флотилии.

– Долбоебы! – горячится опять лейтенант. Он сумел вложить крайнее презрение в это слово «долбоебы». Чтобы как-то смягчить его, инженер флотилии говорит:

– Все эти императорские болтуны тоже не лучше.

«Имперские болтуны»? – этой фразой он может подразумевать только каких-нибудь старперов с верфи, которые осложняют ему работу своими никчёмными предписаниями: серебрянопогонники, эти чинуши в мундире офицера – составляющие самую плохую категорию имеющихся в наличие писарчуков. Они носят, правда, только серебряные кольца вокруг манжет вместо золотых, но требуют к себе уважения как фронтовые офицеры, хотя нам, морякам, глубоко на это плевать.

На одного бойца приходится минимум десять тыловиков. В последнее время серебрянопогонники, кажется, расплодились как кролики и все более выпендриваются, как мухи на стекле. Даже у Старика с ними множество проблем.

В направлении порта тянется густой темный столб дыма с огромной черной шапкой: наверное, там горит от прямого попадания топливный резервуар, а может и нефтяной танкер.

Бомба? Или диверсия Maquis? Никто этого не знает. Но весь город постепенно покрывается тусклой вуалью дыма. Повезло, что мы располагаемся на возвышенности. Отсюда сверху все смотрится как хорошо инсценированный спектакль: Пожар в Риме.

Чтобы спектакль не стал скучным действом, то и дело возникают новые эффекты: вдруг, как гейзер высоко вверх вырываются языки пламени, затем целый сноп огненных струй, окрашивающие красным снизу живот черного дракона.

Сижу у Старика в кабинете. Вид у него рассерженный, голову держит странно, словно аршин проглотил. Уже несколько дней он ждет приказы для флотилии, но ни одного приказа не поступило. Ни телеграммой, ни по радио. Выглядит так, будто никто больше не озабочен в Коралле нашей участью.

Кто-то стучит, и тут же, с резким стоном распахиваются двери в переборке. Доктор сообщает, что для двух лазаретов, которые он должен организовать, практически все отсутствует, но особенно не хватает одеял.

– Мы не подготовлены для боев в Крепости! – добавляет он в качестве комментария.

– Зампотылу! – кричит Старик в коридор. И как только зампотылу спешно прибывает из своего кабинета, Старик говорит необычно мягко:

– Доктору нужны одеяла для лазарета – и безотлагательно!

– Одеялааа, – протяжно тянет зампотылу. – Одеяла я отправил в Logonna, господин капитан – из-за воздушных налетов....

– А теперь они должны быть снова здесь! – рубит Старик и стягивает лоб в волнистые складки. – По дороге уже не проскочишь, правда, но со стороны моря, еще можно.

И говоря это, обращается ко мне:

– Это задание для тебя! Мы нуждаемся в одеялах, а еще в простынях. Но, в любом случае, не так страшен черт как его малюют... Кок должен быть там. Короче, ты это сделаешь. Завтра поутру возьмешь тридцать человек и два вельбота. Теперь это важнее, чем рисовать и писать: Даю тебе еще боцмана из кадрового состава и маата...

Я сразу спрашиваю себя: Когда начинается прилив? Пока вода заполнит эту полость – насколько придется задержаться? Не хотелось бы пробираться через грязь до твердого берега. Словно прочтя мои мысли, Старик говорит:

– Свяжись со штурманом флотилии, он должен сказать тебе, когда в заливе будет высокая вода. – И затем добавляет:

– В целом все это слишком авантюрно – скорее всего, они замок уже захватили...

Говоря «они» Старик подразумевает американцев.

С пулеметом на треноге установленном на носу вельбота, я кажусь себе вооруженным, как линкор. Кроме пулемета у нас еще дюжина карабинов и пять автоматов.

Небольшая военно-морская группа вторжения! Debarquement en miniature. Вот и я вовлечен в это действо! Побережье Нормандии было разведано наилучшим образом, известно каждое пулеметное гнездо. Однако не имею никого понятия, что нас ждет.

Старик смог бы и получше идею подбросить.

Жестокая и пьяная затея!

«Пьяная затея» это точное слово для этой глупости: В Logonna хранятся, в том числе, еще и большие запасы коньяка... Если янки осмотрят замок сверху донизу, то они натолкнутся на большое количество ящиков Martell – и Hennessy – внизу, в его подвалах.

Эх, если бы это смогла увидеть Симона: настоящая десантная операция! Хотя только на двух вельботах – но все-таки настоящие маленькие вооруженные силы. Бойцы чрезвычайно довольны разнообразием своей размеренной жизни, некоторые безмерно суетятся от охватившего их воодушевления.

