Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 111 страниц)

Но мне не стоит направлять мысли именно в этом направлении...

Протекает вентиль: кап-кап-кап. И все течет в трюм! Хотя какое это уже имеет значение? Когда-нибудь централмаат откачает скопившуюся в трюме воду.

Смотрю на командира сверху вниз. Испытываю к нему чувство легкой симпатии. Он стоит в полумраке и когда слегка опирается на штангу перископа, то кажется мне призраком. Возможно, из-за рассеянного света. Но и без этого освещения он выглядит плохо. Меня пугает также и то, как он движется. Этот человек ведет себя иногда как лунатик: так, словно находится в трансе.

С какой силой должен этот человек переносить выпавшие на его долю трудности: Стоять в центральном посту и выносить длительные нервные нагрузки!

Если бы мы шли нормальным ходом – это, конечно же, помогло бы. Нормально вышли бы и двигались, как положено, а не этими осторожными шажками.

А мне хотелось бы побежать сейчас босиком, побежать в поля, просто убежать из этого чертова сонмища трубопроводов и агрегатов. Любой тигр в своей клетке имеет больше возможности к движению, чем мы. И тут же вспоминаю тигра Рильке и его клетку с тысячей прутьев, и приходит на ум строка... Но, подожди-ка: Там ведь была пантера! «...скользит по прутьям взгляд в усталой дреме». Это могло быть написано прямо про меня.

Зачем же я сижу здесь? Лучше снова назад на койку и попытаться заснуть.

Так как снова просыпаюсь от шума дизеля, то думаю, что проспал всю последнюю часть хода на электродвигателях. Мне наконец-то удалось поспать под водой. Теперь можно и под шноркелем идти...

В центральном посту бросаю взгляд на барограф: Он, наверное, спятил. Его игла написала дикие температурные кривые давления. Обычно этот прибор должен регистрировать атмосферное давление снаружи и давать указания на предстоящие резкие перемены погоды. Теперь же он записывает колебания давления на лодке.

Не могу стоять в таком сонном состоянии, как сейчас, – или с таким дурацким видом – а потому вщемляюсь, манометры глубины за спиной, задом между задами обоих рулевых на край ящика с картами. Но уже скоро место мне не нравится, я снова встаю и переставляю немного ноги, чтобы выгнать из головы остатки сна.

Внезапно резко запахло дизелем. И затем от сильной боли в ушах буквально разрывается череп. Допустил ли там старпом ошибку при глубоком нырке – или на море выросло волнение?

Приходится теперь сильно пыхтеть и сглатывать. Чтобы освободиться от стеснения в ушах, держу закрытым нос и надуваю щеки. Зарытия носом в волну длятся всегда секунды, но когда это повторяется постоянно, то может совершенно вымотать.

С суровой погодой нужно было считать – мы, в конце концов, находимся в Бискайском заливе. И, слава богу, непогода имеет также и свое хорошее: При такой погоде летчики Томми остаются на земле.

Что теперь? Низкое давление не хочет уходить. Мне кажется, что барабанные перепонки буквально высасываются из головы. Боль такая сильная, что пригибает меня к полу. Вахтенный центрального поста смотрит на меня как спятивший, и внезапно оседает на пол. Я слышу, словно издалека: «... погрузились в волну!»

И затем громкая команда «Дизель стоп!» 2, 3 человека извиваются на плитках коридора.

Взгляды полные паники впиваются в меня. Что же случилось? Почему мы больше не получаем воздуха? Где выравнивание давления через клапан головки шноркеля? И снова доносится, как издали: «Выровнять давление!»

Сильным глотанием пытаюсь освободиться от мучительной боли в ушах, но это удается только наполовину.

Наконец дизели останавливают. Еще двое падают. Почему никто не выравнивает давление? Господи Боже мой! Этого ни одна скотина не вынесет! И тут, наконец, поступает воздух...

Я все еще как в тумане.

– Что за ****ство! – ругается кто-то.

– Вы, тупые свиньи!

