Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 111 страниц)

Наша лодка лежит у левой пристани плавучего дока. Из открытого люка камбуза пробивается слабый, желтый луч света.

На причале часовой с автоматом на плече. Он молодцевато приветствует меня.

Присаживаюсь на кнехт и ощущаю его прохладу как благо.

Так я просто сижу и всматриваюсь, словно в забытьи, на нашу подлодку, контур которой едва выделяется перед темным причалом.

Что теперь сделают из нее? Ведь долго это продолжаться больше не может, Союзники уже добрались и до Lorient и до Saint-Nazaire, да и до La Pallice им недолго осталось. Единственная база, которая еще возможно функционирует, это Bordeaux. Но там, как говорят, сильно Движение Maquis, и конечно, там тоже больше нет работающей в полном объеме верфи.

Лучше всего, это я совершенно отчетливо чувствую, если бы я теперь прошел по этой слегка качающейся сходне на борт и снова занял бы мою койку. Я вздрагиваю при мысли о ждущей меня казарме.

Прибыл, дошел до конца – но к чему все это? Чувство внутренней пустоты охватывает меня всего. Думаю, что не пройдет много времени, как попрут нас по полной катушке.

Эта циклопическая постройка больше не имеет даже нулевой стоимости. Французам придется здорово повозиться, если они захотят когда-либо уничтожить ее. Отдельными взрывами здесь не обойдешься.

Не имею никакого представления, как я сумел найти дорогу в этот жалкий барачный лагерь. Но добравшись, тут же валюсь в своем тряпье на сине-белое заправленное одеяло моей койки и вихрь мыслей охватывает меня. Что за чертова глупость была только направить нас сюда! думаю я в десятый раз. В Норвегию – вот было бы единственно правильное решение. Через Датский пролив на Bergen. Там, в конце концов, у нас пока еще есть флотилия и работающая верфь... Но только не на Юг! Мы – доказательство того, что нашим временем управляет безумие. Внезапно в двери стучится вестовой и сообщает, что меня ждут в баре рядом с рыночной площадью. «Бар» – это всего лишь стойка с несколькими табуретками и дюжиной затертых кресел. Никакого сравнения с обычным баром в ухоженном месте. Выкрашенные белым доски пола визжат при каждом шаге: прекрасный аккомпанемент для бессодержательной болтовни. Командира не видно, зато там сидят Первый помощник, Второй помощник и инженер флотилии Крамер. Натягиваю улыбку на лицо и опускаюсь в кресло напротив Крамера вплотную к переборке. Крамер пристально смотрит на меня и говорит:

– Командующий хотел лично встретить Ваш экипаж – но внезапно эти господа заторопились...

– Знаю, знаю! Нас известили, но никто нас больше не ждал...

Крамер кивает понимающе. Затем достает из кармана брюк смятую пачку сигарет и зажигает одну тяжелой, самодельной зажигалкой. Бензин! Тут же мелькает мысль, у этого Крамера должен быть бензин. Крамер выпускает клуб дыма, а затем говорит:

– У меня есть Ваша книга: «Дни и ночи встают из реки». Честно куплена – во фронтовом книжном магазине в Париже. Вы не могли бы подписать ее мне?

Моя книга в La Pallice! Этими словами Крамер приводит меня в сильное смущение. Но это могло бы посодействовать нам в получении бензина. Какой инженер флотилии не имеет запас горючего под рукой?

– У Вас книга здесь? – спрашиваю его. – Я с удовольствием это сделаю.

Но Крамер не двигается. Он дымит своей сигаретой так, как делал Бартль своей трубкой.

Я думаю: Ничего не выйдет, дорогая тетушка! И еще: Ну и сумасшедший же это тип. Он упрям как осел. И еще вопрос, есть ли у него вообще бензин.

– Вашего командира все еще нельзя нигде увидеть, – продолжает вдруг Крамер спустя некото-рое время и делает глоток из стакана.

– Он, скорее всего, спит...

– Он погрузился в мертвый сон..., – говорит Крамер и делает это так, как будто процитировал строку из стихотворения.

За соседним столиком слышу разговор двух обер-лейтенантов:

– Они все просто должны к нам приехать, и это для нас все упростит...