Мой первоначальный план, к сожалению, не удается: Я хотел, когда подойдем ближе к берегу, заглушить двигатели и проскользнуть с приливной волной во фьорд. Однако, поток прилива слишком медленен в это время. Поэтому приходится подходить на моторах чуть не до самого замка. В тишине фьорда их шум будет слышен за несколько миль. И если янки уже там не совсем тупые, то они, конечно, поймут, что шум двигателей может происходить только от нашей фирмы: У рыбаков давно уже нет горючего, с год, если не больше.

Когда подходим довольно близко к правому берегу, я говорю себе, «От любопытных глаз с суши здесь нас мог бы защищать этот засаженный лесом склон. А что, если непосредственно наверху, на урезе склона, расположились часовые?»

Смутные воспоминания о ковбойских фильмах охватывают меня: наверху индейские разведчики, а внизу горстка отчаянных парней, которые должны ритмичными, быстрыми гребками весел провести свои лодки через пенящееся устье реки...

Должен ли я прекратить высадку с моими моряками, пока не увижу патруля, прочесывающего берег? Вот дерьмо! Если бы хоть кто-то из моего подразделения знал эту местность! И если бы еще не нужно было ждать, пока они, как тупые вьючные ослы, пройдут по этой местности. Сейчас бы нам здорово пригодилась пара-тройка следопытов. Втайне спрашиваю себя о том, как бы это дело уладил Старик, и тут же находится уже готовый ответ: На одном вельботе подойти к причалу, а другой как огневое прикрытие оставить посреди реки. А сначала только пять человек высадить на сушу.

Приказываю остановиться, жестом подзываю вторую лодку и инструктирую боцмана, который там командует.

А затем все пошло, как и было запланировано: моряки действуют гораздо лучше, чем я думал, и я кажусь себе со своей осторожностью уже нелепым перестраховщиком, когда мой десант – все до последнего, исключая вахтенных, которых я оставил при лодках – стоит перед стеной замка.

В одиночестве, держа автомат наизготовку, плотно прижавшись к стене, пересекаю двор и открываю дверь кухни.

Там за столом сидит кок Майер с двумя парнями и пьет кофе. Увидев меня, он высоко подскакивает, делает стойку, очевидно, ожидая, что я привел с собой гостей. Однако затем видит мой автомат и делает круглые глаза.

– Мне следовало бы высечь Вас, Майер, но я вижу, у Вас дела идут хорошо.

Узнаю, что передовые отряды янки уже были в Le Faou, а также наверху, в деревне. Однако, они не нашли подъезд к замку.

Говорю «Прекрасно!» и «Так-так»! И всматриваюсь в обоих парней: Они совсем не похожи на крестьян.

Быстро объясняю, что мы хотим взять с собой.

– Шнапс останется здесь! – приказываю боцману и твердо добавляю: – Ни одной бутылки здесь не трогать! Вы отвечаете за это – также и за людей из другой лодки!

Пока смотрю по сторонам, чтобы все шло правильно, слышу из арки подвала разговор:

– Зампотылу точно ****улся! Только складывает все и ничего не дает! Я бы пару пузырей стырил!

– Чувак, ты же пьешь только пиво!

– Мудак! Я бы их с собой в отпуск взял. Для мартеля война это фигня, не так?

– Ну, попробуй, может, удастся...

– Вот засранец – как мне это сделать?

Я не издаю ни звука, однако, намереваюсь точно проконтролировать всех при возвращении на вельботы.

Пока одеяла и постельные принадлежности доставляются к морю, у меня есть время поразмышлять о Майере.

И тут меня посещают странные мысли. Парень довольно странно отреагировал на наше посещение. Вместо того чтобы радоваться, что мы забираем его отсюда, он сделал такое выражение лица, словно на похоронах оказался.

И внезапно у меня словно пелена с глаз падает: оба парня на кухне, можно с уверенностью сказать, не были никакими крестьянами из соседней деревни, несмотря на их изорванные, потные береты и измазанные глиной сапоги. Они были в ужасной растерянности, когда я зашел, с автоматом наизготовку, в кухню. И, кроме того, они не выдержали моего взгляда, а стояли и украдкой смотрели на вторую дверь и исчезли тихонько, так, что я совсем и не заметил.

Проклятье – этих сомнительных парней мне следовало схватить и забрать с собой! Господи, я едва решаюсь думать о дальнейшем... Этот вечно доверчивый Старик!