Меня бы не удивило, если бы у некоторых лопнули барабанные перепонки. Это было так, как будто мы погрузились с работающими дизелями! Проклятье, нельзя что-ли делать это получше – гуманнее, так сказать? Давление было конечно, гораздо больше, чем 400 миллибар – удар ниже пояса!

А теперь я получаю к ушным болям вдобавок еще и нарушение зрения! Но это только туман на лодке, который постепенно начинает снова светлеть. Люди на полу тоже приходят в себя и поднимаются, ругаясь.

Расширяю свои легкие. Я могу снова хорошо слышать, только боли в ушах остались. Присаживаюсь снова на ящик с картами: Вокруг царит неразбериха.

Наконец узнаю, что все это должно было означать: Это была свободная волна – она потянула нас слишком глубоко, перископ и головку шноркеля волна подсекла, как будто мы хотели нырнуть. И дизель был остановлен слишком поздно. Повезло, что только один дизель работал, иначе проблемы только усугубились бы.

– Если все и дальше так пойдет – то «каски к молитве», – ворчит централмаат.

Говорю про себя: Если не ошибаюсь, то командир приказал продуть цистерны! Чертовски рискованно: лодка может остановиться и тогда враг определит наше местонахождение.

Также и гладкое море – гиблое дело: слишком большой бурун оставим. И вспоротая бурунами зыбь явится, очевидно, последним нашим приветом. При нормальном ходе морем можно расценить длину морской зыби – но здесь?

В моей голове должно быть все перемешалось. Обрывки воспоминаний сверкают и кружатся, перемежаясь с картинами, которые вижу вокруг. Замечаю, что не могу даже больше полагаться на свое восприятие. Иногда не уверен, не кажется ли происходящее мне сном: Вижу, как боцман проходит центральным коридором, но этот боцман широкоплечий и краснощекий. Это может быть только старый боцман с U-96. Но он утонул. Значит, я вижу привидение. С ума сойти!

Или: В углу командира то и дело мелькает Старик и почесывает бороду, но Старика здесь подавно быть не может. А там, где должен был сидеть шишка-серебрянопогонник с проблемами сердца, время от времени возникает Бисмарк. Только если напрягаю глаза, я могу опять заставить исчезнуть мясистое красное лицо.

Таким вот образом идет этот танец: Еще немного – и я двинусь умом.

А там за столом уже вновь сидит этот чертов Бисмарк, напоминая неуклюжий мешок! Но на этот раз я освобождаю себя от оптического обмана несколькими быстрыми взмахами век. Наверное, вся путаница возникает в моей голове только от этого дьявольского тумана, который все еще не исчез. Я вижу фантомы порожденные туманом! И сколько бы сильно не хлопал веками, не могу прогнать туман прочь. Даже если тереть глаза рукой, ничего не меняется...

Знаю, знаю: Я должен занять чем-то мои серые клетки, принудить их силой производить нормальные мысли. От серых клеток не будет никакого толка, если они не работают.

Напряженно повторяю детские считалочки, и когда они заканчиваются, пробую вспоминать тексты песен: «Вечерняя заря – я у фонаря». Да, так пойдет: «В дымке вечерняя заря, И я опять у фонаря...»

Только здесь нет никакого фонаря. Мы не взяли предписанные для судоходства фонари: красный для бакборта, зеленый для правого борта. Вроде бы имеются флажки для ночного прохождения кораблей, но я совершенно в них не разбираюсь. Надо бы напрячь мозги. Но при таком напряжении испытываю мучительную боль.

Черт! Наконец до меня дошло, что происходит с моим мозгом: Мы все, на самом деле, впали в наркотический сон, не заметив этого.

Выхлопные газы дизеля! Вот от вдыхания выхлопных газов дизеля мы и впали в полубессознательное состояние. А теперь в голове повторяется, как на заезженной грампластинке, глупый стишок: «Линейный корабль, линейный корабль – это корабль, что идет по линии».

Внезапно до меня доходит, что дизели снова остановлены. Прислушиваемся? Но что означают все эти громкие крики вдоль всей лодки? Новые печальные вести из дизельного отсека?

