Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 111 страниц)

В то время Сен-Мало был могучим городом. Об этом говорят его суровые и неприступные дворцы. Их узкие оконца будто сжаты углами переулков. За этими темными гранитными стенами прятали доходы от работорговли. Наверное, здесь планировались и осуществлялись такие предприятия, которые едва ли можно отличить от чистого пиратства. Хранящиеся здесь богатства корона могла получать, только осуществляя постоянное давление.

Мне интересна пиратская история этого города, но картины увиденного на сторожевике не дают сосредоточиться на архитектуре дворцов и привлекательности узких проулков.

В комендатуре, перед которой уже стоит моя машина, мне выписывают направление на постой в гостиницу.

– Ну, на машине вы доберетесь туда в пять минут! – говорит вахмистр.

Гостиница, старая вилла на берегу, находится у бухты огороженной рогатками. Никто не открывает дверь, решаем попасть внутрь через черный ход – пробираемся по двору, затем по лестнице и коридору попадаем внутрь. Двери всех комнат открыты. Гостиница кажется полностью заброшенной. Уже протрезвевший водитель восклицает: «Выглядит не очень здорово, господин лейтенант!» – «Значит, вам придется эту ночь не поспать, а охранять меня!» – подтруниваю над ним. Но водитель принимает это всерьез и напускает на себя озабоченный вид, так он выглядит словно старый пес.

Нахожу большую, до потолка оклеенную обоями с синими и красными цветочками, окнами на бухту комнату: здесь широкая, с медными набалдашниками на спинке, кровать. Оборки, прикрепленные всюду, где можно, тоже с цветочками, но другого колера. Отдельно стоит узкая ширма с лимонно-желтыми, изящно собранными с сильным лоском складками, натянутыми на треугольную поворотную раму.

Увидев такую курортную роскошь, я лишь беззвучно вздыхаю. Эта комната страшно далека от битвы за Нормандию – на целую сотню оставленных за спиной километров.

Уже 10 часов вечера, но солнце еще не село. Надо бы пройтись.

Повсюду шляются кошки, большое оживление в борделях и в дюжине баров у внутренней стороны городской стены.

Морской прилив так высок, что волны бьются о стенку набережной. Отступая, они врезаются в наступающие волны и вздыбливаются в мощном ударе. Меня раздражает то, что эти порывы и удары неритмичны и непоследовательны.

Под светом скрытого за длинными, опалового цвета облаками заходящего солнца, море лежит как гладкая, зеркальная поверхность – будто умершее, и о его жизни говорят лишь эти нескончаемые удары волн о стенку.

Черные головки снарядов лежащих на козлах из толстых свай, еще торчат из воды. Когда начнется отлив, опять покажутся коварные мины-тарелки, укрепленные на бетонных подпорках.

На небе редкое скопление окрашенных в светло-фиолетовый цвет облаков, переходящих в желтые перистые облака на светло-зеленом небе у линии прибоя, За которой уже почти утонуло солнце. Над фортом «Националь» еще дрожит горящая прощальная красная полоска. Но вот исчезла и она: все краски исчезли в один миг. Стою в полном смятении. Такого неба, несвязанного с окрашивающими его цветами, я еще никогда не видел. Несколько мгновений впитываю в себя этот холодный, сине-серый вечерний свет, как последний аккорд.

Часа в три ночи меня будит бешеная стрельба: скорострельные пушки, орудия. В щель ставен то и дело врывается ярко-белый свет. Подхватываюсь и распахиваю окно. Все небо сверкает над морем. Насчитываю четыре осветительные ракеты, медленно парящих на своих парашютах и испускающих этот мертвенно-бледный свет. Напрягаю зрение, но нигде не вижу кораблей. Вдруг, почти у самой воды, проносятся зеленые и красные дорожки трассеров. За горизонтом моря видны отблески вспышек все новых выстрелов. Зеркальное море отражает и удваивает отблески вспышек и пунктиры трассеров. Их отблеск отражают и низкие облака ночного неба. Луч прожектора с мыса шарит почти над водой. Где-то вдали тяжело ухает какая-то батарея. Разрывов мне не видно.