Первое, что я делаю, нахожу боцмана и говорю ему, что он, как только мы явимся в Брест, должен приглядеть за Майером. Боцман делает вид, как будто это мое распоряжение совсем не поразило его. Странно – у него, по-видимому, лучший нюх на таких людей, чем у Старика.

Но где же теперь Майер? Я громко зову его и затем поднимаюсь по большой лестнице и снова кричу его имя, заглядывая во все помещения: но Майера нигде нет. Парень исчез, как испарился. Когда возвращаюсь в кухню, вижу одинокую записку, лежащую на столе. Растянутым, порывистым почерком на ней написано: «Я передумал. Сердечный привет Mademoiselle Симоне и шефу!! Heilt Hitler!»

Только при повторном прочтении я открываю для себя восклицательные знаки и то, что в конце записки стоит не «Хайль Гитлер», а «Лечите Гитлера».

Вот так кок, этот Майер! Плут? В любом случае один из тех, кто не хочет позволить освободить себя...

Внезапно доносятся щелчки выстрелов. Должно быть снизу, от берега.

Точно! Автоматная очередь! Господи, да что там внизу произошло? Быстро, как только могу, мчусь, топоча сапогами вниз к воде, автомат в вытянутой правой руке, спотыкаюсь на корнях, цепляюсь оружием за вьющиеся ветки ежевики, обгоняю двоих с тюками одеял и почти теряю дыхание. Когда, с раздувающимися ноздрями, порывисто дышащей грудью, оказываюсь внизу, то не могу произнести ни слова.

Затем понимаю все без объяснений: часовые в вельботах заскучали и постреляли в кролика. Я готов взорваться от ярости, но должен сдержаться: сейчас нельзя впадать в ярость. Ледяным тоном говорю обоим, которые стреляли:

– Вы будете указаны в моем рапорте. Через тридцать минут по прохождении ворот флотилии.

Наконец мы закончили. Медленно движется перед замком прибрежный кустарник. Далеко висящая ветвь могучего дуба подрезает башенку замка. Впереди возникает скала, и я вижу только часть стены замка. Скала сдвигается глубже в картину. Logonna исчезает.

Теперь могу вздохнуть полной грудью. Боцман кивает мне и широко улыбается.

Хорошо, что всю эту кучу добра возвращаем без потерь! И без шатающихся пьяных пронесем через ворота флотилии. А это сэкономит уйму времени. Внезапно передо мной как наяву встают картины восстания матросов в Киле. Там не хватало только красных знамен. Вместо них веяли на ветру лишь развевающиеся ленточки бескозырок. У моих тридцати бойцов на головах пилотки.

Могу ли я полагаться на этого боцмана? Я едва знаю его. Все бойцы стоят ко мне лицом, их довольно много, и у нескольких из них на лицах отчетливо пламенеют «знамена» коньяка. Скорее всего, эти успели приобщиться к бутылкам в подвале или на пути к лодкам, а у некоторых матросов несколько бутылок выступают сквозь форменку словно грыжи... В конце концов, я же не мог быть всюду одновременно.

Внезапно, как будто бы это было продиктовано мне сверху, у меня созрело решение: Подзываю боцмана и пристально смотрю ему в глаза, пока он не принимает стойку смирно. Затем выжидаю пару секунд и приказываю ему:

– Все бутылки, которые есть на лодке – до последней капли коньяка – выбросить за борт!

Боцман немедленно принимает растерянный вид. Все стоят на лодках, неподвижно, словно завороженные и наблюдают сцену.

– Все же, это – однако, это маркитантские товары! – заикается он.

–... Господин лейтенант! – добавляю холодно.

–... маркитантские товары, господин лейтенант.

– Я это знаю. Итак, за борт все маркитантские товары!

И поскольку боцман все еще пристально смотрит на меня, говорю резко:

– У Вас, что, уши заложило?

– Никак нет, господин лейтенант!

– Вы ответственны за то, чтобы на борту больше не осталось ни одной бутылки!

Боцман странным способом корчится.

– И еще, если хоть один из бойцов выпадет из обоймы, Вы будете отвечать за это! Вам это понятно?

– Так точно!

–... Господин лейтенант!

– Так точно, господин лейтенант!

– Вы что, думаете, я не унюхал «знамен» коньяка?

– Никак нет!

... Господин лейтенант!

– Никак нет, господин лейтенант!

– А я унюхал!

В следующий миг стараюсь закончить разнос – из-за опасности того, что этому ленивому говнюку он мог бы показаться ошибочным.

– Вы доложите мне, когда все исполните!

– Так точно, господин лейтенант!

Боцман пробует даже молодцевато развернуться, но на палубе вельбота это напоминает пантомиму штопора.