Быстро направляюсь в ЦП и узнаю: неприятность с поплавковым клапаном шноркеля: Его заклинило. Слышу, что из мачты шноркеля необходимо удалить воду. Затем должны попытаться открыть клапан выравнивания давления.

Здорово! Хоть какое-то разнообразие...

Через полчаса докладывают: «Все ладно!» Поплавок освободился, но, очевидно, не это является причиной криков. Выяснилась, что сальники в головном и приемном клапанах должны быть уплотнены.

Сальники! Слово, которое раньше меня сильно удивляло. Теперь, однако, оно уже твердо сидит в ушах: Речь постоянно идет об этих проклятых сальниках!

Командир снова ведет себя по отношению к вахтенному инженеру так, как будто это повреждение на его совести. Он безостановочно покрикивает на него:

– Сколько времени теперь это будет продолжается?

Но инжмеха не так-то просто вывести из себя, и он отвечает подчеркнуто спокойно:

– Это потребует некоторое время – тонкая работа.

Напряжение, которое возникает при этом между командиром и инжмехом, так сильно, что я буквально физически ощущаю его. Но, к моему удивлению, командир не принимает никакого решения. Он поступает так, как будто еще только должен обдумать его, и возвращается к пульту с картами.

Могу заблуждаться, но в моих глазах командир выглядит от ярости еще бледнее, чем раньше.

Спустя несколько минут почти сталкиваюсь с инжмехом, когда он проходит по жилому отсеку в корму. Он, очевидно, не ожидал увидеть меня, поскольку говорит мне так, словно прося у меня прощения:

– Все чертовски сложно! Не слишком зажато, не слишком свободно, не перекошено – но вода проходит через сальники. Пока, так сказать, не выяснили причину...

– И что теперь?

– В таких обстоятельствах мы, в любом случае, не можем двигаться дальше под РДП...

– Это значит: на 40 метров уйти и ремонтироваться?

– Точно!

– Прямо сейчас?

– Скоро!

Тащусь на койку и думаю: снова ждать...

Не знаю, сколько прошло времени, когда замечаю, что инжмех проходит через отсек.

– Все в порядке! – сообщает он, протискиваясь мимо моей койки.

– Почему Вы меня не предупредили?

– Потому что Вы только мешали бы нам. Кто спит, не грешит – так скажем!

Я пребываю в состоянии какого-то равнодушия к происходящему. Я уже пару раз имел, правда, чувство нахождения в полубытии, но теперь мой мозг, кажется, снова функционирует: Уже самый маленький шум может ввести меня в тревожное состояние, а мои уши стали максимально восприимчивыми слуховыми аппаратами. Они беспрерывно ищут во всех шумах чужие шумы – хуже того: Я слушаю сквозь стальную стену нашего прочного корпуса окружающее лодку пространство, и одновременно слушаю все, что звучит в лодке, безразлично, двигатель ли это или произнесенное слово. Я воспринимаю все. Когда дизель-моторы остановлены, я все еще слышу в борту самые малые поскребывания и потрескивания.

Имеются шумы, которые действуют мне на нервы, хотя принадлежат нормальному режиму работы: Например, турбонасосы. Их высоко звенящие зуммеры совершенно достали меня. Также и дифферентовочный насос, он звучит так, словно на лодке кружит рой разозленных пчел. Раньше я вовсе его не слышал. Но теперь другие условия...

Кок доложил, что сварил рисовую молочную кашу. Уже одна только мысль об этой жрачке для беременных сжимает мне живот. У меня нет желания, хотя бы кусочек кекса или шоколада отведать – не говоря уже о рисовой молочной каше! Возможно, правда, она хороша для наших многострадальных внутренностей. И все же моя антипатия безгранична: Меня достаточно напичкали бурдой из такой каши в больнице Имменштада. Это была странная форма принудительного помещения в больницу: Для дядюшек от медицины я был сенсационно активным бактерионосителем паратифа. Я, должно быть, вырабатывал в себе такое огромное количество бактерий и распространял их повсюду, что этого количества совершенно хватило бы для всей Великой Германии. Самое смешное было то, что при этом я сам не имел даже самых незначительных жалоб. Но совершенно здоровым был помещен на 6 недель в больницу – такого еще не было. Намерение этих светил было ясно: Пустыми баварскими мучными изделиями и рисовой молочной кашей они хотели довести паратифозные бактерии до самоубийства.

