Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 111 страниц)

– Могли бы спокойно прислать нам какой-нибудь автобус к Бункеру!

– Это как же должен автобус сюда пробраться, ты, засранец! Просто перемахнуть через пути? Или тебя перенести к нему, как самого крутого, персонально?

– Но, вот же, парни из Люфтваффе были на машине...

– Давай топай вперед, на пристань! Ну, ты и тупица!

Невольно спрашиваю себя, откуда эти парни еще берут силу для такого трепа, и в следующий миг слышу голос, уже с раздражением:

– Осмотр во Флотилии – этта, блин, та ищще мысля!

– Каждый раз что-то новенькое!

– Процедура: глубоко на юге!

– Да здесь все кажется, дрыхнут целыми днями!

Что за радость слышать беззлобную ругань этих моряков! Когда основательно осматриваюсь в лагере, настроение мое не становится лучше: Куда бы не обратил свой взор, меня встречают лишь смертельно скучающие рожи. Люди из личного состава базы едва вскидывают руки в приветствии, словно невыносимо ослабли. Между Административными блоками управления базой быстрым шагом движутся два перепоясанных портупеями унтер-офицера, с важным и неприступным видом, с папками в руке: Контора пишет. И по-другому быть не может! Они ведут себя так, как будто положение точно такое, какое было с давних пор и как будто Союзники вовсе еще не высадились.

В то время как я так стою, то в нерешительности переступаю с ноги на ногу: Я должен поговорить с шефом Флотилии и просить его предоставить мне машину. Пусть раздобудет необходимый для поездки бензин. Ведь, в конце концов, моей целью является не La Pallice, а Берлин. И если шефа Флотилии нет, тогда должен посуетиться адъютант и выбить необходимое для по-ездки.

Но прежде всего, он должен поместить мою сумку в сейф – это, по возможности, только на одну ночь. Моя теперешняя роль – это роль курьера, и именно это должен понять, и по возможности быстро, адъютант, включив весь свой мыслительный аппарат: Эта сумка должна быть самым быстрым способом доставлена в Берлин – а именно мной и никем другим и быть пере-данной моему капитану третьего ранга.

А потому сбросить с себя эту курьерскую сумку и поискать, есть ли здесь что-то вроде душа – лучше бы ванна, в которой я точно смогу размягчить грязь на своем исстрадавшемся теле.

Здания стоят вплотную друг к другу, каждая лестничная клетка походит на предыдущую, и мне приходится немало потрудиться, пока, наконец, не оказываюсь перед правильной дверью, за которой, по моим расчетам, мог бы находиться адъютант.

Я еще держу руку на ручке двери, когда сообщают, что прибыл шеф Флотилии.

Ну что ж, вхожу!

Но с сумкой курьера в руке я не могу это сделать так просто. Адъютант тоже это понимает. Он берет ее к себе и закрывает в сейфе.

Рядом шумят: Ага, прибыл командир Флотилии.

А он уже орет через закрытую дверь, зовя к себе адъютанта. Когда спустя пять минут никто не появляется, я покидаю офис, беру фотоаппарат и иду к аппелльплацу.

Экипаж уже собран и стоит там под ярким солнцем. Зад брюк у всех свисает вниз. Люди полностью опустились: Если бы они раскинули руки, то смотрелись бы все вместе как чучела – так они исхудали.

Теперь сделать общую панораму всех 50 и всю панораму, а затем поместить в киножурнал. Это будет поразительное зрелище для наших зрителей. Ведь они все еще помнят кадры с героями-подводниками, как те колесят в шикарных черных Мерседесах, наглаженные и разнаряженные и их везут в имперскую канцелярию на торжественный прием. И вот показать в сравнении то и другое, указав: Раньше – и сейчас!

Вот это была бы штука и прекрасная иллюстрация разъяснения народу всего происходящего.

Командир подлодки тоже приходит и приказывает экипажу стать по стойке смирно. Он одет в серые кожаные брюки и сверх этого полностью обтрепанный синий френч. Брюки тоже пузырятся на коленях и свисают огромными складками.

Хорошо, что я повесил фотоаппарат на грудь. Таким образом, всем понятно, почему не стою на правом фланге.

