Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 111 страниц)

И тут же снова следует серия взрывов – но довольно глухо и, очевидно, далеко за кормой.

Что это может означать теперь? Неужели у нас появился крошечный шанс уцелеть, уйдя из зоны гидролокатора – совершенно как говаривала моя бабушка: «Иногда и метла стреляет...»?

Медленно выдыхаю.

Опять наполняю легкие кислородом и еще раз и еще раз. При этом буквально чувствую, как кровь снова начинает двигаться в моем теле.

Спустя пару минут спрашиваю себя: Неужели эти сволочи действительно нас потеряли? Но это же невозможно! – всплывает в памяти испуганное выражение лица моей бабушки: Я уже хочу улыбнуться, но замечаю, как крепко сжаты мышцы моего лица: Попытка растянуть губы в усмешке доставляет мне боль.

Неужели выпутались? Ускользнули? Дьявол его разберет, выскользнули ли мы из смертель-ной петли в самом деле, или эти сволочи просто хотят позволить нам еще потрепыхаться. Ко-мандир и оберштурман тихо шушукаются в проходе. Стелющийся шепот скользит по проходу. Я мало что могу понять, как ни сильно навостряю уши.

Означает ли этот шепот, что командир считает, что преследование нас взрывами окончено? Правильно ли я все понял? Кажется, он сказал «... защищенный бункером шлюз»? Я никогда еще не видел защищенный бункером шлюз в La Pallice.

Но сколько времени уже прошло с тех пор, как я был в La Pallice? Три года точно. Может быть об этом написано в справочнике, да только я об этом не прочел?

Черт его знает! Не стоит ломать голову над тем, что должен значить этот их шепот. В любом случае мы упрямо движемся дальше к берегу. При таком курсе мы должны будем когда-нибудь вылезти на мелководье, а то и сесть на мель.

Едва командир отворачивается от оберштурмана, я медленно проскальзываю к пульту с картами. Всматриваясь в разложенную карту, вижу: Нам предстоит пройти между Ile de Re и De d’Oleron. Ile de Re – это крепость Saint-Martin: Отсюда отправлялись транспортные суда с заключенными к острову Дьявола! Чертовски долгая поездка, а корабли определенно не были комфортабельными.

Проход, кажется, шириной добрых 6 морских миль.

6 морских миль – это звучит как чудо. Но для нас этот проход и в самом деле является угольным ушком.

– Вам не нравится? – обращается ко мне оберштурман.

– Все же, без минного прорывателя это едва ли возможно?

– При обычных обстоятельствах, конечно – но что сегодня называется «обычными обстоятельствами»? Нам придется попробовать это...

– Просто всплыть и отправить радиодонесение?

– Слишком рискованно. Но, в конце концов, нам, вероятно, ничего не останется, кроме этого.

Сказав это, оберштурман хватает свой справочник и зачитывает вслух: «Время работы шлюза на вход охватывает в целом период от двух часов перед высокой водой, до одного часа после нее. Ночью разрешается только выходить из шлюза. Указанием подхода к шлюзу являются два красных огня на башне подлодки».

– Это ясно!

Оберштурман не реагирует на мою реплику, он пристально смотрит на морскую карту – смотрит таким образом, словно может вынудить этим своим взглядом некое внутреннее озарение.

Присяду-ка я лучше всего сюда, на ящик с картами, между повернутых ко мне задов обоих рулевых.

Присев, внезапно задумываюсь: Неужели мы действительно прорвались сквозь строй вражеских кораблей? Был ли это внешний заградительный кордон?

Если нам чертовски повезло, то только этот внешний заградительный кордон и имеется. Как бы я хотел спросить командира, что он думает о нашем положении. Где вообще находится сейчас командир? Меня мгновенно охватывает, так как нигде не могу увидеть его, новая волна страха, но тут замечаю какую-то часть командира: Его плечо и согнутый локоть в раме перед-ней переборки: Командир сидит рядом с акустиком.

Чист ли теперь воздух? Если я сейчас спрошу командира вот так, ухмыльнется ли он, потому что здесь сокрыта слишком уж явная метафора? Чистый воздух! Когда же мне снова удастся сделать пару глотков чистого воздуха?