– Ясно, тогда мы не должны идти к ним туда.

Господи! Еще два чокнутых. Неужели все они, за исключением этого Крамера, здесь спятили?

Сквозь сигаретный дым мне видно, как Крамер осматривается.

– В этом месте Вы просто должны заткнуть себе уши! – говорит он вполголоса. – От глупости еще не придумали лекарства. Радуйтесь тому, что Вам не придется слушать КПФ. Разумеется, Вы могли бы отлично улететь вместе с ним. Ну, теперь слишком поздно... Так всегда: Все слишком поздно! Слишком поздно! Всегда все слишком поздно!

Крамер, пожалуй, сильно выпил, думаю про себя. Но внезапно он отчетливо произносит:

– В пору моей цветущей юности я представлял себе войну несколько иначе...

– Как же?

– Во всяком случае, гораздо умнее в управлении и руководстве...

Его слова озадачили меня. Вот сидит предо мной некто, кого я едва знаю, и высказывает двумя словами то, о чем я уже давным-давно думаю: Умнее в управлении и руководстве! Ars militaria, так называлось это раньше. Но я лишь встряхиваю головой. Крамер воспринимает мой жест ошибочно и спрашивает:

– А Вы, разве Вы не так же думали?

Издаю, хотя меня так и подмывает влезть в разговор, лишь несколько невнятных звуков. Де-лаю судорожный глоток, но горло пересохло и тогда поспешно хватаю стакан, и залпом выпиваю оставшееся там пиво. Меня буквально распирают сотни невысказанных предложений одновременно: Этот Крамер именно тот парень, который должен узнать, что мы пережили. Но я не знаю, как мне начать разговор. Поэтому просто киваю, чтобы выиграть время, словно высказывая свое согласие с его словами. Затем заикаясь, произношу:

– Конечно! Точно! Я только – прошу прощения – как с *** соскочил...

В этот момент кто-то кричит снаружи:

– Обер-лейтенант Крамер!

– Что такое? – шумит Крамер. – Кому я там еще понадобился?

В растерянности смотрю, словно в замедленном фильме, как мой визави быстро поднимается, плотно застегивает китель, с силой отстраняет свое кресло в сторону, небрежно кивает мне, слегка бросив вверх, салютуя на прощание, правую руку, затем кивает и уходит.

– Будьте здоровы! – раздается его голос.

Сижу как пришибленный. Когда Крамер выходит из помещения, мне хочется закрыть ладонями лицо от стыда за свои слова. Валяюсь без сна на своей необычно широкой койке. В какой-то момент чувствую себя путешественником во времени и прокручиваю произошедшие события. Когда мы швартовались в аванпорте, я думал, что, если бы только добрался до койки, то рухнул бы в беспробудный сон. Но шиш тебе с присвистом! И сейчас, вместо того чтобы оставить меня в покое, мои мысли возвращаются к Симоне. В деле Симоны чертовски много неизвестного. Суровость ее каждодневности, ее относительную «carpe diem» едва ли можно смягчить... Когда-нибудь я должен буду поговорить с кем-то о ней. Но кому я могу доверять? Снова и снова ищу свою вину в ее деле, обвиняю себя в моем скепсисе, моем плохо скрытом недоверии, моих метаниях и моем страхе. Разве не имел я, глубоко внутри, страха большего за себя, чем за Симону?

А теперь?

Теперь я лежу, вытянувшись во весь рост на сине-белой клетчатой простыне, обнаженный, как Господь Саваоф создал меня, отдавшись круговерти своих мыслей: Симона в тюрьме в Fresnes!

Там она наверно также лежит на жалкой, соединенной заклепками из стальной ленты койке, как я и наверное на такой же простыне. Мы зашли далеко, уже пора признать это: Симона в камере, я – в каморке казармы. Меня обуревает такая горькая жалость, что я готов зарыдать. Глухой стук в черепе снова усиливается. В размалывающийся, вращающийся шум в голове врываются щелкающие удары. Невольно открываю глаза, чтобы успокоиться – хотя бы наполовину! Но терплю полное фиаско. Когда-то я слышал о человеке, который постоянно жаловался на глухое ворчание и шум в голове, и ни один врач не мог ему помочь, и он терпеливо переходил от одного врача к другому. В конце концов, не выдержав этой пытки, он застрелился. Застрелился: В нашем сообществе это происходит удивительно редко. В целом конечно странно, что все так долго участвуют во всем этом действе, терпят муки и страдания, пока, на-конец, не поймут, что пора положить уже всему конец – и безо всякого факельного шествия, десятков взрывов и калипатронов на животе и кислородной маски на морде, совершенно про-сто, одним простым нажатием указательного пальца на спусковой крючок – и… БАБАХ!