Тем временем солнце стоит уже так высоко, что нет никакой тени на этом плацу.

Боязнь пространства? Клаустрофобия от яркого солнечного света?

Служащие верфи не выходят у меня из головы. Эти чертовы серебрянопогонники, они нанесли командиру серьезный удар. Они, конечно, уже находятся в пути вместе со своими ящиками и чемоданами, в направлении Родины, а я вынужден топтаться здесь на жаре, переступая с ноги на ногу.

Все это предприятие похода подлодки было с самого начала авантюрой слабоумного. От Бреста мое целевое направление было Восток. Но мы прибыли на Юг, и теперь я сижу здесь, глубоко на юге, и не знаю, как быть дальше. И то, что должен делать этот экипаж, никто тоже, очевидно, не знает.

На этой лодке, напоминающей кусок металлолома, выйти еще раз в море? Пожалуй, едва ли!

Если бы я только знал, как можно ускорить приход господина Шефа Флотилии! Он то при-бывает, то не прибывает и просто заставляет экипаж стоять на солнцепеке. Полагаю, что наши парни уже едва выдерживают жару: Но не вижу никого качающегося от недомогания. Крепкие орешки!

Пока я так стою и жду, что должно произойти, в моей голове внезапно возникает слово «ESTRAMADURA». Я пытаюсь прогнать его, однако, это не получается. «ESTRAMADURA» свербит в моей голове. Оно крепко обосновалось и заполнило весь череп. Не имею никакого представления, что оно должно означать, это «ESTRAMADURA». Сыр? Творог? Что? Сыры Эстремадуры? Спелый сыр или творог с тархуном?

Закрытие век и покачивание головой не помогает. Слово вспыхивает прописными буквами в мозге. Остается только капитулировать перед ним. Впредь я буду вынужден жить со словом «ESTRAMADURA». Но, вероятно, говорю себе, это воздействие жары. Надо бы слинять в тень. Только не могу сейчас сбежать.

Лишь теперь чувствую, сколько часов отсутствующего сна мне не хватает. Когда же я в последний раз действительно спал? Хоть бы не вырубиться здесь, на плацу!

Слово «ESTRAMADURA», снова и снова вспыхивает во мне.

Ко мне подходит незнакомец в серой форме подводника, на голове совершенно испорченная офицерская фуражка. Так как погон нет, не знаю, какого он звания. Он спокойно вытаскивает правую руку из кармана брюк и, приложив два пальца к козырьку, делает легкий поклон и представляется:

– Обер-лейтенант Крамер. Я являюсь здесь инженером флотилии, а Вы – военный корреспондент Буххайм, если не ошибаюсь...

Если бы он сказал «I presume», я бы не так удивился. Этот человек – прямая противоположность тупому барану-адъютанту. С этим Крамером я бы охотно поговорил. Но господин обер-лейтенант указывает кивком головы по направлению центрального барака, и произносит:

– Вы сейчас отправляетесь на медосмотр!

И продолжает свой путь с подчеркнуто небрежными движениями, правая рука снова в карма-не брюк. В следующий миг большая, неприятного цвета дворняжка пробегает рысью, с важным видом, вывернув из-за угла барака, на плац. Не верю глазам: Что здесь делает эта гигантская скотина?

– Командир Флотилии! – доносится команда командира.

И в ту же секунду, из-за того же угла, появляется кривоногий, в коротких штанцах, человек, в слишком большой фуражке на голове. Короткие штаны и гольфы! Неужели это командир Флотилии?

– Внимание! – каркает наш командир и откашливается от своей внезапной хрипоты. Затем хрипит:

– Смирно! К встрече командира Флотилии – равнение – налево!

Адъютант идет почти впритык к кривоногому, держа обеими руками нечто наподобие сигарных коробок перед животом: Ордена!

Как я рад, что в этот момент держу в руках фотоаппарат и могу играть тяжело занятого чело-века, вместо того, чтобы стоять в шеренге этого цирка.

Подхожу вплотную к фронту строя и слышу легкий шепот Второго помощника:

– Этот остряк мог бы также спокойно придти и на пристань.