Чтобы успокоить нервы, перечитываю радиограмму, принятую вчера радистом:

«Морской район с центром перед Milford. Никаких ограничений. Район действий подводных лодок север и юго-восток...»

Milford H;ven – Пролив Святого Георга! Мимо Milford H;ven пройти прямо в Ирландское море?

Помнится, когда эсминец Karl Galster проник в Бристольский канал, на пеленге тоже был Milford. Кажется, начинается новый этап: Вплотную подойти к берегу, так как средства определения местоположения противника вблизи побережья отказывают. Мы пережили такое под Брестом. Но такой поворот событий имеет не только свои преимущества.

Вблизи берега мы быстро окажемся в клещах: ни воды под килем, ни места для ухода в случае чего.

Milford H;ven!

Машина уничтожения вращается дальше! Наше руководство заботится о новом корме для Молоха. Поставки Morituri этому прожорливому Богу все еще, кажется, неизменны: Людские ресурсы пока, очевидно, не исчерпаны.

Командир вскидывает на меня раздраженный взгляд, когда я неосторожно громко шелещу бумагой.

Уже довольно давно оберштурман работает с промерами глубины. Однако это не слишком помогает ему. Он постоянно получает только одну постоянную линию положения, 60 метров, и никакой перекрестной пеленгации. С только одной линией положения он может погубить нас. Но, возможно, оберштурману это надо лишь для подтверждении его расчетов? Или он просто хочет заняться хоть каким-то делом?

Я бы тоже хотел сделать что-нибудь, потому что, если дела будут идти также как сейчас, то я точно свихнусь от почти звенящего нервного напряжения.

Отчетливо чувствую, как лодка то и дело переваливается со стороны в сторону. А в следующий миг она оказывается в сильном расшатывании, и оберштурман резко бормочет себе что-то под нос. Слышу «Приливно-отливное течение и донные волны...».

Я знаю, что имеет в виду оберштурман: Здесь нельзя рассчитать никакого разумного курса: Силы, воздействующие на нашу лодку, совершенно непредсказуемы, так как вмешиваются приливно-отливное течение и донные волны.

Наконец-то я понимаю, что за странные засасывающие вихри взбиваются вокруг ног, когда идешь вброд на пляже по мелководью. Здесь сила таких вихрей, конечно же, увеличена в тысячу раз.

Но сейчас меня беспокоит единственное: «Донные мины»!

Не знаю, кто и когда это сказал, но эти два слова уже буквально высвечиваются передо мной прописными буквами: ДОННЫЕ МИНЫ. Чем мельче станет вода, тем больше будет опасность налететь на донную мину. Томми в последнее время буквально нашпиговали ими все прибрежное пространство.

– Время? – это был командир.

Я не расслышал ответ. Но зачем он мне? Когда начинаются сумерки, я и без того не знаю. На берегу тоже ничего нельзя еще увидеть.

Поступает команда всплыть на 14 метров и выдвинуть шноркель. Дальше пойдем на дизеле на глубине шноркеля? Неужели это самое правильное решение? Дизеля ведь создают шум? Идти с шумом в этом районе?

Из серии команд, следующих теперь одна за другой, я только и выхватываю: «Выровнять давление!» И жду уже с широко открытым ртом свежего воздуха.

А затем стою, держась одной рукой за алюминиевую лесенку, и чувствую, как меня окатывает чистым морским воздухом.

Командир уже наверху и прильнул к перископу. Но что он хочет увидеть через него? Теперь, в это время? Все же, для наблюдения через перископ еще слишком темно. Хотя, в любом случае, командир смог бы увидеть прожектора самолетов.

В эту же секунду он сообщает:

– Два довольно малых судна!

Но что нам с того, если он даже не может идентифицировать их. То, в чем мы действительно нуждаемся, так это идущий нашим курсом довольно крупный транспорт, к которому мы могли бы незаметно подвеситься. Сижу половиной задницы на ящике с картами, рисуя перед собой разные фантастические картины, и при этом напряжено наблюдаю за всем происходящим вокруг меня, чтобы справиться с крутящимся в животе страхом.