Вот блин, а! Мне следовало бы съездить в город! Надо это продумать!

А пока переключусь-ка на другое!

Проститутка в костюме зебры тогда, в L’Hippocampe, не была, клянусь Богом, невинным дитятей. Кроме того, она буквально впечаталась в меня.

Кувыркаться с зеброй в кровати – это было для меня что-то новенькое. Яркие светлые полосы, покрывавшие все ее нежное тело, получались от поперечных разрезов в закрытых ставнях-жалюзях и яркого белого света, лившегося в окно от фонаря в переулке, перед отелем...

А жара стояла, помню, еще хуже, чем сегодня, и когда мы ложились друг на друга, то почти приклеивались от сильного пота...

Я тогда, скажу честно, не смог похвастать особыми успехами, полагаю как раз из-за жары. Но зебра была удивительно тактичной. Я еще и сейчас слышу ее голосок: «Tu te sens mieux?»

Во сне в моей голове царит один сплошной, гигантский, блестящий фейерверк: китайские огненные летающие фонарики, фонтаны алмазов, золотой дождь, серебряно-жемчужные метеоры, блестящие звезды, золотые кометы – и между ними снова и снова хлопки и треск световых бомб того вида, которыми пиротехники обычно открывают свое представление.

Моя койка ходит вверх и вниз, up and down: В крови все еще бьется ритм моря.

La Pallice – 2 ДЕНЬ

Утром вижу нашего инжмеха идущего со странно пустым лицом. Брови насуплены. Вчера он проспорил кучу денег, поясняет мне.

– О чем шла речь?

– Как слово «сигнал» делится на слоги.

Я теряю дар речи от изумления.

– Сигнал или сигнал, – объясняет инжмех.

Охренеть! Пристально вглядываюсь в инжмеха. Ну и видок у него! Под глазами глубокие фиолетовые тени, круги, выглядящие как макияж куртизанки.

– Была довольно длинная ночь? – спрашиваю мягко.

– Это точно! Казалось, глаза из орбит вылезут!

Таким я еще не знал инжмеха. Может он все еще не отошел от разгульной ночи?

– Радуйтесь тому, что Вы еще имеете с собой Ваш член... – начинаю я.

– Не понял?

– А Вы что, не знали? Здесь шлюхи прячутся вместе с Maquis под одной крышей и отрезают члены – таким же парням как Вы, прямо посреди сношения, а затем...

– Бррр! – передергивает плечами наш инжмех и демонстративно дергается, словно от сильного отвращения.

– Командира видели? – спрашиваю, когда он, кажется, наполовину снова становится нормальным.

– No, Sir! Он еще не вставал.

На первую половину этого дня у меня уже есть полная программа: Достать карту улиц. Но прежде всего, раздобыть транспорт и бензин. Разжиться продовольствием – на всякий случай, на несколько дней. Также разжиться боеприпасами для автомата и пистолетов. И, возможно, у них здесь есть каптерка, где я смогу раздобыть свежее нижнее белье... И в этот момент ко мне подбегает вестовой и сообщает, что меня требуют в Административный блок. Меня вызывает адъютант.

– Командир Флотилии уже вернулся? – спрашиваю вестового.

– Никак нет, господин лейтенант. Он часто остается на два-три дня вне Флотилии.

– Здорово!

– Что Вы имеете в виду, господин лейтенант?

– Неплохо он устроился.

– Пожалуй, можно и так сказать, господин лейтенант.

~

Адъютант заставляет ждать себя. Говорю себе: Недолго осталось призраку нацизма. Так какого черта я еще трепыхаюсь? Все просто: Уход в отставку мне пока не светит. Сдаться и сложить на груди руки – мне тоже не по нраву! А где мой дар предвидения? Отсутствует.