А, может быть, несколько ложек риса принесли бы пользу моим кишкам? Как давно я ничего не ел?

Что-то трещит на плитках пола. Затем слышу как кто-то, проходящий мимо по пути в корму, чуть не в мою голову ругается:

– Господи! Ну и вонища же здесь!

Тут же получает ответ:

– Открой все окна, если не нравится. Впусти сквознячок и солнца свет!

И затем еще:

– Был бы ты пехотинцем, всегда был бы на свежем, чистом ирландском воздухе.

Тут же присоединяется другой голос:

– Но там пришлось бы ножками топать, а здесь едешь и всего пара шагов до рабочего места – классно!

И вновь замечаю, как все же хорошо функционирует мой защитный механизм: Я больше не чувствую невыносимого смрада.

Хотя и съел всего несколько кусочков, уже скоро после еды мне снова представляется крыса, копошащаяся в моих внутренностях. Стоит сделать самое незначительное движение, как она тут же запускает в меня свои зубы. Внезапно это изуверское, приводящее к мучительной смерти пленников, южноамериканское изобретение приходит мне на ум: Там жертве и в самом деле запускают крысу во внутренности. Подыхающий с голоду экземпляр помещают в старую консервную банку, и эту банку прижимают открытой стороной к заду скованного в скрюченном состоянии правонарушителя, а затем в пробитое в днище банки отверстие вводится раскаленная проволока. От этого крыса приходит в ярость и, спасаясь от смерти, прогрызает себе в темном анальном отверстии несчастного ход внутрь и далее по прямой кишке вверх, и там оказывается в узости, и в новой панике кусаясь, рвется далее, до тех пор, пока не погибнет нарушитель и крыса вместе с ним.

Южноамериканские революционные обычаи! Напротив, у нас здесь дела идут довольно хорошо – сравнительно. Старая истина гласит: Тот, кто может приспособиться, имеет больше шансов выжить.

Инжмех пугает меня, когда он, в то время как я делаю, сидя на моей откидной табуретке, нескольких заметок, внезапно обращается ко мне:

– Лучше медленно, но верно. Мы хотели добавить еще один зуб, но мачта шноркеля стала бы тогда вибрировать, а это чертовски неприятно. Производить такой шум и рискованно: Мачта может просто переломиться.

Киваю в ответ и изображаю понимание. Да, не стоит рисковать!

– Лучше медленно, но верно, – повторяет он.

– «Верно» – это хорошо! – вырывается у меня. – Раньше я представил себе под словом «верно» кое-что иное...

Тут инжмех взрывается хохотом, сквозь который слышу:

–... хорошо представляю себе! Это я могу себе действительно хорошо представить!

В этот момент звучит ревун боевой тревоги.

Святые угодники! Едва оказываюсь на ногах, как слышу из центрального поста команду «Дизель стоп!» И затем всю соответствующую литанию.

Лодка быстро дает сильный дифферент на нос. Сильная дрожь и тряска проходят по всему ее телу.

Акустик орет что-то. Кто может его понять?

Командир стоит с перекошенным от ужаса лицом в своей прострации. Сквозь борт слышу шумы винтов. Для меня это как нож в сердце: И тут же раздается треск – Удар тараном или бомбы?

Не могу ничего поделать: дыхание останавливается, и мышцы стягиваются в напряжении.

Горло сжимает как тисками. Стремясь разорвать эти оковы, стискиваю зубы. Но так не может продолжаться долго. Я должен дышать. Только теперь воздуха не хватает. Дышу медленно. Длинный, глубокий вдох, который поднимает грудь и наполняет легкие. И затем задерживаю воздух и медленно выдыхаю широко открытым ртом.

Командир еще больше выкатил глаза. Рот – одно черное пятно.

