Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 101 (всего у книги 111 страниц)

Значит: Искать постой.

Останавливаемся с ковчегом во дворе трактира – прямо перед деревянной постройкой. Там на досках и на деревянных столах вповалку лежат солдаты.

В трактире есть чай. Просто замечательно! Здесь, среди немецких солдат, мы впервые чувству-ем себя уверено. Большинство спят прямо в машинах. А мы?

– Разместимся там! – говорит Бартль и протягивает правую руку косо вперед вправо: Мы стоим в нескольких метрах перед своего рода каретным сараем. Различаю сельскохозяйственные машины. Бартль роется за ними и обнаруживает тюк соломы – он лежат там словно нарочно для нас приготовленный.

Отлично! И, кроме того, имеющиеся у нас красные одеяла из La Pallice наконец-то теперь исполнят предназначавшуюся им роль.

Приготовить ли мне перекусить, интересуется Бартль.

– Спасибо, нет. Только попить, – я слишком взволнован, чтобы сейчас есть. Хочу лишь упасть где-нибудь и уснуть.

Проходит не так много времени, как я вижу приближающегося Бартля силуэтом против залитого лунным светом неба. В руке у него бутылка красного вина

Ясно: Стащил у приятелей!

~

Ладно. Сгодится в хозяйстве. Могу только надеяться, что вояки выставили посты охранения. Хотя это подразделение производит вид опытных солдат. Надеюсь, мне удастся спокойно по-спать до рассвета.

Сейчас, однако, не надо думать об этом.

Я нахожусь словно в полусне: Слишком уж много событий для одного дня. Как мой мозг может все это принять?

Amboise! Песчаный карьер! Горящий Blois – и затем большая мясорубка...

Когда-то я написал: «Во рту распространялся вкус крайней опасности...». На этот раз все так и было. Я знал, что произойдет нечто ужасное. У меня не было никакой надежды, что мы проскочим сквозь это игольное ушко. И только теперь меня охватывает настоящий страх.

Как наяву вижу себя лежащим на дороге, в собственной крови.

Та мина была определенно нам предназначена – без сомнения. Мы бы обязательно подорвались на ней, если бы нас не остановил прокол шины – почти в последнюю секунду до взрыва. Спасенный благосклонным Богом, которого вдруг осенило, что я еще пока не должен окочуриться.

Мельничные жернова в моей голове нельзя остановить. Чтобы не ломать зазря голову, займусь-ка пупосозерцанием: Моим хреновым существованием!

То, что они причинили мне уже в детстве, ни в какие ворота не лезет. И было этого слишком много... Здорово, что мне на ум пришло выражение «ни в какие ворота не лезет». Любимое выражение моей бабушки. «То, что они творят на этих метрах, ни в какие ворота не лезет!» говаривала она жалобно, когда возвращалась от арендаторов с собранными деньгами за аренду в доме номер 17 в Хемнице, на Янштрассе, с кожаным кошельком полным денег.

Мне становится хорошо от подобных воспоминаний. Так всегда происходит: Я должен только найти какое-либо воспоминание в своей голове, и тогда уже могу продвигаться вперед, как по нити Ариадны, по моей собственной жизни: Chemnitz, Rochlitz, Schneeberg и затем снова Chemnitz.

А теперь этот пыльный сарай у Луары! Свихнуться можно. Или разразиться припадочным смехом: И ни малейшего представления, где мы окажемся завтра вечером...

Но в любом случае, моя интуиция функционирует правильно. И она говорит мне: Мы должны добраться до Парижа! Лишь бы колеса не подвели. Если только мы доберемся до Парижа, то окажемся в полной безопасности. Париж не подвержен атакам. Нет большего безумия в этом безумном мире, как уничтожить Париж.

Вижу, что Бартль встает. Поссать идет! говорю себе.

Бартль долго не возвращается. Не думаю, что он пошел поссать куда-то далеко. Ладно, надо тоже встать, да поискать его.

Не хочу верить своим глазам и ушам: Бартль стоит в трактире и снова выступает в роли оратора.

Едва верю в то, что он вновь нашел свой фарватер – после всего, что сегодня произошло.