Но в этот момент внутренний голос просыпается во мне, и начинает мучить меня: В какую щель ты хочешь смотаться, когда все это предприятие рухнет и наступит полный крах...?

Входит адъютант и усаживается таким образом, что мне виден лишь один его профиль за письменным столом.

Ах, что за вид: щеголеватый и напомаженный морской офицер! Бог мой, как же мне справиться с этим упрямым козлом? Тоже начать выпендриваться? Или просто ждать, когда меня проинформируют – всем видом показывая свою преданность? Я уже и думать не мог, что у меня будет возможность снова натолкнуться на адъютанта, еще более тупого, и очевидно, еще более толстокожего, чем адъютант Старика.

– Я потерял Вас вчера вечером из виду, – начинаю я, желая перевести разговор на возможность уехать. В ответ получаю:

– Слишком много дел!

Так, надо попридержать лошадей. Я полностью завишу от этой раздутой бутылки в виде луковицы: Любой ценой мне нужен транспорт. Без него нам отсюда не выбраться. А потому следует проявлять осторожность: Этот лентяй проявит все свое упрямство, если я начну слишком прямо выступать против его флегматичности. Надо не дать ему почувствовать мое беспокойство, иначе он станет проявлять еще больше упрямства.

Разумеется, я не могу часами делать этому человеку реверансы и проводить с ним время в пустопорожнем трепе. А потому, во второй раз высказываю ему мой просьбу и смотрю при этом на его рот: В конце концов, мне пора бы немедленно отправиться в путь – даже если мне придется ловить попутку на шоссе. В моем материале, больше чем безотлагательно, нуждаются в Берлине, но прежде мне необходимо выполнить подлежащие исполнению требования, явившись в Париж, лично к Командиру группы военных корреспондентов военно-морской группы «Запад»...

Интересно, что произошло, если бы я рассказал здесь и сейчас, этому человеку с заскоком, что хочу в Париже разыскать, прежде всего, следы, Симоны?

– Мы не можем, даже ради Вас, таскать из огня каштаны, – выскальзывает его ответ.

Не суетись, говорю себе. Затем спрашиваю, приняв смиренный вид, насколько могу:

– Таскать из огня каштаны – что это значит? Я совершенно не ожидаю от Вас ничего сверх Ваших возможностей, кроме Вашей помощи моего срочного выезда за пределы Флотилии.

Не звучит ли мой голос непокорно и строптиво?

– Срочного выезда? – адъютант передразнивает меня. – В нашей программе здесь этого нет...

В его голосе отчетливо звучит вызов и злая ирония. А я-то как раз и хочу избежать столкновения. А потому опять иду вперед и вполне ясным голосом – но в определенном тембре говорю:

– Так может Флотилия предоставить нам машину или нет? Она нужна нам, чтобы добраться до Парижа.

На этот раз адъютант медлит с ответом. При этом рассматривает меня наглым взглядом и повторяет с дерзкой усмешкой:

– Машину! Ну, конечно – Вам машину!

Тут уж я не могу больше сдерживаться:

– Так точно! Вы вполне поняли меня! Машину – а не дирижабль. И по возможности с водителем.

Адъютант уклоняется от моего взгляда и говорит в сторону:

– С машиной вопрос решен, но дело в том, что у нас нет машин годных к эксплуатации. И бензина, так или иначе, тоже нет... А еще проблема с отсутствием шин...

Я уже почти готов взорваться от ярости, но вместо ответа лишь достаю пальцами свое портмоне и развертываю его непосредственно перед животом адъютанта на письменном столе.

Я пытаюсь двигаться как при замедленной съемке и заставляю руки успокоиться, когда медленно вынимаю из портмоне различные бумажки: Должно быть, все это выглядит со стороны довольно забавно.

Тщательно упорядочиваю содержимое портмоне, как будто бы сейчас нет ничего более значимого, чем раскладывание бумажек в определенной последовательности. Наконец раскладываю бумаги непосредственно перед невыразительным лицом адъютанта на письменном столе. Затем, наконец, разложив все по порядку, пододвигаю ему эту кипу.