Коренастый человек, одетый в хаки, встает перед строем. Его короткие штаны слишком широки. Икры толстые как кегли. Он раздвигает ноги и сжимает колена. На этом, теперь кривоногом фундаменте, напоминающем букву «Х», он держится твердо, выпятив вперед живот. А между отогнутыми уголками воротника его рубашки-хаки блестит настоящий Рыцарский крест: Что за молодец! А вокруг плаца страшный беспорядок, кучи мусора и хлама.

Черт его знает, как только этот коротконогий, толстожопый «герой войны» надумал нарядиться в гольфы и короткие штанишки. Почему он не оделся, к примеру, в матросский костюм фирмы Bleyle с воротником-гюйсом? Вот бы расхохотался Старик, если бы он мог все это здесь видеть. А для меня стало настоящим открытием, что кривоногий в движении человек, может стоять, установив ноги буквой «Х»!

Командир Флотилии зычным голосом начинает свою речь, и в то время как я целюсь в него визиром моего фотоаппарата, слышу:

–... Борьба до последнего вдоха... непреложная верность Фюреру... немец никогда не станет слугой...

Тут уж я опускаю фотоаппарат и удивляюсь: Тысячекратно произнесенные громкие фразы! Как можно их все еще лаять, еще и теперь, с такими вокальными усилиями? Как будто бы я был виноват в этом, от стыда за весь этот спектакль, опускаю взгляд – так, как будто ищу выброшенные вопреки Уставу сигаретные окурки. Внезапно раздается клич «Окончательная победа» и снова поднимаю голову. Галлюцинация? Неужто командир Флотилии и в самом деле произнес это слово?

– Окончательная победа! – звучит опять.

Никаких сомнений. Нет, его голос не дрожал от цинизма. Кажется, нет и намека на moquerie. Эти его слова буквально пронзают все вокруг.

Не понимаю, как можно отважиться высказывать их ввиду тотального краха?!

Приходится сдерживаться, сжать зубы, чтобы не заорать: У Вас что, из башки еще не выветрилось все это говно?

Не поднимай взгляда! Приказываю себе.

Лучше, сфокусируйся на дворняжке, на этом черном адском животном, которое, если только приподнимется, этого коротышку, конечно, же превзойдет ростом. В своей лохматой шкуре эта скотина должна отчаянно потеть. Язык вывешивает далеко, толстая голова с болтающимся языком покачивается туда-сюда: Очевидно, дворняга ищет тень. Но только мы бросаем тени на этом пустом плацу. И дворняга, кажется, понимает это: Странно подпрыгивающей, но мягкой, упругой походкой пес трусит рысью во фронт строя, и затем вплотную втирается между Номером 1 и дизельным механиком с такой силой, что весь передний строй дрогнул, а эти двое чуть не падают на плац. Наконец, он устраивается между первым и вторым непосредственно у их ног.

– Положеньице! – шепчет рядом со мной Второй помощник. Из строя доносится отчетливая ругань.

Болтуну перед нами все нипочем. Он вовсе не думает о том, чтобы немедленно отозвать эту черную скотину свистом или окриком. Это должно отчетливо показать нам за кого он нас считает, этот наш господин шеф Флотилии.

Я сосредотачиваюсь, в то время как ярость кипит во мне, своим визиром на командире под-лодки, который стоит сейчас почти впритык перед фронтом экипажа – а именно на его виде в профиль: слегка изогнутый в коленях, спина согнута, впавшая грудь, острый кадык. Тонкая шея, маленькая голова, остро выступающая скула.

А плечи? Как они свисают развернутые в мою сторону! Замызганный китель, на несколько размеров больше необходимого, и эта его фуражка, что сидит у него на темечке как на манекене. Такой вид, будто его птичья голова стала еще больше!

Что они только сделали с этим человеком!

Он не старше меня ни на год, а уже выглядит как трясущийся от дряхлости старик. И напротив – эта тугая, лоснящаяся рожа командира Флотилии!

А коротышка буквально гимнастикой занимается перед фронтом стоящего на солнцепеке экипажа и представляет себе, что он тужится имитировать оратора: Чистое сумасшествие!