И в этот момент лодку встряхивает сильный удар. Я, к счастью, сразу понимаю: Это была мачта шноркеля! Она была переложена слишком быстро...

Из неразберихи возбужденных голосов слышу:

– Цель!

И:

– Очень близко!

– Чертовски близко!

– Почти столкнулись!

Лодка уже чуть не на голове стоит. С носа и кормы проникают испуганные крики в центральный пост. У меня из под ног уходит пол. Вынужден крепко ухватиться, чтобы не соскользнуть наклонно.

Что происходит? Клапана вентиляции для пятой, четвертой, третьей, второй цистерн обоих бортов сорваны. Но какого черта тогда не вентилируется балластная цистерна 1? Лодка, кажется, плавает на восьми балластных цистернах: Она сохраняет эту сложную позицию, вместо того, чтобы идти на глубину.

Во мне разрастается сильная паника. Представляю, что означает сильная дрожь, которая снова сотрясает всю лодку: Корма поднялась, и винты крутятся в воздухе. Бог мой! Вот дерьмо!

И тут, наконец, лодка снова опускается. Винты опять хватают воду.

Так громко я еще никогда не слышал в подводной лодке шумы чужих винтов. Если это был, конечно, шум! Могла ли это быть простая рыбацкая шхуна? Кажется, были на волосок от смерти.

Наверху, наверное, темно как в заднице у медведя. Толстые, висящие на всю глубину тучи. Плюс к этому сильная зыбь на море. Но и в этом случае можно было довольно легко увидеть наш шноркель. Но почему братишки нас не услышали? Ответ может быть один: Они слишком сильно сами шумели. Когда они производят такой шум своими двигателями, то, слава Богу, не могут нас слышать.

Этого нам и недоставало: Идя под водой быть протараненными килем корабля...

Бросаю взгляд на манометр глубины. 60 метров. На 60 метровой глубине можно быть спокойными. Я бы многое дал, чтобы мы могли оставаться здесь внизу!

– Акустик, цель? – доносится голос командира теперь в направлении рубки акустика.

Ответ поступает не сразу. Наконец слышу:

– Шумы винтов удаляются. Едва слышны.

Итак, это и в самом деле была случайная встреча, говорю себе, успокаивая. Он не искал нас. Он просто прошел таким курсом.

Колени внезапно подгибаются, и приходится сесть.

Грудь болит от длительной задержки дыхания. Только теперь замечаю, что сижу на маленьком штурвале, который относится к вентилю клапана впуска и выпуска воды. Штурвал упирается мне остро в зад. Пусть упирается! Держу голову подпертой руками и пристально смотрю на плитки коридора. Не хочу ничего видеть. Не хочу никому смотреть в рожу. Проклятые экзерсисы! Что ни говори, это не совсем полезно для здоровья!

Уже добрых 5 минут пытаюсь дышать равномерно, однако, это мне все еще не удается.

Из болтовни доносящейся до меня узнаю, что вахтенный, ответственный за передвижение мачты шноркеля, слишком быстро переложил мачту по тревоге. Именно вследствие этого и возник сильный дифферент на нос. И потому случилось то, что затем случилось: вахтенный центрального поста, обслуживавший находящийся позади в ЦП штурвал управления вентиляцией кормы, не успел среагировать на такой внезапный сильный дифферент на нос. Он упал и ударился, и поэтому лодка слишком долго плыла на кормовой балластной цистерне. К счастью, централмаат сразу сообразил, прыгнул в полпрыжка к штурвалу и провел вентилирование кормы.

– Вот черт! – ругается кто-то в полумраке.

– Так и есть, когда приходится взаимозаменяться, – роняет централмаат и, повернувшись ко мне, добавляет:

– Повезло еще, что наблюдатель на шхуне, там, наверху, нас не заметил. Если бы заметил, то пиши пропало...

Что ответить ему на это?

Лучше промолчу, а про себя говорю: Итак, мы висели на волоске, всего-то из-за одного идиота...

Боцман, покрытый потом, проходит в центральный пост. Он тщательно изучает обстановку с грузами, которые отвязались, и снова крепко затягивает ремни-тали.