Слышу слабое, постоянное гудение – наверное от катеров. Но вот доносится столь знакомый мне приглушенный гул: на горизонте вспыхивает огниво и тут же исчезает. Дальше, на западе, взлетают осветительные ракеты. Их дымные следы видны как распухшие облака, в которые ракеты медленно погружаются. А вот опять морзянка трассеров, отражаемых морем и небом. Точки и тире смертельных светлячков.

Стою босой на холодном каменном полу и чувствую, что покрываюсь гусиной кожей. Сверху и снизу то и дело хлопают открывающиеся ставни и окна. Много постояльцев собралось, пока я спал.

Стучусь к водителю. Никакого ответа. Конец моему терпению! Выглянув в окно, не вижу и машины.

Сон как рукой сняло. Одеваюсь, влезаю в сапоги и через открытый черный ход покидаю гостиницу.

Нигде ни души. Расстегиваю кобуру, на всякий случай. Делаю это, чтобы можно было в миг достать пистолет. Прохожу мимо часового, охраняющего какую-то виллу. Часовой бродит туда-сюда. То ли ноги у него замерзли, то ли ему все так обрыдло, что совсем его не интересует, что там где-то происходит. Несмотря на все новые отсветы взрывов и то и дело взмывающие в небо ракеты, освещающие весь берег, часовой размеренно меряет отведенный ему кусок территории равнодушными шагами.

Неужели такая пальба происходит здесь постоянно, коль совершенно ему не интересна? «Человек быстро привыкает ко всему». Затасканное выражение, но верное.

Глухой шум и грохот орудий продолжают плести свои кружева. Отчетливо различаю короткие, хлесткие выстрелы и грохочущие разрывы. Кораблей все еще не видно. Один раз вроде появился силуэт корабля, но это был всего лишь обман зрения.

Добираюсь до городской стены, а затем опять к себе в номер. Надо попытаться поспать еще хоть немного. Около половины седьмого должен начаться отлив. Мне обязательно надо нарисовать волнолом из дубовых стволов и форт «Националь». Они буквально свели меня с ума, в тот же миг, как я их увидел. Как они вплотную друг к другу стоят на мокром песке – серые и полные достоинства – омываемые набегающими волнами.

Сделать наброски карандашом или акварелью – хоть как-нибудь, наспех перенести на бумагу и опять в путь, дальше, на Запад. В конце концов, цель моей поездки не Сен-Мало, а Брест.

Внезапно в памяти всплывает латинское слово, которым хотел назвать эту ночную битву, да забыл: «Naumachie». В Древнем Риме подобные морские сражения разыгрывались в бассейнах Амфитеатра.

На берегу, полуприсыпанная песком, лежит какая-то немецкая газета. Не наклоняясь, из-за мольберта, читаю жирный заголовок: «Теперь понятно, что терпели индейцы!» Присаживаюсь заинтригованно на корточки и читаю дальше: «Статья против США. Бедные индейцы в один миг стали для нас родственными душами и друзьями по несчастью.»

Береговое предполье, украшенное валунами, покрытыми зелеными водорослями, лежит совершенно открытое. Сбрасываю сапоги и ставлю их на огромный бетонный блок. А потом несколько раз ударяю по воде босыми ногами: мне приятна ее прохлада.

По песку, открывшемуся отступавшими водами, иду, как по снежному насту. При каждом шаге немного утопаю в песке. Света для рисования не хватает: довольно сумрачно. Вечером цвета более насыщены, но одновременно и высокая вода прилива, и к форту не пробраться. Лодок здесь нет. Говорят, что жители так нервничали, что сожгли все, что мало-мальски держалось на воде.

Запечатлев желаемое на двух листах и собираясь сменить место, замечаю пробирающегося ко мне по свободным от воды камням водителя. Интересно, как это он разыскал меня. запыхавшийся водитель докладывает, что в порту идет праздник Рыцарского Креста. Какой-то командир сторожевика получил Рыцарский Крест.

– Совершенно невероятное событие, господин лейтенант. Они потопили эсминец!