Но чего я хочу?

В Бресте это было также, до тех пор, пока янки не придвинулись, не иначе чем здесь!

Кого интересовали в Нормандии те скотобойни?

Это относится также и к моему новому опыту, что где-то может бушевать война, настоящая война с тяжелыми орудиями и бомбардировками, а всего лишь в нескольких километрах от смертельной битвы, нам видятся только молнии и гром – в виде красивого фейерверка.

Теперь все изменилось! Теперь им приходиться всерьез рисковать в Бресте своими шкурами! – Как красиво это звучит – «своими шкурами»! В действительности у наших парней в Бресте будут в клочки разорваны взрывами тела, и жизнь больше не появится в них. Сейчас из них просто делают мясной фарш.

– «Дважды прокрутить?» спрашивал меня мясник, когда я приходил в лавку за мясным фаршем, чтобы бабушка смогла сделать кенигсбергские клецки.

Бедолаги в Бресте будут также прокручены дважды. Тяжелая артиллерия и сверх этого налеты бомбардировщиков – мало не покажется! Все вместе равно пятикратной прокрутке фарша. А здесь эти идиоты ведут себя так, словно вовсе не знают, что идет война, и этот господин «Шеф» может позволить себе заниматься пустопорожним трепом... После медосмотра адъютант сообщает мне, что я должен предстать через 10 минут перед командиром Флотилии. А могу ли я позволить себе прежде принять душ или искупаться, интересуюсь у него.

– Нет, ни в коем случае!

Хорошо, будем вонять грязью и сраньем!

На стук в дверь командира флотилии не раздается никакого ответа. Значит, снова сильно и отчетливо постучать согнутым правым указательным пальцем и затем нажать ручку двери.

Охренеть, как здесь все выглядит!

Шефа нет в его лавке – лично нет, но все стены заполнены им: В позах героя повсюду он.

При этом много фото дамочек и пластинок с музыкой, и все под стеклом и в рамках. Большая картина показывает его на балконе, а внизу многочисленные люди машут букетами цветов и высоко тянут руки в нацистском приветствии. Балкон, наверное, принадлежит ратуше. «Родина приветствует фронт!» – так должно быть звучит название картины.

В витрине со стеклянными дверцами стоят кубки. Хочу проверить, поступили ли они от Стрелкового клуба, кегельного клуба или еще откуда-то, когда с сильным скрипом распахивается дверь кабинета адъютанта: Коротышка с прилизанными волосами и одним лишь банным полотенцем на теле, которое едва покрывает больше чем его член входит в кабинет!

Тысяча чертей, господин шеф Флотилии уже принял душ! В сравнении со мной ему вовсе это было не нужно, но он позволил себе эту роскошь, заставив меня ждать.

Я настолько озадачен, что вынужден буквально откусить себе язык, чтобы держать рот на замке и лишь вполовину отыграть приветствие, едва вскинув руку.

– Вам надо бы пару-тройку часов под душем провести, – бросает коротко шеф Флотилии и это меня снова раздражает, так как он внезапно шепелявит и голос его звучит так, как будто раздается не от письменного стола, а из угла кабинета.

Я не знаю, следует ли мне улыбнуться в этом месте или стоять как истукану. Не имею никакого представления, сколько формальности должен я показать, когда военный начальник стоит передо мной, с него капает вода и он почти неприкрыт. Мелькает мысль: Как наездник на козле: В этом я разбираюсь. Мой опыт научил этому! Я, правда, не знаю, как я должен бы реагировать на этого ездока на козле, как должен был бы его приветствовать, если бы проходил мимо с вскинутой в приветствии рукой – в этой ситуации я ничего не понимаю!

– Итак, Вам пришлось, наверное, немало пережить за время этой Вашей поездки? – шеф Флотилии опять шепелявит.

Стою и не знаю, что я должен сказать в ответ. Как я должен вообще реагировать? Держать морду топором? Или показать, как я настрадался? Желая все ускорить как можно скорее, отвечаю вежливо-надменно:

– Прошу господина капитана, предоставить мне машину...