Когда снаружи уже рассветает, толкаю Бартля и интересуюсь:

– Ну, солдаты-то хоть покемарили немного?

– Здесь не все спят, просто у них глаза закрыты, – Бартль дает немедленный ответ. – Ветераны!

– Ехать с таким кладезем изречений как Вы – мне следовало лучше подумать об этом...

Бартль смотрит на меня так открыто и чистосердечно, как только может: Взгляд собаки, которому никто не в силах противостоять.

В первом утреннем свете изучаю свой атлас: Из-за этих сволочей Maquis мы должны как можно быстрее топать дальше.

Мансардные окна и люки фронтонов двускатных крыш домов за дамбой находятся на одном уровне с нами. Невозможно придумать лучшей позиции, чтобы подстрелить нас. Если я правильно понимаю карту, такое положение еще долго не изменится.

Страх раздирает затылок – мандраж, ссыкун чертов... Какие еще есть словечки выражающие мое состояние?

Но теперь у меня появилось еще и чувство страха того, что здесь может объявиться какой-нибудь идиот с более высоким званием и собрать нас в «кулак». И кто может сказать наверняка, что он не будет очередным придурком с зашкалившими мозгами...

Рвануть бы вперед что есть мочи – но из-за мин пока слишком рано: Их еще не различить в утреннем тумане... Явный пример царящей у нас паники!

Тем не менее, того, что янки все еще не переправились через Луару, я не понимаю. Разве у них нет саперов? Разве они не знают, что мы едва ли имеем боеспособные подразделения здесь, на южном берегу? Наши регулярные войсковые единицы, во всяком случае, нигде не видать – скорее такие вот группки солдат как здесь.

Перекусываем суррогатом кофе и хлебом с консервированной колбасой. На этот раз кровяная колбаса. Variatio delectat.

Время пришло.

– Вперед, Бартль, выходим! – говорю громко, и обращаюсь к «кучеру»:

– Теперь Ваш черед провезти нас целыми и невредимыми.

И помолчав, добавляю:

– Мы должны быть предельно внимательными как еще никогда ранее! А потому, едем медлен-но, почти наощупь – и если что лежит на шоссе, то пропускаем это между колес...

– Агха! Агха! Господин оберлайтнант, – раздается в ответ.

Погода, кажется, будет меняться. Вместо бело-голубого, в небе теперь царит бледно-серый с рассеивающимися облаками цвет акварельной краски. Страстно желаю, чтобы небосвод потемнел еще больше: Эта небесная скорбь совершенно не подходит для самолетов.

Но затем небо постепенно становится светлее, и снова, кажется, хочет проясниться.

Скоро мне вновь придется лезть на крышу. Только одна эта мысль заставляет меня вздрогнуть. Но что делать?! А значит, лучше прямо сейчас и залезть.

Приказываю остановить и лезу наверх. Когда спустя некоторое время «кучер» останавливает машину, до меня доносится легкое журчание: «Кучер» справляет малую нужду. Наверное, справа от меня. Надо бы тоже помочиться, так сказать, ради профилактики. Значит, снова слезть с крыши и бегом в придорожный кювет. Запах моей мочи резко бьет мне в нос. Черт, что это мы съели и выпили? Мой ссущий член пахнет еще сильнее.

Мигание оконного стекла в утреннем свете заставляет меня вздрогнуть. Неужели я напуган сейчас как косуля?

Я и косуля?

Над этим сравнением рассмеялся бы любой, кто услышал бы его. Напряжение и нетерпеливое ожидание стали для меня, и в самом деле, моей второй натурой.

Время от времени переваливаюсь с боку на бок, чтобы основательно осмотреть небо до самой его глубины. В это время, уверен, братишки на полевых аэродромах в Англии уже прогревают двигатели своих самолетов.

Мы должны найти дрова, и мы должны переправиться через Луару. Думаю, мы окажемся в безопасности сразу, как только переправимся через реку.