– Это могло бы иметь неприятные последствия – черт побери!

Повсюду со своих мест сдвинулись ящики и мешки – как груз в автофургоне, который слишком быстро затормозил. Впереди, наверное, имеются раненые этими скользящими ящиками.

И воняет еще сильнее, чем раньше: Почти все ведра-параши перевернулись, и теперь мы имеем дерьмо и блевотину и в трюме и на плитках центрального коридора. Только одно большое ведро-параша в центральном посту чудом осталось стоять.

ПОЛОМКА ШНОРКЕЛЯ

Мы уже довольно долго идем на дизеле. Первый помощник находится в башне у перископа. Погода ухудшилась: сильное волнение, пасмурно.

Штормовая погода – с этим всегда приходится считаться в Бискайском заливе, но не в таком размере – и не в это время года. Сплошная мешанина.

Иногда низкое давление вовсе не хочет исчезать. Мы все оглохнем, если снова когда-нибудь придется выходить.

Словно издалека слышу голос инжмеха:

– Поплавок застрял! – Он говорит это обратившись к командиру – и теперь мне видно его лицо: Оно выказывает крайнее ожесточение.

Я встревожен донельзя, но вижу, как командир и инжмех обмениваются взглядами, не сулящими ничего доброго.

Совершенно ясно, что уж слишком долго все шло хорошо.

Поплавок застрял! Это звучит для меня как: Крыша горит!

– Дерьмо! – доносится от пульта с картами. – Трижды проклятое дерьмо!

Из угла с кингстонами раздается стон. Еще один стонет, и это звучит как: О, Боже!

Значит, поплавок застрял. Поэтому и царит постоянно низкое давление!

На глубине поплавок шноркеля работает также как и поплавок в бачке смыва унитаза: это тогда, когда он работает. Хорошо то, что при смыве туалета речь не идет о впуске воздуха, утечка которого могла бы привести к смерти, но вода ставит поплавок в сливном бачке унитаза похожим способом, как и в головке нашего шноркеля. Только наш поплавок должен сразу же освобождать путь для поступающего с поверхности моря воздуха, как только головка шноркеля оказывается над водой. Итак, он должен ходить свободно: закрыть – открыть – закрыть – открыть.

Так как и должно. Однако, очевидно, что эта проклятая штука больше так не работает.

Мы должны в любом случае – слышу это из скупых слов инжмеха – как можно быстрее выдвинуть наружу головку шноркеля.

Выдвинуть наружу, значит: рули держать в строго горизонтальном положении, так как мы не можем выдвинуть мачту шноркеля на всю длину.

Но удастся ли это?

Во всяком случае, командир принимает это предложение, и командует в башню:

– Старпом, держать глубину два метра!

И тут же раздается жужжание, когда начинает работать мотор перископа: старпом убирает перископ.

Нервозность, царящую в центральном посту, кажется можно ножом резать. Все стоят так, словно их загипнотизировали.

Внезапно что-то дважды грохочет. Бомбы с самолета? Шноркель? Неужто запеленговали шноркель, или эти глухие бомбовые удары были чистой случайностью? Мой пульс бешено стучит. Только бы не появились теперь корабли!

Опять мы вляпались! И все из-за этого дерьмового поплавка! Теперь вся наша жизнь зависит от функционирования этого поплавка из унитаза!

~

Большой военный совет: продолжать всасывать или ремонтировать? Мне не требуется пояснений, чтобы понять, что мы поставлены в такое положение, когда, если возлюбленный Господь теперь же не протянет нам свою руку – или, по крайней мере, ноготь своего большого пальца, нам будет крышка. Если шноркель не заработает как надо, придется двигаться дальше в надводном положении или попытаться отремонтировать его, всплыв на какое-то время. В обоих случаях это будет значить: Выйти из спасительной глубины и позволить противнику определить наше местонахождение. Сценарий того, что произойдет затем, известен...

Из разговора командира и инжмеха могу расслышать только несколько слов:

–... мне это не нравится. Слишком много кораблей противника в этом районе!

