Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 111 страниц)

КУРС НА ПАРИЖ

«Кучер» ощерил зубы в довольной ухмылке, напоминая шимпанзе. И сам остановил «ковчег», когда мы достигли большой дороги ведущей через местечко. Он совершенно прав! Теперь должно было бы раздастся мощное ликующее пение нас троих – пение во славу Господню: «Осанна Всемогущему! Осанна Господу Творцу!» Ноги Бартля, а затем и его живот загораживают мне вид: Бартль медленно соскальзывает сбоку, с крыши... Вижу церковь на скале – и еще рожу Бартля: с просвечивающим от солнца красным, ухмыляющимся ртом. Ничто толковое мне на ум не приходит, и я лишь подшучиваю:

– Да, Бартль, маленькие радости бытия... Мы это сделали! А я, уж было, совсем разуверился.

Но наше головокружение от успеха не должно обмануть меня, а наоборот, сделать более недоверчивым. Строго говоря, это обыкновенный процесс: Позволяют выигрывать только один раз тому, кто впервые играет в покер, чтобы он остался в уверенности своего везения. Выбранной жертве усиленно выказывают полосу счастливого везения, а затем непреклонно прихлопывают словно муху. Судьба зачастую оказывается хитрым шулером! И карта, которая вывела нас из боя, должна была бы, собственно говоря, давно прибыть к нам. А потому надо быть теперь еще более осторожным.

Но как еще я могу обезопасить нас?

Наблюдать, ни на секунду не расслабляться, все рассчитывать – больше я ничего поделать не могу. Разве что снова уповать на чудо, снова и снова верить в нечто новое, так сказать «серийное чудо».

Берем курс на Montargis и уже скоро въезжаем в маленький городок: серые, безоконные до-ма справа и слева от дороги, с фасадами, напоминающими тюремные стены, с большими закрытыми дворовыми ворота.

Бартль опять забирается наверх. Здесь, куда ни глянь, врагов не видно...

Меня вдруг вновь обжигает мысль о так нужных нам дровах. Кто-либо из местных крестьян должен же иметь газогенераторный грузовик! И нам больше не остается ничего другого, как реквизировать имеющийся у него запас дров! Хватаю «кучера» за руку, и он сразу останавливает «ковчег». После чего подаю ему еще знак рукой, чтобы он заглушил мотор.

Наклоняюсь к дорожному полотну и вижу несколько темно-серых пятен на сером фоне. Быстро достаю из кармана брюк перочинный нож и присаживаюсь.

Когда снова поднимаюсь, и взглядываю на Бартля, вижу, как он стоит, опустив плечи, и с удивлением пристально смотрит на меня.

– Здесь был Джо..., – говорю ему.

– Чего?! – дергается Бартль и не двигается. И поскольку теперь, от явного непонимания, у него опускается челюсть, и он смотрит на меня с отчаянием, я пытаюсь медленно и внятно втолковать ему случившееся:

– Изобразите-ка из себя Франка Аллана или Шерлока Холмса, Бартль! Исследуйте, пожалуйста, вот эти пятна здесь, на асфальте.

Бартль медленно присаживается, затем опускается на колени. В таком виде он с трудом достает пальцами нож из правого кармана брюк, затем скоблит одну из светло-серых, миниатюрных лепешек лезвием и напряженно рассматривает соскоб. Наконец поднимает на меня взгляд и объявляет:

– Оконная замазка, господин обер-лейтенант!

– Оконная замазка?! Оконная замазка! – возбуждено передразниваю Бартля. – No, Sir – это жевательная резинка. А теперь напрягите-ка Ваши мозги! Они не знают жевательную резинку, у французов ее просто нет...

Бартль поднимается, пока я говорю, с колен, и показывает мне свое безжизненно-пустое лицо. А затем я вижу, как он мысленно напрягается и, наконец, его лицо светлеет.

– Я понял! – говорит он и даже принимает – довольно медленно – позу мыслителя: Левая рука как воронка сжимается вокруг эспаньолки.

– Ну, давай, не тяни козу за хвост!

– Так точно, господин обер-лейтенант! – рвется из Бартля: – Это янки!

– Янки! – снова передразниваю его. – Так оно и есть, Бартль!