И добавляю: «Пожалуйста!» После чего откидываюсь назад на своем стуле.

В этот момент испытываю сожаление от того, что не курю. Эх, вот сейчас как раз тот момент, чтобы зажечь сигарету!

А еще лучше было бы набить трубку и глубоко затянуться.

Напряжение создает внутри меня такое сильное беспокойство, что с трудом сохраняю спокойствие. Все произошедшее кажется мне сплошным фарсом: Неужели я добрался с Божьей помощью из Бреста до La Pallice только для того, чтобы бессмысленно принести в себя жертву?! Янки могли бы меня и там спокойно укокошить.

А может быть, я должен был посильнее оскалиться и действовать более энергично? Надавить на этих засранцев здесь так, чтобы задницы затрещали? А если попробовать отбросить стыд и прикрыться именем Деница?

– Если гросс-адмирал узнает, что я здесь застрял, будет скандал! Думаю, Вам известен характер господина гросс-адмирала, господин обер-лейтенант...

Так, теперь мои слова прозвучали чистой угрозой! Адъютант, кажется даже язык проглотил от моей наглой самоуверенности. Он смотрит на меня, сначала выпучив глаза, а затем из-под прищуренных век. Я же пру дальше, словно закусив удила:

– Вот здесь, в выданном в ведомстве Кейтеля документе – Вы должны прочитать тоже этот текст! – Читайте! Здесь указано прямо, что Вы мне, в любой форме – и это звучит вполне ясно: «В ЛЮБОЙ ФОРМЕ» – должны оказывать содействие. Иначе можете попасть в адову кухню...

Сработало! Адъютант выглядит сникшим. Я же, все еще ощущая азарт, спрашиваю:

– А где сегодня господин Шеф Флотилии?

– На рыбалке! – понуро отвечает адъютант, – Вы же это знаете?!

Я выдерживаю короткую паузу и, набрав воздуха, продолжаю:

– Ловко он перевел на Вас стрелки! Короче: Ваш шеф настойчиво рекомендовал мне, чтобы я обратился к Вам по поводу того, что касается нашего дальнейшего следования.

Прозвучало достаточно официально или нет? Втайне говорю себе: Только не теряй голову!

– Вы, в любом случае, должны обратиться Морскую транспортную службу ВМФ, – произносит адъютант. – Я сейчас позвоню туда.

И затем этот надменный надутый индюк мне еще и совет подает: Мол, мне, конечно, можно было бы попробовать проехать одному, и по грунтовке, но лучше подождать. Он на моем месте подождал бы еще три дня. За это время соберется очередной транспортный конвой.

– Вы имеете в виду автобусы?

– Да. Около полудюжины.

Три дня!

Ну, у этого мужика и нервы!

И в конвое? На автобус в конвое меня больше даже на десяти лошадях не затащишь. Все продано и куплено, и я не хочу испытать пережитое уже однажды приключение еще раз.

Интересуюсь у адъютанта, что передают в течение последних дней о продвижении Союзников.

– Saint-Brieuc пал восьмого августа! – отвечает он официальным тоном. – Вчера передали, что Союзники уже вплотную подошли к Анже... Но Вы это и так уже знаете.

– А что с Брестом? – спрашиваю нетерпеливо. – Неужели ничего о Бресте?

– Нет, почему же! Подождите-ка, здесь вот, у меня... – адъютант перелистывает стопку бумаг на столе и затем вытаскивает один лист:

– Девятого сообщили: «Бои в 7 километрах под Брестом», а одиннадцатого августа, то есть позавчера, прибыло сообщение из Ставки Главнокомандующего: «Северо-восточнее Бреста, в течение последних дней, было уничтожено более 40 вражеских танков...»

Услышав это, мне кажется, что в Бресте и в самом деле гигантская мясорубка делает мясной фарш!

Здесь тоже скоро наступит конец. Он приближается с каждым днем, каждым часом. Прочь, прочь, прочь отсюда!

– Хорошо, тогда доложусь сначала в Морскую транспортную службу, а затем как Бог рассудит, – я ворчу негромко и ухожу.