Что это за сторожевик, потопивший эскадренный миноносец? Водитель кажется абсолютно трезвым. Черт его знает, что там на самом деле произошло! Надо обязательно попасть на этот праздник. Водитель уже захватил все мои шмотки. никогда не видел его таким услужливым.

Уже издали вижу вывешенный на мачте сторожевика черный пиратский флаг. Поднимаемся по трапу. Часовой отходит от группы моряков, салютует стоя навытяжку, смотря при этом прямо в лицо. Боцман с Железным Крестом I степени сопровождает меня вниз в подпалубное пространство: учтивые ребята.

А вот и кают-компания: все веселятся и ликуют. Хотя я тут совершенно чужой, меня приветствуют радостным ревом и тут же кто-то всовывает в руку бокал. «Пиво, вино, коньяк? Что предпочитаете?»

Нахожу в толчее командира корабля и по полной форме докладываю о прибытии на борт.

Командир кажется задумчивым, даже смущенным. Мотористы поспешили вырезать из жести копию нашего ордена: только слишком большим получился. А его лента сшита из кусочков лент Железного Креста II степени. Поскольку лента не сходится на шее, то ее концы сшили толстыми нитками.

Но в чем же тут фокус? Еще один свежеиспеченный орденоносец. Рыцарский Крест – и кому? Командиру сторожевика! Большая редкость. Не понимаю.

Из возбужденного говора узнаю, что корабль в бою остался один на один с британским эсминцем класса «Победитель». Давид атаковал великана Голиафа пращой и ослепил его. Поэтому неудивительно, что здесь идет такая гулянка. Кто-то надрался до чертиков и орет во всю глотку: «Это пойдет в сообщениях Вермахта!»

Паровой траулер против эсминца! И победил! такого еще не было, да и не может быть в действительности! Но в этот момент на память приходят слова, сказанные однажды Стариком: «В войне на море всякое может быть – просто всякое! Нет ничего, что не могло бы произойти на море».

Командир отличается от всех присутствующих тщательно выбритым лицом. Наверняка он хотел выглядеть свежим и бодрым, притом, что буквально валится с ног от усталости.

«Один из наших кораблей и логгер …, – внезапно начинает командир, – и никого оставшихся в живых! Эсминец тонул на наших глазах, а у нас не было никаких шансов спасти жертв кораблекрушения».

Утонуть почти у берега, будучи раненным, после долгого плавания – это должно быть ужасно. Горло сжимается от ужаса. «Но может быть, кто-то спасся на плотиках?» – невольно вырывается у меня.

Командир вчерашнего корабля и его 1-й Вахтофицер тоже пришли. Их словно подменили, поскольку ведут себя так, словно это их представили к Рыцарскому Кресту.

Мне все еще не известно, что же случилось на самом деле в ночи близ острова Jersey. Схватываю лишь то, что два логгера затонули в ходе сражения.

Командир флотилии пока не появился. Ясно, почему: эти парни, здесь, одержали победу, но флотилия в целом, потеряла два корабля.

Командир слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Весь его вид говорит, что он слишком устал от событий. А дверь переборки все не закрывается: все новые и новые гости приходят, чтобы поднять бокал за успех и победу. Приходится сильно напрягать слух, чтобы уловить хоть что-то из сумятицы голосов. Хочу прислушаться к 1-му Вахтофицеру этого корабля, но он очень взволнован. Рассказ его бессвязен, он то и дело перескакивает с одного на другое и при этом постоянно переходит с настоящего времени на прошедшее и наоборот.

Записывать не имеет смысла. Убираю блокнот в карман.

Командир бросает несколько реплик – тихо и деловито.

Лишь только 1-ый Вахтофицер хочет продолжать, как появляется кок и спрашивает не желает ли он еще кофе…

– Полный кувшин на бак! – орет 1-ый Вахтофицер.

Я тоже иду на мостик, там он хочет показать мне попадания в корабль.