То, что и в самом деле нигде не видать саперов, я с трудом понимаю. Вместо мостов они же должны были уже навести хотя бы автомобильные паромы? Но здесь никого, пожалуй, это не интересует. Вероятно, генералы тоже уже удрали с такими вот, виденными нами, врачами. По-зволить просто отрезать путь отхода нашим частям в районах слева от Loire – такое решение звучит страшно и непонятно.

Как может все сладиться, если каждый делает, что придет ему на ум. Невольно вспоминаю слова начальника Брестского порта: «Как может у нас все получаться правильно, если войной управляют из Берхтесгадена...».

Мне довелось услышать эти слова в яме с песком, и я совсем не хотел думать об их смысле. Теперь же думаю совсем иначе.

Ну вот! Мне невольно приходится ломать голову, вспоминая также еще и то, как называется бункер около Berchtesgaden. А, вспомнил: Тот обер-лейтенант называл: «Орлиное гнездо». Сначала «Волчье логово», затем «Орлиное гнездо»; как всегда гротескно и крикливо.

Роммель стоял близко, на расстоянии вытянутой руки: в La Roche Guyon. Однако, там он теперь тоже больше не сидит, после того, как подвергся атаке английского Спитфайра. Править лошадьми при ясном дне, да на открытой местности, как он делал – грубая ошибка генерала.

Раздается собачий лай, быстро перерастающий в яростное рычание с пеной у рта. Где есть со-баки, говорю себе, там также есть и люди. Но как бы сильно не напрягал глаза, не могу никого разглядеть.

Несколько собак с громким лаем бегут рядом с «ковчегом», пока, наконец не смолкают и вне-запно не останавливаются неподвижно на дороге.

В таких вот рычащих и лающих собак, «Старик» выпустил весь магазин своего карабина, когда был взбешен тем, что на его легавую собаку Анью напала полностью вышедшая из-под контроля подобная стая. Я уже почти забыл о том случае. Даже странно, что вспомнил об этом здесь и сейчас...

И тут мне кажется, как будто бы что-то переместилось справа впереди в кустарнике среди ив, и я быстро даю прикладом автомата сигнал остановки. Так, в устойчивом положении, я могу лучше рассмотреть происходящее: Немецкие солдаты!

Приходится пристально всматриваться, чтобы найти подходящее место остановки: Только по темным стволам могу понять, что здесь три стоящие друг за другом противотанковые пушки закрывают проезжую часть шоссе. Больше ничего не разглядеть. Молодцы! Чертовски хорошо замаскировались! Конечно, у них было для этого достаточно времени, и скорее всего, только на нас они и хотели нагнать страху.

Машу обеими руками и приказываю «кучеру» продолжить движение. Едва лишь мы трогаемся, как два солдата выбегают из своего укрытия на дорогу и останавливают «ковчег»: Не могу ли я взять с собой их почту?

– Конечно, парни!

– А посылочку тоже можно?

Бартль кривит лицо и одаривает меня укоризненным взглядом. Но что я могу поделать? Для этих бедолаг мы являемся, наверно, последней связью с Родиной. Регулярной полевой почты здесь, конечно, больше нет.

Опять достаю свою истрепанную дорожную карту «Мишлен», которая, к счастью, цела вправо до самого M;hlhausen.

Но что, если за Orleans все мосты также разрушены? Моя карта предназначена для владельца обычной легковушки: Ни гор, ни холмов здесь не указано. Однако знаю еще с гимназических времен, что если мы не достигнем Бургундские Врата, то можем свернуть в Вогезы. На этом «ковчеге» пройти Вогезы – возможно ли такое вообще?

Я не доверяю югу: Dijon, Beifort, туда тянет меня в последнюю очередь. В этой местности Maquis должны быть особенно активны.

Что за ****ство: Ни одна сволочь не может мне давать нормальную информацию о сложившейся вокруг ситуации!

Когда мы вновь следуем своим маршрутом, спрашиваю себя, к чему может сгодиться вот эта, отдельно взятая, позиция противотанковых пушек? Такое решение выглядит очередной, совершенно непродуманной глупостью. Почему никто не отзовет обратно этих людей? Почему им приказано подыхать здесь с голоду?

Погода буквально ликует, все же, как ни крути: Разгар лета. При таком великолепии погоды быть расстрелянными в упор танками, должно быть довольно горько и неприятно.