– Эт-таа, че-ерт, то же, как всегда, – слышу жалобный голос маата-старшины второй вахты, – хрен нам всем, а не сопровождение. И, всегда так: Мы ждем, а эти парни слабо скуля, пытаются спрятать свой хер и причитают – О, Господи, ну и толстый же он у меня!

– Они заставляют нас тащиться здесь по мелководью, трусливые свиньи, – соглашается с ним другой.

Только теперь замечаю, какой теплый воздух поступает в лодку через шноркель. Еще бы! Все же, эти трижды проклятые яйцеголовые штабисты и в самом деле привели нас глубоко на юг.

Рядом со мной вахтенный центрального поста шепчет серебрянопогоннику:

– Найти дырку – это, я скажу тебе, та еще штука! Совсем не простое дело. А если затем дамочка держит свою киску еще и закрытой, то надо повозиться... Ну, думаю, Вам это знакомо. Я имею в виду: Какое, зато при этом удовольствие получаешь! Ммм…

Могу только удивляться, что это себе позволяет вахтенный ЦП.

Или иному: Если серебрянопогонник не совсем дурак, то он может воспринять это обращение к нему как некое доверие: Во время всей нашей «поездки» я не слышал, чтобы кто-либо из экипажа говорил когда-нибудь с таким доверием с одним из этой странной кучки.

Спрашиваю себя, почему мы все же просто не всплывем в наступившей темноте, и ответ звучит тут же: Да, так можно было бы сделать, если бы мы имели в виду обыкновенные средства вспомогательной навигации! Но как мы смогли бы найти в темноте, без маяка и без лоцманов, вход?

То, что нас никакой минный прорыватель не встретит, можно было давно просчитать: В на-шей фирме нет места таким фантазиям. Можно с уверенностью утверждать, что компетентные штабисты, разрабатывая план нашего «спасения» подразумевали только обычные, «нормальные» условия: Нормальный курс – нормальные морские сутки. Конечно, никто не взял в расчет время нашего неподвижного стояния, наши обходные пути и крюки, и движение на самом малом ходу. Но ведь это тоже должно было быть предусмотрено?!

Даже может быть и так, что на самом деле сопровождение ждало нас, когда мы были, еще черт его знает как далеко, от этого берега. Они затем, должно быть, страшно разозлились на нас на своих мостиках и, матеря нас, на чем свет стоит, снова ушли в базу.

Командир, судя по всему, не может придти ни к какому решению. Лечь на грунт? Дождаться утренней зори? И затем с первым лучом солнца всплыть и выжимая из двигателей все что можно, рвануть на полном ходу в гавань? Для начала мы снова переходим на движение на электродвигателях: Лучше продвигаться вперед медленно и при этом остаться незамеченным, чем привлечь к себе внимание Томми шумом дизелей и нашим знаменем в виде выхлопных газов – в этом определенно есть смысл. С другой стороны: Мы должны перед рывком на финише любой ценой еще ближе подобраться к берегу – и чем быстрее, тем лучше: Расстояние, которое мы должны будем в конце пройти над-водным ходом, не может быть коротким.

Однако в данный момент мы движемся вперед лишь ходом на самой малой скорости. Командир, в конце концов, должен был бы уже отдать приказ об увеличении скорости хода.

Оберштурман стоит поблизости и держит – точно как и я – свой взгляд в упор на командира. Оберштурман демонстративно ждет приказа.

– Как перед Шербуром – такое же дерьмо! – раздается его шепот. Что он подразумевает, говоря так? Если он думает о нашей дилемме навигации или... Только бы ничего не призвал этим своим шепотом! пронзает меня мысль: Но что, если и в самом деле янки уже захватили La Pallice?

Встреча нас с Yankee Doodle – это был бы та еще песня! Qa changerait …

Командир просто стоит и молчит. Кто-то слишком громко откашливается. Этот кашель звучит как вызов. Но что это с командиром? Неужели он дрожит?