На развороченном мостике с трудом верю, что кто-то мог выстоять на нем весь бой, не будучи раненным или убитым. Попадания имеют определенный угол. Ну и счастливчик же этот командир! В какую-то долю секунды он успел отойти в сторону, как тут же в мостик попал снаряд. В глаза бросаются дыры от разрывов, похожие на сабельные удары: вижу три, будто аккуратно взрезанные ножом, вот одна словно вырвана щипцами, а там дыра, похожая на пляшущего человека, раскинувшего в танце руки. Несколько других сдвинули и вывернули крышку выходной дверцы и располосовали ее основание резкими, сабельными ударами. Никаких криков от боли, никаких потоков крови. Дверца была откинута взрывом вверх и осталась цела, чего не скажешь о дверной коробке.

Снизу поднимается народ и с удивлением рассматривает мостик. Если бы команда была находчивее, то удлинила бы проход, и все напоминало бы пивную очередь.

– Ошибка противника была в том, что они наткнулись на нас в тумане, – произносит командир, – вблизи района с подводными скалами. И тут же он направляет на логгер все орудия правого борта. А 120-мм орудия не оставили бы от нас и мокрого места. На левый же борт они совершенно не обращали внимания, и после нашего первого же попадания, все у них вышло из строя – молниеносно! И только сдвоенная установка на их баке развернулась в нашу сторону и сделала два выстрела, попавших в нашу дымовую трубу. В результате два раненных, но они выжили.

– А второй эсминец? – интересуюсь у него.

– Тот преследовал нас тоже по рифам, но затем вдруг напал на логгер – своими орудиями и торпедами – и все это почти в упор. Мы же их больше не интересовали.

Прошу пояснить это обер-штурмана.

Тот проявляет готовность и тащит меня в небольшую каморку рядом с кают-компанией и начинает свой рассказ.

– Только представьте себе, – начинает он, и тут же переходит на протокольный тон, – Передний из обоих эсминцев взял курс на нас. На всех парах. Две кормовые пушки все время выпускали в небо осветительные ракеты. Мы были ослеплены: просто ужас! По курсу вдруг вспыхивают осветительные ракеты – отчетливо вырисовывая наши силуэты. Вспышки выстрелов вражеских пушек и первые же залпы накрыли другой наш корабль. Прямое попадание в его носовую часть. Все охвачено огнем до самого мостика. Между тем стало натягивать туман. однако мы все еще видели правый борт логгера. Помочь им было нельзя. Пришлось оставить подбитое судно – водяные столбы взрывов все приближались к нам. Думаю это был крейсер. Сквозь туман видны были проблески пожара. А издалека раздаются все новые и новые выстрелы орудий. Но все мимо. Стреляли последовательно: справа налево.

Короткая пауза: проверяет, все ли понятно мне в его рассказе. Когда я утвердительно киваю головой, он продолжает:

– Идем зигзагом. Резко вправо – курсом 120; – резко влево – все время удачно увертывались от разрывов – целых 12 минут! И тут сообщение из рубки акустика: «По левому борту два шума, быстро приближающихся». Командир был на мостике по левому борту. Скомандовал орудию: Враг на корме по левому борту. Штурман, унтер-офицер, докладывает с другой стороны: «Один прямо за нами». Командир отдает приказ: «Противник на корме по правому борту. Открыть огонь!» И тут же: «Рулевой – резко на правый борт! Огонь из всех видов вооружения! Машины – полный вперед!»

Такого услужливого интервьюируемого я еще в жизни не встречал. Все еще не прошедшее напряжение боя развязало язык оберштурману – да еще алкоголь добавил. Не хочу знать чего и сколько он уже принял. Но речь его течет плавно: без сучка и задоринки.

– Эсминцы вошли в туман. В его пелене ярко высвечиваются красные вспышки выстрелов. А мы стремимся на всех парах к мелководью, где знаем каждый риф, каждую отмель. Все светло от осветительных ракет. Со стороны нашего правого борта идет логгер. И вдруг между нами и логгером возник огромный корпус эсминца. Не дальше 300 метров от нас! Они нас точно не видят, потому что все их орудия развернуты вправо. Воспользовавшись моментом, приготовили все вооружение, а затем ударили из всех стволов: огонь на поражение. Прямой наводкой! В его незащищенный правый борт. И сразу всеми орудийными расчетами. Ну и накрыли эсминец: командирский мостик, артиллерийские посты. Бронебойно-зажигательными ударили по машинному отделению. Бронебойный снаряд калибра 8,8 попадает в котел. Железные плиты взлетели вверх. Густой черный чадящий дым. Еще одно прямое попадание снесло переднее ограждение мостика, следующее – заднюю кромку, вторую трубу машинного отделения: под орех!