Эти мои слова видно здорово озадачили Шефа. Он хмурит брови, так как не находит слов для ответа, втягивает губы и рассматривает меня с явным любопытством. А нет ли у него, например, уже сообщения обо мне из Парижа? Но если бы такое произошло, то имелись бы явные тому признаки. Коротышка, конечно, не является хитрецом или актером. Но почему он молчит? Неужели просто от того, что здесь никто не реагирует на слова нормаль-но?

– А вы знаете, – наконец он начинает, – мы рассчитывали встретиться с Вами немного раньше.

Из меня прямо так и рвется: Да знаю я, знаю! Едва сдерживаясь, проглатываю слова.

– Командующий подводным флотом хотел встретиться с экипажем подлодки и затем взять Вас с собой в Париж, но Вы прибыли, к сожалению, с опозданием...

Это уже ни в какие ворота не лезет! думаю про себя.

Его слова звучат как упрек.

Единственное, что я могу теперь сказать, это:

– Я не считаю, что это вина командира, в том, что он упустил Командующего.

Меня бесит то, что я, вместо того, чтобы высказать все это как можно более холодно, произношу всю фразу с заиканием.

Либо Шеф впал от жары в полудрему, либо по другой причине, только он никак не реагирует на мои слова. Но затем, наконец, все же произносит:

– Я, конечно, знаю, что Вы нуждаетесь в транспорте. Только хочу привести одну пословицу: «Подлец, кто много обещает, но ничего не исполняет!»

Шеф флотилии аж сияет от уверенности в правоте своей литературно окрашенной речи, и да-же предлагает мне кресло.

Могу только удивляться своему визави: Ни следа торопливости или бремени забот. Этот человек производит впечатление человека довольного собой и всем миром. Лицо словно только что отполировано, румяные толстые щечки поблескивают. Всем своим видом буквально копия Наполеона. Он должно быть перенял способность бросать взгляды от Ганса Альберса. Там, дома, он, играет роль дерзкого ловеласа. Таким хочет народ видеть своего носителя Рыцарского креста – особенно дамы.

Соберись! Приказываю себе.

Ведь не могу же я позволить этому напыщенному ослу просто так от меня отделаться! Ну а теперь выложим на стол пластинку с военными формальностями и поставим иглу в звукоснимателе на полную громкость:

– Прошу господина капитана еще раз обратить особое внимание на то, что меня безотлагательно ожидают в Берлине!

– Вполне возможно, господин лейтенант, но даже я не могу приказать машине для Вас вырасти на пустом месте... Что это за такие важные для войны документы, что Вы тащите с собой? А где вообще вся эта Ваша хрень?

– Курьерскую сумку я сразу же приказал адъютанту закрыть в сейф, господин капитан. Все материалы секретны, господин капитан.

– Полагаю, это все должно было поступить к Командующему в соответствии с имеющимся служебным порядком!

– В Бресте уже понимали, что Анже не продержится долго, господин капитан. Кроме того, мои собственные пленки уложены отдельно и находятся там же – они предназначены для Отдела пропаганды Верховного командования вооруженных сил.

– А если кто-нибудь их у Вас украдет?

– Я ни на минуту не оставляю сумку без надзора, господин капитан.

– А что произойдет, если Вас захватят в плен по дороге?

Я буквально киплю внутри, но все еще могу совладать с собой:

– Я бы хотел еще просить Вас выдать мне пару ручных гранат, господин капитан...

– Звучит довольно авантюрно, господин лейтенант.

Как же это уже достало меня: Куда бы я не прибыл, везде наталкиваюсь на тупость и летаргию.

– Черт, ну так что же нам делать? – произносит задумчиво мой визави и постукивает кончиками пальцев по крышке стола. Таким образом, он некоторое время играет задумчивость.

Я же остерегаюсь молвить хоть слово. Бог его разберет, что он знает о своем адъютанте.

– Я предполагаю, что Вы уже готовы к выезду – какой пока еще есть в La Rochelle – и, пожалуй, смогу помочь. Я сейчас позвоню. Впрочем, мой адъютант позаботиться о Вас. Довертесь..., – и, говоря это, господин шеф Флотилии впивается взором мне в глаза, –... ему.