Мирный вид этого ландшафта – чистый обман. Не доверять ничему!

Кажется, при такой погоде в местности у Caen прилетел десантный планер. И когда зенитки наших катеров разнесли его в щепки, то из планера посыпались люди, словно яблоки-паданцы. Или, как сказал оберштурман, они падали как картофелины из рваного мешка? Тоже своего ро-да способ высадки десанта! Война предлагает максимально оригинальные способы свернуть ласты. Богу Марсу в фантазии не откажешь. Ему на ум вечно приходит что-то новенькое. Взо-рванная мина-растяжка на дороге тоже была не плохая идея.

Я еще никогда не видел такого ухоженного сельского ландшафта как здесь: Широкие поля, кустистые леса и рощи, группы каштанов, луга, виноградники. Между тем, время от времени появляются и старые, благородные господские дома высокой архитектуры. И всюду роскошное цветение природы.

Внезапно и только на какой-то миг нашего неспешного проезда, в пробеле живых изгородей, как в кинетоскопе, видится аллея, нацеленная прямо: на башенки и ворота маленького замка. Другие замки на холмах кажутся более распростертыми со зданиями по соседству. Иногда глаз выхватывает только коньки крыш, балюстрады – выветренные до грязно-серого цвета строения в стиле эпохи Возрождения.

Прелесть этого ландшафта, его спокойствие, прежде всего, не подходит к моему расположению духа: Я сильно нервничаю.

Любой толстый древесный ствол, любая колонна у ворот может быть укрытием для франтирёров. Донжоны, широкие балюстрады – повсюду может таиться масса опасностей. Кроме то-го, изгибы реки постоянно делают дорогу совершенно запутанной: Взгляд часто не идет дальше ста метров.

В нашем медленном движении вижу прачек на реке – картина, настолько мирная, будто взята из какой-то оперетты! У них нет мыла, и они отбивают свое серое белье на больших плоских, округлых камнях с помощью деревянных вальков. Стучащие удары то бьют в унисон, то снова теряют его, а мы тем временем уже проезжаем мимо...

На плоском вытоптанном прибрежном лугу стоят двухколесные тележки с сырыми серыми тюками белья, напоминающими сваренные потроха. Скоро должен бы появиться мост...

Но он тоже взорван.

Качественная работа: Лишь средняя опора высотой в два метра все еще торчит из реки. Если так и дальше будет... Но где-нибудь мы же должны переправиться через реку!

В Loire сейчас немного воды, однако, достаточно, чтобы утопить наш «ковчег». Словно кракелюрами усеянный тиной берег видится как почти двухметровой ширины темная лента. Переваливаясь с боку на бок, важно топают гуси. Группа солдат на велосипедах с тугими переметными сумками едет нам навстречу. Приветственно машут руками.

Почти не видно скотины. Крестьяне держат ее в своих сараях, или благоразумно спрятали в рощах. За жизнь гусей я не дам и гроша.

Обнаруживаю полевой амбар недалеко от дороги и даю знак остановки. «Кучер» так резко жмет на тормоз, что я на крыше слышу, как груз в машине скользит вперед.

Бартль уже стоит на шоссе и смотрит на меня задрав голову.

– Ну, как насчет небольшого привала? Выглядит неплохо.

Бартль помогает мне спуститься, и пока «кучер» шерудит кочергой в печке, мы осматриваем довольно большой амбар. Обе створки ворот только полувисят на своих петлях. В полумраке различаю несколько старых, странных сельскохозяйственных машин. От наших шагов пыль высоко взметается, кружится и мерцает в косой светлой полосе. И здесь тоже есть солома – груда спрессованных тюков у стены.

Осмотревшись, обхожу амбар вокруг. Земля вполне твердая: Мы могли бы поставить «ковчег» на теневой стороне, почти вплотную к деревянной стене. Там были бы в полной безопасности от самолетов.

Бартль открывает обе створки ворот. При этом раздается такой резкий скрип, что «кучер» испуганно вздрагивает. А затем Бартль с таким энтузиазмом разбрасывает вокруг солому, что мы оба заходимся в кашле от взмывшей вверх пыли, как туберкулезные больные.