– А потом?

– Эсминец повернулся, развернул башню и сделал два выстрела – на большее у него не было сил. Командир орудия 8,8 был тяжело ранен близко разорвавшимся снарядом от 127 – миллиметровки. Ему прищемило руку затвором. Но он сумел освободиться и вновь зарядил орудие. Герой! На обердеке эсминца полыхает пожар. Взметается белый пар и густой черный дым. Через некоторое время эсминец затонул. Продолжаем стрелять. Второй эсминец все еще стоит в зоне акустика.

Наконец мой рассказчик прерывается, делая глубокий вдох. В следующее мгновение он продолжает тихим голосом:

– Еще почти два часа нас освещали ракеты. Торпеда прошла в трех метрах от борта. Вся верхняя палуба была усыпана гильзами. – Оберштурман в задумчивости замолкает. Полуприкрыв глаза, заставляет меня ждать. Тон его голоса меняется: «Страшным было внезапно наступившее затишье. Повсюду взрывы. В тумане ясно различаем столбы вздыбившейся от взрывов воды. И вдруг – тишина! Лишь команды командира: «Резко вправо… резко влево…» и тому подобное. То, что наш корабль все еще жил и шел своим ходом, было чудо. Просто не верили в то, что прошли мимо взрывов и выстрелов прямой наводкой. Нам пришлось работать по радио открытым текстом, поскольку все было уничтожено.

Пойдет ли все это в газету? Интересуется обер-штурман, наконец. «Если цензура пропустит» – даю лаконичный ответ. «Отлично!» – восклицает обер-штурман.

Остаться на борту и еще принять на грудь? Не стоит. Здесь уже становится жарко. Итак, быстрое решение: благодарю обер-штурмана пожатием руки. Затем захожу в кают-компанию, чтобы попрощаться с командиром корабля. Но там гульба в самом разгаре, все то и дело говорят здравицы, поднимают тосты, ну, что же, ухожу молча – по-английски.

ТЕТРАДЬ 27

День быстро клонится к вечеру. Что дальше? провести тут еще одну ночь? Я в нерешительности как никогда. Но отчего я так медлю? Брест – это ведь ясно очерченная цель моей поездки: «… незамедлительно прибыть на катера», этого было мне достаточно. Бисмарк, этот великий Нимрод, уже вдул бы мне по самые уши!

А я ему все испортил. В Бресте останутся лишь канцелярские нюансы, и я вновь окажусь во флотилии. И если Бисмарк захочет что-то предпринять, ему придется иметь дело со Стариком. А Старик, если ничего не изменилось, вовсе не шут гороховый.

Беру себя в руки и объясняю командировку в Брест, как конечную цель всего путешествия. Второй приказ Бисмарка я порвал в мелкие клочки. Так и только так! Их конечно можно было бы собрать и склеить в одно целое, но проблема в том, что я выкинул клочки в окно.

Уже прошло достаточно времени с момента появления приказа о моей командировке в Брест. Но так уж бывает на войне!

Impond;rabilit;! Никто не может предсказать, что кого ждет на жизненном пути. В конце концов, у меня есть, пока еще, мой красный пропуск, эта палочка-выручалочка. Вот был бы смех, если бы с ним я не смог пройти все кордоны и рогатки!

Расстелив карту, вымеряю расстояние по прямой до Бреста: где-то 200 километров – рукой подать! Но лишь в том случае, если хотя бы полдороги проедем без помех.

Заодно измеряю расстояние и до Ла Боля. Правда, туда оно побольше. Да что с того? Детский лепет! Симоны там давно уже нет. И в Бресте наверное тоже. Кто знает, куда эти свиньи могли упрятать Симону.

Надо вооружиться терпением, а не терзать себя вновь и вновь.