– Нижайше благодарю! – отвечаю и слегка приподнимаю при этом зад из кресла.

– Теперь я должен одеться и идти – на рыбалку.

А я думаю: Да этот петух, пожалуй, сумасшедший! Но показываю смиренное выражение лица и поднимаюсь из кресла.

– Надеюсь, мы с Вами еще увидимся! – говорит командир Флотилии.

И тоже встает. Я салютую, и он отвечает мой салют гладиатора. При этом полотенце соскальзывает с его бедер, и он стоит в костюме Адама у своего письменного стола. Вид такой, как будто его пенис вырос непосредственно из столешницы письменного стола – ствол бонсая с темно-русыми лобковыми волосами, напоминающими плотную крону. Городской рынок, как я узнал, закрыт. Едят теперь здесь только в бараке у рыночной площади. Причиной в отказе от бывшей ранее роскоши называется недостаток горючего. Блажен, кто верует! Господа просто боятся того, что их, как куропаток перестреляют в рыночной толпе в светлый день или иначе как жестоко расправятся. Ну и дела!

– Здесь все изменилось в последнее время, – говорит инженер флотилии Крамер вызывающе громко, после того, как садится в этом бараке на стул прямо напротив меня. Скудость стола между нами лишь подчеркивается в худшую сторону заляпанной пятнами скатертью.

– Я так и понял! – отвечаю ему как можно равнодушнее.

– Подождите еще, пока еду принесут.

Моряки приносят и ставят еду на стол в больших керамических суповых мисках. Когда под-ходит моя очередь наполнить черпаком тарелку, обер-лейтенант направляет на меня свой взгляд в предвкушении спектакля. Как под гипнозом, быстро хватаю ложку и пробую странного серого цвета густой суп.

– Ну? – спрашивает Крамер. – Разве эта бурда не похожа на жратву для лосей?

Я готов от смущения, от множества устремленных на меня взоров, под стол залезть. Но по-ступаю так, как будто должен опять попробовать, чтобы высказать наверняка свое суждение. Проглотив еще одну ложку варева, говорю:

– По вкусу напоминает еду из ресторана Tour d’Argent!

– Да что Вы говорите такое?! – орет Крамер через стол. Затем демонстративно откладывает в сторону свою ложку и объявляет:

– Я уже поел!

– Вот обрадуется зампотылу, – слышу голос соседа по правую руку от меня и спрашиваю:

– Почему?

– Так он получит больше корма для своего свинарника.

– Свинарника? – спрашиваю недоуменно.

– У нас здесь есть замечательная, просто процветающая свиноферма. Разве Вам еще никто об этом не говорил?

Обер-лейтенант Крамер заметно наслаждается озадаченным выражением моего лица. Он не может знать, какие опыты я делал в Бресте со свиньями, и также то, что рядом находится Обер-свиновод Бартль.

– Третья Флотилия – это Флотилия с наибольшим количеством свиней! – гремит Крамер тут же. И затем громко орет через весь стол:

– Я только спрашиваю, почему эта жратва попадает на наш стол вместо того, чтобы непосредственно из котла поступать напрямую в свинарник?!

– Шеф Флотилии, вообще сюда не заходит!

Слышен теперь голос адъютанта, который занимает место как раз за соседним столом.

– Он наверняка знает, что здесь подают! – заключает Крамер. А затем говорит мне:

– Ваш командир тоже еще отсутствует.

– Наверное, ему не сообщили, что сейчас обед. Он, скорее всего, принимает душ. Или лежит, отсыпается.

– Понятно! – бросает Крамер.

Но внезапно изменяет выражение лица.

– В городе соблюдайте предельную осторожность, впрочем, особенно вечером, я так думаю. Примите это предупреждение как обычную предосторожность. Ночные прогулки могут дорого стоить...

И в тот же миг еще один человек, сидящий напротив, обращается ко мне:

– Поскольку Вы здесь новичок, запомните: Не ходите в кино!

– А что в этом опасного?

– Блохи! Вас просто сожрут и не подавятся. Это что-то! Тигры, а не блохи! Дома они почти все вымерли – но не здесь!