– Однако, они же, значит...

–... уже переправились сюда, – дополняю его.

– Офигеть, – бормочет Бартль и медленно встряхивает головой, как будто не может этого осознать.

Если мы хотим реквизировать дрова, то надо кого-нибудь здесь найти.

Беру свой автомат и решительно стучу в ближайшие ко мне ворота. Ничего. Две следующие попытки так же остаются безуспешными.

Что теперь? Спрашиваю себя. Вот чертова ситуация. И тут мне кажется, будто бы я чувствую на спине чей-то взгляд. С автоматом в руке молниеносно оборачиваюсь. Но на другой стороне дороги ничто не движется.

Вот смех, как я здесь стою и не могу придти ни к какому решению. Смешно также и то, как я соблюдаю традиции. Я постучался, но мне не открыли, и вот стою теперь в растерянности...

Ну, так я вас проучу! говорю себе решительно. Я заставлю вас шевелиться. Достаточно долго ждал! Словно ослепленный внезапной яростью, вскидываю автомат и трижды стреляю по воротам передо мной – так, что древесина летит щепками. Словно в ответ на это кричат несколько петухов – на этот раз в совершенной близости от меня... В то время как я внимательно и напряженно вслушиваюсь, движется ли за воротами кто-нибудь, петухи снова кукарекают, и, кажется, больше не хотят прекращать. Если бы я только мог схватить их, то оторвал бы им головы.

Чтобы слышать лучше, держу голову слегка наклоненной.

Таким вот образом стою неподвижно и внимательно вслушиваюсь.

Не передвигается ли кто-то там за этими закрытыми ставнями? Замираю и осторожно всматриваюсь. И вот различаю еле уловимые шумы с обеих сторон. Неужели там, вдали, работает дизель? Может быть, там кто-то качает воду? Что иное могут означать эти глухие, ритмичные то-на? А не скребется ли там кто-то прямо за деревянными воротами? Или это обман слуха?

Снова кричит петух. На этот раз, круто поднимающийся, жалобный звук приходит издалека. И теперь я отчетливо слышу очень далекий собачий лай, затем грохот, как от железных колес по мостовой – но и этот грохот слышится где-то довольно далеко.

Проклятье! Не могу же я вечно стоять на этой дороге как статуя! И тут мой взгляд натыкается на штакетник. Планки можно было бы легко распилить – надо только найти пилу.

Вот черт, у нас нет даже пилы!

Показываю изгородь «кучеру». Он не в восторге от увиденного, и лишь бормочет что-то о «работе не на один час».

Бартль тоже не выказывает никакого желания рубить штакетник. Я уже знаю, что эти двое думают: Готовые дрова реквизировать всегда проще, чем рубить дерево.

– От того, что мы будем стоять как столбики, мы не получим никаких дров! – прикрикиваю на обоих. – Давайте, двигайтесь! Где живет в этой деревне бургомистр? Мы должны это немедленно выяснить.

Бартль воспринимает мои слова как приказ и грохочет кулаком по следующим воротам. Через три или четыре дома заливается лаем собака. Затем лай раздается на другой стороне и затем еще один. За воротами, однако, никакого движения.

– Выжидают! – говорю, но Бартль уже там и лупит в ставни рядом с воротами. Не там, а в ставнях третьего окна раскрывается щелка. Бартль одним прыжком подлетает к ставням, и практически вырывает одну из створок и взгляду является бледное, заросшее щетиной, выцветшее, заспанное лицо: Крестьянин, далеко за 60 лет, со слезящимися, боязливо-расширенными глаза-ми. Морщинистая шея видна в распахнутой рубашке.

Мужчина смертельно испуган. Левой рукой делаю мягкий, успокаивающий жест: Никакой па-ники, старик. Нам не нужна твоя жизнь!

Крестьянин пристально смотрит на меня, широко открыв рот. Со свисающей нижней губы у него при этом течет нить слюны. Как я могу быстро разъяснять ему, что мы не хотим его убивать?

Слава Богу, жизнь снова возвращается к старику: Он объясняет мне – больше жестами, чем своими заикавшимися словами – что хочет выйти к нам.