– …они же все заняты!

– Так ли? Вы так полагаете?

– Да, они должны затыкать выходы Saint-Nazaire и Lorient…

То, что мы удалились так далеко от берега, может быть нашим счастьем.

Но что тогда должны были значить оба взрыва? Может быть, они предназначались другой лодке? И тут же завертелся вихрь мыслей: А что, если другая лодка, хоть из Saint-Nazaire хоть из Lorient, наведет противника на наш след?

Что за проклятье, когда между лодками абсолютно нулевая связь!

Командир просчитывает, к чему решиться: Если мы пойдем дальше в надводном положении, остается шанс по тревоге уйти при атаках с воздуха в глубину, но, все же, рано или поздно, они нас там дожмут. Затем подойдет достаточное количество шхун, связанных общим радио, чтобы уморить нас голодом в полной тишине.

Чувствую, как стучит насос моего сердца: резко и быстро, словно после стометровки. Ясно: режиссура функционирует. Теперь должны сюда добавиться еще несколько взрывных эффектов, чтобы увеличить напряжение.

При свете дня режиссура, конечно, отыграет по полной. Хватит уже нервного напряжения! Но чего я хочу? Щекочущих нервы впечатлений, которыми всегда заканчивал? А теперь еще и ход под шноркелем способствует моим особенным впечатлениям. Едва ли дела могут пойти хуже…

Командир находится в трудном положении. Он должен решить, реагировать ли ему в соответствии с правилами или поставить все на карту. Для таких случаев нет служебных инструкций.

Как же долго будет длиться такое движение? Удастся ли нам, все же, пройти на незначительной глубине с высоко выдающейся мачтой, почти под поверхностью моря?

Командир, кажется, хочет подождать.

Он опять тщательно консультируется с инжмехом, и затем у него, судя по виду, появляется план.

Узнаю: Надо идти на глубине и посредством ручного управления выровнять мачту шноркеля и лебедкой притянуть ее вплотную к палубе и таким образом попытаться освободить зажатый поплавок.

Достаточно рискованное дело, как мне кажется.

Командир снова застывает в раздумьях и решает, все же, что лучше надо привлечь к решению этой проблемы служащих с верфи. Иначе, зачем они на борту?

– Они не справятся с ремонтом клапанного зажима, – незамедлительно отказывается инжмех, – сверх этого им потребуется их док и верфь.

– Попробуем! – решается командир.

Стоять и напряженно вглядываться в то, как идут дела, вот и все, что я могу сейчас делать. Вахтенный инженер приказывает опуститься глубже, и тут же мачта шноркеля против всех правил с такой силой бьет о верхнюю палубу, что этот грохот забивает мне уши, словно я сижу в бое литавр.

Освободился ли поплавок?

Запускают выход шноркеля, мачта шноркеля движется вверх.

Не проходит и минуты, и у нас снова сильное низкое давление в лодке. Попытка ничего не дала!

Острое чувство бессилия и полной безнадежности наполняет меня. Мы должны ремонтировать шноркель, в этом больше нет никакого сомнения. Но как?

Инжмех кричит на бачкового, чтобы тот убрал стол: Ему требуется место для чертежей конструкции. Военный совет переходит в офицерскую кают-компанию. Жду некоторое время, затем я подхожу к командиру.

Инжмех говорит приглушенным голосом:

–... пробовать в любом случае.

– Если Вы так считаете..., – произносит командир.

– Это единственное, что нам остается!

Озвучивая свое отчаянное предложение, инжмех говорит голосом полным решимости. Затем помедлив, добавляет:

– Мы должны захватить головку и через рубочный люк затянуть в лодку...

– А она пройдет?

– Я думаю – ее надо, прежде всего, измерить – затем открутить все ее 15 болтов... Ремонтировать в темноте, на верхней палубе, не получится...

Второй помощник несет вахту на рулях глубины.

– Инженер ушел в корму и там ковыряется! – сообщает централмаат, когда видит меня ищущим инжмеха.

Ковыряется – это значит, что инжмех подготавливает все для ремонта в дизельном или электромоторном отсеке.