Господи! Мне просто необходимо, наконец, принять душ! И тут мне приходит на ум: У меня нет сменного белья! Мне снова придется напялить на себя эти плохо пахнущие лохмотья, даже если я отдраю себя до блеска... Нет! Только не это! Все мое тело и разум противятся этому. Только не это! говорю себе еще раз. Надо выработать план действий: нижнее белье быстро простирнуть, затем рубашку цвета хаки, и отстегнув подкладку, напялить ее на себя – пока нижнее белье не высохнет на солнце. А после этого еще раз простирнуть рубаху и аккуратно ее выжать.

А подкладку разве можно стирать? Этот вариант, к сожалению, не годится. Ее материал слишком толстый, и не высохнет так быстро.

Допустим, говорю себе, но таким образом, как я это себе планирую, у меня между кожей и подкладкой все-таки будет хоть какой-то изолирующий слой.

Сказано – сделано:

Мое тело, промокшее до костей, стоит, наслаждаясь, под сломанным душем.

Что за благодать!

Я моюсь, ощущая каждую клеточку своего тела и ощупывая себя: Затылок, плечи, грудь. Я весь «в наличии» и данные мне Богом при рождении части тела – все при мне. Осматриваю тело спереди и при этом не обнаруживаю ни малейшего повреждения. И стоя в бьющих по телу и голове водяных струях думаю: Почему же я снова остался жив? Почему только я остаюсь снова и снова неповрежденным? Часто казалось речь шла буквально о нахождении на волосок от гибели, но смерть проносилась стороной. Неудивительно, что я уже давно начал верить в свою неуязвимость. Так оно и есть: Мое святое, благословенное тело – неуязвимо...

Мое тело совершенно: Оно гораздо лучше выдерживает волны перепадов давления от взрывов, чем это делают фланцы в корпусе подлодки.

Моя кровь пульсирует, мои легкие качают воздух как кузнечные меха: Абсолютно все во мне функционирует.

Кладу средний и указательный пальцы левой руки на шею слева и нахожу там артерию, по биению пульса. Где-то, наверное, 70 ударов в минуту – здорово!

Когда я полностью отвертываю краны, то на какой-то миг пугаюсь вида падающей воды. Но я начеку и невольно декламирую стихи:

 
Бежит волна, шумит волна!
Задумчив, над рекой
Сидит рыбак...
 

И тут ловлю на себе укоризненный взгляд человека, также желающего принять душ. Я, в гор-дом одиночестве, вообразил себе, что только я могу похвастать умением декламировать стихи в минуту релаксации, но внезапно этот человек встает и декламирует дальше:

 
...душа полна
Прохладной тишиной…
 

 В следующий миг он, обнаженный, подает мне свою влажную от пота ладонь для рукопожатия.

– Я здесь Второй помощник.

Знакомство в обнаженном виде – снова!

– Вы были довольно сильно удивлены при освидетельствовании...

– Как Вы это узнали?

– Совершенно просто: стоило только присмотреться к Вам – и все стало совершенно ясно. Ведь мы здесь больше уже ничему не удивляемся...

Мой знакомый аккуратно намыливается, и при этом говорит:

– Собственно ему требуется разрешение на право ношения оружия при таких саблеобразных ногах!

Ясно, что он подразумевает этими словами своего шефа Флотилии.

– А КПФ вовремя слинял, – продолжает говорить этот человек.

– Это я уже знаю.

– Его Вы должны были бы вволю наслушаться!

– КПФ?

– Так точно! Он здесь столько трепа навел, пересыпая свою речугу разными изречениями, а за-тем хлоп! и уже далеко в Париже – но, обратите внимание! по воздуху!

– Жаль, что я упустил этот момент.

– На самом деле это был целый спектакль: Герой войны с собакой. Целое гала-представление!

– Как? Кто? Командующий?

– Так точно! Ведь он всю свою речь провел с дворняжкой у ног. Вот уж радость нам всем доставил – и молодым и старым.

В очередной раз вылить парашу словесного дерьма, мимикой изобразить веру в окончательную победу и затем спешно слинять – все в духе нашего КПФ!