– Счас уляжится, – изрекает, наконец, Бартль каркая будто ворона.

– Было бы неплохо перекусить – но только когда все это дерьмо уляжется, – отвечаю ему и вдруг сильно пугаюсь, потому что по лицу у меня что-то ползет. Оказывается, я вляпался в по-крытую густой пылью, огромную паутину. Охренеть!

Внезапно внутрь этой чудной идиллии проникают далекие звуки боя: Артиллерия?

Шум боя... Почти рядом! У самого уха жужжит шмель, да так, что совершенно заглушает далекое грохотание. Так, наверное, зарождаются стихи в стиле хокку!

– Не очень-то гостеприимное местечко, – говорю Бартлю.

– Что Вы имеете в виду?

– Слишком уж здесь грязно!

Бартль понял, что по мне лучше бы отправиться дальше.

Короче, ни поесть, ни хокку написать. Что за жизнь!

Уже рано утром достигаем Orleans.

С одного взгляда понимаю: Мост разрушен – также и здесь. Несколько густых облаков расстилаются над городом. Кучевые облака или дымный чад разрушений?

Останавливаемся.

На жалкие остатки опоры моста перед нами в русле реки трачу кадры моей последней пленки.

В тот самый миг, когда как раз прицеливаюсь видоискателем на опору моста, к нам подходит лейтенант. Он командует противотанковым рубежом, который нам стоит осмотреть. То, что мы прошли досюда без потерь, радует лейтенанта. И он тоже удивляется тому, что мы хотим с «ковчегом» добраться до Парижа.

– Как мы здесь должны удерживать позицию – если однажды придется – в общем, только сам дьявол наверное знает, – жалуется лейтенант. – Теперь переход имеется только у Briare. Но для него ваше транспортное средство, думаю, слишком тяжелое. Это, скорее, рабочий мост-акведук. У Вас есть карта?

И затем еще добавляет, что это должно быть самый длинный мост-водовод в Европе. Там вода идет над рекой, вместо того чтобы вливаться в Loire.

– Ну, Вы сами увидите!... В любом случае стоит попробовать!

– Премного благодарен!

– Семь футов под килем, как говорится у вас моряков! – добавляет еще лейтенант и при этом слегка вскидывает правую руку как для прощания.

Когда проезжаем некоторое расстояние, даю команду остановиться и показываю Бартлю карту:

– Здесь находится мост-акведук.

– Мост-акведук? – недоумевает Бартль.

– Да, по нему направляются водой через Луару.

– В самом деле, что ли?

– Ну да! – отвечаю возбуждено. – Я, правда, не могу понять на этой карте, куда вода должна течь – но полагаю, что этот мост-акведук, пожалуй, исправен.

Бартль смотрит на меня как на душевнобольного. Так как мне больше нечего ему объяснять, говорю:

– Мы обязаны взглянуть на него!

Снова едем по дамбе. Справа небольшие сады, лежат груды мусора. Непосредственно за дам-бой стоят какие-то подразделения. Солдаты исходят из того, что янки не имеют гаубиц и не могут стрелять за дамбу.

Спустя немного времени, прибываем к оплетенной плющом вилле, штабу пехотной части. Радушный гауптман с готовностью делится со мной информацией.

Перед большой, утыканной флажками картой он объясняет мне:

– 3-я американская Армия атакует – а именно на севере Луары на линии Laval-LeMans-Sens-Troyes. Очевидно, нацелившись непосредственно на Рейн. К югу от Луары стоят лишь части нашей 1-й и 19-й Армии.

Интересуюсь:

– Скажите, а где же они точно стоят?

– Где точно – мы этого не знаем. Изменения происходят слишком быстро. Большая часть нашей 1-й Армии стоит здесь, на востоке Сены...

– А как мне лучше всего добраться до Парижа?

– Лучше всего...? Противник уже должен был здесь, вот эту линию: Dreux-Chartres-Orleans на восток, перерезать. А где и как проявят себя Maquis, мы не знаем. Но в любом случае, область от Луары до Фонтенбло и Melun небезопасна.