Внезапно во мне поднимается ярость: До какой же степени все происходящее измотало этого человека! Послать его дважды с короткими промежутками в Ла-Манш и этим совершенно убить его! И даже в Ла-Манше не получить затем никакой передышки. Ему доверили жизни 100 человек для этой безумной поездки... Что за бестолковое руководство?! Что за банда убийц! И у всех в их штабах сухие задницы!

Оберштурман докладывает без напоминания:

– Лодка делает ход в две мили над грунтом. Руль на 110 градусов.

Теперь командир просто обязан отреагировать.

Он и в самом деле открывает рот, складывает губы, как он это всегда делает, в букву «О», за-тем широко их раздвигает, снова закрывает, но я не слышу ни звука. А командир больше не двигает губами: Он стоит словно статуя.

Затем обращает ко мне свое лицо, и я вижу его распахнутый рот. Вид у него такой, будто он напряженно вслушивается в то, что могло бы раздаться из моего рта. Или он так слушает, за-фиксировав взгляд на моем рту, в происходящее снаружи?

Не знаю, что я должен делать: Снаружи все тихо.

Тихо, как никогда еще не было. Может быть, эту тишину и слушает внимательно командир? А может эта тишина раздражает его? Или он свихнулся от неожиданного затишья?

– Запустить лот! Измерить глубину!

Эта, хриплым шепотом отданная команда, наконец раздалась изо рта командира. Он произнес ее не двигая губами, как опытный чревовещатель. Командир – ventriloquist! В следующий миг он откашливается, и так как ничего не меняется, он пробует свой голос с легким покашливанием. Оберштурман поспешно делает несколько шагов к эхолоту и запускает его.

Конечно! Эхолот! Почему с ним не работают постоянно? Даже если бы его работа помогала нам также сильно, как слепому его белая трость?

Оберштурман докладывает громко и четко:

– 30 метров!

Чудненько! 30 метров! Значит, здесь есть широкие проходы с 30 метровыми глубинами... Но наше оцепенение, по крайней мере, закончилось. В командире происходит какое-то движение. Он подходит к штурманскому столику.

Я тоже всматриваюсь в морскую карту: Предполье побережья не имеет никаких характерных маркеров. Дно перед побережьем на много миль равномерно плоское: от Gironde аккуратные аллювиальные отложения.

И, наконец, слышу, как командир чистым голосом приказывает:

– Электродвигатели вперед средний. Новый курс: 120 градусов!

И спустя немного времени очередная команда:

– Курс 125 градусов!

Ответы рулевого поступают необычно быстро. Это значит: На скорости улитки будем и дальше продвигаться к берегу. Когда мы уже сядем на мель? Смена из второй вахты собралась в ЦП – там же и обслуга зенитной пушки, хотя для этого еще не поступала команда. Все выглядит так, будто наше всплытие не заставит себя долго ждать. Лечь на грунт – речь об этом больше не идет. Командир, кажется, успокоился. Если я правильно понимаю, он хочет, как только мы всплывем, в одиночестве вскарабкаться наверх. Шепчу уже в который раз:

– Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – про себя и пытаюсь сдержать мое нетерпение напряжением мышц и широко расставив ноги.

И вот раздается голос командира:

– Приготовиться к всплытию!

«Приготовиться к всплытию!» эхом проносится многократно через лодку. Хвала Господу! Наконец-то мои глаза снова получат возможность увидеть нечто иное, чем вентили диффузора продувки и все другие достаточно известные мне агрегаты центрального поста.

– Ракетницы держать наготове! – снова командир.

Это понятно: Нам придется запускать ракеты в случае, если все же, мы будем вынуждены лечь в дрейф и ждать. Внезапно начинается торопливое передвижение экипажа. Спешно проверяется все, что будет необходимо на мостике после всплытия. Второй помощник держит патроны для ракетницы и подает их оберштурману. Интересно: Какого они цвета на день сегодняшний? Две белых звезды плюс одна светло-розовая – или одна желтая плюс три красных? Надо надеяться, что на патрульном катере или шхуне ожидающей нас там, наверху, тоже держат ракетницы наготове. Но что, если они не выстрелят никакого опознавательного сигнала? Что тогда? Они, наверное, в штаны наложат, когда мы внезапно всплывем перед ними и запустим в небо пестрые звездочки сигнальных ракет. Из башни доносятся тихая ругань и вздохи: Ракетница приржавела в своем держателе в баш-не. Плохой знак?