Инжмех уже знает, что делать, говорю себе. Но тут же появляются сомнения: Разве он может обладать опытом ремонта шноркеля? Демонтаж должен проходить чертовски быстро. Мы не можем оставаться наверху ни минутой больше необходимого...

Наконец снова появляется инжмех и с ним три человека из машинного отделения, тянущие тяжелый инструмент в центральный пост – и даже четырехугольный брус-упор. В центральном посту возникает суета, как при подготовке к внезапному огневому налету: пояс вокруг живота, трос к нему, карабинчик на конце.

Понимаю: карабинчики служат бегунками для зацепа к сетеотводу, чтобы матросы могли более-менее свободно передвигаться на верхней палубе, и никого не смыло за борт.

Матросы-зенитчики также стоят в ЦП.

Затем наступает время действовать: Мачта шноркеля складывается, в то время как лодка быстро поднимается. Раздается грохот, когда мачта опускается на верхнюю палубу.

Я весь обращаюсь в слух и при этом внимательно слежу, чтобы никому не мешать.

Командир отвертывает маховичок на рубочном люке. Он совершенно не опасается того, что крышка люка может вылететь из руки, как когда-то было у меня: низкое давление, царящее на лодке, держит тяжелую крышку.

– Выровнять давление! – приказывает командир сверху. Проникающий в лодку воздух пронзительно свистит, как испорченная органная труба. Самое время, чтобы освободиться от этого проклятого низкого давления...

Теперь люк можно легко открыть – он имеет противовес, и командир быстро, словно кошка, выскальзывает наружу. За ним выбираются зенитчики.

Я стою непосредственно под рубкой.

Как круглый бледный диск отверстие рубочного люка мягко колышется надо мной туда-сюда.

Командир мог бы, в конце концов, сообщить хоть что-то сюда, вниз, но он вовсе не думает об этом.

– Проветрить лодку! – раздается сверху приказ командира.

Ну, слава Богу! «Проветрить лодку» – это звучит хорошо. Лодке это необходимо.

Чего бы я не дал, чтобы суметь помочь там наверху. Хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь дела. Только не это проклятое состояние «усталости до изнеможения от долгого стояния» и постоянного вслушивания в происходящее наверху.

И тут раздается сигнал Метокса. Внезапно могу сделать себя полезным и доложить наверх, что сработал наш поисковый радиолокационный приемник. Как-то сразу сигнал становится очень громким. Противник должен быть очень близко.

– Бандиты, – бормочет кто-то вплотную со мной.

Срочное погружение?

Пристально всматриваюсь между двух ступенек алюминиевой лесенки в пульт с картами. Сердце чуть не выскочит – быстрые, резкие удары. Давно уже не могу совладать с моим дыханием: Легкие бьются как после бега на тысячу метров.

Командир приказывает повысить режим работы дизелей и дать полный ход. Понимаю: На четко работающих двигателях лодка сможет лучше уклониться, если вдруг подойдет противник. Но ничего не происходит. Повезло! Нас не заметили!

Спустя несколько минут командир приказывает опять снизить ход, так как на верхней палубе слишком много воды. Снова одна из этих чертовых проблем, с которыми мы то и дело встречаемся.

Громкая ругань, затем глухие, гремящие удары молота. Этот шум мертвых разбудит!

А если там наверху в темноте кто-нибудь свалится за борт?!

Я не заметил, все ли на самом деле надели пояса с карабинчиками. Я даже не знаю, какое сейчас волнение на море. И снова рычание, и удары молота. Этот адский шум, черт его знает, как далеко можно слышать. Могу только пожелать, чтобы ветер развеивал его как дым. Но в воде шум только увеличивается: лодка гремит как литавры.

Если сейчас сонарщик у Томми не спит...

О, Боже, вырывается у меня невольный стон, сколько еще времени это будет продолжаться? Если им нужен еще инструмент, то я достал бы его и хоть этим помог бы. Командиру можно позавидовать: Он стоит на мостике и может следить за работой, в то время как мы должны сто-ять здесь внизу словно слепые.