Кошка так осторожно переходит дорогу, как будто она каждым шагом должна проверять, проч-на ли земля.

– Mais vous n’etes pas Americains, – заикается крестьянин, и изо рта капает нить слюны.

– Non, mon vieux!

– Dommage – nous les avons donc rates. Je me ronge le coeur.

Крестьянин все еще держится настороже и пристально смотрит на меня снизу вверх. Указываю ему на «ковчег».

– C’est pour cela que nous sommes ici – vous comprenez? Nous chassons les Am;ricains!

Вижу, как напряженно работает мозг крестьянина. Как он попытается все обработать и вос-принять: Этот газогенераторный грузовик – танки янки – la lib;ration – с немцами он уже всего испытал.

– Est-ce que vous avez un gazog;ne? – спрашиваю теперь старика. – Nous payons – m;me le doub-le.

Он отвечает:

– Mais vous n’etes pas Fran;ais.

– Mais non. Qui; un gazog;ne?

– Le maire.

– O; est-ce qu’il habite?

– Il est mon voisin, – произносит старик и показывает направление.

Бартль хочет напустить на себя воинственный вид и говорит:

– Allons!

Делаю знак «кучеру» следовать за нами тремя на «ковчеге».

Бургомистр дома. На его лице отчетливо виден страх. Все же он берет себя в руки и спрашивает:

– Allemands? Немцы?

– Mais oui! Pourquoi cela vous;tonn;?

– Parce que…

– Parce que?

– Des chars am;ricains sont pass;s ici – il n’y; qu’une demie heure … mon colonel.

Эти его слова действуют на меня как удар поддых. Как говорится, дыхание перехватило. Впервые смотрю на мои часы и испытующе спрашиваю:

– Une demie heure?

–; peu pr;s…

– Tr;s bien.

Теперь ошарашенный мэр пристально вглядывается в меня.

– Un grand contingent?

– Mais oui, mon colonel! – Je dirais…

– Tr;s bien. C’est pour cela que nous sommes ici…

Почти вплотную приехали! Бургомистр тоже едва может понять это. Но надо бы еще прозондировать почву:

– Direction nord? – спрашиваю его.

– Mais oui! – поспешно подтверждает бургомистр.

Теперь он удивляется, как точно я все знаю. Разгаданный замысел дает победу тому, против кого он направлен! – хочу ответить ему – или что-то подобное, но правильные слова совершен-но вылетели из головы. Потому изображаю все так, будто мы должны срочно следовать за врагом по пятам.

Бургомистр, кажется, очень обрадовался тому, что так легко отделался, и без обиняков утвердительно отвечает на мой вопрос, есть ли у него дрова для нашего «gazog;ne». А уж затем наступает обязанность Бартля и «кучера» следовать за ним в сарайчик во дворе, в то время как я стою на стреме.

«Кучер» широким жестом отдает бургомистру три старых мешка в обмен на новые, которые, как признался бургомистр, он для нас специально подготовил. Я все же хочу заплатить за дрова. Но бургомистр никак не желает принять оплату. И все равно отдаю ему несколько банкнот из моей толстой пачки.

– Mais c’est trop! – возражает бургомистр, однако теперь гораздо бодрее.

– Acheter des fleurs pour votre femme ou des jouets pour les enfants! – советую ему.

Теперь это воспринимается как совершенно великолепная шутка. Банкноты исчезают в карманах мэра. Мы должны попробовать водку бургомистра. Старый крестьянин подтверждает глотательными движениями, что она хороша.

Отвечаю:

– Большое спасибо, но нам надо спешить.

И поворачиваюсь к своим бойцам:

– Давайте, давайте, уходим! – а в следующий миг залезаю на крышу «ковчега» с проворством опытного гимнаста, и кричу:

– Валим отсюда...!

Нам теперь даже машут руками – будто родственникам, которые находились в гостях.

Проехав с километр от деревушки, снова даю сигнал остановки. Бартль тут же выпрыгивает из кабины и стоит рядом с «ковчегом».

– Если Вы все еще не поняли, хотя и должны были уже, – объясняю ему с крыши вниз: – Мы следуем за Янками по пяткам. Так, по крайней мере, я это объяснил тем двоим. Они не должны думать, что мы бежим.