Доносится неразбериха голосов:

– Давно не пользовались, вот и заржавела...

– Принесите молоток и гвоздь, черт возьми!

– Надо надеяться, эта чертова штука еще действует...

Спустя какое-то время слышу голос Второго помощника сверху:

– Все в масле, только снаружи немного ржавчины.

Несмотря на полутьму в ЦП, могу разглядеть, как командир театрально закатывает глаза. Я воспринимаю это как хороший знак того, что он снова совершенно пришел в себя.

Наверху, должно быть, еще царит темнота. Вахта, которая уже вся собралась, надела красные очки, чтобы глаза смогли быстрее привыкнуть к темноте.

Командир поднимается в башню и долго осматривается. Наконец приказывает сверху вниз сильным командным голосом:

– Всплываем!

И теперь следует ритуал обмена командами для всплытия между командиром и вахтенным инженером. Боковым взглядом отмечаю, как открывается клапан вентиляции цистерны главного балласта, и затем слышу шипение поступающего в балластную цистерну сжатого воздуха. Всем телом чувствую, как подлодка реагирует на все манипуляции.

Произнося команду: «Люк башни свободен!», голос инжмеха звенит как тост ликования.

– Выровнять давление! – приказывает командир. Тут же раздается резкое шипение воздуха. Задрав голову, смотрю, как командир отворачивает задрайки рубочного люка башни. Затем вижу, как его ноги поднимаются на последние ступеньки алюминиевой лесенки.

Цистерны срочного погружения снова заполняются. Лодка идет пока на электродвигателях.

Командир выпускает наверх вахту мостика. Я стою вплотную к шахте башни – словно инспектор, внимательно контролирующий правильно ли проходит процесс всплытия.

Теперь командир отдает команду обоим дизелям. Сильная встряска проходит по всей лодке от кормы до ЦП Дизеля.

И тут же следует новая команда:

– Продуть дизелем!

Чтобы удалить последние остатки воды из балластных цистерн и предотвратить коррозию в них, цистерны 1, 3 и 5 продуваются кроме того жирным чадящим дымом выхлопных газов дизеля. Прежде всего, однако, это делается так, чтобы сэкономить сжатый воздух из баллонов сжатого воздуха.

Напряжение, которое теперь еще больше нарастает, перехватывает у меня дыхание. Хватаюсь за сердце и спрашиваю наверх, могу ли я подняться на мостик. Сверху следует ответ:

– Так точно!

Слава Богу! Аллилуйя! Но теперь, поднимаясь по ступенькам лесенки, чувствую, как затекли и одеревенели все мои члены.

Наверху меня охватывает шелковистый воздух, легкий ветерок. Я буквально кусаю его слов-но молодой пес.

Линию горизонта можно уже отчетливо видеть. Я даже могу узнать проблесковое мерцание нашей носовой волны. Становлюсь на одну из маленьких откидных скамеечек, прислоняюсь к фальшборту и всматриваюсь в серо-зеленую воду. Вопреки сильному чувству освобождения, страх все еще сидит во мне где-то в затылке. Теперь нам одновременно грозит опасность от мин и самолетов: Бременский дублет – как когда-то перед Saint-Nazaire.

– Время? – слышу голос командира.

Голос из башни отвечает:

– 4 часа 10 минут, господин обер-лейтенант.

Когда проходят очередные 10 минут, командир обращается ко мне:

– Скоро здесь станет довольно опасно.

Затем отклоняется назад и приказывает, развернувшись левым плечом, в башню:

– По местам стоять, к погружению!

Голос из башни повторяет:

– По местам стоять – к погружению!

Командир впивается глазами в окуляры бинокля, но скоро опять опускает его. Затем говорит:

– Второй помощник, сокращаем количество наблюдателей до двоих. Чем меньше людей – тем лучше.