Капитан думает, что 90 километров далее по течению Луары, у Gien, должен быть еще один мост через Луару – на отрезке Bourges – Париж. Он ничего не знает о мосте-акведуке у Briare… А чуть позже у нас почти не будет шанса – там Loire делает большую дугу, и мы поеха-ли бы на юг вместо севера.

– Нужно быть чертовски внимательными еще и вот почему, – добавляет гауптман, – здесь шата-ются даже советские боевые группы.

– Как это?

– Сбежавшие из плена советские военнопленные, присоединившиеся к французам.

– Это мы по-умному сделали, – говорю с сарказмом, – оттянули на себя русских...

– Можно пожалуй и так сказать, – возражает капитан. – Русских должно быть где-то минимум пять тысяч человек, и сверх этого к ним еще примкнули и беглецы из Польши...

Трясу голову, так красноречиво, как только могу. Затем мне приходит на ум:

– Я даже слышал что-то об индийских частях.

– Да, но они, слава Богу, на нашей стороне.

– Ну и мешанина! Там может случиться, что во Франции русские индийцам горло перережут.

Прежде чем мы движемся дальше, пытаюсь второпях запечатлеть вид этой большой карты при помощи ее отчетливых маркировок, и при этом спрашиваю себя: Почему Союзники не идут на северо-восток? Ведь вокруг Dieppe и в районе Pas de Calais расположены наши ракетные базы! Но не этим я должен теперь забивать себе голову...

– Все может измениться в любой час, – как раз произносит гауптман. Затем выдает от себя еще несколько стратегических мудростей:

– Скоро мы увидим, в самом ли деле направление удара атакующих клиньев направлено на Па-риж или, все же, мимо Парижа. Наверное, Союзники поступят также как и с портами на Атлантике: Отрежут, а затем заставят нас тушиться в собственном соку. Да! Поживем – увидим!

Невольно вслушиваюсь в его слова. Они звучат как уже готовое решение... Смотрю на гауптмана взглядом полным надежды, но он лишь кивает, словно размышляя.

– Индийцы считаются, судя по всему, арийцами, – говорит гауптман. Но в его голосе нет ника-кой насмешки, даже уголок рта не дрогнет. Этот человек, наверное, прошел школу у Старика...

Высказываю ему свою благодарность двойным «Благодарю Вас!» и, изобразив смесь из прикладывания руки к фуражке и нацистского приветствия, слегка стучу пятками и прошу разрешения уйти.

Однако чувствую себя неважно. Я не нашел обнадеживающего подтверждения своей правоты, на которое рассчитывал в глубине души.

Группа «серых шинелей» собралась вокруг грузовика-полуторки. Он доверху набит шоколадом в банках. В виду такого количества востребованного шоколада могу лишь покачать головой: Здесь, на этом шоссе, он едва ли чего стоит.

Бартль внимательно поглядывает на груз и затем кричит:

– Смотрите, не обосритесь!

А сам, между тем, запихивает в карманы жестяные банки: одну за другой.

Бойцы хотят написать мне свои адреса. Я должен затем сделать «дома, в Рейхе», бандероли с шоколадом – или приказать так сделать. Один уже начинает перегружать шоколад в «ковчег».

– Рессоры не выдержат! – кричит Бартль собравшимся. – То, в чем мы действительно нуждаемся – это шины – а никак не шоколад!

А то, что мы еще также безотлагательно нуждаемся и в дровах, Бартль, кажется, совершенно забыл.

Если бы только мы нашли целый мост!

Я должен попасть в Париж и выяснить, что случилось с Симоной. Впрочем, путь до Парижа, кажется, пока еще единственной безопасной дорогой.

Найти Симону в Париже: Следует признать, надежда на то, что это может мне и в самом деле удастся, становится с каждым днем все слабее. Я даже закусываю нижнюю губу от нервного напряжения: Да, я знаю, что мне вовсе не стоит допускать такие мысли.

Проезжаем сильно разрушенное селение. Дома сложены из бутового камня, с добавлением глины. Такие стены немногое могут выдержать. Неужели кто-то может выжить здесь, в этой разрухе?