– У Вас все хорошо? – спрашивает меня Второй помощник еще раз.

Это звучит как полный опасения голос психиатра. Я что, выгляжу как чокнутый?

– Хорошо – не то слово! Лучше всех – я бы так сказал.

Так будет верно! Одобряю себя тайком. Будь внимателен! Следи за словами. Не наступи опять на те же грабли. Тем не менее, нужно насладиться и мылом и душем. Бороду оставлю до завтра. Я просто чувствую себя слишком слабым для бритья. Борода уже прилично отросла за 10 дней. Еще бы 10 дней и я точно стал бы дедом.

– Как Вы себя чувствуете после такого предприятия? – обнаженный хочет узнать у меня теперь.

– Как всадник на Боденском озере, – отвечаю ему и думаю при этом: Плохой пример привел.

Как там было в конце: «Тогда он вздыхает с конем погружаясь / В холодные воды навек.»

– Я имел в виду ваших дополнительных 50 человек на борту… – к счастью продолжает говорить Второй помощник.

– Ах, это!

– Не могу вовсе представить себе это – это непостижимо!

– По большому счету, я тоже не могу представить себе это, – отвечаю быстро и почему-то тут же начинаю заикаться. – Я имею в виду – сейчас уже тоже не понимаю, как все удалось.

Он что, держит меня совсем за долбоеба? Наверно мы все немного чокнутые после этой по-ездки. Внезапно, как наяву, вижу перед собой Симону. Она сидит с распущенными волосами в саду и делает куличики из грязного песка, и болтает какую-то чепуху: «Я маленькая minouche – я делаю прекрасные куличики из грязи. Какая чудесная рифма: Любовники – куличики, Куличики – грязнулики. Я придумала прекрасное стихотворение...»

Меня словно током бьет от мысли о том, как долго я не вспоминал о Симоне: Для Симоны в этом кавардаке просто не было времени.

Еле-еле тащу ноги. Во мне нарастает немыслимое желание опуститься где-нибудь в угол и погрузиться в сон. Но тут же мозг свербят новые мысли-призывы: Теперь ни в коем случае не зависнуть в бездействии. Я должен бороться с моим утомлением и противиться глупости вокруг меня. Оставаться на стороже! Ничего не упустить! Не позволить обмануть себя! Здесь все буквально заражены тупостью. Я же должен иммунизировать себя. Я должен сохранять свою способность реагировать правильно и побеждать, хотя бы это стоило мне моих самых последних сил... Ни за что не хочу возвращаться в барак на рыночной площади. Там я был бы вынужден снова погрузиться в пустопорожнюю болтовню, а этого я уже просто не смогу вынести. Но куда же пойти? В выделенном мне душном темном чулане я также не хочу сидеть и предаваться грусти. Мы прибыли, а все еще находимся в трудном положении. Как тут мозгами не двинуться! Сегодня вроде все устаканилось, а завтра может быть снова придут в движение Небеса и Ад.

Слава богу, жара спадает. Как по наитию направляю свои стопы через лагерные ворота к Бункеру. Только когда приходится тщательно смотреть под ноги при пересечении многочисленных путей, чтобы не зацепиться за них ногами, чувствую себя как ковбой, ищущий утешение у своей лошади перед лицом гнусного мира.

Но как быть иначе?

Проходя между боксами, обнаруживаю одинокую подлодку, лежащую с зияющей дырой в распоротой верхней палубе в сухом доке – посреди путаницы шлангов, демонтированных деталей и запасных частей. Освобожденная от надстроек, она смотрится не как боевая морская машина, а как выпотрошенный, огромный труп. Едва ли вообразимо, что ее сердце, пламенный мотор, сможет когда-нибудь снова забиться. И она сама, пожалуй, тоже нескоро вновь оживет...

Совершенно ясно, что здесь, в Бункере, куда ни посмотришь, можно получить сильный шок от увиденного: Сначала общий вид, слегка расплывчатый и неяркий, а затем этот яркий, ледянисто-синий свет сварочных огней, просачивающийся вниз фейерверк звездных огней, резкое шипение сжатого воздуха, приглушенный грохот пресса – все это невольно заставляет сердце сильно биться.