Прямо перед бараком стоит Бартль. Он выглядит исхудавшим и павшим духом – и словно внезапно состарившимся на много лет. Может, в этом виноват падающий на него резкий свет? Или это игра моего собственного печального восприятия окружающего?

Только теперь я вдруг осознаю, что Бартль на десятилетия слишком стар для того, чтобы играть роль фанатичного бойца. Как ему удалось так долго служить при Флотилии в Бресте? На-верное, подделал дату своего рождения.

– Как сегодня дела? – спрашиваю так любезно, как только могу.

– Живу как червячок в сале, – следует ответ.

Ну, слава Богу! Голос Бартля звучит снова с интонациями ходячей энциклопедии изречений. И я восхищенно восклицаю:

– Браво, Бартль!

Бартль корчит такую плаксивую мину, словно все еще не понимает, кто в этом, собственно говоря, виноват. Наконец он решается на вопрос:

– Когда будем двигаться дальше, господин лейтенант?

– Когда это будет дозволено местными господами, – даю ответ и думаю при этом: Всего один быстрый удар легко бронированным передовым отрядом, и янки уже здесь...

– При такой жаре, там нам пришлось бы много поливать, господин лейтенант.

Мне требуется некоторое время, чтобы понять, что Бартль мысленно устремился в Брест и свое садоводство. Подхватываю его «знамя» и говорю:

– Кстати о поливе: Они здесь поливают, пожалуй, тоже довольно много – словно заглядывая вперед и предвидя еще более сильную жару!

Услышав это, Бартль с печальным видом сдается, и вместо ответа лишь улыбается. И тогда я посылаю его выяснять положение.

Почти в туже минуту, как Бартль уходит, встречаю Крамера.

– Ну, как дела? – интересуется он.

– Ни транспорта, ни шин, ни бензина...

– Я же Вам так и говорил.

– Даже у Вас нет?

Крамер делает преувеличенно меланхоличное лицо. Затем, словно на него снизошло озарение, внезапно бросает:

– А все же здесь красиво – нет?

– Да, это юг – на все сто процентов – юг!

Замечаю, что в нашу сторону направляется командир подлодки. Когда он подходит, то теряюсь от того, что не знаю, что должен ему сказать, а потому спасаюсь, отдавая ему приветствие согласно Устава – как прилежный кадет.

– Где шеф Флотилии? – спрашивает командир.

– Господин шеф Флотилии на рыбалке! – информирую его.

– На рыбалке?! – недоумевает командир.

– Так точно! На рыбалке! – подтверждает мои слова Крамер с таким явным цинизмом, что меня передергивает.

Командир пристально смотрит на меня, будто сомневаясь в моем рассудке, и я повторяю то, что я уже сказал Крамеру:

– Это юг! Мы с Вами находимся на юге!

– А что с Вашими делами? – интересуется командир у меня.

– Если бы я только знал!

Крамер делает жест, как будто желая придти мне на помощь:

– Ваш господин военный корреспондент желает присоединиться к нам. Он напишет историю нашей Флотилии.

Командир непонимающе смотрит на нас, в недоумении переводя взгляд с одного на другого.

– А присутствующий здесь господин инженер-механик Флотилии в это же время обучается профессии боевого пловца-диверсанта, – возвращаю ядовито назад.

Внутри же тихо радуюсь, что командир не выглядит так жалко, как побитая собака – как это было при нашем прибытии сюда.

Подходит вестовой и сообщает, что меня срочно вызывают в Административный блок.

Там меня ждет подарок: Я получаю упаковку баночек «Шока-кола». На этот очень востребованный сегодня шоколад я вообще не мог рассчитывать.

Неожиданный подарок сбивает меня с толку. Куда мне с ним?

Теперь мне нужна сумка для него. Хорошо подошла бы сумка типа той, для рынка, какая была у моей бабушки, сшитая из бесчисленных лоскутков кожи.

К счастью, у меня много карманов. Набиваю их так, что они округло выпирают, и в конце концов чувствую себя карикатурным персонажем. При этом приходится изображать полное довольство таким богатым подарком.

Маат, выложивший передо мной эти сокровища, широко осклабился на меня, и участливо интересуется:

– Все нормально, господин лейтенант?