Итак, решено – едем дальше не теряя времени! Но стоит ли сегодня отправляться в путь? Здесь у нас есть комната – и неплохая. Кто знает, сможем ли мы найти по дороге нечто подобное? Чепуха, НАДО ехать! Не врастать в уют и негу!

Водителю объясняю, что кое-что еще не завершил: «Здесь же, рядом». При этих словах на карте веду ребром ладони по местности, лежащей между Сен-Мало и Брестом. «Здесь братишки могут снова высадиться. Место очень уж удобное: ровное и открытое.»

От ужаса охватившего его, водитель даже рот открыл. Чтобы успокоить его, мягко продолжаю: «А если братишки не появятся, то сможете расслабиться по полной программе.»

Потому, что водитель смотрит на меня довольно недоверчиво, я, уподобясь миссионеру, продолжаю: «Собственно говоря, а посему вам так хочется вернуться в Париж? Не думаете же вы, что в Париже вас ждут веселые Дуньки? Вас же немедленно – могу поспорить – тут же отправят еще куда-нибудь. И если совсем уж не повезет – на линию фронта! Радуйтесь тому, что попали со мной в одну компанию. А потому – убрать грусть с лица и вперед!»

Тут я вспомнил, что давно хотел посмотреть семейные фотографии водителя, а потому спрашиваю еще мягче, чем прежде: «У вас есть жена и дети?» – «Так точно, господин лейтенант! Есть и жена и дети.»

Мне не надо давить на него: водитель уже достает свое портмоне.

«О, у вас мальчик и девочка?» – «Так точно! Господин лейтенант, говорят они чудесная парочка.» – «Красивые и здоровые дети!» – «Так точно, господин лейтенант! Они абсолютно здоровы!»

Собирая в комнате вещи, слышу через распахнутое окно голос Атлантики. Каждая накатывающая на берег волна издает свой шум. Закрываю глаза, и этот шум буквально пронзает меня. Он проникает в меня через открытый рот, нос и уши.

Выглядываю из окна: прожекторная установка, рядом с которой косо задран вверх нос грузового корабля, держит свои прожекторы, словно несколько голов на длинной шее. Скоро мимо пойдут сторожевики и как и каждую ночь, займут свои позиции между скал.

За час до полуночи отправляемся в путь. Луна стоит прямо перед нами в низком небе, очень яркая, но узкая. Дорога напоминает свинцовую реку в ее свете. Деревья вырисовываются черными столбами на фоне лунного неба и отбрасывают длинные тени.

Заряжаю автомат, указательный палец правой руки держу на спусковом крючке, левая рука готова передернуть затвор – нам рассказали довольно много историй о террористах в этой местности, и что-то гложет под ложечкой. Поездка ночью, без сопровождения, довольно рискованна.

Но этот наш внезапный ночной отъезд имеет и положительную сторону: без всяких яких, собрались и – вперед! Это по мне.

Пока мы так едем с выключенными фарами, пытаюсь думать о Симоне. При этом чувствую себя так, словно виноват в чем-то.

Приходится напрягаться, чтобы ярко вспомнить образ Симоны. Такое со мной впервые. Неужели Симона потеряна для меня на век?

Город Динан. Хочу осмотреться и выяснить, безопасно ли ехать и дальше без сопровождения. Но на улицах никого. Мертвый город. Направляю водителя по едва различимым в темноте указателям. Но я не совсем уверен в том, что правильно понимаю их.

Наконец в одном из дворов вижу часового с невероятно длинной винтовкой. Он охотно объясняет, что мы попали во двор скотобойной роты по заготовке мяса.

Бормочу: «Вот дерьмо!», а вслух произношу: «Не знал, что и такие имеются!»

Замечаю, что для меня уже стало привычным жить по ночам. Раньше довлела истина, что ночью все люди спят. Теперь же я буквально не в себе, Если не вижу какого-нибудь движения по ночным улицам.

Надо бы себя привести немного в порядок.

Часовой дает нам совет: У них в роте есть настоящие раскладушки, а машина будет под надежной охраной.

Утром нам дают кофе и довольно приличный завтрак. Ловлю на себе взгляды полные недоуменного любопытства.