– А я тоже поверил...

– В церкви, Бартль. Верить можно только в церкви! Они для того и были построены: специально для этого!

Со старым чертовым болтуном я становлюсь властелином своего страха. При этом размышляю: А что мы будем делать, если подойдет еще и вторая группа янки? Остановиться ли нам и спрятаться в придорожных кустах? Или продолжать движение? Оставаться ли нам вместе или рас-сыпаться по отдельности, разбежавшись в стороны? – Будем ориентироваться по ситуации! говорю себе. Если такое и должно случиться, то уж конечно не в открытом поле, а, вероятно, где-нибудь между домами и кустарником.

Дорога делает несколько изгибов, и мне это нравится. А вот если бы сейчас нам навстречу вы-шел американский танк... То пиши пропало! Никто уж тогда не поможет!

– Где много собак – там зайцу смерть, Вы же знаете это! – говорю Бартлю.

– Наглость – втрое счастье – можно и так сказать! – бурчит Бартль в ответ.

– Таким Вы мне больше нравитесь! – «La r;alit; d;passe la fiction», мой дорогой Бартль. Ясно лишь одно: Здесь все становится настолько непредсказуемым, что и во сне не приснится. И те-перь Вы должны приготовиться вести, по крайней мере, Вашу собственную «c’est la guerre», и это скоро вполне может произойти...

Бартль одаривает меня своим обычным скептическим взглядом.

– Да мне по барабану, господин обер-лейтенант! – выдает он, наконец.

После чего интересуется, как это я смог узнать в ошлепках на дороге жевательную резинку.

– Я видел точно такие же пятна в Риме, на мраморных ступенях – марки Wrigley!

– Вы были в Риме, господин обер-лейтенант?

– Да, сразу после экзамена на аттестат зрелости.

– Ну, так-то конечно, Вы знаете в этом толк, господин обер-лейтенант!

– Потому что я был в Риме после моего экзамена на аттестат зрелости?

– Нет, господин обер-лейтенант, – заикается Бартль. – Я имел в виду – Вы знаете янки!

– Жевательная резинка, думаю, входит у янки в продовольственное снабжение войск! И потому делает их произношение довольно своеобразным. Без жевательной резинки в пасти они, наверное, вовсе не смогли бы договариваться о чем бы то ни было.

– С ума сойти! – удивляется Бартль.

Nogent-sur-Vernisson – так называется местечко, которое мы должны проехать последним.

Ладно: Пропади все пропадом, но сейчас я испытываю сильный голод и жажду. Неудивительно: Вчера едва лишь перекусил, а сегодня с утра во рту ни маковой росинки.

А потому: Найти съезд и исчезнуть с дороги.

Обнаруживаем маленькую рощицу, которая дает нам хорошее укрытие, и Бартль неспешно принимается за работу.

Только не нервничать!

Но вскоре я испытываю беспокойство и разворачиваю свою карту, которая все больше становится менее читаемой: Определяю по карте, что мы, если будем двигаться и дальше прямо, прибудем в Фонтенбло – и тут я нахожу Версаль.

Меня так и подмывает: Если мы сделаем маленький обход, всего лишь немного свернем на за-пад, то я смогу связать друг с другом два знаменитых имени: Fontainebleau и Versailles. Эти на-звания звучат так же великолепно как названия замков у Loire.

Я даже могу обосновать такой маршрут: Мол, хочу прибыть в Париж рано утром. Если уж яв-люсь пред светлые очи Бисмарка, то должен быть свежим, хотя бы наполовину. Городской за-мок нашего отделения пропаганды стоит на западе. Версаль тоже.

Решено: мы прибудем с запада.

Заехать ли в Париже по-быстрому на старую квартиру Симоны? Но как обосновать причину своего визита на Rue Toricelli? Консьержка здорово испугается, если я появлюсь перед ней на этом возвышении... Кроме того, думаю, у нее нет никаких вестей от Симоны.

Тогда лучше заехать к портному Динару. Он без сомнения, может знать что-либо, мне даже кажется, что он является членом Rеsistance, наверное, даже его шефом...

А что, если он тоже попал в лапы гестапо?