– Пожалуй, можно и так сказать! – выдавливаю в смущении, запихивая последние банки в карманы.

Я же не могу сказать этому маату, что мои мысли в данный момент направлены на другое. Кроме машины нам еще требуется и продовольствие для поездки по Франции. На одном шока-кола мы не выживем. Кроме того, мне требуются точные карты улиц. Но прежде всего, конечно, сведения об окружающей Флотилию местности и территории, куда уже продвинулись янки...

– Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, господин лейтенант! И здесь тоже. И еще вот здесь. И здесь тоже нужна Ваша подпись, господин лейтенант.

В полубессознательном состоянии слышу шелест бумаги, и в то время как вслепую подписываю листы накладных, смотрю, как маат подкалывает листы один за другим в толстую папку и прижимает их разглаживая ладонью, проводя ею справа налево, а другой маат точит карандаш в маленькой, закрепленной за край стола машинке-точилке, крутя изящную рукоятку и затем тщательно рассматривает результат.

В канцелярию, говорят мне, я также должен немедленно прибыть теперь же – она рядом.

Там меня спрашивают, когда я получал в последний раз денежное довольствие. Ах ты, Боже мой! Да это было целую вечность тому назад!

– В Бресте, господин лейтенант? – хочет знать маат-писарь.

– Нет, там я совершенно забыл позаботиться об этом.

– В Париже, господин лейтенант?

– Тоже нет. Подождите-ка, это было в Saint-Nazaire – но уже прошло почти четыре месяца!

Писарь говорит, что это совпадает с документами. Денежное довольствие так легко не на-числить... Это требует времени! Интересуюсь, могу ли я сейчас уйти. У меня такой большой груз в карманах, что надо бы его разместить. И когда мне подойти обратно.

Да, через полчаса, например...

Когда возвращаюсь, мне выкладывают толстые пачки франков.

– Это Ваши «глубинные» и фронтовые надбавки.

– Фронтовые надбавки?

– Таков приказ, господин лейтенант. Для Бреста положены фронтовые надбавки.

Мне следовало бы, наверное, поинтересоваться у этого писарчука, откуда он так точно знает это – то есть, как сообщения такого рода доходят досюда.

Но лучше не спорить. Кто много болтает, тот беду накликает – старое правило.

Никогда не мог понять, каким образом так превосходно функционирует весь этот финансовый административный аппарат. Все пособия, все до последнего грошика – все было рассчитано точно и скрупулезно – во французских франках и сантимах.

У меня, кроме того, еще имеются долги по кассе офицерской одежды в Париже, сообщают мне, но это не касается Флотилии.

Тут уж я действительно теряю дар речи и растерянно спрашиваю:

– Откуда Вы все это знаете?

– Из Парижа, господин лейтенант.

– Но почему из Парижа?

– Нам пришло уведомление из Вашего отделения в Париже, господин лейтенант.

Стою неподвижно, как громом пораженный.

– Так вот как наши секреты хранятся под семью печатями?! – восклицаю с горькой иронией.

Уведомление из моего Отделения?

То, что КПФ был в курсе, это еще понятно – но Отделение?

Я обдумываю молниеносно: Все что сейчас произошло, может означать только одно: Старик показал свое истинное лицо и этим сообщением подтвердил, где я нахожусь. Или его зампотылу или кто-то еще из Флотилии.

Точно – никто другой, кроме Старика!

Допустим, кто-то где-то как-то узнал, что я вышел из Бреста на U-730.

Но La Pallice?! Откуда узнали про La Pallice?

Писарчук, преподнесший мне с таким самодовольством свои новости, стоит с видом побитой собаки.

Однако теперь я уже хочу знать точно:

– А затем отсюда был сделан обратный запрос в Париж...?

– Так точно, господин лейтенант, – робко соглашается мой визави.

Во мне поднимается чувство раскаяния: Бедный парень. Думал, что доставляет мне великую радость, а затем внезапно подвергся такому вот допросу.

– Ну и ладно, – говорю примирительно и отправлюсь в обратный путь.

Ни один хрен не заботится здесь о наших людях. С ними, конечно, проводят обычные маленькие игры:

– Идите-ка вон туда, а затем вон туда, а потом вот туда, рядом – и когда, наконец, Вы соберете весь Ваш хлам, то приходите к нам снова...