Второй помощник тут же, вполголоса, но отчетливо, командует вахтенным мостика:

– Вниз, в центральный пост!

Трое исчезают по очереди в люке башни.

Затем наступает моя очередь.

Едва спускаюсь по лесенке в ЦП, раздается приказ командира:

– Обе машины полный вперед! Лево руля двадцать. Доклад – каждую минуту.

Свободные от вахты люди стоят плотно рядом со мной в затемненном ЦП. Они, так же как и вахта центрального поста, внимательно слушают поступающие сверху приказы командира. Я могу слышать его, поскольку стою непосредственно в башне, лучше всего. Еще отчетливее слышу, как рулевой повторяет приказы в башне:

– Обе машины полный вперед. Двадцать градусов влево. Так держать!

Централмаат спрашивает свободного от вахты старшину лодки:

– Ну, как оно теперь?

– Спроси, чего полегче! – медленно отвечает старшина.

Несмотря на слабый свет в центральном посту могу видеть больше людей, чем обычно. Это должно быть парни третьей вахты, готовящиеся к смене.

На борту продолжается обычная жизнь, несмотря на то, что происходит наверху. Но, так ли это? Стоят ли здесь только вахтенные мостика? Не прижимается ли вон там, в темных углах, еще парочка незнакомых фигур?

Точно: Серебрянопогонники: Они тайком пробрались в центральный пост, готовясь к выходу, в случае чего.

И тут раздается ругань боцмана:

– Это еще что за столпотворение здесь?!

Кажется, серебрянопогонники считают, что к ним эти слова не относятся. Они упрямо остаются стоять там, где стоят. И теперь я удивляюсь: Номер 1 не делает попытки разогнать их, на-верное потому, что наверху находится командир. Оберштурман тоже не вмешивается. Он склонился над своим штурманским столиком и записывает курсы. Сверху раздается новая команда:

– Лево руля 20 – держать ноль градусов!

За спиной слышу протестующий голос боцмана:

– Ноль градусов – это еще что за фигня? Как на ипподроме, против часовой стрелки и обратно – ну да мне это по барабану.

В слабом свете у рулей глубины шепчутся друг с другом оба вахтенных центрального поста:

– Странно!

– Что тебе странно?

– То, что наш Старик всех прогнал вниз.

– Он, наверное, опасается возможного обстрела.

В следующий миг сверху снова раздается голос командира:

– Право руля. Курс 90 градусов.

Боцман снова шепчет:

– Это, по крайней мере, соответствует направлению. По мне, так гораздо лучше... Чертовски лучше.

В полумраке, вблизи от пульта с картами, различаю Первого помощника. Меня удивляет то, что он тоже не выгоняет серебрянопогонников из центрального поста. Чертов шум! С ума свести может. Парни перед заступлением на вахту не должны бы так сильно шуметь. Но им, пожалуй, я не должен ставить в вину их нетерпение. Им приходится здесь стоять, как приказано. Давно должна была бы состояться смена вахты. В следующий миг командир приказывает громче, чем обычно:

– Подать ракетницу!

Рядом с собой слышу:

– Что это значит?

И

– Поживем – увидим!

Наблюдаю, как ракетница передается через нижний люк башни. Рука рулевого хватает ее. Он перекладывает ракетницу в движении, так что Второй помощник хватает пистолет за округлую рукоятку. Мелькает мысль: Сделано правильно! Командир приказывает:

– Право руля 10. Курс 100 градусов!

С некоторого времени я уже больше не стараюсь представить себе наш зигзагообразный курс. Сто градусов – звучит довольно необычно. И в эту секунду сверху раздается:

– Тревога!

В тот же миг набатом зазвенели сигнальные колокола, а из репродукторов корабельной трансляции прозвучало, пронзая всю лодку: «Тревога!» Второй помощник неловко сваливается вниз, тут же вижу также и сапоги командира на лесенке.

Неужели самолеты?

Тогда мы по уши в дерьме!