Все бы отдал, чтобы поговорить сейчас со Стариком и получить его совет!

Мои мысли кружат как бешенные вокруг Симоны: Симона – шпионка на службе собственного отца?! Вижу себя идущим с Симоной и ее отцом по Boulevard de Chapelle между множества предупредительных пешеходов, проходящим мимо рекламных тумб с афишами и объявления-ми, и двух пожилых мужчин в роли человека-рекламы – к портному Динару.

А вот вижу меня и Симону, и отца Симоны и этого сомнительного портного в его ателье: Я должен позволить примерить на себя смокинг для «apr;s la guerre». Сумасшедшая идея Си-моны! На кой черт нужен мне этот смокинг? Только лишь потому, что у этого портного, которого отец Симоны выдает за своего друга, еще есть хороший материал для смокинга?

Теперь я, конечно, понимаю, что там было нечто иное в той игре! Я, добродушный осел, дол-жен был быть продемонстрирован по-настоящему: Морской офицер, в звании лейтенанта артиллерии морского флота, а на самом деле военный корреспондент – довольно интересный объект...

То, что смокинг был лишь предлогом, я уже тогда мог бы догадаться. В конце концов, я видел в высоком, с рост человека зеркале, как хитро щурятся глаза отца Симоны и портного. И я также мог заметить злую усмешку портного. И теперь еще вижу все зеркало и картину в нем: Симона одета в элегантный дамский костюм, сшитый на заказ, а на ногах туфли на толстой платформе. Рядом стоит старый, седой, коренастый господин: Ее отец. На переднем плане всей картины лейтенант и тот, столь же предано, как и зло, улыбающийся портной, важно стоящий со своей портновской лентой. Лейтенанту, и это отчетливо видно, неприятно. Но он спокойно наблюдает и снова видит, как в то время как с него снимается мерка, за его спиной происходит обмен взглядами – на этот раз между молодой дамой и этим портным.

На какой-то миг я не понимаю: Картина из зеркала – это плод моей фантазии или же отраженная реальность? А может быть, я придумал сюжет нового фильма? Но в чем здесь различие? То, что выдало мое воображение, было одновременно и реальностью и фильмом. И теперь я даже могу еще придумать, как должен развиваться дальше сюжет этого фильма...

Новая сцена: Обставленная светлой мебелью комната виллы на морском берегу. Лейтенант в брюках и верхней рубашке, молодая дама в пеньюаре с отделкой белым лебединым пухом. Лейтенант ищет бинокль. Молодая дама не помогает, а только таинственно улыбается нервно мечущемуся вокруг лейтенанту...

Американский лагерь для военнопленных: Лейтенант грязный и оборванный – пленный. Портной в форме французского полковника, молодая дама в форме лейтенанта – ее отец, майор, с биноклем в руках...

И тут на ум приходят строки: «Ты спятил, дитя/ тебе надо в Берлин/ Там, где обитают безумцы / там твой мир!»

Едва проезжаем несколько километров, вид повешенного человека пробуждает у меня очередной прилив сильного страха во всем теле: С силой стучу по крыше, и «кучер» тут же останавливает машину. Справа от нас и совсем рядом с дорогой, на мощной, почти горизонтально отходящей от толстого ствола ветви, висит перед нами солдат-пехотинец. Сначала я разглядел одни солдатские сапоги – сапоги с коротким голенищем, будто стаканы для игральных костей – и удивился, почему они висят в листве...

Наверное фельджандармы или такие же как они вздернули беднягу из какого-то подразделения как вора. Дезертирство? Фальшивые документы? Сейчас это решается быстро...

И вот теперь он висит таким вот образом привлекая взгляды, как делал Отто Дикс изображая погибших: изношенная веревка для привязи телят, толстые навозные мухи, большой синий язык, гротескная эрекция в штанах мертвеца. Подумал ли он еще и о птицах? Или таким образом вытягивает свою высокую ноту?

Как загипнотизированный перебираю пальцами свои документы, и затем даю команду следовать дальше. Хорошо, что мне не нужно разговаривать с обоими моими спутниками.

Продвижение наше становится все более рискованным: Нам словно красный свет зажгли. По-ток транспорта янки уже давно пришел в движение. Чтобы с ним не пересечься, нам следует тщательно продумать дальнейший путь.