По ровной как стрела дороге едем в Ламбаль и далее в Сен-Бриек. Хочу остановиться на побережье у Сен-Бриек. Открываю карту и читаю: «Paimpol». Paimpol – это название всегда было для меня многозвучным: Pierre Loti, исландский траулер, с огромными парусами! А потому – на Пемполь!

В Пемполь ничто не напоминает о славных когда-то временах: пустой порт, заброшенная карусель у самого пирса. За плотно задаренными ставнями домов стоит густой влажный, затхлый воздух. Из-за стен, укрывающих сады, вырывается зеленая кипень. Коньки крыш располагаются уступами. В садах растет coquelicot. Остовы каменных ветряных мельниц – ампутированные ветряки.

Ветер наносит справа на дорогу песок дюн. Ничто не мешает взгляду обозревать морской простор. Бледная желтизна песка, серая сталь неба и полоска воды, размером с сантиметр – тоже сталисто-серая, лишь немного темнее неба, так что можно различить границу моря и неба.

В картину слева вкраплены остовы ветряных мельниц. Вероятно, раньше хлебные нивы тянулись далеко вглубь страны: здесь, на побережье, довольно сильный ветер.

Бухта Saint-Benoit-des-Ondes грязно-серого, илистого цвета. Куда бы ни бросил взгляд, нигде ни намека на яркие цвета.

В простенькой пивнушке ем крошечные ракушки, называемые «bigorneaux» и точно такими же иголками – шпажками, какими Бисмарк работал на своей настенной карте. Одна иголка с желтой, другая с синей, а третья с красной головкой.

Иду по берегу и выхожу на щебенчатую тропинку. Вдруг правая нога попадает, словно бы в свежезамешанный гипс. Надо скорее выбираться наверх, туда, где песок сухой.

Кайма прилива обозначена линией из ракушек и выцветших крошечных кусочков дерева. В некоторых местах отступившая вода оставила какие-то лохмотья и мусор: обувь, набивка матрасов, много гниющих водорослей, выцветшие панцири крабов, куски гранита размером с кулак.

В нос бьет резкий рыбий запах: и тут вижу лежащее передо мной черное чудище. Внезапно оно меняет цвет с черного на серый, и тысячи мух жужжа, окружают меня: я их вспугнул. Чудовище являет собой затрепанный трупик морского угря. Хвост отсутствует. В ямках глазниц густо сидят, словно приклеенные, мухи.

Пройдя дальше, упираюсь в гигантское поле «под паром», из блоков размером с дом. Вид такой, будто здесь отвел душеньку спятивший циклоп: в таком беспорядке лежат куски скал. До половины серые, а вторая половина коричневая. Границы этих половин показывают, докуда доходит прилив. Коричневые тона придают прилепившиеся бороды водорослей. Очень осторожно подхожу к этим водорослям: они скользкие, словно покрыты желатином.

В этом нагромождении скал более не вижу Атлантики. Она так близка и в то же время очень далека. Слышу голос прибоя, однако не вижу ни малейшего его признака. Куда ни кинь взгляд, повсюду скопление скальных глыб.

Серое небо навевает грусть.

Присаживаюсь и уже не слышу шум моря. Ощущаю себя первочеловеком на необитаемой земле – один-одинешенек среди этих серьезных, суровых скал.

Вдруг меня охватывает страх, а вдруг все это лишь порождение моей фантазии? Если я здесь поскользнусь и сломаю ногу, никто не придет мне на помощь. Сколько бы я не орал, зовя водителя. А если начнется прилив и быстрее, чем я смогу отсюда убраться?

В охватившей меня панике быстро вскакиваю. Назад, на берег! Прочь отсюда! Да повнимательнее, чтобы не влететь в расщелину между глыб!

Вот и Morlaix. Вытянулся вдоль рукава залива. Гигантский железнодорожный виадук все еще цел. Город лежит вытянувшись в длину, в балке, полностью окруженный этим виадуком.

Камни стен красноватого цвета. Такого же цвета и мелкий щебень дорог. Начинается проливной дождь.

Смотрю сверху на открывшуюся внизу бухту: тонкая полоска водорослей указывает линию прилива.