Я же иду на нос и демонстративно рассматриваю рейд: небо ухудшилось. Серые облака напоминают своим видом густую овсяную кашу. Солнце видится лишь как несколько более светлое пятно в сером иле облаков.

И хотя по всем признакам будет плохая погода, ветра нет, вода стоит спокойно, не волнуется под большим серым покрывалом. Время от времени слышу шлепки о воду. Скоро могу отличать шумы шлепающихся о воду бутылок от раздающихся вдалеке взрывов. Очевидно, моряки пронесли на борт больше бутылок, чем я думал. Слышу твердый, но тихий голос боцмана отдающего команды и ругань. Но пока остерегусь повернуться и непосредственно наблюдать всю акцию. Только когда наступает тишина, я выпрямляюсь, и тут же подходит, идя как на ходулях, боцман и кратко докладывает, что все выброшено за борт.

Четверть часа не слышно ни одного громкого слова. Затем я останавливаю наш вельбот и приказываю второму вельботу, остановиться и медленно подойти к нашему борту. В лицах бойцов на второй лодке читаю, что у них тоже не все в порядке.

Так, теперь мне надо перебраться на нее и оба вельбота продолжают путь.

На втором вельботе уже первым внимательным взглядом вижу, как впереди, в носовой части под кучей одеял, выделяется угол отполированного ящика.

– Что это у вас там? – спрашиваю маата лодки. – Вон там, под одеялами?

– Это радиоприемник, господин лейтенант.

– Почему Вы разрешили поместить его здесь?

– Я подумал... я подумал…

– Что Вы подумали? То, что в первую очередь нам необходимо разместить и доставить одеяла и простыни – или нет?

– Это прекрасное радио, я подумал, господин лейтенант.

– У нас что, еще недостаточно радиоприемников во флотилии?

– Никак нет... Так точно, господин лейтенант!

В это мгновение снова просыпается моя интуиция: Я приказываю подать мне этот приемник, и как только высоко поднимается отполированный до яркого блеска большой ящик, мое подозрение подтверждается: Маат, несущий его, держит ящик слишком крепко и бережно широко раскрытыми руками. Я тоже широко расставляю руки, словно зеркальное изображение, чтобы он смог передать мне радио.

Когда маат освобождает свои руки, передавая мне ящик, и он уже у меня между руками, я, как будто не выдержав тяжести, роняю ящик на днище лодки – и тут же отскакивает задняя панель, и из ящика выкатываются одна за другой бутылки коньяка...

Все замирают словно статуи. У одного бойца взгляд бегает между мной и маатом туда-сюда. Я высоко поднимаю корпус ящика и показываю маату: последняя бутылка громыхает, выпадая – и ящик пуст. Больше бутылок нет, но нет и радио.

Вот паразиты! Но, надо признать, придумали это чертовски хорошо. И маат, наверное, участвует в заговоре. Теперь он должен собственноручно уложить вдоль и поперек лежащие на днище лодки бутылки обратно в корпус от радиоприемника и выбросить все за борт. Раздается аккуратный всплеск.

– Вы понесете дисциплинарное наказание! – сообщаю ему. – Рапорт шефу будет подан завтра утром. Вам сообщат время доклада!

И затем снова отдаю ту же команду, что и на первой лодке. Повезло в том, думаю про себя, что все это произошло недалеко от Бреста.

Старик широко улыбается, когда я докладываю о поездке, по возвращении. Ему бы только улыбаться!

– И где же нарушитель?

– Смылся! – сообщаю сухо, как только могу.

Улыбка исчезает. На лице Старика появляется удивленное вопросительное выражение.

– Майер смылся? Что это значит?

– Перебежал!

– Как так: перебежал?

– К бойцам Сопротивления, наверно. Он исчез внезапно, как сквозь землю провалился. Он не просчитал возможность нашего появления... Вот его, своего рода, прощальное письмо.

Старик читает бумажку и еле сдерживает свой гнев. Могу представить, что происходит в его голове.

– В Logonna повсюду просто воняет этим Сопротивлением...

– Ты отдаешь отчет тому, что ты сейчас говоришь? – Старик произносит это медленно, будто с усилием.

– Конечно – то, что нам чертовски повезло, когда мы там были в последний раз, в том окружении...

– Просто не могу себе это представить, – медленно и скупо произносит Старик.

Но на этот раз я удерживаюсь от ответа, хотя, как мне кажется, он сильно его ждет. О своем превышении власти и о нарушении субординации не говорю ни слова. Будь начеку! внушаю себе. Никаких сообщений к рапорту. Я забываю также и про выстрелы по кроликам: Полное отпущение грехов.