Американские танки, о которых нам рассказал крестьянин, являются, конечно же, авангардом 3-ей Армии, их передовым отрядом, который должен выдвинуться дальше на восток. Так они всегда делают: Несколько танков отправляют вперед, а большую их часть придерживают в резерве. В Бресте было также.

Принять желаемое за действительное?

Сейчас не тот случай. Здесь отчетливо выделяется движение зубов клещей, с которыми приходится считаться.

Лучше всего я бы сказал сейчас Бартлю: Напряги мозги! Это уже не шутка!

Чувствую странное удовлетворение от того, что все происходит таким образом, как я и представлял себе. Но тут же высмеиваю себя: Маленький Наполеон! Стратег в жилетке! Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны…

Сосредоточь-ка лучше внимание на том, чтобы все не закончилось неудачей. Этот твой план на последней минуте лавировать по пути в Париж – разве он не достаточно сумасшедший?

Но что еще придумать? возражаю сам себе.

На восток от Парижа будет относительно безопасно. «Клещи» янки будут скорее напоминать плоскогубцы, а не кусачки. Плоскогубцы оставят нам до самого конца открытым широкий коридор.

Попробую представить себе все это одной картиной: Париж – это брекватер, на который накатывают волны врага. За ним стоит спокойная вода. Париж – Нанси, широкая большая дорога, которая, уверен, все еще в безопасности, и если хочешь выехать на восток – этот район меньше всего страдает от террористов.

Если только нам удастся добраться до Парижа, то мы будем спасены. В Париже будет все, в чем мы нуждаемся, наверное, даже нормальная машина и бензин. Бисмарк, думаю, уже предусмотрел этот вариант для себя и своих людей.

Париж, насколько могу теперь судить, не будет атакован Союзниками. Париж кажется мне по-тому спасительным островком в царящем кавардаке.

По краям дороги рядами стоят выгоревшие машины. В одном месте совершенно деформированные шасси трех или четырех грузовиков образуют беспорядочный спекшийся клубок.

Еще раз приказываю моему подразделению:

– Сразу же скрыться в кусты, как только забарабаню по крыше! Быстро смыться с «ковчега» – в растущие у дороги кусты! И уйти так далеко от дороги, как только можно!

Этот мой приказ имеет значение лишь при воздушном налете. Но что делать при нападении партизан, хрен его знает.

В следующий момент вижу расстилающуюся перед нами очередь транспортных средств в защитной окраске. Дорога слегка идет в гору.

Проходит несколько минут, и мы уже в конце этой очереди. Это именно то, чего я не очень-то и хочу. Об обгоне нечего и думать. Мы теперь принадлежим этой медленно двигающейся колонне, нравится нам это или нет.

Вот черт!

Склоняю голову перед судьбой, но затем меня охватывает ярость: Следование в этом конвое может чертовски плохо закончиться!

«Кучеру» постоянно приходится полностью выжимать тормоз, чтобы не влететь в зад впереди идущего транспорта. Что это вообще за подразделение, которое продвигается в темпе черепа-хи?

Делаю усилие, чтобы успокоиться и размышляю о том, не сесть ли рядом с водителем, но, все же остаюсь наверху и наблюдаю за небом: Я доверяю моим собственным глазам теперь больше, чем чужим.

Едва ли мы находимся в безопасности от партизан в этой колонне на открытой местности. По-тому, останемся-ка мы лучше там, где находимся, как ни неприятна мне эта медлительность нашего продвижения.

И тут мне на ум приходит страшная мысль: За нами появляется все больше и больше транспорта. Если мы будем продвигаться и дальше таким же образом, то скоро займем позицию посреди колонны.

Теперь у нас уже больше совсем не появляется никакого шанса выбраться из этого подразделения.