И тут опять вижу Бартля. Его лицо не выражает ничего кроме возмущения.

– Ну, здесь и козлы! Гоняют от Понтия к Пилату, господин лейтенант! – ругается он очередным афоризмом, сильно пыхтя и отдуваясь.

Лучше не скажешь! Именно то, что и я подумал. Все же спрашиваю:

– Откуда Вы это взяли? – и поскольку Бартль лишь молча пялится на меня, продолжаю:

– Я имею в виду Вашу фразу про Понтия и Пилата?

– Ну, так ведь говорят, господин лейтенант.

– Да, да Бартль – мы должны проскользнуть здесь между Сциллой и Харибдой...

– Как это, господин лейтенанта?

– Так тоже говорят...

– Ах, вот оно что! – тихо произносит Бартль. Лицо его все еще красное от ярости.

Поскольку я стою молча, он глубоко вздыхает и снова ругается:

– Я вот только спрашиваю себя: Есть ли здесь финансовый отдел или – это не Флотилия? Им, вероятно, все по хер! Им всем стоило бы однажды...

Так как Бартль замолкает пытаясь найти подходящие слова, я быстро дополняю:

–... разорвать их толстые задницы! Вы это хотели сказать, нет?

Бартль сияет и даже делает попытку стать навытяжку:

– Так точно, господин лейтенант – по самые уши.

И успокоившись, тихо уходит.

Им бы здесь «разорвать задницу» – думаю, добрый Бартль представил себе это как наяву, чем и удовлетворился.

Внезапно мой живот резко заявляет о себе. Да, было бы неплохо сейчас подкрепиться. И прежде всего, попить! Меня уже давно мучит ужасная жажда. Лучше всего было бы принять сейчас на грудь бутылочку холодного пивка. Но здесь, к сожалению, нет магазина, где я мог бы запросто позволить себе бутылку пива. Придется направить свои стопы, если хочу утолить жажду, на ту примитивную ярмарочную площадь, в один из стоящих там пустых бараков.

Ну, так вперед! Хочу пива до изнеможения!

Если бы только я лучше ориентировался в этом тюремном комплексе! Здесь совершенно одинаковые, окрашенные в серое бараки. Приходится спрашивать какого-то моряка в светлой робе о проходе к рыночной площади и при этом меня охватывает странное чувство, так как этот парень стоит с таким видом, словно не понимает меня.

Странный тип, который не знает, где находится рыночная площадь – может быть новичок?

На ярмарочной площади слышу, что Брест подвергся особенно тяжелому бомбовому налету. Массированный налет был нанесен по Бункерам-укрытиям.

– А военно-морской госпиталь – девятой Флотилии?

– Об этом речи не было.

Слава Богу! мелькает мысль. Остается надеяться на дальновидное благоразумие Союзников, которым тоже потребуется более или менее исправный медицинский центр, когда они однажды все-таки захватят Брест.

– А когда точно был налет? – спрашиваю громко.

– Вчера, двенадцатого.

Уже стоя перед дверью пивной, ругаю себя за то, что не спросил, откуда появилось это со-общение о воздушном налете. Но еще раз вернуться в толпу, чтобы разузнать это, не хочу. Дело в том, что со вчерашнего вечера не работает телефонная линия. Maquis наверное долго спали, потому что телефон так долго работал, а вчера проснулись.

С Парижем и Кораллом имеется только радиосвязь.

Но даже это происшествие, кажется, не становится этим людям здесь достаточным указанием того, что времени постепенно остается все меньше и меньше, и что пора стряхнуть собственную летаргию.

Наоборот: О запугивании или депрессии здесь речь не идет, нет даже и намека на это. Здесь все идет своим обычным ходом. Штабные писаря двигаются так же флегматично медленно, как и все остальные в этой Флотилии, а всякие другие чины и звания передвигаются с неторопливостью городских чиновников, типа желая лишь тупо подчеркнуть свой пенсионный возраст.

Вскоре меня вновь разыскивает очередной вестовой, который сообщает, что меня хотят снова видеть в Административном блоке.