Кажется, проходит целая вечность, пока командир захлопывал и задраивал люк и прокричал: «Погружаемся!». А затем снова проходит целая вечность, пока лодка не уходит под воду.

Только теперь Второй помощник сообщает:

– Приближение самолета с правого борта с кормы. Тип не распознан. Дистанция три с поло-виной.

Неужто у Второго помощника от страха язык онемел?

Перестаю дышать: Теперь эта одинокая пчела должна быть точно над нами. Невольно вбираю голову в плечи и напрягаю мышцы: Сгруппировавшись таким образом, с нетерпением ожидаю бомбовой удар.

Смотрю в растерянное лицо вахтенного инженера. Затем вижу отражение его острого профи-ля в белом стекле манометра.

Мелькает тоскливая мысль: Чертовски много скопилось здесь людей!

Услышав слова Второго помощника командир кажется взорвется от ярости. Но не отдает ни-какого приказа рулевым.

Что теперь? Опять доносится: «Три с половиной!» – Что это сейчас должно означать?

Все стоят, словно оцепенели. Думаю, что самолет должен был уже давно нас пролететь. Инжмех движется, как под гипнозом. Он приказывает удифферентовывать лодку закладыванием рулей.

– Не понимаю, – слышу бормотание командира, – Не понимаю!

Он мог бы этого и не говорить.

Я тоже не понимаю. Ведь не могли же они послать сюда свой самолет-разведчик? Второму помощнику следовало бы получше зенки раскрыть. Его фраза «Тип не распознан» совсем не внушает нам оптимизма, ведь мы должны были бы прежде узнать тип самолета!

В этот миг акустик докладывает о приближающихся шумах двигателей. Проходит несколько минут, и вот мы уже можем слышать их невооруженным ухом. Быстроходные катера?

Шумы быстро становятся слабее и затем совершенно исчезают. Чудно! Но как дальше все по-вернется? Мы же не можем сидеть здесь до белых мух? Мы должны снова всплыть и молиться, чтобы воздух был чист.

Внезапно всю лодку сотрясает такой толчок, что почти опрокидывает меня. Неужели мы на-летели на песчаную отмель? Или что-то похуже произошло?

Что-то явно воздействует, и это явственно слышно, на лодку.

Песок?

Такое скобление и похрустывание может быть только движением песка. Если все будет продолжаться таким образом, то нас еще и поскоблит песочком. Я представил себе, что мы здесь сделали какое-нибудь касание килем грунта, но так далеко наносы Gironde, пожалуй, не доходят. Кроме того: Лучше уж песок под килем, чем ил...

Наверное, задумавшись, прослушал поступавшие команды. Мы стоим на месте, и я размышляю дальше: Тоже своего рода обнаружение берега по первому береговому ориентиру! Мы стоим, но как-то неустойчиво. Если бы мы набрали воду в уравнительные цистерны и сделали этим нас тяжелее, то что-то должно было бы, пожалуй, измениться. Но необходимые для этого команды не поступают: Потрескивание, шелест, шабрение по корпусу продолжаются.

Такого вида шумов я еще никогда не слышал: Они буквально выматывают мои перевозбужденные нервы.

А может быть это так действует приливный поток, что тянет нас по песку?

Или это отлив?

А может здесь перед побережьем без прилива и отлива просто такие сильные течения? Интересно, это мы движемся или это песок передвигается вокруг нас?

Спрашиваю себя, почему командир не приказывает утяжелить лодку. Ведь очевидно же, что эти шумы ему тоже не нравятся: Он кривит лицо, стараясь понять их происхождение.

Но вдруг вскакивает со своего места, так как снаружи доносится растянутый, глухой вой: Камень, о который мы теранулись?

Спустя какое-то время командир приказывает инжмеху:

– Принять дополнительный балласт!

Надо надеяться, это поможет! В любом случае уменьшится опасность того, что мы наткнемся на донную мину.

Безмолвная игра, начавшаяся теперь, опустошительна для моих нервов.