Когда мы, добрых полчаса, тяжело, при суженном поле зрения впереди и позади из-за машин, а слева и справа из-за плотных рядов, у самой дороги стоящих лиственных деревьев, движемся как улитки по этой местности, меня охватывает чувство того, что я, как часть такого большого вооруженного подразделения, могу все-таки чувствовать себя намного спокойнее. И тут же мелькает еще одна мысль: Однако ты не можешь заснуть – впереди уже черт знает что происходит: Мне в уши бьют внезапные удары. Бортовые авиационные пушки? Пулеметный огонь? В доли секунды различаю пролетающий на бреющем Lightning, вижу пулеметные очереди из-рыгающие снопы огня на дорогу, разлетающиеся искры, высекаемые пулями из брусчатки...

Слышу свой крик: «Самолет на бреющем!», барабаню изо всех сил прикладом автомата по крыше, и чувствую, как моя платформа приподнимается, затем резко падает вниз и косо наклоняется. В последнюю секунду успеваю крепко ухватиться за кронштейн крыши. И тут же буквально слепну от ярко-белой вспышки, и мощный кулак отрывает меня от крыши и вращает в воздухе. Еще в полете понимаю: Бомба! Жестко приземляюсь между двумя грузовиками на до-рогу и вижу стену накрывающей меня земли. Комья земли и камни нещадно барабанят по телу. К счастью, они не могут попасть мне в лицо, так как лежу на животе, закрыв лицо правой ру-кой.

Слышу чей-то крик и стараюсь понять, почему я лежу посреди дороги. Слегка приподняв голову пытаюсь сориентироваться в дыму и чаде... Здесь Бартль. Он наклонился, чтобы поднять ос-колок от бомбы, но при этом обжег руку.

Мелькает только одна мысль: Ошибся! Я здорово ошибся! Затем хочу опереться на руки и подняться, но при этом меня пронзает такая острая боль, что я снова вынужден опуститься на дорогу.

А где мой автомат? Что вообще случилось со мной? Острая боль из левой руки пронзает всего меня. Я больше не могу ею двигать. А что с моей головой? Ударился ли я черепом об асфальт? Боль доводит меня до слез. Кровь? Нет, нигде нет крови. То, что кровь не течет, очень удивляет меня. Но что же с моей левой рукой? Сломана? Только теперь понимаю, что ударился локтем и головой об асфальт. Это, пожалуй, мой левый локоть...

Мне требуется какое-то время, чтобы осознать, что произошло: Бомбы упали рядом с дорогой. Пришел конец нашему «ковчегу»!

Когда делаю попытку подняться, то не могу пошевелить левой рукой.

Черт возьми, а где мои наручные часы? На левом запястье их нет.

– Они возвращаются! – кричит кто-то. – Врассыпную, всем укрыться! Они возвращаются!

Вокруг меня начинается ад. Сквозь плотные завесы вонючего дыма слышу трещащие как фейерверк взрывы и многоголосый шум. Вижу, как яркие молнии пробивают клубы дрожащего дыма, и в нос бьет запах пороха.

Я не могу укрыться посреди дороги, еще и голова теперь буквально раскалывается от боли. Ну, давай, поднимайся! В придорожный кювет! приказываю себе. И начинаю двигаться. Крики и сигналы тревоги придают мне силы. Но я шатаюсь как пьяный.

Кювет неглубокий. Я сжимаюсь в комок: Колени прижимаю к груди, голову вжимаю в колени, все так, как меня научили делать при опасности поражения молнией.

Так в сжатом состоянии, напряженно вслушиваюсь в рев самолетов, но как сильно не напрягаю слух, рев отсутствует. Слышу лишь как раненые кричат, словно воющие собаки и сумасшедшую неразбериху голосов воинских команд.

Судя по всему, колонна серьезно пострадала. Облака едкого, чадящего дыма клубятся впереди и позади. Я едва могу дышать. Носовой платок развернуть и смочить его? Чем его смочить?

Сильный кашель сотрясает всего меня. Невозможно выдержать этот смрад горящей резины! Вонь горящего топлива и машинного масла тоже.

Плетусь из кювета на дорогу и поднимаюсь. Это горят две машины – если не три. Чертовски прицельное бомбометание. Две воронки прямо на дороге. Но все то свинство, которое они причинили, я, все же, не могу видеть.

Вокруг лежат с полдюжины разорванных на куски солдат. Один представляет собой лишь пюре из формы, крови и мяса. Он даже больше не вздрагивает.