Телеграфные столбы полностью покрыты плющом. Косо накренившиеся от морского ветра сосны покрывают берег. Наполовину закрытый кустарником виднеется справа тяжелый бункер.

Мак – оранжевого цвета – целое поле мака. Цветы поникли под сильными струями дождя. А вот палисадник полный пионов.

Рапс высотой в метр. Скрип щеток стеклоочистителя. Блеск стекла. Линии разводов и переливы там, куда не достают щетки.

Дорога такая же мокрая и серая как и небо. Пять черно-белых коров вяло жуют что-то. В Нормандии, наверное, такая же погода, как и здесь.

Даль исчезает, растворяясь в мареве дождя. Словно мелкие камешки стучат по крыше дождевые капли. Щетки стеклоочистителей не успевают очищать стекло от потоков воды.

«Cr;perie ouverte» – звучит заманчиво, но чтобы остановиться т речи быть не может: Дождь льет как из ведра.

Хотя едем по бретонской земле, меня охватывает болезненное, выматывающее тоскливое чувство по Бретани – МОЕЙ Бретани.

Тучи разошлись. Видимость улучшилась. Все, что вижу, буквально впитывается мною без остатка. Бретань – моя вторая родина.

Въезжаем в Saint-Pol-de-L;on: отсюда, через возвышенность, прямая дорога в Брест. Однако хочу еще немного побыть на побережье, а потому едем по узким объездным дорогам.

Я представляю собой самостоятельную воинскую единицу. Могу позволить себе медленно ехать вдоль полей артишока. Прямые, словно гигантские болты со светло-зелеными головками. Вот поля цветной капусты: они почти полностью убраны. По обеим сторонам дороги цветущие розовым заросли конского щавеля.

Дорожный указатель сообщает о приближении к городку Plouescat. Почему бы и нет? Пара лишних километров не помеха. Потому едем дальше по накатанной дороге прямо к берегу.

В Плюскате прошу остановиться, увидев густой ряд калл перед фасадом одного дома: таких роскошных, пышно цветущих калл я еще никогда не видел. Мимо проходит калека на примитивном протезе вместо левой ноги. Заросли папоротника так густы и высоки, что закрывают местность. На фоне неба выделяются темно-зеленые, колышущиеся под порывами ветра верхушки сосен. В воздухе носятся ласточки.

Проезжаем Goulven. Церковные башни, словно серые сталагмиты. Небольшое здание церкви напоминает корабль, а башни – семафоры.

Прошу водителя подъехать почти к самой воде. Выхожу и присаживаюсь на траву молотянки. Неужели я хочу еще больше впитать в себя эти картины Бретани? А может, просто не хочу показаться на глаза Старику?

И вдруг, будто наяву отчетливо вижу Старика – в кожанке, на шее повязан поношенный шарфик, на груди бинокль, лицо сурово, взгляд жесток: вместо глаз узкие щелки, лоб испещрен глубокими морщинами, на затылок сдвинута потерявшая форму, когда-то белого цвета фуражка – картина любого командира-подводника, однако не крутого, киношного типа, а осмотрительного, скупого на слова интроверта. Что забыл такой человек в конторе, за письменным столом, заваленным папками с бумагами? Неужто Старику нравится такая жизнь?

Не имею ни малейшего представления о том, как Старик чувствует себя в этом новом для него качестве. Внутри ощущаю страх оттого, что возможно наши дорожки разошлись.

Въезжаем в Brignogan. На большой площади заходим в трактир, чтобы промочить горло. Хозяйка, старая, толстая мамаша, проявляет неожиданное сочувствие. Она кажется расстроенной из-за того, что не может предложить нам что-либо посущественнее. Но затем приносит нам бутылку красного вина.

От хозяйки узнаем, что здесь стояли артиллеристы: «Mais un jour donn;, ils sont tout partis pour la Russie… Ils;taient si gentils. Je crains, qu’ils soient tous tomb;s…»

В этот момент, из полутемного угла, у входа на кухню, от какого-то деда долетает бормотанье: «Heureusement…», а потом отчетливо: «Heureusement». Эта свинья понял, что я говорю и понимаю по-французски. Что же делать? Надо что-то сказать ему. Он должен подойти и извиниться.