Так как здесь ничего более не происходит, осторожно проталкиваюсь между несколькими фигурами и словно в замедленной съемке медленно перебираюсь, склонившись, через кормовую переборку. Когда снова распрямляюсь, то твердо становлюсь на обе ноги и расправляю грудь: Я буквально черпаю воздух в себя – впервые за столь длительное время.

А что теперь? Стою и не могу придти ни к какому решению – точно как командир. Хочу сделать шаг, но это не так просто. Ощупываю сначала свободное место правой ногой между двух тел, сидящих на корточках, на плитках коридора: При этом мне кажется, что я словно в пустоту вошел. А затем, как канатоходец, ставлю обе ноги последовательно, одну за другой.

Едва мелькнула мысль «как канатоходец», как теряю равновесие и вынужден схватиться за обе стороны отсека.

Моя койка занята: На ней вытянувшись лежат двое. Я кажусь себе, в том виде как я стою там перед моей койкой с безвольно висящими руками, лишним и полным придурком.

Очевидно, мои гости на койке это серебрянопогонники, которые имеют свое место на корме. Они были наверно захвачены силой притяжения открытого люка башни.

– Сколько же это еще будет продолжаться? – слышу шепот вплотную рядом со мной. – Ведь мы же должны были бы уже давно прибыть...

Это был еще один серебрянопогонник. Я скорее черта поцелую, чем вступлю с ним в разговор!

– Придется еще пару кратких мигов помучиться, – говорю вопреки своему решению. Пару кратких мигов? Откуда только я это опять выцарапал?

Закрываю глаза и как наяву слышу все стихотворение: «Розами усыпав путь /Ты обиды поза-будь /И на краткий малый миг/ Нас судьба соединит».

Это было выгравировано самым изящным каллиграфическим письмом на моей бидермейерской чашке! Бидермейерский стиль – самое время сейчас об этом вспоминать!

– Все же, это, вероятно, порядочная дрянь, – доносится через полуоткрытый люк переборки из камбуза. Это не серебрянопогонник. Это должно быть маат-дальномерщик второй вахты. Лишь он каждое свое предложение снабжает словом «вероятно».

Только теперь до меня доходит, что самое лучшее для меня было бы сейчас вытянуться на своей койке. Вытянутся и выключиться... Но тут же одергиваю себя: Такая пытка ожиданием была бы выше моих сил! Думаю, скоро начнется самое интересное!

А потому назад, в центральный пост.

До переборки легко проскальзываю между телами, а затем кладу обе руки на поперечную штангу над открытым круглым люком и высоко задрав правую ногу и примерившись, чтобы ни на кого не наступить, протискиваюсь в полутемный ЦП, чуть не на карачках.

Я прибыл в правильное время: Командир приказывает продуть балласт для всплытия. Великолепно: Мы снова поднимемся – и наконец-то со всем этим дерьмом будет покончено! «Копья в ряд!» – точно, так мы и пели: при нашем Союзе «Объединенная Молодежь».

Когда командир отдраивает верхний рубочный люк и открывает его, настоящий водопад бьет потоком на плитки пола и несется в трюм.

По приказу командира вахта мостика взбирается наверх, и затем слышу приглушенную команду:

– Продуть дизелем!

Каждый раз, когда раздается такая команда, я представляю себе заложенный от насморка нос, заткнутый соплями и носовой платок, в черную клеточку. Но теперь эта команда звучит как Аллилуйя. И это несмотря на то, что мы определенно имеем перед собой еще довольно приличное расстояние: Надводный ход по мелководью.

Также слышу:

– Дуракам закон не писан!

Чувствую себя снова не в своей тарелке, когда кто-то добавляет:

– Батюшки, все смешалось теперь!

Лучше бы он заткнулся.

Я знаю: Пока мы не войдем в область действия наших береговых зениток, все висит буквально на острие ножа.

Меня так и подмывает забраться на мостик. Я хочу видеть, как развиваются события там, на-верху. В глубине души надеюсь, что командир пригласит меня на мостик. Поэтому застываю непосредственно под люком башни. Но так как с мостика не поступает никакого приглашения, я наконец спрашиваю, задрав голову косо вверх:

– Разрешите выйти на мостик?