Далеко впереди грохочут взрывы. Там, пожалуй, взрываются канистры с бензином. Большего не могу рассмотреть сквозь клубы чадящего дыма.

Один солдат, шатаясь, с окровавленным лицом и в разорванной форме выходит, как черт из этого чада и проходит вплотную перед «ковчегом» громко крича, будто увидел самого дьявола. Должно быть, он сошел с ума...

На краю воронки, лицом вниз, лежит человек. Земля под ним черная от вытекшей крови. За ветровым стеклом машины два выпученных от ужаса глаза – буквально оцепеневших от ужаса глаза! И тут же вижу рваное отверстие в двери кабины: Бедняга схлопотал осколок в бок.

Мой Бог, они разделали нас под орех!

Но что же с «ковчегом»?

Словно в тумане вижу как Бартль и «кучер» взволнованно обходят его. Ветровое стекло выбито, одно боковое стекло разбито, ниже него в жести несколько следов от осколков и острые рваные отверстия – и больше ничего... Чудо!

Зато легковушка, стоявшая перед нами и на которую мы почти наехали, получила сполна. Она стоит поперек дороги, разорванный капот высоко вздернут, повернутая ко мне боковая сторона смята и вдавлена. Другая машина лежит рядом с дорогой на крыше, как повернутый на спину майский жук.

Спереди раздаются многочисленные крики: Ужасно неприятные, визжащие женские голоса. И крики команд – и над всем этим приглушенные стоны. На какой-то момент чадящий дым взмывается высоко вверх, и я отчетливо вижу: Между легковыми машинами тут и там, согнувшись, лежат люди, одному снесло череп, другому должно быть оторвало ползадницы.

Я и в самом деле, наверное, приземлился прямо на локоть и голову: Акробатический флик-фляк с полуоборотом – высоко вверх и затем жесткая посадка на асфальт. Так наверное все и произошло. И чудом не задел стоящую впереди машину. Думаю, рука моя сломана, или сустав разбит. А голова? Едва могу держать ее прямо. Я должен взять себя в руки, если не хочу свалиться на дорогу. Стою, шатаясь как боксер, схлопотавший по всей программе – только гораздо жестче, чем на боксерском ринге...

И все равно: Я хорошо отделался – и снова жив!

А мои часы? Где же мои часы?

И тут передо мной на дороге, вроде молния сверкает: Мои часы! – Хорошая моя вещь не хочет расставаться со мной.

Мы должны убираться отсюда прочь! Если только нам повезет, то пройдем как по слалому между горящими машинами – хочу верить, что «ковчег» все еще может ехать.

– Давайте, жмем отсюда! Быстро! – кричу на Бартля и «кучера». Теперь нам каждая минута до-рога. Многие все еще парализованы страхом. Но ситуация может осложниться в любую минуту.

И вот уже слышу: Впереди и позади громко выкрикивают команды. Перед нами в клубах дыма стоит некто в галифе и дико жестикулирует, размахивая руками.

«Кучер» понял: «Ковчег» уже медленно катит. Наша газовая фабрика продолжает работать. Бартль сидит позади, я же рядом с водителем.

Хочу громко орать, настолько сильно одолевают боли в левой руке. Словно волны накатывают они на меня. А теперь еще и череп тоже так сильно болит, что едва могу выдержать.

– Господин обер-лейтенант, должен ли я..., – произносит Бартль.

– Ерунда! Теперь Вы ничего не должны! Мы просто должны убраться отсюда!

Но перед нами в кровавой луже лежит на спине солдат и как сумасшедший сучит ногами и руками вокруг себя. Его пронзительные крики пронзают мне голову.

«Кучер» должен был бы развернуть «ковчег», чтобы пройти мимо бедняги, но он только сидит застывши за рулем.

– Говно, дерьмо! – шипит Бартль сзади.

Подходят четверо солдат, берут этого беднягу за руки и ноги и стаскивают с дороги словно тяжелый мешок.

– Вот уж дерьмо так дерьмо! – снова слышу Бартля.

Приходится громко и резко прикрикнуть на «кучера»: «Дальше!», чтобы он вышел из оцепенения. Наконец «ковчег», всеми своими четырьмя колесами проезжает посередине кровавого месива.