Повсюду в воде лежат развалины и остатки былых строений: Деформированные, красно-бурые мостовые фермы и рельсы, мощные, полуобугленые шпалы, причудливо перекошенные остатки товарных вагонов.

То и дело между остатками стен вижу выгоревшие, обугленные машины с номерами Вермахта. Стоят несколько более или менее целых машин, но без горючего.

От группы пехотинцев узнаю: Через Pont-Canal de Briare, связывающий Луару с Сеной, должна еще существовать дорога на другой берег.

Осталось проехать всего лишь около 35 километров!

Самый длинный мост-акведук Европы! Достопримечательность Франции! Там протекает вода над водой!

Это я знаю точно! Но выдержит ли мост «ковчег»?

– Должен выдержать! – говорит один из солдат, после скептического осмотра нашей машины.

Оказываемся на дороге в стаде коров, управляемым двумя босыми подростками и идущим в попутном направлении.

«Ковчег» вдвигается, будто клин, между качающимися телами и покачивающимися хвоста-ми, но дальше проехать мы не можем. Тощие и неухоженные коровы. Животы почти полностью покрыты струпьями и грязной коростой высохшего навоза.

Мы то и дело едем по широким, растоптанным коровьим лепешкам, которые при наезде на них колесами чмокают и булькают. И это почему-то тут же ассоциативно вызывает во мне слово «Ku-Klux-Klan».

Не наш «ковчег», а один из парней разгоняет животных ударом деревянного башмака и легки-ми постукиваниями своей дубинки. Две черно-белые, пятнистые собаки средней величины, тявкают не переставая. Прямо перед нами останавливается корова и поворачивает к нам свою прекрасную, украшенную рогами голову, а затем внезапно издает громкое мычание. Интересно, что могло возникнуть в этом большом, бестолковом мозге?

Чтобы дополнить царящий хаос, одна корова медленно взбирается на другую, и еще одна дела-ет тоже самое. Оба подростка громко кричат и стучат дубинками.

Наш «кучер» издает гортанные звуки. Кажется, ему по вкусу такое зрелище. Но все же мы ни-как не можем вырваться из этого стада... Уйти в сторону и объехать стадо мы тоже не можем: справа и слева глубокие кюветы, а за ними еще и сложенные из валунов каменные стены. Черт, наверное, нагромоздил все это.

Наконец, решаю: Остановка! Выходим! Перекур!

Должны же эти коровы куда-то свернуть!

В направлении Sully внезапно собираются темные тучи. И затем, чередуясь друг с другом, проходят короткие ливни. Я в момент промокаю до нитки.

Дорога после дождя парит. Она ведет прямо на Sully…

Солнце снова припекает. Моя влажная рубашка тоже слегка парит.

Едем дальше – на Gien. Старинный двенадцатиарочный каменный мост Жьена лежит в развалинах.

Но у нас еще остается Briare…

Невероятно! Мост–акведук цел!

Он, правда, не является регулярным переправочным средством через реку для машин, но рядом с бетонным каналом, по которому вода с севера течет на юг через Луару, проходит дорога с дощатым настилом. Она, конечно, чертовски узкая для нас – но как-нибудь исхитрившись, мы, думаю, смогли бы ее преодолеть.

Командую Бартлю и «кучеру» выйти из машины, и мы втроем осматриваем настил в разные стороны и оцениваем ситуацию. Как ни всматриваюсь, не вижу ничего подозрительного.

После чего посылаю Бартля на крышу: Я хочу сидеть внизу и смотреть, как все получится: Строго по сантиметрам выверяя продвижение нашего «ковчега».

– Так, «кучер» – вперед и с песней! – приказываю в закрытую дверь кабины.

«Кучер» довольно медленно ведет «ковчег» вверх по песчаному въезду, и затем мы уже имеем под нами воду Луары. Доносятся постукивание, громыхание и потрескивание, как будто мы едем по понтонам. Шум никак не смолкает, но затем, наконец, наступает долгожданная тишина: Мы сделали это! Мы с ковчегом на другом берегу! Хвала Богу! Слава Ему и аллилуйя!